Когда в 1991 году Верховный Совет РСФСР принял постановление об учреждении 30 октября "Дня памяти жертв политических репрессий", я был в недоумении: почему люди, замешанные в политических репрессиях или молча взиравшие на них со стороны, с такой легкостью переименовали дату, учрежденную политзэками ещё в 1974 году? У нас этот день назывался Днём политзаключенного, и это был день солидарности и сопротивления, а вовсе не памяти и тем более не жертв – не припомню, чтобы кто-нибудь из нас считал себя жертвой коммунистического режима.
Но времена в 1990-х были оптимистичные, придираться к формулировкам не хотелось. Советская власть с замечательным ускорением катилась под откос, свобода завоевывала себе жизненное пространство на развалинах коммунистического режима, и многим казалось, что слово "политзаключенный" – из политического словаря вчерашнего дня. Действительно, если политзаключенных уже нет, то почему бы не вспоминать о них с благодарной памятью хотя бы раз в году?
Правда, в глубине души оставались сомнения: а так ли уж надежно мы сошли с тоталитарного пути и движемся к демократии? Не рано ли торжествовать? Не на пустом ведь месте родилась поговорка "Не говори гоп, пока не перепрыгнешь!". И мы тогда сказали "гоп", но из тоталитаризма в демократию не перепрыгнули. Не хватило тщательности и сил, недотянули.
День памяти жертв политических репрессий некоторое время отмечали с помпой. К Соловецкому камню на Лубянской площади приезжали представители правительства России и мэрии Москвы. Говорили прочувствованные слова, возлагали цветы, лицемерно печалились о былом, а о своём советском прошлом старались не вспоминать. Всё, что было плохого, – в далёком прошлом, в эпоху военного коммунизма, коллективизации и ежовщины.
Потом прошлое начало догонять настоящее. В стране появились политзаключенные. Осторожные чиновники перестали приезжать 30 октября к Соловецкому камню. Исчезли венки от органов власти. Но оставались люди, огромная очередь людей, зачитывавших имена жертв политического террора. Упоминали иногда и нынешних политзаключённых, но имена живых терялись в нескончаемом перечне мёртвых. Всех это устраивало, ведь у нас любят драматично поминать погибших и не замечать живых. Так скорбеть безопаснее.
Чем больше в стране становилось политзаключённых, тем настойчивее власть упирала на историчность этой даты. 30 октября 2017 года президент Путин лично открыл в Москве памятник жертвам политических репрессий – "Стену скорби" на пересечении Садового кольца и проспекта Сахарова. Присутствовавшие на церемонии чиновники, прикормленные правозащитники, историки, деятели культуры, священнослужители и профессиональные патриоты были в восторге. На высочайшем уровне им было подтверждено, что политические репрессии – дело далекого прошлого, можно не мучиться остатками совести, если она у кого-то ещё осталась, и не верить клеветникам, вещавшим о новых политзаключённых в современной России.
Сомнения, одолевавшие в 1991 году, оправдались – страна безнадежно скатывалась в своё тоталитарное прошлое. Количество политзаключённых непрерывно росло. В Уголовном кодексе появлялись новые политические статьи. В старых ужесточались санкции. Внесудебное преследование опять стало обычным делом.
Перспективы создания неуправляемой машины государственного террора абсолютно реальны
Ещё пять лет назад политзаключенных в России было менее ста человек; сегодня – более четырехсот. Свыше трёхсот из них осуждены за мирную религиозную проповедь. В основном это члены запрещенной в 2017 году Церкви Свидетели Иеговы и участники тоже запрещенного мирного религиозно-политического движения "Хизб ут-Тахрир". Удар по религиозным организациям симптоматичен: власть в первую очередь пытается сломить тех, кого ей никаким образом не удается поставить под свой контроль.
Десятки граждан осуждены за попытки так или иначе реализовать свои права на свободу слова и свободу манифестаций. Политические или общественные организации, вызывающие недовольство властей, объявляются экстремистскими или террористическими, всех причастных к их деятельности соответственно объявляют террористами или экстремистами. В списке Росфинмониторинга таких "врагов" 11 553 человека, а организаций 518. Да если бы все они действительно были террористами и экстремистами, то от этой власти уже давно не осталось бы камня на камне!
Поводы для политических репрессий становятся всё более мелочными. Одиночный пикет, критическая заметка в интернете, сатира на органы власти и даже жалобы на полицейское насилие служат основанием для возбуждения административных и уголовных дел. Похоже, что машина политических репрессий перестала управляться централизованно – из Кремля или с Лубянки – и частично отдана на откуп местным органам власти и низовым карательным структурам. Децентрализация репрессий при гарантированной безнаказанности правоохранителей превращает страну в концлагерь, в котором каждый надзиратель – безраздельный хозяин в своём бараке. Перспективы создания неуправляемой машины государственного террора абсолютно реальны, да и сегодняшняя ситуация с преследованием инакомыслия всё больше напоминает советские времена.
Очевидный накат репрессий не мешает благопристойной либеральной публике пытаться каким-нибудь хитрым образом соединить протест с лояльностью. Они упорно продолжают называть 30 октября Днём памяти, а не Днём политзаключенного. Разумеется, дело не в названии, но совершенная 30 лет назад подмена имен обозначила смену общественного интереса: от солидарности с людьми, защищавшими гражданскую свободу и права человека, к трогательным воспоминаниям о российской истории, которые никоим образом не затронут действующую власть.
Александр Подрабинек – правозащитник и журналист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
