Полковнику что-то не хочется употреблять слово "ошибка". Любое из судьбоносных решений, хоть на войне, хоть в политике, говорит он, рождается в борьбе многих людей: их интересов, знаний, вер и страстей. Я с ним согласен. Причём, ставя в угоду Марксу на первое место интересы, всё-таки тут же уточняешь, что понятие о своём интересе каждому диктуют его знания, вера и страсти, а не просто что-то шкурное. "Страсти" – моё слово. Полковник предпочитает более мягкое: "вкусы".
Решение России напасть на Украину, восстановиться в советских границах и так противопоставить себя Цивилизации – тоже, естественно, результат борьбы. Победила партия сильных страстей-вкусов, грубых верований, слабых знаний, а уже отсюда – самоубийственные интересы. Убеждаясь в этом, трудно без улыбки смотреть на тех, кто уверен, что Путина к войне умело подвели англосаксы, чтобы потом легче было навсегда обезвредить отдавшуюся ему страну.
Так считают, кстати, не только его помощники вроде академика Глазьева, но и многие их противники – демократы. Один из них, воцерковленный, между прочим, православный, сообщает мне в очередном письме, что в своих молитвах постоянно вспоминает не кого-нибудь, а Вулфовица и ещё кого-то из таких же учёных и важных американцев – тех, что в своё время предложили было Вашингтону такую вот стратегию – Стратегию с большой буквы.
В низах больше уныния, в верхах – досады
Полковник – человек ещё молодой и по возрасту, и по службе в этом звании. Рекомендуясь мне, называет себя механизатором, имея в виду свой род украинского войска. Он не спешит на перевязку, уважая моё желание поговорить с ним более-менее обстоятельно. Он уверен, и тут я тоже с ним согласен, что бывает нечто более действенное, чем любая стратегия даже с очень большой буквы. Это, например, чувства.
Что-то много получается у нас слов: страсти, вкусы, теперь вот чувства…
Из чувств, которые доходят до нас из той же России, в том числе от пленных, мы останавливаемся на двух. Это уныние и досада. В низах больше уныния, в верхах – досады. Вызывает же её у них не то, о чём вы, может быть, подумали. Не война сама по себе, а всеобъемлющая "ссора" с Западом. "Так мы не договаривались", – вздыхают они, хотя и знают, что никакой договорённости не было – разве что воображаемая… и оттого, как это бывает, она представлялась им особенно надёжной.
Полковник в этой русской досаде не видит для Украины ничего хорошего, о чём и объявляет, переведя дух после перевязки. (Слишком высокого оказался роста, к тому же не успел пригнуться – зацепило плечо, царапнуло шею; дело было под Авдеевкой.) Он опасается, что такая досада противника не лучшим образом подействует на украинское руководство. Оно может решить, что настало время для обмена не ударами на поле боя, а словами за каким-нибудь слишком круглым столом. "Общее украинское настроение противоположно", – говорит он. "Или вам так хочется?" – решаюсь уточнить я. "Хочется! Но не мне одному".
В наше обсуждение включается вышедший из перевязочной пожилой фельдшер-доброволец. Он, оказывается, точно знает, как американцам удалось вывести из игры Россию, чтобы, больше не отвлекаясь на неё, спокойно, шаг за шагом, ослабить Китай и таким образом устроить на планете однополярный мир. Очень просто и ловко: Киеву, мол, подсказали сдать без боя Крым, а потом оставить его без воды, чтобы Путину пришлось выбирать: или вернуть такой дорогой русскому сердцу полуостров, или, собравшись с силами, пойти на Киев. Пойти на Киев как раз и означало-де то, что отвечало американскому замыслу: европейцы разорвали отношения с Россией, стали наконец не на словах, а на деле укреплять НАТО, обновлять свои арсеналы.
Полковник вежливо, но веско напоминает фельдшеру, что с Китаем, а также Индией у "ваших американцев" вышла промашка. Россия-то да, она таки перестала что-то значить, а вот Китай, наоборот, поднялся. Собирались вот-вот зажить в однополярном мире, а придётся, похоже, влачить беспокойное существование в трёхполярном.
