В 1994 году московское издательство "Гилея" начало выпускать собрание сочинений Ильи Зданевича (1894–1975), известного в ту пору в России лишь горстке знатоков эмигрантской литературы. Без малого 30 лет читатели открывают для себя Ильязда – поэта-заумника, изгибавшего и выворачивавшего русский язык, автора сюрреалистической прозы, покорителя Кавказа, теоретика футуризма, византолога, первооткрывателя таланта Нико Пиросмани. Ильязд неуловим и многолик, не увлечься им невозможно, и астронавт, оказавшийся во вселенной Ильязда, будет исследовать ее бесконечно.
Режиссер Станислав Дорошенков семь лет работал над фильмом "Ильязд", странствовал по городам, в которых бывал Илья Зданевич, встречался с его сыном, с хранителем его архива, публикаторами его текстов. Это не биографический фильм, а фантазия, "игровой документ". Примеряя маски Ильязда, имитируя его позы и повторяя его маршруты, режиссер сливается со своим героем.
Премьера фильма "Ильязд" прошла на Марсельском кинофестивале, а 26 февраля продюсер Тихон Пендюрин представит его в Петербурге в Доме радио. Готовится и премьера в Грузии, на родине Ильи Зданевича.
Станислав Дорошенков рассказал о своей работе в программе "Культурный дневник "Радио Свобода".
– Порой переводчики, которые долго работают с текстами одного автора, говорят, что его дух вселяется в них и руководит ими. Вы долго работали над фильмом об Ильязде, и мне кажется, что его дух тоже с вами знаком. Верно?
Этот дух полностью окрутил мою собственную жизнь
– Я даже в титрах указал "дух Зда". Думаю, что это главный бенефициар и одновременно главный актер и продюсер этого фильма. То, что вы говорите, более чем точно. Хотелось избавиться от этого духа, потому что он полностью окрутил мою собственную жизнь. Сложно уже было прочертить границы, где владения этого духа находятся, а где я сам. Всё переплелось. В этом фильме мне хотелось запечатлеть этот дух, как на Туринской плащанице. Я действительно посвятил этому много лет. Жизнь короткая, но вот что-то сделано.
– Обычно знакомство с Ильяздом начинают с его романа "Восхищение". У вас тоже всё началось с этой книги?
– Нет, я впервые услышал его имя в 2004 году. Я заканчивал мой первый фильм, вдохновленный Мандельштамом, "Жизнь упала как зверинец". Я общался тогда с Екатериной Голубевой, и она мне посоветовала обратиться к Андре Марковичу, это известный во Франции переводчик. Я с ним встретился, мы записывали текст, и во время паузы он говорит: "А вообще мой мэтр – это Ильязд. Я у него всему научился". Я тогда не знал ничего про Ильязда. В те годы я ходил в Москве в кафе ОГИ на Чистых прудах, часто это превращалось в ночные встречи, поэтически-богемные, нетрезвые. В какие-то моменты возникала нужда пойти в книжный магазин. Мне очень нравилось то, что он открыт в любое время. Я там пропадал в 4 часа ночи, и там я обнаружил книгу Ильи Зданевича, это были письма.
– Письма Моргану Филипсу Прайсу?
Лучшая доля для поэта – быть забытым
– Да. Я купил эту книгу. Отложил на пару лет, возил ее с собой, в то время я жил в Париже и в Москве, возил литературу из Москвы чемоданами в Париж и литературу из Парижа в Москву. Я эту книгу привез, она у меня тут лежала, однажды вспомнил и начал ее читать с огромным удовольствием. Сразу понял, что это готовый сценарий. Мои грузинские друзья говорят: у нас Ильязд-клуб есть, ты должен туда сходить. Потом у меня была встреча с специалистом по Ильязду Режисом Гейро. С этого началось азартное увлечение. Я понял, что Ильязд делал интересные вещи. Например, роман "Философия". Жан-Мари Штрауб делал копию А фильма, потом копию Б для тех, кто говорит только по-итальянски. Ильязд тоже делал так с текстами: основной роман, потом другую версию романа. Мне очень нравилась такая его нестандартность. Ильязд-клуб мне указал контакты Франсуа Мэре, который в Марселе держит архив. Потом я начал снимать другой текст, который обнаружил в ОГИ, – это был Бруно Шульц. У меня не получилось найти финансирование, я застрял в Марселе и подумал, что что-то надо другое делать. Вдруг смотрю, что идет выставка Ильязда. Тут я понял: надо снимать фильм прямо сейчас. Я пустился в этот процесс, в 2014 году начал ходить в архив. С этого момента я начал снимать фильм.
– Полное собрание сочинений Ильязда до сих пор не издано. Только что вышла очередная книга, "Дом на говне". Вы следите за новинками, читаете всё, что выпускает "Гилея"?
Режис Гейро мне с самого начала сказал, что погрузиться в Ильязда – это путешествие
– Я многие вещи читал в виде рукописей. Конечно, я очень люблю все издания Ильязда. Надо сказать, что с того момента, когда я начал, об Ильязде стали больше знать, особенно среди русскоговорящей аудитории. В фильме Франсуа Шапон говорит, что он предпочитал быть в андеграунде. Его фраза, что лучшая доля для поэта – быть забытым. В предисловии к "Худобе" Монлюка он говорил об уродстве исторического признания. То есть он хитрым образом запутал свое наследие, не помог потенциальному исследователю. Режис Гейро мне с самого начала сказал, что погрузиться в Ильязда – это путешествие. Все его наследие сделано как приглашение к путешествию. Сейчас книги появляются, но до сих пор часть из них существует только в рукописи. Мне как раз нравилось то, что все разрознено и надо искать какие-то документы. Я хотел снимать перебивки, маленькие непонятные кадры. Я с самого начала понял, что это будет не совсем документальный фильм, а игровой документ, игровой фильм, построенный на реальных документах.
– Вы упомянули Адриана де Монлюка, которым увлекался Ильязд. Думаю, что многие в России, да и во Франции не знают, кто это такой, поэтому тут нужна сноска. Это литератор XVII века, который написал "Худобу" и другие тексты под псевдонимом Гийом де Во. У вас в фильме Ильязд в 1941 году Ильязд читает "Худобу", позднее он выпустил книгу Монлюка вместе с Пикассо. Как он открыл для себя Монлюка?
Когда его сын Шалва в фильме говорит "я поцеловал его лоб, он был холодный, как снаряд", я сразу представляю бомбардировку
– Тогда закончились годы работы Ильязда у Шанель, начинается экономический кризис в 1938 году, потом оккупация Парижа, он озабочен, как и все, выживанием. Он находит работу для себя, которая ему нравится, но не приносит больших денег – это выявление древних текстов, старых изданий. Он ходит по букинистам и занимается поисками, таким образом натыкается на Монлюка, который к тому времени благополучно всеми забыт. Я испытал такое же чувство к самому Ильязду. Открыв его для себя, я понял: так это же как брат. Наверное, такое родственное чувство он испытал к Монлюку, какие-то его постулаты, как "лучшая доля для поэта – быть забытым", это то, что органично входит в систему координат Ильязда. Он был человек очень дотошный, начинает чем-то увлекаться и доводит эти исследования практически до пароксизма, ищет мельчайшие детали, пишет библиографию, изучает тулузский двор того времени, потому что Монлюк жил в Тулузе. Окружение Монлюка любило устраивать балы – это тоже ссылка на самого Ильязда, поскольку он организовывал балы в 20-х годах в Париже. Эти балы были известны, Бунюэль рассказывал, как они переодевались в монашек и ходили на балы, организованные Ильяздом. Я думаю, эти увлечения его очень отвлекают от реальности того времени. Мы живем в ковидные времена, Париж такой серый, в масках, а тогда это чувство было гораздо сильнее. Какой-то свет он обнаружил в этих книгах, которые он начинает изучать и сразу представляет, что нужно их даже не переиздать, а "открыть на свет". Он текст Монлюка превращает в текст читабельный. Он этот текст видит, как идеальную форму, чувствует его как заумник, он видит заумное отражение Монлюка, потому что Монлюк опережал эпоху, не боялся вступать в открытые конфликты с властью, с Ришелье, которого презирал, пострадал за это, сидел в Бастилии. То есть был маргиналом, странным художником, аристократом, который скрывался за многими именами. Он позиционировал себя как человек обособленный, революционный. Его памфлет гениальный, другая книга, с которой начинается фильм, "Несчастье девиц легкого поведения". Выходит эдикт, запрещающий публичные дома, и Монлюк выпускает феминистский текст, очень красивый, в защиту проституции, как самой древней профессии, пишет в этом тексте про любовь. С этого начинается мой фильм – любовь. Этот текст не входит ни в какие рамки для того времени. Ильязд хочет его издать, он делает книгу с молодым художником, Арналем. То, что я использовал в конце фильма в титрах, – это эскизы Арналя для книги, которая в результате не была сделана. Эти эскизы называются bombardements, "бомбежки", то есть связь с войной. Когда его сын Шалва в фильме говорит "я поцеловал его лоб, он был холодный, как снаряд", я сразу представляю бомбардировку, я вижу бомбардировку и в этих эскизах Арналя. Ильязд для меня – это оружие, это снаряд. Апология этого фильма – это, наверное, связь Ильязда с "Илиадой". Для меня это была "Илиада" внутри духа Зданевича. Мне кажется, человек этот был полон противоречий, как если бы внутри него происходила война огромного эпического смысла, война между женским и мужским.
– Его ведь представляли девочкой в детстве…
– Пришлось эту девочку убить, а девочка отомстила – примерно так я это вижу. Это я уже перехожу в метафизические истории. Я шел в этом странном направлении. Написать просто так сценарий по Ильязду, о его жизни было сложно, потому что это целый лабиринт.
– Как вы познакомились с его сыном?
Шалва сказал, что его отец был колосс, но маленького роста
– Шалва – удивительный человек. Встретиться с ним очень сложно. Мне попалась его визитная карточка, было написано "Шалва Зданевич", номер телефона и в скобочках стояло "Не звонить". Никто никогда не поднимает трубку. Как с ним встретиться – непонятно. В конце концов я узнал, где он живет, на одной маленькой площади в Париже разместил бивак, мы там просто сидели, поджидали его. Он проходил мимо, я говорю: "Вот, я вас тут жду". Он сказал: "Да, но что же вы мне не позвонили?" Я говорю: "Как вам позвонить? Мы решили лучше так прийти". Он сказал: "Ну да, конечно". Он как бы сразу пытается сказать "до свидания", но при этом не уходит, он ходит кругами, сначала очень приближенными к тебе, а потом более широкими. Это его прощание, которое начинается буквально сразу, длится час, за это время можно что-то узнать. Я подумал, что, наверное, Шалва – это главное произведение Ильязда. Шалва сказал, что его отец был колосс, но маленького роста. Действительно, это был человек невысокий, 1,50, но он был колосс.
– И вы подружились с Шалвой?
Все люди, приближенные к Ильязду, которые отражали дух Ильязда, были неуловимые
– Он друг с самого начала. Я это называл "неуловимые". Все люди, приближенные к Ильязду, которые отражали дух Ильязда, были неуловимые. Когда я снимал в деревне Триганс, куда Ильязд переехал после войны, нашел там свою Итаку, вымышленную Грузию во Франции, там я встречал несколько людей, которые говорили: "А, месье Илии, да-да". Они странным образом рады, когда ты вдруг произносишь его имя – это какое-то волшебное слово. Они говорят: да, конечно, я все расскажу. Потом этот человек просто исчезает. Поэтому я понял, что с такой категорией людей нужно делать вещи непосредственно, это как озарение, оно спадает, нужно быть готовым. Назначать, спрашивать, "давайте встретимся, организуем", никогда не случается.
– Призраки, для которых нужны ловушки?
– Апелляция в моем сознании к эпосу Гомера: посреди моря являются призраки. Если кто-то может открыть в Ильязде очень новое, так это он. Потому что это совершенно другая связь. Были у Ильязда другие дети, о которых мне мало что известно. Но история с Шалвой мне показалась очень важной, его происхождение, статус. Он же англичанин с грузинским именем, сын нигерийской принцессы, это была вторая жена Ильязда. Очень странная история, потому что Ильязд был женат потом на Элен Зданевич, которая любила, когда ее называли "мадам Ильязд". Она похоронена в Тригансе, там есть могила Ильязда, но на самом деле Ильязд там не похоронен, он похоронен в совершенно другом месте со своей второй женой.
– Грузинское кладбище в вашем фильме?
– Это кладбище в Тригансе, хотя я снимал и грузинское кладбище под Парижем. У Ильязда две могилы. Его жена была африканка Ибиронке Акинсемоин с английским подданством, была в лагере трудовом, там подцепила тиф. В ту эпоху появляется пенициллин, но ей его не дают, потому что она черная. Ильязд заточил зуб на Францию после этого. Она погибает, это 1945 год, а Ильязд умирает в 1975-м, 30 лет спустя, но, тем не менее, его тело похоронено вместе с ней на грузинском кладбище. Такая странная история.
– Расскажите еще о локациях. Какие места важны для истории Ильязда во Франции?
Дух меня попросил снимать в Марселе: не езжай в Париж, потому что в Париже уже все вычищено
– Мне объясняли маршруты Ильязда в Париже, я их прекрасно знаю. Я наблюдал за этими местами, например, его дом в 6-м округе. Два молодых студента, Андре Маркович и Режис Гейро, вошли туда, как если бы вошли в гробницу Тутанхамона, примерно такое было ощущение, космическая энергия. Это сильное впечатление на всю их жизнь. Но этот дом был разрушен в 90-х годах, ничего не осталось. Поэтому я зацепился за мысль, что надо не дом снимать, а дух, который вы в самом начале упомянули, дух надо найти. Так как я оказался в Марселе, и архив Ильязда оказался в Марселе, для меня это было указанием – надо снимать Марсель. Там оставались места, которые я называю словом "диковинные". Дух меня попросил снимать здесь: не езжай в Париж, потому что в Париже уже все вычищено. Уничтожается старый уклад, старый мир. Об этом пишет Ги Дебор: сначала зрители кино вытесняют жителей, потом промоутеры вытесняют зрителей кино, город превращается в пустую оболочку. То же самое произошло и в Турции. В районе вокруг Святой Софии ты не находишь этих диковинностей, о которых пишет Ильязд. Поэтому я увлекся другими местами, которые более, на мой взгляд, отвечают этому принципу.
– А в Грузии диковинность сохранилась?
– В Грузии оказалось проще, там люди подготовлены. Там живет, например, Караман Кутателадзе, тоже человек неуловимый. Он нашел такое место, которое называется Вилла Гарикула. Он из этой семьи, поэтому он все делает как нужно, никаких вопросов не возникает. Я приехал и сразу понял, что тут как раз все и должно происходить, тут тебе и "Худоба" может экранизироваться, тут тебе и "асЁл напрАкат" и все остальное. Но идея у меня была изначально более банальная – снять документальный фильм. Мне сказали: мы тебе покажем, мы тебе объясним. Но этого не случилось. Я подумал: значит не нужно. Мне кажется, что Ильязду не хотелось о себе фактологически рассказывать: родился, закончил, женился, родил. Не в этом смысл. Поэтому Тбилиси Ильязда я, наверное, не увидел, но я увидел другие вещи. Мне показалось, что это ответило внутренним исканиям в этом фильме. Потом я там не так долго оставался, к сожалению.
– Марсель стал местом премьеры вашего фильма. Как его восприняла французская публика?
Я человек подневольный, я сюжеты не выбираю, они сами выбирают
– Мне кажется, что со времен Ильязда ничего не изменилось. Когда он представлял "лидантЮ фАрам", там есть предисловие Рибемона-Дисэнья к тексту, которое начинается словами, что парижская публика самодостаточна и вообще не приемлет ничего нового, она полностью сосредоточена на себе. Наверное, так я охарактеризую французского зрителя. Они как бы смотрят, но не видят. В фильме об этом тоже есть – искусство видеть теряется. Там были японские зрители, которые не говорят ни по-французски, ни по-русски, ни по-английски, вот им очень понравился фильм. Наверное, я снимал для такого рода публики. Необязательно что-либо понимать в этом фильме, он не был сделан для интеллектуального понимания. Французы пытаются серьезно понять, кто такой Ильязд, а он как-то не входит в картезианский каталог. Он был человек приезжий, в душе апатрид, он тут жил, любил многое во Франции, но ко всему этому есть определенные вопросы.
– Подозреваю, что вы не только об Ильязде, но и о себе сейчас говорите. Ваши отношения с Францией похожи на отношения с ней Ильязда?
Всю их коллекцию советское правительство выманило правдой, неправдой, силой
– Похожи. Я задумал фильм – логическое продолжение. Я человек подневольный, я сюжеты не выбираю, они сами выбирают. Сделал "Ильязда", "Илиаду", выхода нет, надо довести эту историю до конца, сделать "Улисса". Наверное, в этом фильме я смогу лучше выразить свое отношение. Потому что Ильязд хотел вернуться в Грузию. Он придумал себе такую самодельнейшую Грузию, но в настоящую так и не вернулся. Приехал его брат, тоже важное событие, о нем Шалва рассказывал. 1968 год, происходит крупная выставка Пиросмани в Лувре, первая. Для Ильязда эта краеугольная тема в его биографии. С этой выставкой приезжает его брат. Они не виделись больше 40 лет. Шалва приезжает, чтобы с дядей познакомиться. Ильязд приходит на выставку, идет к картинам в легком гневе, смотрит на них и говорит: "Это моя картина, и эта моя, и эта моя, и эта моя". По сути всю их коллекцию советское правительство выманило правдой, неправдой, силой. Это к вопросу, почему он не вернулся, потому что у него отняли самое любимое. Это вопрос, который задает себе персонаж в фильме, я цитирую Владимира Янкелевича, когда он говорить про болезнь-ностальгию, про болезнь возвращения. Улисс хочет вернуться, но вопрос – куда и как он вернется.
– Ваш "Улисс" – это не "Улисс" Джойса?
– Я хочу, чтобы Улиссом была женщина. Собственно, почему мы любим так Улисса? Среди всех персонажей греческой мифологии этот персонаж нам ближе всего, потому что он самый человечный. Может быть, не самый сильный, не самый красивый, но самый человечный. Ему прощают все его пороки, все его странные ходы. Потому что его считают хорошим, просто он человек. Это был мужчина, а сейчас, я думаю, происходит должная рокировка, теперь стоит сделать нечто подобное, но чтобы персонажем была женщина, которая становится Улиссом, а мужчина превращается в Пенелопу.
