Украинский оперный певец Сергей Иванчук до начала войны совершенствовал свои вокальные данные. После обучения во Львовской консерватории оперный баритон брал уроки вокала в Италии, однако его профессиональные планы изменил коронавирус: ему пришлось временно вернуться домой. Потом началась война.

После полномасштабного вторжения России в Украину Сергей Иванчук стал волонтером: отвозил гуманитарную помощь в Харьков и вывозил людей из города под бомбами до тех пор, пока его машину, старенький "Жигуль", не обстреляли, а сам он не получил пять пулевых ранений. Сейчас, несмотря на ранение легкого, Сергей Иванчук снова стал петь: концерты он пока дает в Германии, где проходит длительный курс реабилитации. Свою историю о войне он рассказал в интервью Радио Свобода:

– Как для вас началась война?

– Я проснулся от того, что залетела мама и сказала: "Сережа, война началась! Русские на нас напали, бомбят Харьков, едут танки!" Страшно было, конечно. Хотя я ожидал, что будет война. Мы понимали, к чему это все идет, потому что в последние восемь лет в стране уже была война. Но была надежда, что мы как-то сможем это все остановить. А тут – полномасштабное вторжение... Ну, мама говорит: "Бери чемоданы, собирайтесь и едьте в Карпаты". У нас там дом, в Карпатах. Я говорю: "Да подожди". Я тогда понимал, что все дороги будут забиты, я понимал, что бензин негде будет достать.

– Где вы находились в тот момент? В Полтаве?

– В Полтаве. Было принято решение переждать дома, вечером я начал ремонтировать машину, снял деньги, набрал бензин и стал ждать завтрашнего дня. Когда мы ложились спать, было ощущение, что завтра мы проснемся – и завтра мы уже Россия. Потому, что все верили, будто Россия – это вторая армия мира, что она нас очень быстро захватит. Откуда у нас сила противостоять России? А оказалось все наоборот. Я утром просыпаюсь, а во многих городах наступление не получилось, где-то они вообще уперлись и не могли пройти. Я как увидел, что наша армия хорошо с этим справляется, то понял, что я тоже приложу все возможные усилия для того, чтобы помочь. Вечером я связался со знакомыми, которые просили, чтобы кто-то им помог делать "коктейли Молотова". С 25 на 26 февраля всю ночь я делал коктейли. Мы сделали их очень много. Мы думали, что это поможет, но это была идея из опыта Майдана… война показала другое: ну, куда эти коктейли вообще применять?

И тут же меня попросили, чтобы я отвез в Харьков гуманитарную помощь, я согласился. Сказали: "Только смотри, это же районы, которые бомбят постоянно". Я все равно согласился, потому что ни жены, ни детей у меня нет, и поехал. Я помню, что как только я заехал в Харьков – недалеко от меня раздался сначала выстрел, потом я услышал выход снаряда, а потом так же недалеко от меня раздался взрыв. И я подумал: "Боже, куда я попал…" Я думал, что я попал в какой-то безопасный район, а потом я посмотрел по карте, что нахожусь на Салтовке, а Салтовка сейчас вся уже разбомблена. И я понял, что надо действовать очень быстро.

Я взял пакеты с едой, гуманитарную помощь, и начал заносить людям домой. Они уже тогда были без света, без отопления, без воды, без окон, то есть люди выходили на улицу, брали снег, на улице разводили костры и на этих кострах готовили еду, а потом приходили в холодные дома и там жили. Кто чем мог закрывал окна, батареи все были холодные. Жалко было людей. И некоторые просили меня, чтобы я их эвакуировал. Но тогда многие уезжать не хотели, потому что, во-первых, они думали, что война скоро закончится (действительно многие так думали и надеялись на это), а во-вторых, уедешь – в дом придут мародеры. Люди очень держались за дома. Было такое, что я людей вывозил – а через день в их дом попадала ракета, и дома их больше не было.

И я каждый день стал вывозить людей. В Харьков возил гуманитарку, а из Харькова людей в Полтаву. Потом в Ахтырку – гуманитарку, из Ахтырки людей в Полтаву. А там дальше они уже или по знакомым разъезжались, или я помогал им где-то найти жилье, или они садились на поезд и дальше ехали, за границу. У всех свои дороги. Я мало с кем из них сейчас поддерживаю связь, потому что был очень большой поток людей. Я ездил каждый день в Харьков и в какой-то момент очень сильно устал, хотя и понимал, что надо продолжать.

– Вы тогда как раз получили свои ранения…

– Да. 10 марта никуда ехать не хотелось, я был уставший. В этот день мама сказала: "Не езди. Иконы упали. У меня плохое предчувствие". Но было понятно, что я все равно поеду, потому что люди ждали 400 литров топлива, гуманитарную помощь из Франции, ребятам нужно было помочь медицинскую клинику перевезти. То есть каждый день был на вес золота, потому что ты не знаешь, что произойдет следующей ночью в Харькове: сегодня еще можно вывезти клинику, а завтра там будут руины. Поэтому все спешили сделать хоть что-то.

И вот я приезжаю в Харьков, отвожу людей, отдаю гуманитарную помощью в 13-ю больницу и с пустым прицепом приезжаю к людям, которые вывозят медицинскую клинику. Только к вечеру я закончил. Тот день был странный, потому что гугл-карты мне везде показывали маршруты не по основным дорогам, а по объездным, по закоулкам, по дворам, по лесам, по проселочным тропинкам, очень странно. Я до сих пор не понимаю, почему так было в тот день, но было так.

Когда я забрал людей, прицеп был переполненный доверху медицинским оборудованием. И вот мы начинаем ехать, проезжаем 500 метров, а возле нас начинаются взрывы. Как будто бы петарды очень большие взрываются. Это очень страшно. Я подумал: может, по нам какая-то мелкокалиберная артиллерия работает? Ведь там часто летали дроны, сбрасывали гранаты…

По карте я увидел, что дорога начинает вести нас влево, и подумал, что все отлично, что мы свернем и сможем уйти от траектории полета. Но когда мы свернули – ничего не прекращалось, а было все сильнее и сильнее. Потом я услышал, как прямо по машине попадает. Карта привела меня в гаражный кооператив. И вот там, а он километр в длину, наверное, самый большой в Харькове, пока мы ехали – по нам стреляли. Мне уже в начале кооператива пробили колеса, тогда-то я и увидел, что за нами гонятся… Я почувствовал жуткий страх, кто же нас спасет? Была ночь, и я даже не знал, где ближайший блокпост, но я понимал, что надо ехать именно к украинскому блокпосту, потому что больше никто нас не спасет. У нас ни оружия, ничего нет, мы цивильные люди, полная машина людей, четыре человека в машине, двое котов, куча вещей, прицеп еще…

В общем, едем мы дальше по этому гаражному кооперативу. Сзади стреляют, и я вижу, что впереди гаражи заканчиваются, надо сделать небольшой зигзаг для того, чтобы выехать. К тому времени все колеса, кроме переднего правого, были пробиты. Но украинский блокпост был уже близко. Когды мы вывернули, в машину стали попадать пули. Пять из них попали в меня. Самое интересное, что никто в машине, кроме меня, не пострадал. Людям по джинсам пули чесали, возле них, рядом попадали в пакеты, в коробки, в канистры, а в людей не попало и в котов не попало. Мне сначала ноги прострелило, я не смог дальше на газ нажимать, на педаль, но в машине подсос был, в советских машинах подсос есть, я вытянул подсос, и мы так смогли ехать дальше. Потом отстрелило пальцы на левой руке, я прямо видел, как их отстрелило, очень жесткое зрелище. Я думал: боже, как мы их приделаем вообще назад? Потом мне в спину прилетело...

Повезло, что в машине была Виктория – медик, и она знала, что делать в таком случае. Она мне закрыла рукой ранение в спине. Она мне потом говорила, что "еще три-пять вдохов-выдохов, и у тебя был бы пневмоторакс, легкое бы сплюснулось или разорвалось". И нам еще 500 метров оставалось до блокпоста с нашими... Я в таком состоянии, истекая кровью, из последних сил вез всех к блокпосту. Военные потом меня за семь минут перемотали и доставили в больницу, в которой меня оперировали. Потом 16 дней в реанимации, спасали легкое, пальцы, печень, ноги. Очень много дренажей было. Помню – проснулся, во мне куча трубок разных… Я говорить не могу, во рту – трубки, в носу – трубки, в теле – трубки. 16 дней провел в реанимации в Харькове, в Полтаве – месяц, в Днепре – месяц, там легкое оперировали и печень. Потом Львов, потом из Львова в Польшу, а из Польши – уже в Германию. И сейчас я в Германии до сих пор прохожу лечение и реабилитацию.

– Это были российские военные, которые стреляли по вам, какие-то снайперы?

– Это была российская ДРГ, они ехали за нами. В чем задача ДРГ? Есть российские войска, которые занимаются оккупацией. Им доставлять продукты питания и все необходимое из России намного сложнее и проблематичнее, чем если они отправят ночью куда-то ДРГ для мародерства. Как потом стало понятно, волонтеры для них – золотая жила. Едет волонтер, у него полная машина еды, бензина, медикаментов, и это все в одном месте, не надо ездить – магазин грабить, потом отдельно аптеку, потом отдельно на заправку. А заправка... там же бензина не было, в Харькове, и еды не было, ничего уже не было. С третьего или четвертого дня войны уже ничего в Харькове не было, то есть там даже не было что красть.

Волонтера к тому же вычислить очень легко, потому что все ведут инстаграм, все ведут отчетность, все должны показывать, куда идут деньги, которые жертвуют люди на помощь другим. Ничего с этим не сделаешь, это очень слабая точка. В начале войны волонтерам никто ни позывных не давал, не давал бронежилетов, касок, просто все на собственном энтузиазме это делали.

– Что вы планируете делать дальше? Зажили ли ваши раны?

– Сложновато, конечно, я долго восстанавливаюсь… У меня чувствительности ниже колен нет. Я не чувствую ног, потому что нервы перебиты. Левая рука, а я левша, и играл на бандуре, на фортепиано, на гитаре… сейчас про эти инструменты уже забыл. Петь, слава богу, я начал – чудом. Но я очень быстро устаю, приходится останавливаться. В Днепре мне легкое спасли, если бы не врачи там, я не знаю, что было бы с легким. Легкое было контужено, и нижняя доля вообще не двигалась два месяца. Еще чуть-чуть – и все, только отрезать его пришлось бы.

Какие планы? Конечно, я хочу дальше петь. Я продолжаю быть волонтером уже в Германии. Когда я лежал в больницах, то продолжал закупать матрасы, холодильники для украинских больниц, для лечения военных, постельное белье, ортопедические матрасы, разные препараты и так далее. Здесь мы открыли благотворительный фонд для того, чтобы помогать военным на месте. В том городе, где я сейчас живу, четверо военных – без ноги, и мы постоянно что-то делаем, чтобы адаптировать их, помочь им. Потому что, когда меня выписали из больницы, я был одним из первых, кто через это прошел.

Недавно собирали на генераторы для бомбоубежищ в Украине, и собрали, слава богу. Очень много у меня проектов по восстановлению конечностей, по помощи людям во время реабилитации, по борьбе с депрессиями, по доставке бронированных "медицинских помощей". В общем, все, что меня задело, по всем этим фронтам я сейчас стараюсь помочь людям.

– Вы говорите, что у вас повреждено легкое. Вы сможете дальше петь?

– Я все равно пою. Когда я здесь выписывался из больницы, то дал врачам концерт. Ко мне приехала пианистка, прямо в больнице стояло фортепиано, и мы дали концерт. Через неделю я уже пел на митинге в поддержку Украины. Я вообще здесь на всех митингах пою. Потом Дунайский фестиваль открывал.

– Вы говорили, что не чувствуете конечностей. Можете ли вы ходить?

– Да, потому что повреждены только кожные нервы, сенситивные, которые касаются ощущений. Те нервы, которые внутри и отвечают за мышцы – на месте, все о’кей, я их чувствую. Я не чувствую кожу ниже колен.

– То есть вы можете ходить.

– Я хожу, да. Я даже себе велосипед купил тут, спортивный, катаюсь по 50 километров, когда есть силы. Но сначала было так: я садился на велосипед, ехал 20 километров, потом четыре дня встать не мог, в глазах темнело. Ну, а что же я хотел? Печень, легкое… Правое легкое вообще почти не работало, его чудом спасли.

– А ваши пальцы?

– Один отрезали, мизинец, второй пришили, но он неподвижный, для красоты пришили его, хотя он совсем некрасивый, его еще надо оперировать. Мы пытаемся его спасти, потому что для меня это важно, для музыки. Но мне очень повезло, потому что прострелило ноги, но пролетело прямо под коленями и не попало в коленные суставы. Прострелило спину – пуля в сантиметре от позвонка прошла, но не попала в позвонок. Если бы в позвонок попала – это все, инвалид на всю жизнь, вообще бы не ходячий был. Попало в печень, но не задело желчные протоки. Попало в легкое, но вот смогли меня вытащить, спасти. Попало в руку, но не попало в голову.

– Как вы смотрите сейчас на войну после того, что вы пережили?

– Когда ты находишься в самой войне, когда ты именно пострадал и так далее, то ты понимаешь, что война – это в любом случае проигрыш для всех абсолютно сторон. Когда я попал под обстрел, мне было сложно поверить, что это не сон… Потому что, пока ты даже по новостям смотришь войну, – это одно. Другое дело, когда ты приезжаешь в город и видишь там разбомбленные дома. И совсем третье, когда ты прямо попадаешь в боевые действия. А четвертое – это когда ты страдаешь от этих боевых действий, возле тебя умирают люди, ты сам калека… Это вообще абсолютно другая глубина и понимание войны. Люди, которые хоть раз пережили это, они смотрят уже по-другому.

Когда россияне нам говорят: "Ну, жалко, что такое происходит. Я надеюсь, что будет мир в Украине…" Они не понимают всей глубины, насколько это трагично и серьезно. А те, которые "за" – так я вообще молчу. Для них это как какая-то компьютерная игра… Полное обесценивание человеческой жизни, непонимание трагедии, боли и так далее. Ведь это и погибшие люди, и куча потерянных ресурсов, разрушенные дома… И все это из-за амбиций людей, которые готовы относиться к людям как к животным, как к каким-то отходам, переработанному материалу, ради того, чтобы добиться своих целей.

Конечно, я помню, когда я долго лежал в больнице, то мечтал и представлял, что Украина победила Россию. Думал: как бы нам избавиться от российского гнета? Но я понимаю, что это, на самом деле, наверное, никогда не закончится, потому что Россия будет всегда соседом Украины, пока не появится какая-то супербуферная зона. И вообще непонятно, как остановить войну. И сколько войн в мире уже было, и сколько войн было таких, на которые мы не обратили внимания. Очень обидно! Хотелось бы это все остановить на глобальном уровне, остановить какой-то корень, причину того, почему начинаются войны. А как к этому корню добраться – неясно.