Фельдшер соглашается, что именно так и вышло, и озвучивает свою, кажется, заветную и, как на меня, простительную для пожилого человека мысль: что Штаты по наводке их горе-стратегов всё-таки поспешили с развалом Советского Союза. Лет тридцать-сорок он бы ещё мог протянуть. "Чтобы наши люди разложились уже окончательно и бесповоротно?" – спрашивает полковник, не рассчитывая на ответ.
Если в первый год войны из людей в форме было не вытянуть слова, то теперь они выкладывают иногда, пожалуй, всё: и о личном составе, и особенно о командном. Говорят почти так же смело и уверенно, как раньше – о послесоветском капиталистическом строительстве: и то делается не по уму, и то летит к чёрту. В конце концов я задаю полковнику кажущийся мне более чем резонным вопрос: если у вас и то не по уму, и то летит не в том направлении, то почему вы всё-таки побеждаете? То, что на фронте уже столько времени без особых перемен, расценить иначе, здраво рассуждая, невозможно. "А у русских, – отвечает он, – всё, как и у нас, только их бардак чуть-чуть больше бардак, чем наш". – "Чуть-чуть?! – вскидываюсь я. – Да это же моя теория!"
Украинский солдат чуть-чуть свободнее российского. То же относится и к его, украинского солдата, командиру
Именно таково моё видение Украины и России с давних пор. "У наших немного больше интереса и заинтересованности", – говорит полковник. Он разделяет эти понятия. Интерес – к устройству средств поражения, особенно новых, летательных, и к инструкциям – как обращаться с этим добром. Заинтересованность же – в эффективном применении. Я добавляю распространённое мнение, что украинский солдат чуть-чуть свободнее российского. То же относится и к его, украинского солдата, командиру, на что сразу слышу: "Эх, Анатолий Иванович! Если бы эта свободность да всегда употреблялась по уму!". – "Да, – отвечаю, – товарищ полковник, да. Мы-то с вами всегда знаем, как было бы по уму. Особенно после того, как увидим, что вышло по дурости".
Перескакивая с одного на другое, вспоминаем послесоветскую приватизацию – как она вызревала. Величайшее было дело – вровень с тем, которому оно шло на смену! У каждого, кто имел к нему прямое отношение, а особенно – кто не имел никакого, была своя программа, и каждый был убеждён, что имеющий другую – негодяй, невежда или дурак. И так – что ни возьми, всегда и везде. А старые фельдшера пусть считают, что страны, а то и целые континенты каждый свой шаг послушно подчиняют некоей конечной, кем-то хитро намеченной цели.
Давно ведь сказано, что человек – существо всё-таки не действующее, а реагирующее. "Ой, верно!" – восклицает полковник так, как и я много лет назад, когда вычитал это в одной американской книге. Конечно, каждый думает, что точно знает, что и как делать для своей пользы, но занят в основном тем, что вольно и невольно откликается на вызовы действительности. Откликается причём без особой охоты. Пока гром не грянет, мужик не перекрестится, а перекрестившись, учудит что-то такое, что окажется новым вызовом. С недавних пор русский язык описывает это всё словом "ответка", которая – что примечательно! – не приходит и не возникает, а "прилетает".
К тому, что все стратегии если где и составляются, то на небесах, но вершатся всё-таки не без нашего, простых смертных, участия, уместно всплывает замечание одного закоренелого русского имперца, объявившего благословенным всякого, кто "посетил сей мир в его минуты роковые", ибо он таким образом оказывается не просто собеседником богов на пиру жизни, но равноправным участником их деловых тусовок, в ходе которых как раз и рождаются судьбоносные решения.
…"Товарищ полковник" – это обращение в украинской армии уже не употребляется. С началом войны. Если бы только одно это и оставалось в ней от советских времён!
Анатолий Стреляный – украинский писатель и публицист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
