Недавняя смена руководства сразу в трех московских театрах – Гоголь-центре, "Современнике", Школе современной пьесы – говорит о том, что путинский режим больше не нуждается даже в имитации свободы высказывания. Алексей Агранович возглавил Гоголь-центр после увольнения Кирилла Серебренникова, намереваясь сохранить то лучшее, что было создано в прежние годы. Виктор Рыжаков, сменив на посту худрука "Современника" Галину Волчек, также пытался поддерживать дух свободомыслия в театре. Иосиф Райхельгауз – один из создателей Школы современного искусства, руководил театром более 30 лет и очень хорошо знал "правила игры" с государством: на рожон не лез, но в объятия власти не бросался. Нужно понимать, что отставленные по решению столичного департамента культуры худруки вовсе не бунтари, не радикалы, люди умеренных политических взглядов. Но и они теперь стали неуместны.
Варварская война против Украины, развязанная путинским режимом, отменила полутона: любой жест или слово против "спецоперации" теперь расценивается как предательство, а поскольку все трое худруков так или иначе заявляли о своём неприятии войны, они показательно уволены. Эти отставки также означают, что никаких тонких настроек, никаких сложностей или двусмысленностей в отношениях с театром, как и с искусством в целом, Кремль больше не потерпит. Все просто: либо ты с государством, либо против – а значит ты враг.
В условиях несвободы молчать честнее, чем тщательно следить за каждым словом
"Дорогие друзья, вынуждены сообщить, что по не зависящим от нас причинам XII Международный Платоновский фестиваль искусств в этом году не состоится. Такое решение приняли учредители. Проведение столь масштабного события в текущих условиях не представляется возможным", – пишут в пресс-релизе фестиваля. Что стоит за туманной формулировкой "в текущих условиях"? Можно понимать так: безнравственно заниматься искусством, пока российские ракеты падают на Одессу, Николаев, Кременчуг, пока гибнут мирные жители в Украине. Отказ от спектаклей – единственная возможная форма высказывания художника в условиях нового варварства. Но это идеалистическая трактовка, конечно. Учредители вполне отдавали себе отчет в том, что игнорировать ужасающую реальность театральный фестиваль в любом случае не сможет. Открытое мероприятие предполагает свободный обмен мнениями, обсуждение, диалог, а значит, прозвучат "разные мнения". Любое публичное антивоенное высказывание или даже намёк, противоречащий официальной точке зрения, поставит крест на фестивале. Государство требует отныне от художника голой однозначности, но и сами деятели искусства предпочитают теперь, как мы видим, простоту в отношениях с государством. В условиях несвободы молчать честнее, чем тщательно следить за каждым словом.
Наделавшее шума недавнее интервью директора Эрмитажа Михаила Пиотровского, который оправдывает войну, российский милитаризм и экспансионизм "имперской традицией", – тоже знаковая вещь. По сути Пиотровский предлагает не разделять интересы культуры и государства – и в целом российская культура, по Пиотровскому, "предопределена" территорией и укладом. Своего рода геокультура, по аналогии с геополитикой. Всё просто.
Требуя от искусства "эпохи спецоперации" однозначности высказывания, государство тем самым обнуляет одну из возможно главных ценностей российской культуры – быть посредником, лазейкой, щелью, отдушиной, чем-то "иным", чем окружающий мир. Культура намёка, недоговорок и многоточий, эзопова языка складывалась в России веками, причем власть временами также понимала необходимость "выпускать пар" и могла допускать иные выпады в свою сторону. Даже советская власть позволяла в поздние времена художнику "отклоняться" от линии партии или вообще быть немного "в стороне". Все это требовало сложности и тонкости в отношениях с художником. Новый военный порядок со сталинской прямотой требует от худрука, режиссёра, автора встать в один строй с режимом. Навязываемая культуре одномерность окончательно лишает её воздуха, а зрителя форточки, которая ещё давала возможность дышать. Без многогранности русская культура очень быстро тощает, превращается в придаток государства, в военный оркестр. Такой культуре не страшны никакие "отмены", поскольку в таком виде она сама по себе мало кому интересна.
Пока госчиновники продолжают жаловаться на "отмену русской культуры" на Западе, на самом деле точнее было бы говорить о "самоотмене". Русская культура на гособеспечении саму себя спешно отделяет от мира – всеми этими отставками и закрытиями – прежде, чем это в реальности происходит снаружи нового железного занавеса. Сами, всё сами. В этой самоотмене есть оттенок бессознательного. По Фрейду это можно было бы толковать как самонаказание, самобичевание культуры. Самоотмена может принимать форму добровольного обета молчания, как в случае с фестивалем, или, напротив, подчеркнутой бравады в духе Пиотровского. Но все всё понимают. Сегодня у русской культуры больше нет моральной правоты, нет универсальной миссии, нет общих с миром ценностей. Всё это разрушено войной. Поспешность, с которой государство расправляется с последними островками свободы, напоминает поведение наркомана, мечтающего поскорее забыться. Чтобы избавиться от последних мостиков, соединяющих с миром, с цивилизацией.
Андрей Архангельский – журналист и культуролог
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
