Гуманитарный коридор – понятие не только юридическое, правовое или военное. Человека необходимо поддержать психологической и лекарственной заботой, теплом и словом. Есть не только медицина катастроф, но и язык катастроф. Несколько миллионов украинцев покинули свои дома. Мировое сообщество поднялось на защиту новейших изгнанников. Об этой картине мира, создающейся на наших глазах, подкаст-сериал "Гуманитарный коридор". По ширине этого коридора будут судить о морали и ответственности нашей эпохи. Ведущие – Иван Толстой и Игорь Померанцев.
Иван Толстой: Наш собеседник сегодня – театральный режиссер из Нью-Йорка Лев Шехтман.
Игорь Померанцев: Лев, я прочел статью о вас в "Википедии". Вас там называют американским режиссером и актером. Между тем вы родились в Черновцах, театральную карьеру еще в отрочестве начали в городском пионерском театре. Прилагательное "украинский" все-таки имеет к вам отношение?
Лев Шехтман: Оно имеет отношение только в том смысле, что я родился в Украине, жил в Украине, в городе Черновцы. Непосредственно к украинской культуре имею косвенное отношение, потому что театр был на русском языке, несмотря на то что руководила им актриса украинского театра, работающая по-украински в местном музыкально-драматическом театре. И далее, когда мы перешли уже в другое помещение, мы продолжали играть по-русски.
Учился я в России, в Ленинграде, и могу считать себя человеком русской культуры скорее, чем украинской. Ну а то, что Украина мне небезразлична, это другое дело. Я вырос на Буковине, в городе с замечательными культурными традициями, городе мультинациональном, это тоже уникальное явление даже относительно Украины, потому что только во Львове и в Ужгороде еще были подобные общины. Но в Черновцах люди разговаривали на очень многих языках, многие языки в детстве я даже понимал. Я говорил до пяти лет на идише, со мной так говорила бабушка, которая говорила по-румынски, они были из Бессарабии. По-румынски я не научился говорить, потому что на этом языке она разговаривала с папой так, чтобы и я не понял, и моя мама не понимала румынский – они между собой делились секретами какими-то.
А вот когда бабушка умерла, в пять лет я начал говорить по-русски. Потом в школе изучал украинский язык и когда-то свободно говорил по-украински, читал украинскую литературу. А потом – детский театр, там все было по-русски. А то, что в "Википедии" написано "американский", это очень интересно, потому что меня называют американским актером и режиссером в России и называют русским режиссером в Америке. Я с 1978 года живу в Америке, наверное, я американский режиссер русской культуры.
Иван Толстой: Америку всегда называли, а особенно в те годы, плавильным котлом культуры, мультикультурным мировым центром, где все переплавляется, перемножается одно на другое и рождается нечто третье. Как это было в вашем случае, как вы варились и во что вы переварились?
Есть украинский район в Восточном Вилладже, куда я часто прихожу отведать украинского борща
Лев Шехтман: По поводу плавильного котла – это, скорее, фантазии и идеологическая составляющая. Я не видел никакого особого плавильного котла. В Нью-Йорке много районов, где проживают люди разных национальностей, прибывших из Европы и сохраняющие там свою идентичность. Это никого не раздражает, наоборот, люди с удовольствием едут в греческий район попробовать греческую пищу, послушать греческую музыку, а иногда и посмотреть спектакли на греческом языке. Есть здесь корейский район и корейские театры, китайский район Чайна-Таун, Маленькая Италия, где слышна итальянская речь и сохраняются традиции. Есть русский район Брайтон-Бич, где говорят не только по-русски, но и слышна украинская речь. Это, скорее, одесский такой район. И есть украинский район в Восточном Вилладже, куда я часто прихожу отведать украинского борща и всяких других яств, которые соответствуют украинской культуре. И это тоже там поддерживается.
У меня был театр на английском языке здесь все 1980-е годы, и преподавать я начал по-английски с 1979 года, и поставил свой первый спектакль по-английски – правда, "Женитьбу" Николая Васильевича Гоголя. И дальше уже преподавал по-английски в школе, которой руководила и преподавала некая Соня Мур, которая была родом из России, она была последней ученицей Вахтангова, она была замужем за известным разведчиком Львом Гельфандом, жила в Италии, в Париже, потом перебежала в США и здесь жила с фамилией Мур, которую ей посоветовал ей взять другой разведчик-перебежчик.
Когда я ставил "Женитьбу", я ставил ее в украинской деревне. Это городок Лексингтон
Здесь у меня возник театр на английском языке, но с русскими корнями и русской культурой, которая меня воспитала. Это репертуарный театр с пьесами разных авторов, но воспитывались они в той эстетике и культуре, которую знал я. Когда я ставил "Женитьбу", я ставил ее в украинской деревне. Это городок Лексингтон. Там я познакомился с большим количеством украинцев, там даже названия гостиниц или магазинчиков были очень привычны для меня, типа "Глечек" или "Криница". Даже местные, родившиеся в Америке, разговаривали там по-украински, но совершенно не понимали, когда к ним обращались по-русски. И так как это было лето, это был летний театр, там была интеллигенция из Филадельфии, из Нью-Йорка, там были люди, работающие в редакции журнала "Сучасність", который потом перекочевал в Киев. Меня тогда благодарные зрители подписали на первый номер этого журнала.
Интересно, что меня американцы, когда мы туда направлялись, спрашивали: "Ты знаешь, кто такие украинцы?" – "Конечно, знаю. Я оттуда". – "Нужно как-то заманить их в театр, они к нам не очень ходят". И вот я стал ходить по разным домам, меня угощали, мы беседовали, я старался говорить по-украински, но тогда, еще не выучив до конца английский, путал его с английским языком. Это было смешно, но мне сказали, что это не страшно, их дети так путают, да и мамаши путают.
Я познакомился там с замечательным ученым, физиком-атомщиком, который работал в Филадельфии, Олэкса Биланюк, который знакомил меня с Филадельфией. Там я выступал перед украинской общиной, рассказывая им историю украинского театра в Советском Союзе.
Игорь Померанцев: Вы меня порадовали, назвав журнал "Сучасність". Я был автором этого журнала, меня переводили с русского языка, может быть, вы меня даже читали в конце 1970-х – в 1980-е годы. Но у меня вопрос о современности. Вы что-либо знаете из первых или вторых рук о новых украинских беженцах?
Лев Шехтман: Я знаю из СМИ, что выделена квота, пока на 180 тысяч беженцев, знаю, что открыта программа, где принимаются украинские беженцы, если у них появятся "спонсоры" – те, кто могут обеспечить беженцев жильем, где они могут пребывать первое время. Приблизительно 100 тысячам гарантирована эта программа, где им дадут право на работу, по-моему, только на 18 месяцев поначалу. Дети могут пойти в школу. Этим занимаются специальные организации.
Моя приятельница рассказала, что в одном из бухарских ресторанов увидела девочку, которая их обслуживала, беженку из Ивано-Франковска. Девушка живет у родственников в Квинсе. Она сумела вызвать мать с 15-летним братом, а отец у них остался в теробороне в Ивано-Франковске.
Возможно ли создание специального украинского театра в Америке?
Иван Толстой: Лев, появились ли в Нью-Йорке или в Америке украинские актеры или режиссеры среди новых беженцев? И вообще, чуть расширяя эту тему, возможно ли создание на волне такого интереса и поддержки всего украинского специального украинского театра, национального украинского издательства? Каковы украинские акции в Америке? Как они котируются?
Лев Шехтман: Есть режиссер, который поставил сейчас спектакль в Центра Барышникова, называется он "Сад", без слова "вишневый". Он, правда, не беженец, но он выходец из Украины, рожден в Киеве, ребенком сюда приехал. Он не может считаться в полной степени представителем украинского театра. Но в нашем театре работают актеры из Украины, некоторые могут работать по-украински. Актриса Светлана Кифа, например. Но она не украинская актриса, она тоже училась в Ленинграде и там жила. Есть люди, которые родились в Украине, но не обязательно хорошо владеют украинским языком.
Часто ко мне обращаются люди из бывших республик Советского Союза. Их ко мне направляют, потому что в Америке все выходцы из бывшего СССР носят общий титул "русский". Это пора уже давно пересмотреть. Но пока об идее создания подобного театра или издательства я не слышал.
Игорь Померанцев: Лев, в 2008 году в Петербурге вы поставили спектакль "Иов" по роману австрийского писателя Йозефа Рота. Я напомню нашим слушателям, что Йозеф Рот – уроженец украинского городка Броды. Главный герой этого романа – еврей, переехавший в Америку. Вы, хотя и много позже, тоже выбрали в Америку. Судьба эмигрантов, беженцев вам близка?
Я не могу считать нас такими же беженцами, как те, которые прибывали в начале 20-го века
Лев Шехтман: Нет, скажу откровенно. Я не могу считать нас такими же беженцами, как те, которые прибывали в начале 20-го века, откуда прибыл главный герой Иова, и не могу сравнивать их с нынешними беженцами, которые по-настоящему бегут от войны, от смерти. У нас был статус беженцев, но многие из тех, кто прибыл сюда в 1970-е, 1980-е, в начале 1990-х, – это люди, которые прибыли либо по причине материальных интересов, либо из-за преследования на религиозной почве, либо в поисках творческой свободы, из-за желания передвигаться по миру. Многие из них стали успешными людьми, бизнесменами, кто-то достиг многого на научном поприще и в области журналистики. Но не могу сказать, что эти люди требовали такой заботы, какую требуют нынешние беженцы. И, к сожалению, в Америке они разбросаны по всей территории, чаще их принимают семьи в глубинке. Я меньше слышу об этом в Нью-Йорке – это дорогой город. Я знаю, что большинство собирается вернуться, в то время как те, которые бежали тогда из Советского Союза, никуда возвращаться не собирались.
Иван Толстой: Как обсуждает русская общественность нынешнюю путинскую агрессию? Как разделилось общество, а оно наверняка разделилось, оно во всех странах поляризуется? Какие акции проходят, что вы слышали об этом, что вы видели?
Лев Шехтман: Я участвовал в демонстрациях в поддержку Украины. Слава богу, среди моих друзей и знакомых нет никого, кто бы поддерживал Путина в этой войне. Пожалуй, один человек попался мне, который мне поначалу сказал: "Да ты что! Ты поддерживаешь бандеровцев!" Но разделения общества нет сейчас, было больше разделение общества за или против Трампа. Сейчас все, и те, кто были за Трампа, и те, кто против, объединились против российской агрессии в Украине.
Игорь Померанцев: Я читал, что в одном американском художественном фильме вы сыграли роль российского политика Владимира Жириновского, мягко говоря, эксцентричного политика. Вам легко далась эта роль?
Лев Шехтман: Был такой грех. Любая роль не дается легко, это требует работы, но подошли мы к этому необычно. Ко мне пришли с просьбой найти им русских артистов. Я почему-то считаюсь специалистом по русским артистам здесь, в Нью-Йорке, хотя это не совсем так, я мало кого знаю. Пришла режиссер, я ей сказал это честно, а заодно спросил, где они собираются снимать. Она сказала, что она это делает по мотивам журналистки, которая на катере по Волге путешествовала с избирательной кампанией Жириновского, она с ним провела интервью. Вот на основе этого интервью она хочет снять фильм.
Почему я не могу сыграть Жириновского, если река Коннектикут играет Волгу?
– А где будете снимать?
– Здесь, на реке Коннектикут.
– А яхта русская?
– Нет, американская.
– А журналистка будет сама себя играть?
– Нет, она отказалась, будет играть актриса.
– Тогда почему я не могу сыграть Жириновского, если река Коннектикут играет Волгу, а яхта американская играет яхту российскую?
– Но вы же не похожи.
– А я не собираюсь быть внешне похожим. Я с бородой и с усами его буду играть.
Так мы подошли к этому образу. А играть было чрезвычайно интересно. Это особая психология человека, чрезвычайно не глупого, но с такими комплексами! С таким комплексом неполноценности именно как мужчина. Он меня поразил этой своей откровенностью тогда на яхте. Это интервью было напечатано в журнале "Плейбой". Персонаж патологичный во многом.
Иван Толстой: Лев, в Америке есть один актер, может быть, самый знаменитый русский артист в мире – Михаил Барышников. Который оказался не только неравнодушным к происходящему, но создал вместе с известным писателем Борисом Акуниным и еще одним знаменитым экономистом организацию в поддержку всего хорошего против всего плохого. Проявляет ли как-то себя эта организация в Нью-Йорке, есть ли собрания, печатные листки, листовки? Какая-то "туса", как теперь говорят, происходит?
Лев Шехтман: Экономист Гуриев и Каспаров участвуют в этом активно, и очень многие деятели русской культуры желают помочь главным образом детям беженцев и беженцам, кто чем может. Все они люди не очень бедные, и те, кто хотят помочь, могут прислать денежные средства, которые они пересылают на помощь. Никаких буклетов я не встречал, хотя часто бываю в ресторане "Русский самовар", там на втором этаже работает моя маленькая театральная компания, играют спектакли, Барышников тоже там бывает. В ресторане всегда какие-то буклетики лежат при входе. Но я не видел ни разу печатные издания этой организации. Но она мне хорошо известна, я всячески поддерживаю ее деятельность.
Слушайте и подписывайтесь на нас в Apple Podcasts, Google Podcasts, Spotify, Яндекс.Музыка, YouTube и в других подкаст-приложениях. Оставляйте комментарии и делитесь с друзьями. Гуманитарный коридор. Моментальные истории жизни.
