Иван Толстой: "Другая Россия" – так называется новая книга историка Олега Будницкого, выпущенная издательством "Новое литературное обозрение".

Олега Витальевича Будницкого нет нужды представлять: он частый гость наших программ (да и не только наших), автор десятка первоклассных исследований по русской революции, истории терроризма, событиям Гражданской войны и Второй мировой, но в данном случае он собрал некоторые из своих работ, объединенных темой русской эмиграции. Тему эту он разрабатывает уже давно и в разных ракурсах, а в "Другой России" объединил ряд работ, многое доработал и дополнил для цельности картины.

И вот это можно только приветствовать. Потому что специальных работ, узкоспециальных, сейчас выходит тьма-тьмущая, а об интересах общекультурных издательства не очень заботятся. Вернее, скажу так: заботятся, но лучше бы иногда и не заботились. Потому что пошлость, бульварщина и искаженная картина прошлого получается невыносимая.

Олег Будницкий выпустил книгу, с одной стороны, научную, с другой – доступную нормальному интеллигентному читателю, отличающему Набокова от Нарокова, Блока от Раисы Блох и всех трех поэтов Мандельштамов друг от друга.

Как обойти блокировку?

читать >

Книги для чтения, написанной специалистом, – вот чего нам не хватало и не хватает всегда. Историк Будницкий если и не утоляет наш голод, то позволяет заморить червячка.

Олег Витальевич, "Другая Россия" – насколько такая другая Россия оказалась сбалансированной в своих внутренних противоречиях и насколько она походила на Россию первую, на Россию большую?

Олег Будницкий: Здесь два очень разных вопроса. На один я и отвечаю. Это Россия первая, с ГУЛАГом и НКВД. Мы ее считаем первой. Но если брать с точки зрения не географии и населения, а некоей нравственной сущности, то, наверное, Россия вторая должна с Россией первой поменяться номерами. Собственно, это формулировал ваш герой Набоков в своем известном эссе, смысл которого в том, что Россия – там, где я есть. Это – если говорить о нравственном посыле. Но, как всегда в таких случаях, это идеализация, конечно. И, отвечая на ваш вопрос о том, насколько она была сбалансирована или разбалансирована, насколько она походила или не походила на Россию, которая осталась на ее территории, то никакого баланса в эмиграции не было. В эмиграцию люди из России вывезли свои споры, противоречия, вражду, разные понимания о плохом и хорошем, все это вместе с ними переехало в Париж, в Берлин, в Нью-Йорк. Вот такое было понимание общности судеб. И они, что удивительно, проявили способность к самоорганизации и к поиску компромисса, когда, что называется, жареный петух клюнул.

Скажем, "Эмигрантский комитет" в Париже, который создавался не по большинству голосов, ибо правых явно в Париже было больше, чем левых или полусредних, а по принципу баланса, когда было равное представительство и от тех, и от других и когда неизменный глава "Эмигрантского комитета" Василий Маклаков стремился выдерживать среднюю линию, и когда люди находили компромисс, ибо у них было нечто общее, им нужно было как-то выживать и обустраиваться в чужом мире зарубежном. И тут они нашли способы объединяться.

Или другой случай, когда правые, левые и прочие в Берлине, когда по финансовым причинам прекратился "Руль", одна из главных газет русской эмиграции первой волны, главная газета русского Берлина, понимая, что нужен какой-то орган на русском языке, который, если не читали все, то просматривали, попытались создать новую газету. И в этом обращении к потенциальным читателям и спонсорам подписались все из видных берлинских деятелей эмиграции. Но все-таки преобладали разногласия и разночтения, что особенно ярко проявилось и после появления нацизма, и, в особенности, когда началась Вторая мировая война и когда эти люди оказались или на территории, изначально контролируемой нацистами, или оккупированной нацистами. Вот такой затянувшийся ответ, но короче не получается.

Иван Толстой: Как интересно, Олег Витальевич, и это, безусловно, mea culpa, я, задавая свой вопрос, имел в виду, что вы сравните Россию изгнания с Россией старой, то есть только с той Россией, которую изгнанники и знали, ибо они не знали России большевистской и советской, или почти не знали, застали только ее кровавое начало. А вы сравнили ее с Россией большевистской. Тогда я прошу прощения и снова задаю этот вопрос, только применительно уже к России старой: насколько Россия изгнанническая походила на ту, старую, избяную и толстозадую?

Олег Будницкий: И да, и нет, однозначно не ответишь. Свой текст о Василии Маклакове я назвал "Парижский губернатор". Это реплика Милюкова, когда на одном из эмигрантских собраний он увидел в первом ряду митрополита Евлогия, к которому подсел Василий Маклаков и о чем-то с ним беседовал. И Милюков заметил: "Все у нас как в старину – и губернатор, и архиерей". Эти условные формы, понятия и ценности отчасти переехали за рубеж, и их старались поддерживать и культивировать, старались передать эти ценности новому поколению, создавали и спонсировали гимназии русские, школы. И все это было в ожидании возвращения в Россию.

