Иван Толстой: Начавшаяся война с Германией вновь показала сталинский изощренный макиавеллизм. Советская политика в отношении прежних лютых врагов резко поменялась. Последние стали первыми. Кремль опять стал нуждаться в благосклонности Запада – прежде всего в государственно-политическом, но и в симпатиях иностранной общественности, влиятельных людей искусства и науки.

Чтобы укрепить антифашистскую коалицию, Сталин решает использовать международные связи советских ученых – восстановить прерванные контакты с западными коллегами. Правда, этому препятствовала судьба Вавилова и процветание Лысенко.

В 1942 году Лондонское королевское общество, ничего не зная о положении Николая Ивановича, выбрало его своим иностранным членом. Советским чиновникам нужно было отвечать на неудобные вопросы. Это могло создать трудности в общении с союзниками. И гибель Вавилова превратили в государственную тайну.

Западные ученые приняли ситуацию близ­ко к сердцу и организовали широкую кампанию против Лысенко в поддержку своих советских коллег. В Соединенных Штатах был даже опубликован перевод новейшей книги Лысенко "О наследствен­ности и ее изменчи­вости", чтобы показать абсурдность его представлений о современной биологии.

Четыре наиболее известных американ­ских генетика – Лесли Данн, Милислав Демерец, Феодосий Добржанский и Герман Мёллер – руково­дили американ­ской частью кампании, а Джулиан Гексли координировал "британский фронт". Кстати, Джулиан был родным братом писателя Олдоса Хаксли и единокровным братом нобелевского лауреата физиолога Эндрю Хаксли. (В русской традиции, чтобы различать братьев, их фамилии произносили по-разному.)

Борьба с Лысенко началась. И, как мы увидим, не только на Западе.

Американец Герман Мёллер, несколько лет проработавший в вавиловском Институте генетики в Москве, прекрасно знал и о мракобесии Лысенко, и о захвате им ведущих позиций в биологической науке, о попытках коммунистов задушить генетику. Мёллер держал в курсе западное научное сообщество.

Важные сведения о генетике в СССР мир узнал благодаря английскому ботанику Эрику Эшби. В 1944 году он посетил Москву, желая увидеть своими глазами Лысенко и его противников. Позднее Эшби написал:

"Генетика здесь – очень сильна. <...> Я также ознакомился с так называемой "генетикой" Лысенко. История – совершенно фантасти­ческая".

Два года спустя Эшби опубликовал книгу "Ученый в России", в которой описал эксперименты Лысенко, ничего общего с наукой не имевшие.

В 1945 году на празднование 220-летия Академии наук приехали ведущие западные ученые. Во время банкета Вячеслав Молотов поднял бокал "за развитие тесного сотрудни­чества между советской и зарубежной наукой". Смена курса была заявлена: нет больше "двух наук" – советской и буржуазной, наука вновь становится "единой, мировой".

Джулиан Гексли был среди гостей юбилея и посетил все генетические лаборатории Москвы и Ленинграда, встречался со всеми ведущими специалистами.

Кроме того, Гексли и Эшби попросили Лысенко прочесть лекцию во время юбилея. Вспоминает Раиса Берг:

Раиса Берг: "Гексли и Эшби пригласили меня на лекцию Лысенко, специально организованную по случаю торжеств. Директор Института генетики Академии наук, действительный член трех академий Трофим Денисович Лысенко докладывал, Гексли и Эшби внимали.

Лысенко удивительно похож на Гитлера. Даже прядь прямых волос, падающая на лоб, та же. Способность оказывать гипнотическое действие – это одно, а привлекательная внешность, видно, – другое…

Доклад Лысенко я не помню, но отлично помню вопросы, которые задал ему Гексли, и ответы Лысенко. Один из вопросов гласил: "Если нет генов, как объяснить расщепление?" … "Это объяснить трудно, но можно, – сказал Лысенко. – Нужно знать мою теорию оплодотворения. Оплодотворение – это взаимное пожирание. За поглощением идет переваривание, но оно совершается не полностью. И получается отрыжка. Отрыжка – это и есть расщепление".

Иван Толстой: Как развивалась атака на Лысенко с советской стороны? Историк науки Владимир Есаков писал:

Диктор: "Организатором и лидером выступлений против лысенковщины стал Антон Жебрак – генетик и селекционер растений, ученик Томаса Ханта Моргана, одного из основателей генетики, у которого в 30-е годы он стажировался в Калифорнийском технологическом институте, а с середины 30-х годов возглавил кафедру генетики Московской сельскохозяйственной академии им. К.А. Тимирязева".

Иван Толстой: Неожиданная антилысенковская кампания имела с советской стороны вполне рациональное объяснение в сталинском духе. Вождь ослабил одно крыло отечественной науки (условно говоря, вавиловское), чем вызвал недоумение и неприятие Запада, теперь наступило время придавить второе крыло. Именно так Сталин расправлялся с недовольными все предвоенные годы. Прагматика такой политики была очевидна: волна западной симпатии привлечет на сторону Москвы многих заграничных левых, влияние и деньги.

То же самое Сталин уже проделывал во время войны, отправив в 1943 году в Америку актера Соломона Михоэлса и поэта Ицика Фефера – агитировать богатые еврейские организации за океаном жертвовать деньги для Советского Союза. И большие суммы были собраны. После войны Сталин выждет паузу в несколько лет и цинично уничтожит и Михоэлса, и Фефера, и весь Еврейский антифашистский комитет.

Подобная картина наблюдалась и в 1945 году. Генетик Антон Жебрак отряжается в США, где обсуждает с американскими коллегами недовольство советских властей Трофимом Лысенко и благоприятные для советских генетиков изменения. Об этом позднее стало известно из письма американского генетика Израиля Лернера Герману Мёллеру:

"Довольно скоро, – пишет он, – у Лысенко будет достаточно веревки, чтобы повеситься. В тепереш­ней ситуации поддержка американских генетиков исключи­тельно важна".

Вот этой поддержки и хотел Сталин.

Жебрак и другой ведущий генетик Николай Дубинин даже опубликовали (вернее, им было велено опубликовать) в американском журнале Science статью о советской генетике с критикой Лысенко и его коллег.

В русле этой сталинской логики понятно и назначение в 1945 году на пост президента Академии наук Сергея Вавилова, брата погибшего Николая Ивановича.

Сергей Иванович, основатель научной школы физической оптики в СССР, также был академиком. Он был на четыре года младше Николая. Всю жизнь братьев связывала крепкая дружба. Много раз Сергей говорил, что своими успехами в науке он обязан брату, который всегда был для него жизненным ориентиром. Неизвестная судьба Николая терзала Сергея, и назначение его на пост президента Академии было тяжелым моральным испытанием. Возможно, он надеялся помочь брату, поскольку ничего не мог узнать о его судьбе.

Версия Марка Поповского:

Марк Поповский: "Зачем понадобился Сталину весь этот фарс? <…> Назначив Сергея Ивановича президентом АН СССР, он надеялся обмануть тех ученых и общественных деятелей, которые подняли шум по поводу исчезновения Николая Ивановича. <…> Понравилась, вероятно, Сталину и созданная им "шекспировская" ситуация: убив одного брата, он ставил другого во главе Академии. Это было в традициях "корифея науки". <…> Сталинские прихвостни переносили подобные экзекуции безропотно: в ответ на репрессии они с еще большим жаром лизали тяжелую руку хозяина. А Сергей Вавилов? <…> В политической игре Сталин использовал даже не столько его самого, сколько его фамилию.
Многие вспоминают теперь период с 1945 года как светлую пору в жизни Академии. Сергей Иванович ослаблял тот губительный для науки пресс, который возник в результате "холодной войны" и последовавшей за ней жестокой изоляции страны. <…> Известно также, что в пору "гонений на космополитов" личное вмешательство Сергея Вавилова спасло от расправы многих работников Академии наук.
Но одновременно… <…>
Облик академика Сергея Вавилова в конце 40-х – начале 50-х годов предстаёт перед нами весьма двойственным, если не сказать больше. Президент Академии, хочет он того или не хочет, каждый день санкционирует своей подписью оголтелый обскурантизм заката сталинской эпохи. <…> И тот же Сергей Вавилов в частном разговоре с академиком Леоном Орбели спрашивает: "Неужели мы не дождёмся того дня, когда судом чести будут судить Лысенко?" <…>

Чувство вины за свою пассивность, боль за случившееся с братом все более крепла в душе Вавилова-младшего. Постепенно рассеивался животный страх, охвативший его в 1940-м. <…> Желание знать правду о конце Николая, пусть горькую, но правду, превратилось у Сергея Ивановича в конце концов в настоящую манию.
В январе 1951 года, находясь на лечении в санатории "Барвиха", президент АН СССР, не сказав никому ни слова, уехал в Саратов. Об этой поездке рассказал <…> начальник саратовского следственного изолятора (бывшей тюрьмы № 1) майор Андреев. В Саратове Сергей Иванович искал свидетелей смерти брата, искал его могилу. Но найти ничего не смог. Он вернулся в Москву и умер две недели спустя. Это случилось 25 января 1951 года, почти день в день с братом".

Иван Толстой: Среди тех, кто в тяжелейших идеологических условиях продолжал отстаивать научную истину и чтил имена своих коллег, был выдающийся ученый Лев Берг, эволюционист и географ. Хотя он сам был мишенью лысенковцев, и в первую очередь Исайи Презента. Дочь Берга Раиса Львовна вспоминала:

Диктор: "Лев Семенович Берг избран президентом Географического общества в 1940 году. Его предшественник – Николай Иванович Вавилов (…). Когда Вавилова арестовали, президентом был избран Берг. В 1947 году Географическое общество праздновало столетний юбилей. Лев Семенович написал его историю. Специальную главу он посвятил великому географу, ботанику, агроному Н.И. Вавилову (...). Цензура потребовала изъять. Лев Семенович отказался, сказал, что тогда книги не будет, и книга вышла. Неслыханная дерзость, великая победа в сталинские времена. Никто не знал, что с Вавиловым. Знали, что арестован. А потом? Умер или отбывает срок? Не знал и Л.С. Берг. Каждую секунду автору такой книги грозил арест.

Пока он был президентом, имя Вавилова не вычеркивали из всех книг, хранящихся в библиотеке Географического общества, и труды Вавилова не уничтожали. А когда в 1950 году отец умер, библиотека была закрыта и велено было заливать тушью имя преданного анафеме президента".

Иван Толстой: 1946 год. В стране засуха, голод страшнее, чем во время войны. Рекомендации Лысенко оказываются ошибочными и не спасают страну от голода. Назревает недовольство в партийных и правительственных кругах, уставших от бесконечных лысенковских прожектов и доносов. Власти все больше прислушиваются к серьезным генетикам и поддерживают их. Самой важной в этом отношении фигурой был Андрей Жданов, секретарь ЦК и главный идеолог страны, второй в партийной иерархии после Сталина. По линии Политбюро он поддерживал критику Лысенко. Надежды генетиков росли.

Процесс этот не был линейным, параллельно развивались и другие тенденции. Скоро они выйдут на поверхность и страна будет свидетельницей ожесточенной схватки.

В сентябре 1947 года еще возможно было письмо селекционера Е.Н. Радаевой, адресованное А.А. Жданову:

Диктор: "За короткий срок академик Лысенко развалил ВАСХНИЛ. <…> ВАСХНИЛ превратился в пристанище шарлатанов от науки и всякого рода "жучков". Официальным философом ВАСХНИЛ стал небезызвестный Исай Презент, путаник и болтун, не раз битый за левацкие фразы и дела…"

Иван Толстой: Но в 1946 году начинается холодная война. Заграница опять враг, и контакты советских генетиков с западными коллегами вновь превращаются в опасные связи. В стране разворачивается кампания борьбы с низкопоклонством перед Западом.

Николай Кременцов: Холодная война, на мой взгляд, явилась решающим фактором в самом созыве сессии ВАСХНИЛ. Ежели вы посмотрите на то, что происходит в стране после окончания Второй мировой войны и соотнесете даты событий в генетике с более общими датами разных самых событий в социальной и культурной жизни страны, вы увидите очень любопытные временные параллели и совпадения.

Вы хорошо знакомы с явлением под названием "ждановщина", которое начинается в 1946 году со знаменитых постановлений о журналах "Звезда" и "Ленинград". Вот это начинаются первые шаги внутренней холодной войны, когда отдельные группы писателей, театральных деятелей, затем художников, композиторов и так далее начинают обвиняться в низкопоклонстве перед Западом. И всем им объясняется, что, нет, товарищи, надо следовать четко партийной линии.

Когда вы читаете о "ждановщине" в России, наука там нигде не фигурирует. Все говорят о журналах "Звезда" и "Ленинград", о Союзе композиторов постановление, о кинофильмах, "Большая жизнь"… "Ждановщина" – она про культуру. На самом деле первые шаги этой идеологической кампании холодной войны вроде бы никаким образом не коснулись науки. Но на самом деле они коснулись науки, и очень сильно. Но только спустя полгода, в начале 1947 года. И коснулись они с подачи того же Жданова, который срежиссировал первый процесс, так называемый "суд чести", над двумя советскими учеными – Ниной Клюевой и Григорием Роскиным, которые были обвинены в тех же самых грехах, что и редакторы журналов "Звезда" и "Ленинград": низкопоклонство перед Западом.

И вот эта кампания вокруг "суда чести" над Клюевой и Роскиным, закончившаяся летом 1947 года, привела к очень жестким последствиям для советской науки и для научного сообщества. И именно на волне этой кампании Лысенко сумел дискредитировать главных представителей генетики в партаппарате в то время, Жебрака и Дубинина, в глазах их партийных руководителей.

Жебрак также был предан "суду чести" за то, что он во время своего пребывания в Америке в 1945–46 годах спровоцировал антилысенковскую кампанию и опубликовал статью о состоянии советской генетики в американском журнале Science. А Дубинина спас от такого же "суда чести" Леон Абгарович Орбели. Хотя точно такие же позывы подставить Дубинина под "суд чести" были сделаны. Инициатором всех этих мероприятий была команда Лысенко.

Иван Толстой: Тем не менее, Трофим Лысенко в это же время еще не был фигурой неприкасаемой, и сын Андрея Жданова – Юрий Жданов (между прочим – зять Сталина) – продолжает наступление на Лысенко. Юрий Андреевич Жданов занимал высокий пост: заведующий Отделом науки ЦК ВКП (б), в его обязанности входило рассмотрение жалоб ученых на Лысенко.

10 апреля 1948 года Жданов-младший выступил с докладом в Политехническом музее на семинаре лекторов обкомов партии на тему "Спорные вопросы современного дарвинизма". Лысенко было отказано в билете на доклад, и выступление Юрия Жданова он прослушал у репродуктора в другой комнате.

Поговаривали в те дни, что перед докладом Андрей Жданов предупреждал сына: "Не тронь Лысенко, он тебя с огурцом скрестит".

Перепуганный Лысенко решился на отчаянный шаг и написал письмо Сталину, жалуясь, что ему "стало тяжело работать" и буквально "опустились руки" из-за обвинений сторонников "метафизического направления в биологии", которые озвучивал не кто иной, как начальник Отдела науки Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Юрий Андреевич Жданов.

И тогда Сталин, замысливший разгром генетики, решает сам выйти на сцену. Юрий Жданов вспоминал роковое заседание Политбюро:

Юрий Жданов: "Неожиданно Сталин встал и глухим голосом сказал:

– Здесь один товарищ выступил с лекцией против Лысенко. Он от него не оставил камня на камне. ЦК не может согласиться с такой позицией. Это ошибочное выступление носит правый, примиренческий характер в пользу формальных генетиков.

Товарищ Жданов поставил своей целью разгромить и уничтожить Лысенко. Это неправильно: нельзя забывать, что Лысенко – это сегодня Мичурин в агротехнике. Нельзя забывать и того, что Лысенко был первым, кто поднял Мичурина как ученого. До этого противники Мичурина называли его замухрышкой, провинциальным чудаком, пустырем и т. д.

Лысенко имеет недостатки и ошибки, как ученый и человек, его надо критиковать, но ставить своей целью уничтожить Лысенко как ученого – значит лить воду на мельницу жебраков".

Иван Толстой: Вскоре Лысенко был вызван к Сталину. Обещая в кратчайшие сроки исправить положение в сельском хозяйстве, он просил, чтобы его не травили всякие умники и теоретики, призывал отменить формальную генетику как науку буржуазную и поддержать мичуринцев, способных повысить урожайность всех культур.

И тут Лысенко напомнил Сталину о "ветвистой пшенице", на которую сам же товарищ Сталин в свое время указал и которую лысенковцы якобы уже довели практически до уровня сорта. И вскоре можно будет поднять урожайность по стране в пять-десять раз. Заодно Лысенко попросил разрешения назвать новый сорт – "Сталинская ветвистая".

Вождь милостиво согласился.

Это был очередной лысенковский блеф. Он знал, что "ветвистая пшеница" бесперспективна – быстро вырождается.

Но советские ученые разоблачить Лысенко не отважились.

План Сталина был таков: провести специальную сельскохозяйственную сессию, где будет провозглашён приоритет "мичуринской агробиологии" над генетикой.

Подготовка к сессии осуществлялась в обстановке полной секретности. Не знали об этом ни президент Академии наук Сергей Вавилов, ни академик-секретарь Отделения биологии Леон Орбели.

Чтобы создать себе численный перевес в ВАСХНИЛ, Лысенко, в обход общепринятой практики избрания в академию, подписал у Сталина список об утверждении 35 новых действительных членов академиками ВАСХНИЛ – из своих сторонников. Совет министров список утвердил.

Многие из членов ВАСХНИЛ и Академии наук – противники Лысенко – не были извещены о предстоящем мероприятии, и лысенковцы оказались на сессии в абсолютном большинстве.

Доклад Лысенко для сессии Сталин правил собственноручно.

Диктор: Сессия ВАСХНИЛ проходила в Москве с 31 июля по 7 августа 1948 года. Во всем мире генетика в эти годы праздновала свои достижения. Уже никто не сомневался в генах. Селекционеры добились выдающихся успехов: в Америке – "зеленая революция"; прибыль от создания гибридной кукурузы покрывала расходы на Манхеттенский проект – создание атомной бомбы.

Иван Толстой: Сталин и лысенковцы все это проигнорировали. Вместо этого они устроили вакханалию мракобесия. На сессии ВАСХНИЛ Лысенко прочел доклад "О положении в биологической науке". Это были все те же идеи о роли внешней среды в селекции и эволюции, призывы к большей практической направленности биологии и сельского хозяйства, критика морганистов за увлечение мушками-дрозофилами и клятвы в преданности Мичуринскому учению. А для придачи авторитета своим словам Трофим Денисович намекал, что сам Сталин прочитал и полностью одобрил его доклад.

Лысенковское выступление стало классикой погромной риторики: моргановской генетике он приписывал обоснование расизма и евгеники, служение интересам милитаристской буржуазии.

Очень на руку пришлось и монашество Менделя. Раз монах, значит верующий, следовательно, идеалист и метафизик, читай: прислужник реакционных кругов.

Главными мишенями Лысенко на сессии стали эволюционист Иван Шмальгаузен, генетики Николай Дубинин и Антон Жебрак.

Ключевой доклад делал Исай Презент.

Диктор: "Мы не будем дискуссировать с морганистами, мы будем продолжать их разоблачать как представителей вредного и идеологически чуждого, привнесенного к нам из чуждого зарубежа, лженаучного по своей сущности направления".

Иван Толстой: Читая о тех временах, задаешь себе вопрос: неужели не сыскался ни один рыцарь Ланселот? Неужели никто не выкрикнул, что король голый? Сессия ВАСХНИЛ была спланирована не как дискуссия, а как "парад победителей". Тем не менее, голоса несогласных все-таки прозвучали: выступили генетики Иосиф Рапопорт, Сергей Алиханян, Антон Жебрак, эволюционист Иван Шмальгаузен, ботаник Петр Жуковский.

Первым пошел в бой Иосиф Рапопорт. Ученик Кольцова, Рапопорт всю войну провел на фронте, получил несколько ранений, потерял глаз. Смелость его была легендарной: в военные годы его трижды представляли к званию Героя Советского Союза. В зал, где проходила сессия, ему пришлось проникать по билету своего приятеля (вход был ограничен). Во время доклада одного из лысенковцев Рапопорт выкрикнул: "Обскуранты!"

Сразу же после доклада Лысенко Рапопорт попросил слова, но выступить ему позволили только на третий день сессии. Валерий Сойфер:

Диктор: "Рапопорт начал с перечисления успехов генетики: познания природы гена, мутаций, выяснения способов повышения темпов мутирования, открытия наследственной природы вирусов и изучения их свойств, создания гибридной кукурузы, полиплоидных растений, и т. д. Он сказал, что стыдно не использовать генетику в интересах практики на благо социалистической Родины".

Иван Толстой: Ходила легенда, что во время своего выступления Исай Презент заявил: "Когда мы, когда вся страна проливала кровь на фронтах Великой Отечественной войны, эти муховоды…"

И тогда Рапопорт рванулся к трибуне. С черной повязкой на выбитом пулей глазу он был страшен. Рапопорт схватил Презента за горло и выкрикнул свирепо: "Это ты, сволочь, проливал кровь?" Ответить Презенту было нечего.

Но это легенда.

Валерий Сойфер: "Пример гражданского мужества продемонстрировал на сессии директор Тимирязевской академии, крупнейший специалист в области экономики и математической статистики, академик трех академий – Академии Наук СССР, Академии Наук Белорусской ССР и ВАСХНИЛ Василий Сергеевич Немчинов. В те годы, когда Лысенко и его сторонники сумели расправиться со многими оппонентами в других вузах, в Тимирязевке работали великий агрохимик Прянишников, выдающиеся селекционеры и борцы с лысенкоизмом Константинов и Лисицын, эволюционист Александр Александрович Парамонов, генетик Жебрак и многие другие ученые, чьи имена составляли славу и гордость не только лишь Тимирязевки, но и мировой науки. Немчинову не давали говорить, перебивали, оскорбляли. Тем не менее он не отступил от своей позиции.

Немчинов закончил свое выступление словами:

"Я несу моральную и политическую ответственность за линию Тимирязевской академии. Я морально и политически ответственен за ту линию, которую я провожу, и считаю ее правильной и буду продолжать проводить. Если эта линия окажется неправильной, то мне подскажут, или выполнят те надежды и чаяния, которые здесь раздаются, чтобы я освободил место. Недопустимо, на мой взгляд, закрыть в Тимирязевской академии работу профессора Жебрака".

Иван Толстой: По решению ЦК ВКП (б) Немчинов и Жебрак были уволены.

Правда, в последний день сессии целый ряд генетиков принесли свои покаяния и среди них Петр Жуковский и Сергей Алиханян. Позднее Жуковский в узком кругу знакомых объяснил свое поведение: "Я заключил с Лысенко Брестский мир… Поганый мир. Я сделал это ради моих учеников". В свое оправдание Алиханян, четыре года сражавшийся на фронте, инвалид Великой Отечественной войны, говорил: "У меня двое детей и одна нога".

Николая Вавилова на сессии ВАСХНИЛ 1948 года никто не упомянул ни словом.

По аналогичному сценарию вскоре в стране был произведен разгром физиологии, цитологии, вирусологии и ряда других наук. Преподавание генетики было прекращено, книги из библиотек были изъяты и уничтожены. В знак протеста против гонений из советской Академии наук вышло много иностранных членов.

Почти на двадцать лет "менделизм" сделался ругательным словом.

Валерий Сойфер: "Полоса массовых увольнений прокатилась по всем университетам, по большинству сельскохозяйственных, медицинских, педагогических, лесных, пищевых и других вузов, по многим научным учреждениям. Всего было уволено в стране около трех тысяч ученых-биологов. Это была настоящая эпидемия варварских гонений на науку. Русская генетика, давшая образцы великолепных исследований, признанных во всем мире, прекратила свое существование".

Иван Толстой: Об обстановке в Ленинградском университете после сессии вспоминает профессор-зоолог Татьяна Гинецинская:

Диктор: "По требованию Исая Израилевича Презента, сделавшего доклад о результатах сессии ВАСХНИЛ, все должны были выступить со своей оценкой этого события. От выступавших ждали покаяния и шельмования генетики и генетиков. Приехав, я оказалась в самой гуще событий. Презент действовал по принципу одного из градоначальников бессмертного города Глупова: "...въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки".

Разумеется, "реформы", проведенные им на факультете, тяжело отразились на ходе учебного процесса, и прежде всего потому, что были уволены многие яркие профессора. Так, на место Николая Львовича Гербильского – серьезного ученого, главы большой научной школы, был приглашен некто М.П. Виноградов, человек, по-видимому, невежественный и бездарный. Студенты, посещавшие его курс "по очереди", передавали друг другу содержание его лекций, как анекдоты. Для примера приведу историю с "кобылой лорда Мортона", излагавшуюся как доказательство влияния окружающей среды на наследственность. История этой знаменитой кобылы заключалась в том, что была она замечательных кровей и лорд Мортон, содержавший большой конный завод, приказал выпасать ее на самом лучшем лугу. Но, не зная мичуринской генетики, неразумный лорд велел огородить луг частоколом. Кобыла ежедневно имела его перед глазами и в результате родила полосатого, как зебра, жеребенка. Стыдно даже вспоминать, что этот анекдот преподносился на лекциях в Ленинградском университете как важный научный факт".

Иван Толстой: В 1948–52 году Лысенко выдвинул теорию о перерождении видов. Под воздействием изменений среды обитания пшеница может перерождаться в рожь, сосна в ель, из яиц мелких лесных птичек рождаются кукушки и так далее. Опыты были фальсифицированы.

А что же Исай Презент, вершитель биологических судеб?

Николай Кременцов: В результате ВАСХНИЛа он стал одновременно заведовать кафедрой дарвинизма и генетики и в Ленинградском, и в Московском университете. Понятно, что он был человек очень амбициозный, и, по воспоминаниям тех людей, которые его знали во времена его деканства, биофака в Ленинграде, все сходятся в одном, что для него это было карьерное действо, и вместе с тем многие говорили, что он искренне верил во все, что он говорил. Звезда Презента закатилась гораздо раньше, чем звезда Лысенко, потому что он стал конкурентом весьма активной и влиятельной группы московских философов-марксистов, которые себя также позиционировали как философы биологии, таких как Митин. Он проиграл эту конкурентную борьбу.

Иван Толстой: Тем не менее, ведь кафедры генетики в университетах закрыты в эти лютые годы не были. Как же так?

Николай Кременцов: Кафедры стали называться "кафедры дарвинизма и генетики" в Московском и Ленинградском университетах. И возглавлял обе кафедры небезызвестный товарищ Презент. А отсюда вывод: все студенты, выходившие из этих кафедр с дипломами генетики, генетики как таковой не знали. А знали они то, что преподносилось в виде мичуринской биологии.

Более того, не только вузовское, но и школьное преподавание генетики было полностью свернуто и новые учебники общей биологии для 9-го и 10-го класса про генетику говорили только словами Лысенко – "зловредный менделизм" и "передовая мичуринская биология" в лице его лучшего представителя Трофима Лысенко. Вот это самое страшное, что произошло.

Исследования генетические – и прикладные, и академические – продолжались, несмотря ни на что, после сессии ВАСХНИЛ. Главным образом под эгидой военного ведомства и в институциях, тесно связанных с военным ведомством. Задача Лысенко на сессии была как раз обеспечить захват полный системы образования и преподавания генетики, поскольку к тому времени единичные академические учреждения оставались вне его контроля. И он эту задачу с успехом решил.

Тем не менее, академические исследования оказались гораздо сложнее для захвата, поскольку и ученые, возглавлявшие эти учреждения, и те ученые, которые работали в этих учреждениях, использовали ту же самую систему и ту же самую холодную войну для сохранения своих позиций.

Как вы понимаете, мгновенно после публикации знаменитого заключительного слова Лысенко, где он сказал, что его доклад был рассмотрен и одобрен ЦК, те генетики, которые чувствовали, к чему это все ведет, стали немедленно писать письма в ЦК, лично Сталину, Жданову, Маленкову, кому угодно, и пытались объяснить, что генетика на Западе активно используется в работе над микробиологическим оружием. Как вы понимаете, такое заявление в ситуации холодной войны дорогого стоит.

И те товарищи, которые таким приемом пользовались, они таки получили возможность проводить свои исследования, закрытые уже, естественно, в рамках исследований над бактериологическим оружием. Более того, те исследования над радиационной генетикой, которые велись и до, и после взрыва атомной бомбы над Хиросимой и Нагасаки, они также продолжались. Поскольку к 1949 году Советский Союз уже испытал собственную атомную бомбу и работал вовсю над термоядерным оружием, изучение радиологических и генетических последствий использования атомного оружия тоже было достаточно серьезным приоритетом. И Тимофеев-Ресовский, который был арестован в 1945 году в Германии и вывезен в Россию, выжил только благодаря тому, что его быстренько из тюрьмы перевели в шарашку на Урале, где он продолжал заниматься радиационной генетикой в то самое время, когда сессия ВАСХНИЛ громила генетику.

И на протяжении периода с 1948 по 1956–57 год самые разные научные институты, с самыми интересными названиями, типа "Институт химии высокополимерных соединений" имели внутри себя маленькие лаборатории, занимавшиеся генетикой над той самой несчастной мухой дрозофилой, которую уничтожали с большим энтузиазмом поклонники Лысенко по всем институтам и университетам страны.

Иван Толстой: То есть, надев погоны, отечественная генетика продолжала свое тайное существование?

Николай Кременцов: Да. Она в подполье некое такое ушла. И после смерти Сталина генетика стала тихо, но достаточно быстро вылезать из этого подполья, восстанавливать свою собственную институциональную базу и создавать новую базу в стороне от тех учреждений, которые контролировались Лысенко. Поэтому, с одной стороны, исследования над выведением новых сортов, селекционная работа продолжалась с 1948 по 1960-е годы невзирая ни на что. Да, конечно, часть людей, которые хотели сделать карьеру или как-то себя поставить в этой системе советской науки, везде кричали: "Ура, ура, ура Лысенко!" А другие исследователи работали тихо над своими сортами и с успехом их внедряли. Если страна не умерла с голоду, то благодаря тому, что новые сорта разрабатывались и внедрялись. И они были гораздо более производительны, чем все, что существовало до этого.

Иван Толстой: Вот это скрытое от глаз изучение природы (скрытое даже от собственной страны) и привело советскую науку к совершенно неожиданным для всего мира результатам. Посреди колхозной нищеты и всеобщего дефицита, при закрытых границах и культе секретности большевики первыми запускают в космос чудо техники – спутник.

Этот парадокс – соединение дикости и немыслимого рывка – отметил в своем выступлении в 1958 году сенатор Джон Кеннеди, тогда еще не ставший президентом:

Диктор: "Мы беспечно считали, что догмы марксизма и тоталитарный пресс способны порождать лишь тупые головы и смехотворные теории вроде лысенковской генетики. Но при виде спутников – нам уже не до смеха".

Иван Толстой: После смерти Сталина оживление стало проявляться во всех сферах жизни. Воспряли и генетики. Видный ученый Владимир Эфроимсон писал:

Диктор: "Я авторитетно заявляю, что не было ни одного образованного биолога в тридцатые и сороковые годы, кто мог бы вполне серьезно воспринимать лысенковское "учение". Если грамотный биолог стоял на позиции Лысенко – он врал, выслуживался, он делал карьеру, он имел при этом какие угодно цели, но он не мог не понимать, что лысенковщина – это бред!"

Иван Толстой: Эфроимсон стал в 1964 году автором первой отечественной монографии по генетике человека – "Введение в медицинскую генетику". Годом раньше учебник по общей генетике выпустил профессор Ленинградского университета Михаил Лобашов. Этот учебник во многих городах люди еще боялись держать на виду и ставили на книжную полку корешком внутрь.

Всегда остается вопрос: почему же удалось в 1930–40-е годы разгромить генетику?

Генетик Илья Захаров-Гезехус: "Генетики обосновали существование гена, широко использовали математику, что было непривычно для большинства биологов (биология в начале XX века оставалась преимущественно описательной наукой)… Свойства гена были непонятны как биологам, так и химикам и физикам. В результате в своей борьбе генетика не получала должной поддержки от ученых других специальностей. Некоторым из них и постулаты генетики, и фантазии Лысенко были одинаково чужды, другим взгляды Лысенко были более понятны и поэтому импонировали.

Дискуссии по вопросу наследования приобретенных свойств проходили в СССР в конце 1920-х годов и показали, что эта концепция достаточно широко распространена среди профессиональных биологов. Таким образом, выдвинутая Т.Д. Лысенко система взглядов "мичуринского учения" не вызывала и не могла вызвать всеобщего неприятия в научной среде”.

Иван Толстой: Положение изменилось в 1940–50-е годы.

Илья Захаров-Гезехус: "Биология шагнула вперед. Было доказано, что ген – это кусочек ДНК, который кодирует функцию. А открытие двойной спирали объясняло удвоение молекулы ДНК путем матричного синтеза. Новые открытия не только сделали генетику понятной для физиков и химиков, но и увлекли некоторых из них. Так, например, в 1950-е гг. с лекциями по генетике в Москве и Ленинграде выступал физик, впоследствии нобелевский лауреат, Игорь Евгеньевич Тамм".

Иван Толстой: Осенью 1955 года триста советских ученых направили в Президиум ЦК КПСС "Докладную записку". Она вошла в историю под названием "Письмо трехсот". Здесь говорилось о колоссальном вреде, наносимом лысенковцами сельскому хозяйству их бредовыми и безуспешными попытками быстрого обеспечения страны продовольствием на основе достижений "мичуринской биологии". Авторами текста коллективного «Письма трехсот» были ленинградские биологи В. Я. Александров, Д. В. Лебедев и Ю. М.Оленов. Обращение было поддержано отдельным письмом и "тяжелой академической артиллерией" из 24 крупных физиков и математиков, среди которых были И.Е. Тамм, Л.Д. Ландау, П.Л. Капица, А.Д. Сахаров, Я.Б. Зельдович, И.Б. Харитон, Д.А. Франк-Каменецкий и И.К. Кикоин. Завершалось это наступление визитом к Хрущеву президента АН СССР А.Н. Несмеянова и И.В. Курчатова, к которому в то время особо благоволил хозяин Кремля за недавний триумф на испытаниях термоядерного оружия. Хрущев в ходе этой беседы довольно быстро пришел в ярость, назвав письмо "гнусной коллективкой", а обоим академикам на прощание настоятельно рекомендовал заниматься своей физикой и химией, а не лезть в биологию, бросив им вдогонку: "Товарищ Несмеянов, только вот что – Лысенко у меня не трогайте, головы рубить будем!"

Ленинградская школа генетиков, больше других пострадавшая от лысенковщины, первая же и подала признаки возрождения.

Профессор Татьяна Гинецинская: На нашем факультете впервые после позорной сессии двух академий выступил с чтением курса лекций академик Леон Абгарович Орбели. В актовом зале Ленинградского университета состоялось заседание Общества естествоиспытателей, на котором впервые после сессии ВАСХНИЛ были публично подвергнуты критике некоторые "концепции" Лысенко.

Иными словами, Ленинградский университет раньше других вузов страны победил мракобесие, и этой победой мы обязаны нашим замечательным ученым, их честности, смелости и упорству. Прежде всего – Дмитрию Николаевичу Насонову, Валентину Александровичу Догелю, Юрию Ивановичу Полянскому, декану факультета Армену Леоновичу Тахтаджяну, Михаилу Ефимовичу Лобашеву, ректорам университета Александру Даниловичу Александрову и Алексею Антоновичу Ильюшину.

Иван Толстой: Тем не менее, последний карьерный успех Лысенко пришелся на правление Хрущева. Раиса Берг вспоминала:

Диктор: "Хрущев попал под влияние Лысенко, и положение становилось все хуже и хуже. Цензура завинчивала гайки. В центральной прессе появились разгромные статьи против генетиков и биологов, поддерживающих генетику. Разгромили редакцию "Ботанического журнала", и статья в "Правде" поносила порочную его линию. Очень попало Жоресу Александровичу Медведеву и Валентину Сергеевичу Кирпичникову. Гром грянул из высших сфер. Лысенко получил трибуну на страницах "Правды".

Иван Толстой: Казалось, этому не будет конца. Став личным советником Хрущева по сельскому хозяйству, Лысенко в начале 1960-х годов – ненадолго, до засухи 1962–1963 годов, – вновь возглавил ВАСХНИЛ. При Хрущеве ни одна газета, ни один журнал не осмеливались выступать с критикой Лысенко.

Но когда в октябре 1964 года Хрущев был снят со всех постов, сразу стало ясно, что Лысенко держался на плаву только благодаря его поддержке. Уже через несколько дней в широкой печати появились статьи, реабилитирующие генетику.

Однако большинство сторонников Лысенко, занимавшие высокие посты, свои должности сохранили. Некоторые из них затаились, другие "перестроились", третьи еще 20 лет пытались отстаивать положения "мичуринского учения". Сам же Трофим Денисович, оставшись академиком, до своей смерти в 1976 году заведовал экспериментальной базой Академии наук "Горки Ленинские".

Ну а "реакционный австрийский монах" Грегор Мендель как ни в чем не бывало превратился в "прогрессивного чешского исследователя".

Иван Толстой: А что же имя Николая Вавилова? Живо ли оно для науки сегодня? Алексей Галкин:

Алексей Галкин: Николай Иванович Вавилов – великий селекционер. Он заложил основы научной селекции. Если говорить о генетике, то, конечно, в генетике есть более яркие имена. Есть другие люди, которых можно считать основателями генетики. Но то, что он сделал для селекции, – это просто огромный вклад в мировую науку. Он поставил селекцию на научную базу. На базу генетики. И, безусловно, его помнят в мире.

Иван Толстой: Существует знаменитая коллекция Вавилова. Она используется сейчас в науке?

Алексей Галкин: Коллекция, созданная Н.И. Вавиловым, по-прежнему представляет не только культурную и историческую, но и материальную ценность. По оценкам Всемирного банка – это 8 триллионов долларов. Большую часть посевных площадей в России занимают пшеница и рожь, созданные с использованием растений из этой коллекции. Многие сорта выводятся благодаря таланту и энтузиазму отдельных селекционеров. Например, 90 процентов ржи, которая выращивается в России, – это короткостебельные сорта, выведенные селекционером Кобылянским. И, конечно же, с использованием тех растений, которые привозил Вавилов. Однако количество сортов зерновых в России значительно меньше, чем вновь создаваемых сортов на Западе. И проблема здесь скорее не в науке. Проблема в том, что в России селекция сортов не интегрирована в агропромышленный комплекс и в мировой рынок. Безусловно, коллекция Николая Ивановича Вавилова бесценна – и в настоящее время, и в будущем.

Иван Толстой: Наша панорама драматических событий в истории российской генетики была бы не полной, если бы мы не задали вопрос, как смотрит на генетическую теорию сегодняшняя наука.

Академик Евгений Свердлов: Родилась синтетическая теория эволюции, объединившая дарвиновскую теорию естественного отбора с генетикой. В соответствии с ней под воздействием внешней среды в живых и растительных организмах возникают мутации, наследуемые изменения генетического материала, а не соматических тканей. И дальше, в результате естественного отбора, выживают те организмы, которые лучше приспособлены к новым условиям. Вариабельность, вызываемая изменением генов, чрезвычайно высока. Например, два человека отличаются друг от друга тремя миллионами различий в генетическом аппарате.

Но, смею вас уверить, Лысенко обо всем этом никакого понятия не имел. Сегодняшний уровень генетики берет истоки в вавиловских исследованиях, а не в лысенковских манипуляциях.

Что касается сенсационного заявления, будто классическая генетика умерла и законы Менделя оказались верными только для гороха, большей нелепицы трудно себе представить! Оба этих закона по-прежнему являются основными и в современной генетике. Все дело в том, что есть признаки простые, за которые отвечает один ген. И тогда эти признаки наследуются в полном соответствии с законами Менделя. Но большинство признаков являются сложными. За них отвечает не один ген, а несколько. И тогда гены наследуются по менделевским законам, а признаки – по каким-то производным от них.

И молекулярная биология не замещает генетику! Она на самом деле всего лишь пытается объяснить генетические закономерности на молекулярном уровне. Генетика становится все более комплексной наукой, в которую вкладывают свои усилия и молекулярная биология, и физхимия, и математика, и информатика.

Иван Толстой: Есть, конечно, еще одна интересная и актуальная тема – так называемая неолысенковщина. Иначе говоря – лженаука, своего рода фоменковщина в биологии. Тема эта очень большая, но связана она с совершенно иными именами, с другим историческим этапом. Разве что невежество и мракобесие – вечные. А также интриганство и умение дружить с властью.

И я хочу под конец дать слово генетику Юрию Чернову.

Юрий Чернов: Лысенковщина – это, может быть, пример крайний по его масштабу, по тому, какую роль это сыграло в развитии генетики в СССР, но, вообще говоря, явления такого порядка происходят в науке, поэтому надо понимать, откуда они берутся. К сожалению, сейчас упор делается несколько не на то. Когда говорят о лысенковщине, прежде всего говорят о шарлатанстве, о лженауке, о том, что эти учения вообще не имели никакой основы под собой. Лысенковщина развивалась в итоге в этом направлении. Под конец действительно было много шарлатанства и лженауки, какие-то люди просто примазались и делали на этом свою карьеру. И фальсификация была. Но лысенковщина началась с научных направлений, которые при нормальном развитии могли внести вклад в науку. И на самом деле люди, которые говорят о том, что лысенковщина была шарлатанством и в этом ее главный вред, забывают о других вещах.

После сессии ВАСХНИЛ произошло совещание по цитологии, на котором был произведен разгром российской цитологии, произошло совещание в Академии наук по физиологии, в результате которого многие физиологи тоже были убраны со своих должностей. И если в случае с цитологией в основу этого разгрома было положено лженаучное направление Лепешинской, то в случае физиологии людей упрекали в том, что они в недостаточной степени следуют направлению Ивана Петровича Павлова, который уже умер к этому времени. Он был выдающийся ученый, его направление до сих пор в основе современной физиологии, но это направление было использовано для того, чтобы задавить другие течения, которые не были обязательно враждебны ему, были дополняющие его, но были другими.

Чисто научную концепцию тоже можно использовать для разгрома науки. И вот это, на мой взгляд, очень важно, это надо изучать и понимать, как это происходит. Наука, к сожалению, не развивается так, как мы хотели бы это видеть в идеале, наука давно уже перестала быть делом небольшого количества подвижников, не заботящихся о земных благах и служащих в науке как в храме.

К сожалению или к счастью, но сейчас наука – это часть нашей общественной жизни, есть очень разные ученые, люди заботятся не только о научных достижениях, но и о своем благополучии, научные теории побеждают не только потому, что они доказываются экспериментом, но и потому, что их активно пропагандируют, привлекают новых сторонников. Финансирование привлекается на науку не только потому, что наверху понимают, что это важно, но и потому, что люди снизу объясняют, что именно важно людям наверху, и не всегда правильно.

В общем, это все надо изучать. Лысенковщина это экстремальный случай и явление, которое имеет гораздо более общий характер.