Александр Горянин: Весной 95-го нам позвонила давняя, ещё по Ленинграду, знакомая Соня, уже несколько лет как жительница Праги, и сказала: «Вы с Ириной странные люди, до сих пор не были в Праге. Такой город, особенно весной! У нас есть, где остановиться, квартира большая, приезжайте с Дашей, они с моей Аней подружатся». В моих делах в тот момент была пауза, Ирина отпросилась на своей работе, как-то закруглили с первым классом в Дашиной школе. Если не сейчас, то когда еще? Визы в Чехию тогда не требовались. На границе просто ставили штамп о въезде.
Соня стала пражанкой, выйдя замуж за Андрея Райзера. Ныне Андрей – известный фотограф, основатель агентства «Бильдерберг», прославился как портретист. В «нулевые» годы, помню, много хвалили его персональную выставку в Строгановском дворце в Петербурге. В сегодняшней Праге Андрея знают ещё и как успешного, насколько я слышал, ресторатора. А Сони, увы, уже нет на этом свете, умерла от рака. Трогательная темноволосая красавица, она была из тех, чей облик не стирается памятью.
Родной дед Андрея, Альфред Людвигович Бем, хоть и был уроженцем Киева, происходил из семьи немецких католиков, подданных Германской империи. Выпускник Киевского реального училища Святой Екатерины, он окончил Петербургский университет и к началу Мировой войны уже был видным литературоведом.
В 1922 г., пройдя многие испытания Гражданской войны, Бем с тремя женщинами – Антониной (женой), Ириной (6-летней дочерью) и Татьяной (5-летней, будущей матерью Андрея Райзера) – бросил якорь в Праге.
Мы гостили у Райзеров (вижу по штампам в паспорте) 9 дней. За такой срок гости и хозяева нередко успевают утомить (или даже сильно утомить) друг друга. Но нет, как ни странно, под конец нас даже не хотели отпускать. Кажется, мы не упустили ни одного знаменитого пражского места и вида. Жаль, в те годы ещё не придумали скрестить мобильный телефон с фотокамерой, почти все снимки из той поездки бледны и невыразительны.
Даше очень понравился "самый крошечный дом в Праге" на Златой улице, она сказала, что согласна там жить. И Даша, и Аня остались в восторге от театра "Латерна Магика".
Как-то за чаем Соня сказала: "Недавно прочла, что Альфреда Бема считают "достоевистом" номер один в мире, хорошее слово, правда?". Андрей спросил меня: "Хотите прочесть воспоминания моей матери? Там она много пишет про деда. Пока это машинопись, но мы готовим издание". Воспоминания под заголовком "Украденное счастье" оказались настоящим, профессионально написанным литературным произведением. Какая удача, что Татьяна Бем успела написать свою замечательную книгу прежде, чем погибнуть в 1984 году в автокатастрофе!
Альфед Людвигович Бем бесследно исчез вскоре после прихода в Прагу Красной Армии
Альфед Людвигович Бем бесследно исчез вскоре после прихода в Прагу Красной Армии. Цитирую из книги его дочери: «…позвонили двое чехов и попросили пройти с ними за угол, перевести что-то, так как они не могут договориться. Папа ушел в белом полотняном костюме, даже без шляпы, только со своим помощником, тростью, без которой не умел ходить. Я следила с балкона за его маленькой, искривленной детским параличом фигуркой, как она скрылась за углом. Бедный, бедный папа, где, в каких местах, в какой трущобе погиб он? Расстреляли ли его, приставив к стенке, или он просто умер от холода или от горя, полный тревоги за меня, за маму, за сестру? Сказал ли ему кто-нибудь перед смертью доброе напутственное слово, кто закрыл ему глаза, кто похоронил его?» (Новый журнал. № 251. Нью-Йорк, 2008. — С. 111–112).
Вот с этого момента я начинаю свое небольшое расследование, отталкиваясь от одной фразы из книги Татьяны Бем. Цитирую: "Все его друзья, старший брат были позже расстреляны. Юрий Пятаков…". В Гражданскую войну имя Георгия Пятакова знали все. Бумажные денежные знаки, 12 номиналов (от одного рубля до десяти тысяч), выпускавшиеся в 1919–1922 гг. сперва Народным банком, а затем Наркомфином, украшала его подпись. Их так и звали: пятаковки, добавляя: "Жаль, Копейкина у них не нашлось".
Дочь Бема Татьяна называет Пятакова другом отца. Значит, отец называл его своим другом. Притом в уменьшительной, дружеской форме – не всякого Георгия назовешь Юрием. Оба учились в киевском реальном училище (Бем окончил его на два года раньше "друга") и позже оба – в Петербургском университете. Но дальше – ничего общего. Пятаков – комиссар Госбанка, значит, руководит, в том числе, изъятием всего, что может пополнить казну. Как именно это происходило, изобразил художник Иван Владимиров (который был тогда сотрудником петроградской милиции и зарисовки делал по горячим следам).
В конце 1920 года Пятаков возглавил "Чрезвычайную тройку по Крыму" (два других члена «тройки» достаточно известны: Землячка и Бела Кун). Итог деятельности тройки: казнено не менее 56 тысяч человек. Такие вещи быстро становились известны в эмиграции, но почему-то для Бема Пятаков остался другом. Не будем гадать, а перейдем к следующему сюжету, позже они сольются вместе.
Прошло лет 20 после нашей пражской поездки прежде, чем мне попалась работа доктора исторических наук Александра Иголкина "У истоков советской коррупции", заставившая меня вспомнить мемуары Татьяны Бем.
Были моменты, когда Гражданская война казалась близкой к перелому, когда Деникин дошел до Орла, РКП(б) занималась в Москве организацией будущей работы "под белыми" (создание подпольных парткомов из "незасветившихся" коммунистов, организация явок, закладка тайников и т.п.), создавала свои "филиалы" в городах вроде Вологды и Костромы, подумаем: чем должен был в это время руководить комиссар Госбанка?
Деньги уводили за границу, видимо, с первого же дня после переворота
Власть бывает легче захватить, чем удержать. Допуская варианты своего провала, руководители переворота с самого начала имели заготовленные пути бегства через в Швецию, а оттуда в страны, не выдающие «политических». Но бегство с пустыми руками для них ставило крест на дальнейшей судьбе их проекта, а главное – на личных судьбах. Хорошей страховкой были чистые документы и деньги, притом на законных зарубежных счетах. (О готовности к бегству, например, Якова Свердлова говорит содержимое его сейфа, вскрытого через 16 лет после смерти хозяина: чистые бланки паспортов царского образца, несколько заполненных паспортов на разные имена, много-много денег). Деньги уводили за границу, видимо, с первого же дня после переворота. Скорее всего, через Финляндию и, скорее всего, небольшими партиями.
Но ближе к концу Гражданской войны большевики умудрились одним махом вывести и спрятать за границей сразу четверть золотого запаса страны, притом все выглядело, если не вглядываться, вполне благопристойно. Статья Иголкина посвящена именно этой беспримерной махинации. С тех пор данной темы коснулись и другие авторы (в частности, англичанин Энтони Хейвуд), но в 2004 г. это должно было стать потрясением, хотя почему-то не стало. Статья так заинтересовала меня, что я встретился с автором в Институте российской истории РАН. Александр Алексеевич Иголкин (безвременно ушедший в 2008 г.) пояснил: "Первоначально создавался просто "общак" на случай бегства, но по мере роста уверенности в победе, выведенные деньги стали направлять на подготовку революции в Германии в 1923 г., на агентуру Интернационала, нужды разведки и прочее. Деньги лежали не только у стокгольмского банкира Ашберга, но и в куда более укромных местах".
Личностью, прямо причастной к формированию этих укромных "заначек" за рубежом, был инженер Юрий Ломоносов, имевший от Ленина охранное письмо (совсем как Миледи из "Трех мушкётеров") на финансовые операции и бесконтрольный перевод денег за границу.
Напомню: Юрий Владимирович Ломоносов вместе с депутатом Госдумы Александром Бубликовым были теми самыми людьми, которые, задержав движение царского поезда и не допустив прибытия по железной дороге в Петроград верных Николаю воинских частей 1–2 марта 1917 года, по сути, обеспечили свержение монархии, мы уже как-то касались этой темы.
Прикрытый ленинским мандатом Ломоносов заключал заказы на поставку паровозов (на тот момент избыточных в самой России) по завышенным вдвое ценам. Мало того, только в Швеции было заказано 1000 паровозов на заводе, который до этого выпускал их 40 штук в год. Аванс покрывал расширение завода под этот заказ, на что требовалось несколько лет. К участию в «русском заказе» привлекались другие предприятия, но без всяких открытых тендеров, за взятки. «Боковой» капитал в свободном распоряжении Ломоносова пополнялся и откатами от сильно завышенных сумм за сделки. Плюс дельцы возвращали ему половину неустоек (втихую согласованных), которые выплачивала российская сторона.
Между тем в голодный 1921/22 год, унесший в России миллионы жизней, только за «паровозные» деньги на внешнем рынке можно было купить по 10 пудов пшеницы на каждого голодающего. Но необходимые деньги давно были по ту сторону границы. Среди махинаций Ломоносова были и другие, кроме паровозной, но эта осталась крупнейшей.
Никто не позволил бы одному человеку украсть чуть ли не четверть золотого запаса страны
Ленин скрытно курировал деятельность Ломоносова. Иголкин пишет: "Документация сделок по "паровозным заказам", а по сути – по "паровозной афере", проходила как совершенно секретная, на ряде документов стоит гриф "отпечатано в одном экземпляре", а некоторые даже написаны от руки" (и не рассекречены до сих пор). До декабря 1921-го Ломоносов не отчитывается ни перед кем, кроме Ленина. "Ленин постоянно поддерживает своего любимца, отводит от него все нападки, и когда Красин и Дзержинский будут выражать Ломоносову недоверие, подпишет еще один мандат, подтверждающий его права… Никто не позволил бы одному человеку украсть чуть ли не четверть золотого запаса страны. Что-то к рукам Ломоносова, конечно, прилипло, но лишь потому, что дело было слишком тонкое и деликатное. Ломоносов выполнял прямые указания Ленина. Какие? Остается лишь строить догадки".
Знаменательно, что Ломоносову дали спокойно остаться за границей и не трогали до самой смерти (в Канаде, в 1952 году).
Но вот вопрос: мог ли быть не в курсе происходившего комиссар Госбанка тов. Пятаков? 8 ноября 1920 года Ломоносов сообщает, что в Ревеле им принято "432 ящика, заключающих (в ceбe) российской золотой монеты на 25 млн 920 тыс. руб.". Могли ли эти ящики покинуть хранилища Госбанка без ведома Георгия Пятакова? Как и другие ящики в предыдущих транзакциях. С высокой вероятностью Пятаков знал и о конечных адресатах.
После своей "работы" (назовем это так) в Крыму Пятаков к Госбанку отношения уже не имел, хотя "пятаковки" печатались еще не меньше года. Коллеги относились к нему с растущей настороженностью, вел он себя скандально, много пил, в конце 20-х сдружился с Николаем Ежовым, любил гостить у него на даче. Общение было высоко интеллектуальным. Вот отрывок из показаний подсудимого Ежова в 1940 г.: "Пятаков подвыпив, любил издеваться над своими соучастниками. Был случай, когда Пятаков, будучи выпивши, два раза меня кольнул булавкой. Я вскипел и ударил Пятакова по лицу и рассек ему губу".
При этом Пятаков выезжал за границу, а 1927 год провел во Франции в качестве торгпреда. Будучи носителем одной из самых чувствительных тайн большевиков! Кого-то наверху, из тех (совсем немногих), кто «в курсе», рано или поздно должен был осенить вопрос о круге близких контактов Пятакова – людей, с которыми тот теоретически мог бы по пьяни поделиться государственной тайной.
Наиболее вероятных убрали по разным выдуманным обвинениям уже после расстрела самого Пятакова. Все они были внутри СССР, деться им было некуда. В этом списке его жена Людмила, сестра Вера, брат Юрий, брат Иван, брат Александр (официально пропал без вести), сын Юрий (то же самое). Кого еще? Боюсь, многих, но этого мы уже не узнаем.
А вдруг Пятаков поделился тайной с кем-то за границей? Вспомнили друга юности Альфреда Бема. Мог ведь Пятаков заглянуть в Прагу? Правда, Альфред Людвигович пока был вне досягаемости наших славных органов. Пока.
Тайна гибели Альфреда Бема осталась неразгаданной
Не забыли и Отто Бема, работавшего в Москве, в Наркомате просвещения. Они с Пятаковым, почти ровесники, заведомо были знакомы в киевской юности и вряд ли раззнакомились в Москве. Отто Людвигович Бем был расстрелян в 1938 году.
Тайна гибели Альфреда Бема осталась неразгаданной. Физически немощный литератор (он весил 42 кг), пусть и враждебный советской власти, не представлял для этой власти никакой опасности. Правда, на протяжении 15 лет он входил в руководство эмигрантской партии «Крестьянская Россия», хотя в 1934 году вышел из ее рядов. Политическая сила партии была нулевой, но она исповедовала "активизм" (то есть "несидение сложа руки"), и Лубянка хитро втянула ее в свои игры. Руководство "Крестьянской России" могло располагать секретами ходоков "на ту сторону" и адресами каких-то схронов и тайников. Часть этих адресов наверняка были выдуманными, и как раз это делало носителей подобной информации опасными для Лубянки.
Что же касается «друга юности» (пьяницы и болтуна), он мог, конечно, наболтать лишнего. Скорее всего не наболтал, но МОГ. Лучше перебдеть, чем недобдеть.
Закрою это окно в ад и вернусь в пространство памяти, вернусь в радостную весеннюю Прагу 95-го года. Она еще бедновата, в подземных переходах чем-то торгуют вьетнамцы, коренные торгуют на Карловом мосту, большинство автомобилей старые, да и самих автомобилей на улицах маловато, но уличная толпа улыбчива, кафе полны, постоянно слышен молодой смех.
Мне сразу понравилась та решительность чешского языка, которую ему придают ударения на первый слог. Случайный разговор для меня звучал (первое время, по крайней мере), полемикой людей, равно и твердо уверенных в своей правоте.
На улице семилетняя Даша сразу проявила языковедческие способности (правда, она уже знала, кроме русских букв, и латиницу). Ей не потребовалось много времени, чтобы понять, что надпись «Zrcadlové bludiště» означает «Зеркальный лабиринт». Ее не смутили даже диакритические знаки над буквами. Филологический склад ума, единожды дав о себе знать, больше не таился и со временем привел Дашу на филфак МГУ, а сегодня за ее плечами – два десятка переведенных с английского книг, многие тысячи страниц.
(Моя старшая дочь Анна почти столь же успешна как переводчик – но с немецкого.)
Голема изготавливают астрологи и алхимики
Нам показали часы (они высятся над старинным еврейским кладбищем), идущие в обратную сторону. Интересно, сколько я раз ни упоминал об этом дома, даже люди, бывавшие в Праге, почему-то не верили, что такое может быть. Хотя я сам, набравшись терпения, убеждался в этом дважды.
Классе в пятом я видел чехословацкий фильм «Пекарь императора» — не просто цветной, а для того времени для того времени необычно яркий и красивый. Это была попытка превратить в комедию довольно жуткую легенду о Големе – несокрушимом глиняном мстителе, которого создали раввины аккурат под часами, идущими вспять. Эти подробности в фильме опущены. Фильм строится на сходстве императорского пекаря, заточенного в темницу за недостачу королевских рогаликов, и самого императора. Голема изготавливают астрологи и алхимики. И всё смешно. Но вот в отверстие во лбу глиняного чудовища алхимик вкладывает некий камень – и мне кажется, что ничего страшнее я не видел даже в знаменитых фильмах ужасов. Мистический заряд этого движущегося на вас с экрана чудовища – это что-то за пределами кинематографа.
Маленький совет, пока не забыл. Прага прекрасна в любом месте и со всех точек. Уже в другие приезды я понял, что из всех ее районов предпочитаю, вопреки мнению большинства, Вышеград. Он чарует своей диковатостью и относительным малолюдством. Ведь во многих местах Праги не протолкнуться от туристов. Рекомендую его всем для раздумий и ради особого вида на Влтаву.
Я немного погрузился в историю Чехии и был потрясен тем, как эта нация сумела совершить невозможное. Двести лет подряд Чехия не имела даже своего чешского букваря! За это время (7–8 поколений; в демографии "поколение" – это 25-26 лет) не мог не произойти серьезный разрыв живой языковой связи между чешским языком образованных горожан Средних веков и упрощенной и огрубленной версией этого языка на стыке XVIII и XIX веков. Подмятая еще в XV веке Габсбургами (с их тяжкими подбородками), разгромленная в Тридцатилетней войне, потерявшая две трети населения Чехия надолго превратилась нищую, беспощадно онемечиваемую и возвращенную в католицизм страну. Только иезуиты сожгли 60 тысяч чешских книг. Всего век спустя после второго рокового поражения чехов (при Белой горе в 1620 году) даже лавочники, священники и мелкие подрядчики в Чехии говорили уже по-немецки. А к середине XVIII века неподготовленный путешественник по Чехии мог решить, что он в одной из немецких земель.
Но что-то случилось в самом конце того же века. Был ли это толчок Французской революции или вмешательство каких-то более загадочных сил, только за короткое время в Чехии возникло национально-освободительное движение «будителей чешского народа». Это целое созвездие имен. Справедливость требует отметить: многие из них были немецкого происхождения (или, по крайней мере, носили немецкие имена) и многие из священнического сословия.
Удивительная быстрота, с которой пробудились чешская литература, лексикография, поэзия, историческая наука, музыка, фольклористика, учитывая малочисленность самих чехов того времени, вызывает почтительное изумление. В Европе в это время схожие процессы происходили еще в нескольких странах. И там, где свой былинно-героический эпос был утрачен, появлялись талантливые подделки. Это поэмы Оссиана, «Краледворская Рукопись» (как раз на чешском) или авторские эпосы, как «Калевала», не выдававшие себя за народные. Их усваивали и впитывали жадно и повсеместно.
Начиная со второй половина XIX века Чехия было уже неузнаваема. Уже ничто не смогло бы свернуть эту нацию с ее нового пути.
Я упомянул фольклористику. Дома у Райзеров мне попалась детская книжка на русском языке, видимо, Анечкина, с чешскими народными сказками. Меня потрясла одна, про веселого разбойника Яношика. В свою ватагу он принимал только тех, кто был способен, держа в каждой руке по заряженному пистолету, прыгнуть через костер и в прыжке отстрелить две елочные верхушки. Попадись мне подобный сюжет даже в сборнике про ковбоев, я бы и то решил, что автор хватил лишку. Ослепительная деталь заслонила для меня, какие же подвиги совершал Яношик и его стрелки из двух пистолетов. Могу лишь гадать, но одно правило я для себя тогда вывел: слишком яркая подробность не должна вытеснять остальной (и основной) посыл вашего повествования.
Туристский сезон только начинался, но даже под вечер на одной из площадей надо было слегка протискиваться под русский голос экскурсовода и общеизвестную историю: «Моцарт жил в этом доме, когда сочинял «Дон-Жуана», но его приходилось запирать в своей комнате и не давать ему денег, иначе был риск, что опера никогда не будет закончена».
Кажется, именно на этой площади начиналась «Бархатная революция» – феномен, вызывающий у меня бесконечное уважение к народу тогдашней Чехословакии. В полтора месяца без единой жертвы сменить общественный строй, продержавшийся ровно полвека (притом что полного единодушия в тот период в стране не было; его вообще не бывает нигде и не может быть никогда). Я могу объяснить это только уникально высоким уважением и доверием граждан друг к другу. «Мы же все свои, мы договоримся, не надо насилия, не надо кровопролития!». Эта революция стала примером, образцовым сценарием для остальных стран Восточной Европы (кроме Румынии, где пролилась кровь), и большая удача, что чехословацкая произошла первой.
В тот приезд меня восхитило в Чехии многое. Чехословакия только что разделилась на Чехию и Словакию, и я расспрашивал русскоговорящих, не слышно ли ворчания по поводу того, что Словакия, к примеру, «унесла с собой» какой-то важный кусок Чехии. Никто не припомнил ничего подобного. Это был, как мне сказали, идеальный раздел, он же развод.
Исторически недавно, в 1938 году, посол Чехословакии в Лондоне Ян Масарик с горечью убедился, что в английском парламенте было мало депутатов, знавших хотя бы, где находится Чехословакия. Цитирую: «Во время беседы с влиятельными политиками я показал им на карте нашу страну, и у меня осталось впечатление, что они видят ее впервые. Задумчиво посмотрев на карту, один из них сказал: “Какая забавная форма у вашего государства. Можно подумать, что перед тобой большая сосиска”».
Вряд ли сегодня найдется политик, который дерзнул бы произнести подобное. Сегодня Чехию, страну с населением 10 млн человек (как я слышал от одного чеха, населением «оптимальным и идеальным»), знают и уважают везде.
Это теперь и их моря тоже
Нация, которую судьба терзала на протяжении почти пяти веков, щедро вознаграждена. Экономически успешная, благоустроенная, красивая, уверенная в себе, она «пожинает плоды». Она никому не завидует, многие завидуют ей. В 20-е годы Карел Чапек в своих «Прогулках по Праге» горевал: «Нам было бы лучше, если б у нас был хоть кусочек моря… Море – это весь Божий мир, дорога в мир, распахнутые ворота во все стороны мира». Во времена Чапека путь к морям пролегал через границы и визовые барьеры. Ныне это уже неактуально для чехов. В Европейском союзе они просто выбирают, к какому из морей хотят попасть, и сравнивают расстояния. Это теперь и их моря тоже.