А с другой стороны – люди оказались в других странах, с другими понятиями, с другими представлениями. И они, волей-неволей, вынуждены были к этому приспосабливаться и воспринимать некоторые ценности другого мира. И это заметно, но особенно, конечно, на новом, подрастающем поколении. Кроме всего прочего, пришло понимание ко многим, что старую Россию в том виде, в котором она была, невозможно воспроизвести, что эта Россия должна быть радикально обновленной. Это не только проекты русского американца Бориса Бахметева, это понимание было и у правых. Были и зубры откровенные, но я говорю все-таки о людях с какими-то начатками здравого смысла.

Смотри также

"При царях нам хорошо жилось"

И еще один важный момент. Людям нужно было зарабатывать, нужно было находить свое место в жизни, нужно было овладевать языком, менять профессию. Притча во языцех это князья – шоферы такси и прочее, но это экстремальные случаи, я бы не сказал, что это было достаточно типично. Тем не менее, многим пришлось зарабатывать руками, и некоторые вполне себе сумели сориентироваться в новом мире. Я говорю о очень малоизученной странице истории эмиграции – о предпринимательстве в эмиграции. Что делали русские бизнесмены, оказавшиеся за границей? Некоторые просто не смогли подняться и переквалифицировались в управдомы, иногда в буквальном смысле слова, стали управляющими домами, но некоторые вполне преуспели.

И одна из глав книги – это рассказ о Парамоновых, в особенности о Николае Парамонове, наследнике, вместе с братом Петром, могущественной династии донской, ростовской Парамоновых – пароходы, мельницы, каменноугольные шахты. Шахта №1 имени Артема в городе Шахты, крупнейшая, это шахта "Елпидифор", названная так Николаем Парамоновым в честь покойного Елпидифора Парамонова, основателя династии, миллионщика и знаковой фигуры старого Ростова, фигуры всероссийского масштаба. Скажем, филипповские булочки с изюмом (знаменитая история с тараканом) пеклись из парамоновской муки.

Иван Толстой: А все-таки расскажите нашим слушателям, которые могут про таракана не знать.

Олег Будницкий: Когда пекли булки, попал в тесто таракан, и эта булочка попала на стол губернатору. "Подать сюда Филиппова!" Филиппов в ужасе увидел этого таракана, схватил и сказал: "Ваше высокопревосходительство, да это же изюм!" И тут же булку с тараканом съел. В ужасе прибежал в свою пекарню, к удивлению служащих схватил пакет с изюмом и стал изюм бросать в муку. Так появились булки с изюмом. Во всяком случае, такова легенда.

Иван Толстой: А мука-то была парамоновская?

Олег Будницкий: Мука парамоновская, потому что муку Филиппову поставляли Парамоновы, у них были мельницы, мукомольное дело было одним из столпов их бизнеса. Они завели собственные пароходы, флотилию целую, которая ходила по рекам и по морям. Кстати, в эмиграцию Парамоновы ушли на собственном пароходе "Принцип", они на нем отправились в Константинополь. И это все, что у них осталось – пароход и какое-то количество денег, не очень большое, но конвертируемое. И поначалу зарабатывали тем, что пароход их ходил из Констанца в Константинополь, еще куда-то. Зарабатывали извозом.

Иван Толстой: Как интересно, что историю русской эмиграции можно представить в пароходном ракурсе. На врангелевских кораблях уплывала белая армия и беженцы, на собственном пароходе уплывал Николай Елпидифорович Парамонов…

Олег Будницкий: С братом и домочадцами. Ну и, очевидно, они еще брали людей с собой.

Иван Толстой: На двух немецких транспортах высылали русскую философию и экономическую мысль.

Олег Будницкий: Да, во след Беньямину Шенку, который написал книгу о железной дороге в истории России ("Поезд в современность. Мобильность и социальное пространство России в век железных дорог"), в таком широком плане, отнюдь не экономическом, а историко-культурном, можно было бы написать историю России через призму пароходства.

Парамоновская шахта "Елпидифор" была самая современная шахта в России, он выписывал заграничное оборудование, его называли "русским американцем", человеком американской складки. И вот он отправился в Берлин, поскольку еще до Первой мировой войны перевел туда задатки за шахтное оборудование и надеялся, наивный, что ему эти деньги вернут. Денег он не получил, к тому же гиперинфляция все это съела.

И что сделал сметливый казак? Он прикупил пустующие пустыри в Берлине и очень точно рассчитал, что скоро грянет автомобильный бум. И он построил там гаражи и автозаправочные станции. Плюс на этих пустырях возвел доходные квартирные дома. И одно время он занимался издательским делом, он был основателем издательства "Донская речь", знаменитое издательство, наводнившее всю Россию демократической и исторической литературой, он спонсировал издание журнала "Былое". Он был человеком левых взглядов, но постепенно остепенился, и когда попал под суд за свою издательскую деятельность в царской России, то вместо отсидки в крепости (там адвокаты тянули, тянули это дело и дотянули до амнистии 1913 года по случаю 300-летия династии Романовых), Николай Парамонов был амнистирован, хотя был и лишен ряда гражданских прав. Но потом ему их вернули, в связи с его крупными пожертвованиями на дело обороны отечества. Вообще фигура чрезвычайно интересная.

Возвращаясь к его берлинской истории, он одно время сотрудничал в издательстве "Слово" и даже кое-что редактировал для "Архива русской революции". Потом успешный бизнес у него был, связанный с автозаправками, гаражами и квартирными домами. Но тоже это была плохая идея, Набоков в некотором смысле был прав, когда он не обзаводился никаким имуществом и жил в гостинице в Швейцарии. Естественно, когда началась война и когда она уже шла к концу, то Парамоновы бежали, некоторое время были в Карлсбаде, бывшей тогда Чехословакии, и, в итоге, он бежал в американскую зону вместе с семейством, будучи уже не очень молодым человеком, ибо, понятное дело, что его квартирные дома, гаражи, заправки – все это осталось в Берлине и попало под контроль Красной армии, а потом под контроль восточногерманского правительства. А сами Парамоновы опять остались, что называется, практически без штанов.

И чем занялся Парамонов при помощи своего сына Елпидифора, названного в честь деда? Он занялся изданием дешевых книжек для лагерей Ди-Пи. Ведь там были сотни тысяч, постепенно сократившиеся до десятков тысяч, перемещенных лиц, и десятки тысяч людей, которые жаждали какого-то слова на русском языке. И он стал издавать кустарным способом разного рода книжки, брошюры для дипийцев, русскую классику, Гоголя, Лермонтова, издал дневник графа Чиано, министра иностранных дел Муссолини. Вот на это они существовали, они их продавали очень дешево, но был доход с оборота, и этим кормились. Вот такая удивительная была история.

Когда он умер в 1951 году, семья переехала в Штаты, как мне говорил Елпидифор, а я с ним встречался. Тоже удивительная история. Я, когда первый раз приехал в Штаты на год в Гуверовский архив при Стэнфордском университете, а тогда, в начале 90-х, были активные поиски каких-то корней, каких-то людей, которые России помогут, что-то подскажут, чему-то научат. И в Ростове, естественно, культовой фигурой был Парамонов. Стали искать следы Парамонова или его потомков. И нашли адрес Елпидифора Николаевича, который жил в Лос-Анджелесе. Он по образованию инженер, совсем не предпринимательской складки человек, но очень толковый инженер, получил патенты в Штатах, прожил обычную, но вполне благополучную жизнь. И я ему написал. Сижу у себя в съемной комнате близ Стэнфорда и вдруг звонок. Этих старых русских сразу узнаешь по произношению, по голосу, по словоупотреблению. "Это Парамонов. Могу я говорить с профессором Будницким?" Он меня тут же пригласил к себе прилететь в Лос-Анджелес. Я, конечно, загорелся и полетел. "Как я вас узнаю?" Он мне сказал: "Я буду держать табличку "Парамонов".

Я, когда вышел в аэропорту Лос-Анджелеса, вижу человека с табличкой, но он мог в руках ничего не держать, потому что он настолько резко отличался от окружающей толпы! Пожилой высокий, подтянутый человек в брюках, а не в шортах и не джинсах, в рубашке, без пиджака, но в галстуке. Это было нечто! Я к нему подошел, не удержался и сказал, что я бы его узнал и без таблички. Машина у него в гараже, гараж двухэтажный, лифта ждать долго, он говорит: "Давайте пешком". Это был четвертый этаж. И этот человек, которому было в то время 86 лет, так легко взбежал на четвертый этаж! Я за ним приплелся как-то.

И последующие пару дней Лос-Анджелеса я не видел, все это ушло на разговоры, на рассматривание фотографий. Он сделал мне копии, подарил целую пачку фотографий, у меня в книге часть из них воспроизведена. И подарил, между прочим, несколько уникальных дипийских книжек, вот этих парамоновских изданий. Часть была подарена целенаправленно для библиотеки Ростовского университета, которая находится в парамоновском дворце на Пушкинской улице, куда я в свое время тоже заглядывал, но не представлял, что когда-нибудь я встречусь с человеком, который имеет все законные права на это здание. Он меня расспрашивал, как там расположены комнаты и что стало с его детской в этом здании. Он вспоминал 1919 год, когда 10 декабря они на собственном небольшом поезде бежали из Ростова. Почему он помнил эту дату? Потому что в этот день ему исполнилось десять лет. В десять лет он покинул родной город. Он передал для библиотеки несколько книжек и мне подарил парочку – фотографии обложек тоже воспроизведены в книге. Вот такой штришок из эмигрантской жизни и судьбы, одной из.

Чем отличалась эта эмигрантская Россия от России старой? Одни сидели и печаловались, получая какие-то пенсионные и прочие поступления или перебиваясь чем-то, другие нашли себя в новом мире, и об этих нашедших себя мы как раз знаем не очень много. Но о некоторых из них рассказывается в книге. О Борисе Бахметеве, ученом-гидравлике и бывшем после Временного правительства, а потом уже политически несуществующей страны. Глава о нем так и называется – "Посол несуществующей страны". Бахметев был профессором Политехнического института в Петрограде, а в Штатах он для начала нажил себя капитал, заработал миллионы на производстве и торговле спичками. Где гидравлика и где – спички? Но жизнь заставила, и Борис Александрович оказался очень оборотистым дельцом, купил какое-то оборудование спичечной фабрики из Европы. А в Америке, надо сказать, спички ужасного качества, и сейчас тоже. Бахметев умудрился выпускать приличные спички, за несколько лет стал миллионером, потом поступил на службу, его охотно приняли, ибо зарплаты он не требовал, он требовал только оборудование для лаборатории. Он стал профессором Колумбийского университета на двадцать последующих лет своей жизни.

Смотри также

Человеческий голос блокады

По совпадению, не очень хорошему, Николай Парамонов и Борис Бахметев умерли в одном и том же году, 1951-м, Парамонов – в Байройте, в Баварии, а Бахметев в Коннектикуте, в своем имении. Его называли деканом всех американских гидравликов, он выпускал книжки по гидравлике, очень востребованные, заведовал кафедрой в университете, основал гуманитарный фонд, через который оказывал поддержку российским интеллектуалам разного рода и ученым, оказывал помощь студентам, спонсировал создание и существование журнала Russian Review, одного из ныне статусных журналов американских. Я уж не говорю о том, что он в 1942 году дал первые деньги на эмигрантский "Новый журнал". Вот такая личность, такой необычный человек, не слишком у нас известный, несмотря на мои немалые усилия в этом отношении. Я кое-что о Бахметеве публиковал, первый напечатал о нем статью в журнале "Новейшая история", а для этого издания я ее очень существенно дополнил, она по объему раза в два больше, там новые архивные материалы, в том числе документы о полицейском наблюдении за Бахметевым еще в царской России. Ибо интересно жизнь складывается, Борис Бахметев был социал-демократом в молодости, более того, был даже членом ЦК РСДРП от меньшевиков, заочно избранным на Четвертом съезде.

Он был сыном очень состоятельных родителей, его отец из Тифлиса, он владел некоторыми промыслами в Баку, был предпринимателем, "новым человеком" по российским понятиям. Бахметев поступил в престижный Институт путей сообщения. Тогда на железных дорогах доходы были сопоставимы с нынешним нефтяным сектором. А параллельно он штудировал "Капитал" Маркса. Как он объяснял, все читали Маркса, это было всеобщее увлечение. Потом он поступил в аспирантуру (тогда это называлось "был оставлен для приготовления к профессорскому званию") в Политехническом институте, созданном по проекту и по идее Сергея Юльевича Витте, который считал, что нужно готовить новых людей. Как положено, раз увлекался гидравликой, его отправили стажироваться сначала на год в Швейцарию, потом на год в Штаты. Когда он был в Штатах, он, с одной стороны, стажировался на постройке канала Эри, и при этом в Нью-Йорке вел социал-демократическую пропаганду среди русских эмигрантов. Конспекты его, чрезвычайно интересные, я обнаружил в архиве Гуверовского института.

Кое-что есть и в его личном фонде, это 82 коробки документов, который хранится в Бахметевском архиве Колумбийского университета, он был одним из его отцов-основателей в конце 40-х – начале 50-х. Но назвали его так не поэтому, а потому, что Бахметев завещал свое состояние Колумбийскому университету. В том числе на это пожертвование был создана профессорская ставка, и первым бахметевским профессором был знаменитый, увы, ныне покойный, блистательный историк Марк Раев.

Мне повезло, я знал Марка Исааковича лично, мы дружили, несмотря на редкость встреч, и у меня хранятся некоторые его письма, написанные, конечно, на пишущей машинке, никаких компьютеров. И когда я заикнулся по поводу электронной почты, когда мне нужно было от него получить рекомендательное письмо, он мне сказал: "Я этих новомодных штучек – компьютеров, телевизоров – не признаю". Телевизор был для него "новомодной штучкой". Возможно, именно потому, что он не пользовался ни тем, ни другим, он написал так много книг, в том числе, знаменитую, и, как я считаю, лучшую книгу русской эмиграции "Россия за рубежом". И для Марка Раева, который не воспринимал термина "русское зарубежье", это была Россия за рубежом.

Видите, как меня далеко унесло, но мне кажется, что через истории людей, через историю жизнестроительства мы лучше поймем, чем была другая Россия, кем были люди этой другой России и что мы потеряли.

Иван Толстой: Олег Витальевич, давайте вернемся к предпринимательской линии, к одному из сюжетов, который у вас назван "врангелевское серебро". Ведь вы автор уже довольно давнишней книжки о колчаковском золоте, а теперь – врангелевское серебро. Что это и как это понимать?

Олег Будницкий: Понимать это надо почти буквально, речь идет об истории Петроградской ссудной казны или серебряной казны. В общем, это ломбард, основанный давным-давно русским просветителем Иваном Ивановичем Бецким. Предполагалось, что доходы от этой деятельности будут идти на сиротские дома. Но это превратилось постепенно в крупный ломбард, причем принимали там в залог именно серебряные вещи, не золотые.

И эту Петроградскую серебряную казну сначала, по условиям военного времени, вывезли подальше из Петрограда. Там же и золотой запас из Петрограда отправили подальше, потому что была реальная угроза оккупации города немцами, они же были уже в Прибалтике, а там рукой подать до Петрограда. И, в конечном счете, эта серебряная казна оказалась в Крыму и была эвакуирована из Крыма вместе с врангелевской армией. Это восемь вагонов, чтобы вы представляли себе масштаб. Там были, правда, не только вклады и заклады серебряной казны (вклады – это то, что давали на хранение, а заклады – это то, подо что получали ссуды), там еще были разного рода ценности, которые хранились в разного рода государственных сберегательных кассах на той территории, которую контролировали белые, – какие-то предметы искусства, была коллекция картин, много чего ценного. И это они вывезли с собой в эмиграцию, в Югославию.

А Врангель хотел армию держать, что называется, под ружьем. Если не в буквальном смысле слова (никто не позволил бы ни в какой стране находиться такой крупной вооруженной силе, ибо врангелевская армия, в принципе, вполне могла конкурировать с национальными армиями Болгарии или Югославии), но он стремился армию содержать как армию – создавались такие артели, они жили в чем-то похожем на казармы, общежития, они занимались, на основе всяких подрядов, такими работами, как строительство шоссейных дорог, еще какие-то работы и тем самым зарабатывали на жизнь. Содержался штаб врангелевский, они поддерживали воинскую дисциплину в том или ином виде. И Врангель все надеялся на весенний поход, что как-то возобновится борьба с большевиками, что все-таки Европа не потерпит существование большевистского режима. Это были надежды, которые показывали политическую наивность генерала. И какие-то у него были средства, но все имеет свойство заканчиваться. Деньги кончились, в том числе те миллионы, которые перевел на расселение и содержание армии Врангеля Борис Бахметев из Америки, за счет остатков денег от продажи золота Колчака. И что делать дальше?

И тут возник очень большой вопрос – и правовой, и нравственный. Ведь у этих предметов, которые находились в распоряжении Врангеля, были владельцы, и значительная часть этих владельцев осталась в России, и был велик соблазн продать эти изделия и получить деньги на содержание армии. Как эту и моральную, и юридическую коллизию обойти? Объявление разместили в газетах эмигрантских, что до такого-то числа тот, кто хочет выкупить то, что сдал ломбард, вот мы принимаем претензии по такому-то адресу. Конечно, откликнулось очень небольшое число людей, оказавшихся в эмиграции и имевших возможность вернуть свое имущество.

Иван Толстой: Да и прочитавших это объявление.

Олег Будницкий: Поскольку было шума много, я думаю, это могло бы дойти до владельцев, но большинство было, конечно, на территории советской России. Следующий момент – как продать такое имущество с такими юридическими рисками? Нашлась посредническая фирма "Руссосерб", которая продала значительную часть этих серебряных изделий с колоссальным дисконтом, там скидка была на треть, продали в Англии за самую твердую валюту того времени – за фунты стерлингов, и на вырученные деньги, порядка ста тысяч, врангелевская армия еще два года могла просуществовать. Надо сказать, что они создали такой фонд специальный, что если появятся какие-то владельцы, чтобы из этого фонда вернуть им деньги.

Иван Толстой: В каком году была продажа в Англии?

Олег Будницкий: Я затрудняюсь навскидку сказать, но, если мне память не изменяет, это был 1922 год. Значительную часть серебряной казны продали в 1922 году, могу сказать точно, что 14 августа 1922 года завершилось взвешивание и упаковка серебра для передачи "Руссосербу". Общее количество серебра составило 31 миллион 9992 тысячи 344 грамма и давало в сумме 113 470 фунтов стерлингов. 104 тысячи были выплачены сразу, остальные – постепенно. Это была гигантская сумма, по тем временам, особенно для Королевства сербов, хорватов и словенцев, как тогда именовалась Югославия, и если перевести в динары, это были вообще гигантские деньги. Там были цены ниже, чем в большинстве европейских стран – Франции, Германии. И это позволило Врангелю содержать армию и финансировать кое-какую деятельность против советской России до 1924 года. И уже когда эти ресурсы подошли к концу, он пытался разными способами найти деньги, например, признал главенство, верховную власть Великого князя Николая Николаевича, рассчитывая, что через него можно получить какие-то деньги. А получилось ровно наоборот: тот затребовал от Врангеля деньги на содержание своего двора.

И он перевел тогда армию в такое инобытие в виде Русского Общевоинского союза. Он осознал, что как организацию такую отдельно существующую армию сохранять невозможно, ее остатки, поэтому была изобретена новая форма, которая оказалась довольно удачной, ибо эти представительства РОВС были в основных местах сосредоточения эмиграции – в Париже, в Берлине, в Праге – и это позволяло, если не воинскую организацию сохранять, то во всяком случае какую-то связь организационную и моральную между бывшими военнослужащими. Вот на что пошли эти деньги и как основная часть казны была израсходована.

Надо сказать, что эта операция вызвала колоссальный скандал и в эмиграции, и она дошла до правительственных кругов Югославии. Вообще эта идея сохранения воинской силы и борьбы с большевизмом вооруженным путем не находила уже поддержки у значительных кругов эмиграции, прежде всего, у либерально-демократического крыла. Оно считало, что провалились эти военные движения, раз проиграли гражданскую войну, значит, страна этого не хочет, не хочет власти в такой форме и нужно надеяться на эволюцию, на разложение большевизма, на осознание людьми, что они пошли куда-то не туда. Если и возможно свержение власти большевиков, то путем народного восстания, а вовсе не воинской силы, пришедший из-за рубежа, тем более, что эта воинская сила олицетворяла бы, вольно или невольно, нечто старое, прежнее, бывшее, чего уже не хотела Россия, как думали эмигранты.

Таким образом, Врангель подвергся колоссальной критике в том смысле, что это новый большевизм. Вот большевики пришли к власти, устроили конфискацию и экспроприацию имущества, и Врангель сделал то же самое. И совершенно очевидно было, что все эти публикации это филькина грамота, что просто взяли оказавшееся в их руках имущество, присвоили, направили на те нужды, которые считают правильными. Была масса карикатур. В числе прочего в книжке воспроизводится одна из таких открыток: доблестный Врангель на коне, а к поясу у него приторочены два серебряных половника.

Но скандал был таков, что югославское правительство взяло под охрану оставшиеся ценности и врангелевцы были отлучены от оставшихся ресурсов. И этим ресурсам предстояла довольно долгая и не очень веселая жизнь. Когда началась война и Югославия была оккупирована, то, увы, оккупантов поддержали многие русские эмигранты. А надо сказать, что как раз на Балканах осталась довольно правая часть, это бывшие военные и прочие, и был создан Русский охранный корпус с тем, чтобы охранять русских эмигрантов от покушения югославских партизан. Потом уже "охранный" опускалось и он стал Русским корпусом, он использовался не только на Балканах (естественно, нацистами), но и в других местах. Так вот, этот корпус содержался в значительной части за счет этой Петроградской ссудной казны. Потом остатки казны, уже небольшая часть, кажется, 22 ящика, отправили генералу Власову, но в руки Власову это не попало и, в итоге, это оказалось под контролем различных эмигрантских союзов правого толка – Союз Андреевского флага и прочие послевоенные эмигрантские образования. В конечном счете то, что осталось, было продано и потрачено на нужды этих союзов. Вот таков был финал истории Петроградской судной казны.

Что-то, видимо, осталось и в Югославии, во всяком случае, в публикации Йована Качаки, известного историка русской эмиграции в Югославии, он пишет, что когда была выставка в этнографическом музее в Белграде, то он там видел какие-то изделия из этой казны, так что, может быть, они в каких-то музеях тоже частично осели. Но, пожалуй, концов мы сейчас уже никаких не найдем, не говоря уже о том, что потомки владельцев этих изделий, которые были проданы, розданы, конечно, уже вряд ли когда-нибудь получат компенсацию, а если быть честным, то никогда.

Иван Толстой: Поэтому если сегодняшний турист увидит где-нибудь в антикварной лавке Парижа, Лондона, Брюсселя или Торонто какое-то симпатичное серебряное чайное ситечко, как знать, не принадлежало ли оно когда-нибудь его прабабушке.

Олег Будницкий: Это совершенно не исключено. Во Франции есть "Общество держателей русских бумаг", их потомков, точнее. Ведь французы, мелкие вкладчики, активно вкладывали в русские бумаги еще до Первой мировой, а потом, когда советское правительство отказалось платить по долгам, это все зависло, и в 1994 году, если мне память не изменяет, Виктор Степанович Черномырдин умудрился подписать соглашение с французскими властями о том, что российское государство выделит 400 миллионов долларов на компенсацию для потомков держателей этих русских бумаг. Признав, тем самым, что Россия является правопреемницей не только Советского Союза, но и Российской империи. С одной стороны, это такой благородный жест, а, с другой стороны, это просто копейки по сравнению с тем, сколько эти бумаги реально стоили в свое время. И потомки держателей этих бумаг, каких-нибудь самарских железных дорог или русских государственных займов, были страшно возмущены, считая, что их ограбили.

Общество существует, но перспективы, конечно, нулевые. Интересно, существуют ли сейчас потомки тех, кто заложил какие-то вещи в Петроградскую ссудную казну? Ведь их должно было немало, этот ломбард как раз и создавался для мелких вкладчиков, для людей, у которых были какие-то небольшие серебряные изделия и они хотели получить какие-то деньги под залог с надеждой когда-то их выкупить.

Иван Толстой: Любой ломбард это институция вполне народная, не для богатых же.

Олег Будницкий: Конечно, это Ленинград, это репрессии, это голод в Гражданскую войну, это блокада, это зачистка "бывших" после убийства Кирова, но, наверное, кто-то еще есть. Помнят ли об этом люди и сохранились ли какие-то бумаги? Тайна сия велика, но любопытно было бы дать объявление.

Иван Толстой: Еще раз.

Олег Будницкий: И проследить, есть ли эти люди и что конкретно они туда отнесли.

Иван Толстой: "Мы с генералом Врангелем по-прежнему продолжаем розыск владельцев…".

Олег Витальевич, а вот еще интересный сюжет. В аннотации к вашей книжке он звучит следующим образом: "Поиски эмигрантами способов преодоления большевизма – от упований на его эволюцию или разложение изнутри до идей перехода к террору". Ну, разложение или эволюция большевистского режима – это одно, это слишком большая тема утопическая, маниловская, а переход к террору это нечто более конкретное. Можно попросить вас рассказать один-два сюжета, на примере которых стало бы понятно, о чем идет речь, что такое эмигрантский террор?

Олег Будницкий: Во-первых, я бы не согласился, что это были маниловские упования, ведь та схема разложения большевизма, которая изложена, в частности, в переписке и в записке, составленной Бахметевым и Макалковым, ровно все это сбылось, только гораздо позже, чем они на это рассчитывали. Это ведь Бахметев написал, что потом придет к власти правительство Колупаевых и Разуваевых и это будет началом выздоровления. Что и произошло в современной России, как нам известно. Будем надеяться, что мы движемся по-прежнему к выздоровлению.

О терроре. Это довольно большая тема, потому что был реальный эмигрантский терроризм, не слишком, правда, успешный. Единственное успешная деяние – это взрыв в партийном клубе на Мойке, где группа Ларионова бросила гранаты в собрание большевистских активистов мелкого пошиба. Это одна из немногих групп, которым удалось все-таки уйти за границу обратно, а остальные были переловлены и перестреляны чекистами. Тем паче, что эмиграция была проедена, как мы знаем, большевистскими агентами, провокацией, известная операция "Трест", и так далее. Об этом много писали и еще предстоит много чего написать, потому что до конца всех нюансов этой истории мы не знаем. У меня в книге посвящена этому делу глава под названием "Коммунистов бей ты враз!", это цитата из одного из номеров "Русской правды", которую я считаю литературным проектом Сергея Соколова-Кречетова, поэта символиста и, главное, издателя, того самого, который издавал Александра Блока и многих других символистов.

Некоторые считали, что это реальная организация, которая имела разветвленную агентуру в России и которая организовывала теракты. На самом деле об этих терактах, налетах, убийствах большевиков, расстрелах и пестрели страницы такой газетки, которая называлась "Русская правда". Единственным ее издателем, автором главным, процентов девяносто текстов были написаны самим Соколовым-Кречетовым. Но были и другие люди, некоторые стихи он там публиковал, в частности, Марианны Колосовой, довольно известной в узких кругах эмигрантской поэтессы дальневосточной. Это упоительная история, такой плутовской роман, с моей точки зрения. Соколов-Кречетов уверял, что существуют в России разного рода повстанческие структуры, боевые организации, партизанские отряды, которые борются с большевиками, в особенности, в Белоруссии – "Братство зеленого дуба" и так далее. Среди видных деятелей этого, якобы, повстанческого движения, был, согласно "Русской правде", атаман Кречет. С моей точки зрения, это очевидный намек или стеб, говоря современным языком. Напомню, что литературный псевдоним Сергея Соколова был Кречетов. Атаман Дергач и прочие лихие персонажи, которые терроризировали большевиков, останавливали поезда, чего только они ни вытворяли, совершали налеты на тюрьмы, и так далее. Почитаешь "Русскую правду" – просто страна кипела всем этим повстанчеством и большевистский режим был при смерти. Ну как не дать денег на такое издание, на такую организацию? И это все было построено в лучших традициях Огюста Бланки. Никаких имен там не было, были: Брат №1, Брат №2, Брат №3, и так далее.

Но надо сказать, что в это дело поверили достаточно многие и если даже не верили целиком, думали, что чего-то это отражает. И среди людей, которые активно содействовали, сочувствовали этой организации, давали деньги, были герцог Георгий Лейхтенбергский, атаман генерал Петр Краснов и Николай Парамонов, вполне себе вроде здравомыслящий человек, но который тоже счел, что нужно финансировать это дело. И одна из фотографий из архива Парамонова, она не по поводу собрания этого нелегального братства, а вечера в честь казачьего Ансамбля песни и пляски Жарова. На этой фотографии есть и Соколов-Кречетов эмигрантского периода, и сам Парамонов, и другие. И одним из тех, кого вовлек Соколов-Кречетов в качестве литературной силы и консультанта, был известный писатель Александр Амфитеатров. И в значительной степени мой текст построен на переписке Амфитеатрова и Соколова.

И где только не бывает эмигрантских архивов и замечательных материалов! Бумаги Амфитеатрова оказались в Школе славянских исследований Лондонского университета. Архивные приключения, они совершенно замечательные. Я попал в эту Школу, зашел и попросил переписку. Мне притаскивают коробку с перепиской Амфитеатрова и Брата №1 Соколова-Кречетова. Поначалу он писал ему анонимно, как Брат №1, там впоследствии появились уже имена. Но времени у меня было мало тогда, это был еще конец 90-х годов, в смысле фотографирования еще вопрос не стоял, не было телефонов, средств и политики в этом отношении, и речь шла о возможности ксерокопирования. Я говорю: "А как это можно у вас ксерокопировать?" – "Вы знаете, у нас тут ксерокса нет, но вы можете найти где-нибудь в коридоре". Не в библиотеке, а где-то в коридорах университета стоят ксероксы, можно заплатить и скопировать.

Я просто обалдел – что такое страна свободы, настоящая родина свободы, Великобритания, где человеку доверяют, дают ему в руки коробку с уникальными архивными бумагами и говорят: иди, дорогой, найди где-нибудь, скопируй и принеси обратно. Я нашел где-то в углу ксерокс, накопировал сколько смог этой переписки, принес эту коробку в сохранности обратно, подтвердив, что человеку нужно доверять. И у меня в руках оказался замечательный комплекс документов, рисующий всю эту технологию: как этот ловец душ человеческих Соколов-Кречетов убедил Амфитеатрова, что они такие настоящие, серьезные, как Амфитеатров всячески их поддерживал, морально, конечно, никаких денег у него не было, он сам стрелял у кого угодно, вплоть до Муссолини, если не ошибаюсь. И это дает поразительную картину.

Причем создавались какие-то отделы этого братства в Прибалтике, на Дальнем Востоке и еще где-то. Я не исключаю, что какие-то, возможно, местные структуры на самом деле занимались, в меру своих возможностей, борьбой с большевиками, но, например, в Прибалтике явно была публика такого же уровня как Соколов-Кречетов в плане умения извлекать деньги почти из воздуха. И поскользнулись они на деньгах. Их делегация отправилась в Америку, где им обещали миллион. В ожидании этого миллиона возникла тема, как его делить, и тут Соколов-Кречетов для некоторых показался лишним, кончилось это грандиозным скандалом. Эта афера стала более или менее понятной, хотя некоторые продолжали в нее верить. Соколов-Кречетов был вынужден подать в отставку: он приветствовал приход к власти Гитлера в Германии, но вот незадача – оказывается, нацисты совершенно не выносили масонов, и по подозрению в масонстве он был из Германии выслан и скончался во Франции. Выяснилось, что у него была опухоль мозга.

Впоследствии была любопытная переписка Парамонова и Краснова по всей этой истории, и они решили, что вся эта деятельность это результат того, что у него была опухоль, и того, что он был безумен немножко. Кроме того, это ему придавало какую-то особую убедительность. В общем, они искали оправдание собственной наивности, с моей точки зрения. История совершенно феноменальная и тексты, которые публиковались в "Русской правде", – это поэма. Вроде практических советов, как изготовить лук и подстреливать из лука коммунистов из-за угла. И множество таких же полезных советов, множество стишков разного типа. Сейчас это все читается с улыбкой, но тогда люди всерьез на это надеялись. И я бы сказал, что "Русская правда" – это такая карикатура на эмигрантские упования справиться с большевизмом тем же путем, каким, как некоторые считали, русская революция справилась, в конце концов, с самодержавием. Я имею в виду, в частности, идеи Александра Ивановича Гучкова, вполне себе серьезного человека, который говорил: смотрите, но ведь каких успехов они достигли, применяя терроризм (имея в виду эсеров), нам нужно применить то же самое, только в отношении большевиков. Но там дальше идей дело не пошло. Вот такой занятый эпизод из истории эмигрантского терроризма – литературного толка.

Иван Толстой: Как страшно, Олег Витальевич, подумать, что весь этот раешник и все то, что рождалось в голове у Соколова-Кречетова, было кровожадно и плотоядно использовано НКВД для того, чтобы предъявлять эти самые обвинения тем, кому они хотели их предъявить.

Олег Будницкий: Совершенно верно. Вот некоторое авторы пишут о реальности всех этих атаманов Дергачей и Кречетов, ссылаясь на сводки ГПУ. Вопрос: откуда ГПУ эти сведения черпало? Я думаю, из того же самого источника, из "Русской правды", потому что никаких других свидетельств о существовании этих лихих атаманов, налетов, расстрелов и тому подобного не существует в природе. Это была среда, подпитывающая друг друга. Это чем-то отдаленно напоминает гораздо более серьезную, страшную и кровавую историю полицейской провокации в эпоху первой русской революции и накануне ее – дело Азефа, и так далее. Только там все это было с кровью и всерьез, а здесь такая карикатура. Но это, вы совершенно правы, бесспорно, играло на руку ГПУ, иностранному отделу, впоследствии НКВД: вот, смотрите, что они задумывают, что они готовят.

Иван Толстой: Как кровожадно и карикатурно звучит само название "Русская правда" после этого.

Олег Будницкий: Не без того.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться