Алия – возвращение евреев на родину, в Израиль. Олимы – репатрианты. Нынешняя волна алии началась после нападения России на Украину. Множество жителей России покинули страну – от политических несвобод, ужесточения режима, угрозы мобилизации, международной изоляции. Переезд в Израиль для многих людей оказался сложным испытанием – трудный язык, иные реалии, другой климат. Некоторые не выдержали и покинули его. Но для многих Израиль стал облегчением – здесь они могут говорить свободно, что думают.

После 7 октября, когда палестинская радикальная группировка ХАМАС совершила нападение на юг Израиля, новые репатрианты снова обнаружили себя в воюющей стране. (Для некоторых, чей путь эмиграции пролегал через Армению, это стало уже третьей войной.)

Однако в Израиле для многих репатриантов отношение к войне оказалось совсем другим. При политических разногласиях и критике правительства (премьер-министра Беньямина Нетаньяху обвиняют в том, что он не мешал укреплению ХАМАС, чтобы ослабить официальные власти Палестинской автономии ради проведения крайне правой политики), общество сплотилось в борьбе с врагом – по всей стране волонтеры помогают армии и жителям юга. И для многих новых репатриантов это стало откровением.

Их впечатления – в фильме "Олимы" Марии Сандлер.

Монологи олимов

– Кармиэль – это один из первых городов в Израиле, который был спроектирован с с нуля. Так заселялся север, арабские территории. Там, где Цфат начинается, там еще были еврейские поселения, а здесь все было арабским, до самой границы с Ливаном. Любимый магазин есть арабский, так мы уже 10 дней в него не ездим. И наоборот, я кофе беру в арабской кофейне в городе, так хозяин закрыл кофейню, потому что он араб, боится.

Я выходец из Российской Федерации, приехал в Израиль в ноябре 2022 года. Я работал в крупной государственной корпорации, авиастроительной, был топ-менеджером. Я совершенно не ожидал, что Россия может совершить такое преступление, напасть на соседнюю страну. Это был огромный шок. Мы, конечно, протестовали первые дни, когда это было еще возможно. У меня семья, трое детей, – пойти на то, чтобы добровольно стать заключенным, могли только настоящие герои, к коим я себя, конечно, не отношу. Был ужас от происходящего, я не мог ничем заниматься, кроме как скроллить ленту новостей – это продолжалось очень долго. Я испытал жгучий стыд, с которым я жил, пока мы выбирались из России, даже первое время здесь я испытывал стыд и много чего еще.

Здесь совершенно все по-другому. В ситуации агрессии против Израиля я оказался на пострадавшей стороне и испытывал совершенно другие чувства: желание помогать, желание защищать свою страну, чувство, что мой дом в опасности. Это то, что я не мог чувствовать в России. Репатрианты в Израиль первое время испытывают огромное облегчение – и те, кто занимали откровенно антивоенную позицию, и те, кто говорили, что они вне политики, – даже они, чувствуя дух свободы, испытывают облегчение. Солнце, демократия, абсолютная свобода – это, конечно, накладывает отпечаток. Поэтому недавно приехавшие сейчас, может, самые позитивные люди в нашем сообществе.

Я чувствую, что я здесь нужен. У многих семей дети, мужья ушли на войну, сейчас не работают садики и школы. Какие-то люди находятся в очень глубоком стрессе, им сложно выходить из дома, они боятся пойти в магазин, зная, что там работает даже один араб. В моем районе какие-то люди просто переехали в миклад (укрытие в подъезде жилого дома. – Прим.) жить, хотя не было ни одного прилета по городу, – такой уровень стресса, беспокойства у людей, что они в бомбоубежище живут уже неделю. Всем этим людям нужно помогать, кому-то что-то принести, кого-то где-то забрать, кого-то привезти из Хайфы вечером, потому что поезда перестали ходить в Израиле. Такими вещами мы сейчас занимаемся даже больше, чем помощью военным, потому что военным помогают большие благотворительные организации и фонды, муниципалитет.

Они призвали еще две армии (Армия обороны Израиля насчитывает свыше 150 тысяч действующих военнослужащих. В резерве находятся несколько сотен тысяч человек, 300 тысяч из которых были призваны после нападения ХАМАС 7 октября. – Прим.). То есть нужно за два дня еще на две армии физически просто вытащить продукты. Есть разрыв логистический, не то что у Израиля нет сигарет для военных, есть сигареты, бронежилеты есть, но это все лежит на складах, а на складах работают люди по штатному расписанию мирного времени. Логистику нужно нарастить, нарастить количество транспорта, нарастить количество грузчиков. Волонтеры закрывают дырку на первом этапе. Я разговаривал вчера с военным парнем, он из Ашкелона. Он работает в службе тыла, занимается в том числе снабжением. У них все по режиму военного времени разворачивается. Все эти мобильные склады, все происходило в формате предписанных сроков. Но эти сроки не отвечают потребности увеличить армию в три раза за два дня, такого механизма просто нет. Для этого нужно содержать еще одну армию обеспечения постоянно. Благодаря волонтерам стало возможно в нормальных условиях на границе держать солдат уже на третий-четвертый день. У нас была история: танковое подразделение в лесу на Голанах, их туда перебросили без личных вещей и оставили на 10 дней. Решили бы проблему, не бросили бы, конечно, к ним бы приехала и кухня, и все, что положено по военному расписанию. Но уже через час приехали наши волонтеры и привезли для них что-то. Сейчас, конечно, они нам уже не пишут, у них там налажено все.

– Очень трудно сказать, откуда я, потому что я родилась на Дальнем Востоке в России, потом папа с мамой переехали к папиным родителям в Одессу, я там жила четыре года, в возрасте четырех лет я приехала в Беларусь, и репатриировалась в Израиль я уже из Беларуси.
На данный момент я жду, когда ко мне вернется сон. Потому что первые четыре дня я смотрела новости с утра до вечера практически по 5–7 часов подряд, на пару часов отходила что-то с детьми поделать, потом опять сидела и смотрела новости. Не было дозировки никакой, я перестала спать, у меня были панические атаки, мне казалось, что к нам сейчас зайдут, всех нас начнут резать, моих детей убивать. Это был какой-то ужас. Сейчас я вообще не смотрю. Как только я начинаю видеть эту волну [в социальных сетях], которая никак не совпадает с моим мнением, у меня такое ощущение, что это реально как снаряд, который в меня летит. Погружаться во все это, а потом услышать мнение человека, который говорит: а может быть, этого не было. Мне тяжело это переживать.

Сейчас мне намного легче. Я ощущаю, насколько люди, которые живут в Израиле, сплоченные, насколько друг друга чувствуют. Все начинают настолько слаженно работать, не из-под палки, не из-за того, что кто-то сверху пытается этим процессом руководить, давить, – нет, не нужно ничего объяснять, все друг друга понимают и знают, что им в этом месте делать. Это очень дорогого стоит, такое ощущение единства. Из-за этого нет страха. Несмотря на то, что происходит, я себя чувствую здесь в большей безопасности, чем когда я жила в Беларуси, – это я могу точно сказать, несмотря на то, что сейчас война. Когда [протесты] были в Беларуси, я не ощущала себя частью того, что происходило, не знаю почему. Я наблюдала, я переживала, я следила, мне хотелось, чтобы были какие-то результаты протестов, но не ощущала, что это касается меня. Здесь я ощущаю, что это касается меня конкретно.

– Я до 40 лет жил в России, в мае 2022 года мы с семьей переехали в Армению, прожили там около полутора лет, сейчас перебрались в Израиль. Находился сначала в стране, которая инициировала войну, потом я находился в стране, которая очень боялась войны, – Армения всячески пыталась ее избежать, – и теперь я оказался в стране, в которую война просто пришла. У меня из-за этого немного жизненные ориентиры оказались сбиты. То есть я не очень понимаю, что дальше делать. Есть ли такие место идеальное, где все будет происходить мирно и цивилизованно? Не знаю. Похоже, что надо устраивать свою жизнь здесь, дальше бежать смысла нет. Понятно, что здесь очень сложно, вообще довольно страшно. Я не понимаю своего места в жизни сейчас. Куда мне надо двигаться дальше, я не знаю.

– Относительно войны – есть просто желание, чтобы оттуда вернулись ребята, которые поехали нас защищать, чтобы они просто вернулись. Мы разговариваем с пожилыми людьми, живущими здесь, мысли у них связаны полностью с их детьми, которые где-то служат, которые в возрасте 40 лет могли бы не пойти [в армию], но пошли. Хочется, чтобы это закончилось, пусть это будет не молниеносно, не завтра, но чтобы это было без потерь.

У меня мама украинка, отец армянин, они живут в России, но это люди советского образца, это все люди, которые не носят в голове национальности. Мы же родились в Советском Союзе, соответственно, все, что происходило с разными народностями, – украинцы, армяне, грузины, азербайджанцы, – у меня в детстве складывалось ощущение, что это не имеет вообще никакого значения. Оказалось наоборот. Страна и народ в некоторых местах – это такие вещи достаточно плотно сплетенные.

– Здесь я живу год. 7 октября меня застало в Турции, стало очевидно, что надо срочно вернуться в Израиль. Здесь живет моя дочь, она [переехала из России в Израиль] за два года до меня. Дочка учится в пнимии (школе-пансионе. – Прим.) на окраине Кирьят-Тивона, вокруг мечети. Мы остановились на КПП, выезжают машины. Одна останавливается возле нас, кто-то из машины машет: "Варя! Варя!" Заглядываю: девушка в арабских одеждах улыбается. "Как дела? А это кто? Папа? Как я рада вас видеть". Попрощались. Я говорю: "А кто это? Учительница?" – "Нет, это девушка работает на кухне у нас, моя подружка". На КПП – еврейская девочка стоит с магендавидом на форме, и тут же арабская девушка, работница на кухне. Это нормально. Я не топлю ни в коем случае за то, что надо завтра пойти и помириться, но не начав эти процессы, мы не закончим.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться