Игорь Петров:

"16 апреля 1955 года в Берлине, в конференц-зале Дома Национального совета, состоялась пресс-конференция Комитета "За возвращение на Родину".

Пресс-конференция была созвана Ведомством печати при премьер-министре ГДР по просьбе Комитета "За возвращение на Родину". На конференции присутствовало более 80 корреспондентов демократических газет и 50 корреспондентов, представляющих буржуазную печать".

Игорь Петров: Таково было официальное сообщение, из которого мировая общественность узнала о новой советской пропагандистской инициативе, о которой мы сегодня и поговорим, полистаем вместе с вами пожелтевшие страницы газеты, которая до 1960 года так и называлась: "За возвращение на Родину", а потом была переименована в "Голос Родины".

После окончания второй мировой войны за границами Советского Союза находились миллионы бывших советских граждан: военнопленные, вывезенные насильно остарбайтеры или люди, отправившиеся на Запад добровольно вместе с отступающими немецкими частями, опасаясь репрессий за сотрудничество с оккупационной администрацией или просто не желая возвращаться под добрый сталинский прищур. Большая часть из них вернулась домой в ходе послевоенной репатриации. Официальная статистика говорит о почти пяти с половиной миллионах возвращенных советских граждан, в том числе более 1 800 000 военнопленных. Но сотни тысяч остались на Западе.

В 1952 году советские ведомства (здесь я использую данные из статьи Виктора Николаевича Земскова) оценивали численность второй эмиграции в 450 тысяч человек, реальная численность, предполагаю, несколько больше, но примерно три четверти ее составляли выходцы из Западной Украины, Белоруссии и балтийских стран, для большей части которых вопрос о возвращении в СССР не стоял, так сказать, по определению (хотя отдельные эстонцы, латыши, литовцы, западные украинцы и белорусы потом в СССР все-таки приехали).

И кроме того, на Западе оставались, разумеется, и многочисленные представители первой, послереволюционной эмиграции, частично уже ассимилировавшиеся, но частично так и не прижившиеся в новых странах обитания. Кто-то из них вернулся в СССР тоже вскоре после войны (самый известный пример – руководители и активисты Союза советских граждан во Франции, судьбы многих из которых сложились после возвращения трагически), но многие колебались и не были готовы сделать столь решительный шаг.

Вот на эту аудиторию и в первую очередь, конечно, на первую названную группу, на, так сказать, свежих эмигрантов и были нацелены громкоговорители вновь созданного советского комитета. Слово "громкоговорители" использовано здесь не только в переносном смысле: у комитета была своя радиостанция, которая вела передачи для "соотечественников за рубежом", в этом смысле инициатива зеркалила методы психологической войны, применяемые американской стороной, конкретно – создание радиостанции, на которой я и веду свой рассказ: она впервые вышла в эфир двумя годами раньше. Но об антисоветской пропаганде мы обязательно поговорим отдельно, а сегодня вернемся к советской.

Итак, в середине апреля 1955-го комитет обращается к живущим за рубежом соотечественникам:

Дорогие соотечественники! Братья и сестры!

К вам обращают свое слово ваши сограждане, члены Комитета "За возвращение на Родину".

Мы вместе с вами испытали все мытарства жизни на чужой стороне и ныне, возвратившись в родные края, живем в кругу близких, друзей, трудимся, воспитываем детей, уверенные в своем и в их будущем. […]

Мы знаем, как тяжело вам живется. Многие из вас недоедают, не имеют человеческого жилья, не имеют самого главного, что нужно человеку, – честной работы.

Но даже те из вас, кто сегодня по воле слепого случая сыт, кто благодаря тысяче ухищрений и унижений умудрился обеспечить себя сегодня, разве они могут быть уверены в завтрашнем дне? [...]

Мы знаем также, что мешает вам возвратиться: вас удерживает страх. Да, страх, навеянный лживой пропагандой заокеанских господ и их подлых приспешников, которые твердят вам денно и нощно, будто бы вас в Советской стране встретят как отщепенцев, будут вас притеснять, посылать на принудительные работы.

Не верьте им! Это ложь. […]

Возвращайтесь, и Родина примет вас! Даже тех, кто, не вытерпев лютого голода и побоев, вступил во враждебные нашей стране воинские организации, вроде бесславной РОА или национальных батальонов; даже тех, кто движимый страхом смерти, согласился поступить к оккупантам на службу; даже тех, кто виновен перед Родиной – Родина примет! […]

Нашей стране дорога каждая пара честных трудовых рук, каждый работник физического или умственного труда найдет здесь свое место в сплоченных рядах миллионов советских тружеников!

Возвращайтесь, дорогие соотечественники!

Родина помнит о вас!

Родина вас зовет!

Подписано это воззвание было 17 членами комитета. Председателем комитета стал генерал-майор Николай Филиппович Михайлов, бывший командир 5-й гвардейской танковой бригады, попавший в плен в мае 1942 года, будучи раненым, в плену находился сначала в офицерском лагере Хаммельбург, затем за просоветскую агитацию был направлен в концлагерь Флоссенбюрг и за то же самое в июле 1944-го переведенный в Дахау (дело в том, что многие военнопленные во Флоссенбюрге были заняты на военных заводах, поэтому администрация стремилась изолировать просоветских агитаторов). Освобожден американцами, через Париж репатриирован в СССР, после проверки уволен в запас по состоянию здоровья.

Вот этот человек и возглавил комитет, который по его фамилии на западе стали называть михайловским. Замечу, что уже в основу всего конструкта заложена некоторая алогичность: комитет был призван убедить оставшихся на Западе граждан, что плен не является прегрешением, но во главе его был поставлен генерал, единственным прегрешением которого и было пребывание в плену.

В комитет вошел также еще один узник Хаммельбурга, тоже отправленный за просоветскую агитацию в концлагерь, – бывший начштаба 113 сд Николай Митрофанов и, так же как и Митрофанов, попавший в плен осенью 1941-го под Вязьмой, а в конце войны тоже оказавшийся во Флоссенбюрге, а потом в Дахау литературовед Алексей Дубовиков, один из героев, Иван Никитич, вашей книги "Хранители наследства", принимавший впоследствии активное участие в знаменитом издании "Литературное наследство". В комитете "За возвращение на Родину" он исполнял обязанности секретаря, и, вполне возможно, процитированное нами воззвание написано именно им.

Кроме того, украинский писатель Игорь Леонтьевич Муратов, тоже бывший военнопленный, ставший редактором газеты "За возвращение на Родину", Герой Советского Союза, летчик Александр Разгонин, режиссер Николай Досталь, который через несколько лет снимет известный фильм "Дело Пестрых", а на съемках следующего фильма трагически погибнет, и представители союзных республик, или, как сказали бы сейчас, принятые в комитет по колониальной разнарядке: эстонец, латыш, литовец, узбек, грузин, украинец. К слову, грузин Шалва Маглакелидзе и украинец Иосиф Крутий были представителями первой волны эмиграции и, насколько можно судить, единственными представителями комитета, к которым у советской власти могли быть претензии: до репатриации они состояли в антисоветских эмигрантских организациях.

Итак, газета "За возвращение на Родину" издавалась в Берлине, сначала она выходила два раза в месяц, с 1956 года стала выходить сначала еженедельно, а затем и два раза в неделю, то есть около ста номеров в год выпускалось. Четырехполосная газета, содержание которой тематически можно было разделить на четыре больших блока.

Первый – официоз. Официальные правительственные сообщения, в том числе коммюнике о поездках Хрущева, тексты его речей, стенограммы речей на съездах партии и т. п. Каждый выросший в СССР подобное наполнение газетных страниц помнит прекрасно. С флангов это величественное идеологическое здание подпирали безымянные заметки об успехах социалистического строительства, жанр любому жителю СССР тоже прекрасно знакомый:

Когда заводу "Красный Аксай" было поручено изготовить для дружественного индийского народа партию модернизированных культиваторов, рабочие дали слово досрочно справиться с этим заданием.

И кроме того, к официозу относились и сообщения самого комитета, в том числе интервью, в первое время довольно многочисленные, которые комитет давал иностранным, в том числе западным журналистам.

Второй блок – повествования о вернувшихся. В каждом номере газеты было от полудюжины до дюжины заметок, написанных либо от третьего лица, либо от первого самими возвращенцами, часто в форме писем, обращенных знакомым, родственникам и друзьям, оставшимся на Западе. Пара таких заметок всегда сопровождалось фотографиями возвратившихся, на новом месте работы или в кругу семьи, на худой конец одиночные.

Приведем в качестве примера один из таких типичных рассказов. Старший лейтенант медслужбы Павел Тебеньков попал в немецкий плен в начале 1945 года (в газетной статье этого нет, но это можно узнать из современных баз данных). В конце 1949 года он отправился из Германии в США (это подтверждается базой данных Бад Арользена). Приглашающая сторона скрывается за почтовым ящиком в калифорнийской Санта Пауле, но из статьи мы знаем, что это:

Компания "Ситрус ассошиэйтед" вывозила из Западной Европы дешевую рабочую силу на апельсиновые плантации, и дешевые руки "перемещенных лиц" пригодились. Говорили нам потом, что прямой нужды в дополнительных рабочих на плантациях, пожалуй, не было. Нас привезли для того, чтобы сломить упорство мексиканцев, не желавших работать на плантациях за мизерную плату, назначенную компанией. Так это было или нет, не знаю. Знаю только, что мексиканцы, работавшие на цитрусовых плантациях (штат Калифорния, Портервилл), на нас, "перемещенных", смотрели очень косо. Платили им, как и нам, по 15 центов за ящик собранных апельсинов; плата ничтожно малая.

Доктор Тебеньков попытался устроиться по специальности: в университете Миннеаполиса экзаменовался по анатомии, физиологии, патологической анатомии, бактериологии, гигиене и биологической химии, но работу так и не получил. Промыкавшись еще несколько лет то упаковщиком, то санитаром, принял решение вернуться на родину, о чем и сообщает городу и миру из Ленинграда. Павел Тебеньков дожил до почтенного возраста, фигурирует в одном из списков ветеранов в 2005 году.

Подобные рассказы (основанные по большей части на реальных фактах, в этом особых сомнений нет) публиковались в газете из номера в номер, менялась только география и детали эмигрантских невзгод.

В этом жанре было еще несколько интересных особенностей. Часто публиковался полный почтовый адрес возвратившегося, у городских жителей с точностью до номера квартиры. С понятным посылом – пишите напрямую, интересуйтесь, как дела у возвратившихся. Также часто в таких письмах использовались личные обращения к оставшимся на Западе, нередко перечислялся десяток фамилий.

И кроме того, в этом жанре было несколько повторяющихся героев, которые после первого рассказа об их счастливой судьбе на Родине снова и снова возвращались на газетные страницы, рассказывая о новых, еще более счастливых переменах в их судьбах или отвечая на поступившие к ним вопросы или распространяющиеся на Западе неблагоприятные слухи. Разумеется, вся эта переписка курировалась КГБ и частично, вероятно, товарищем майором и велась.

Третий блок тематически примыкает ко второму. Это письма живущим на Западе от их советских родственников – отцов, матерей, жен, детей. Также, как правило, с фотографиями близких, ждущих возвращения заблудших сыновей и дочерей. В большинстве случаев, как мне представляется, это были не обращения наугад, то есть родственники знали, что адресат обращения действительно жив, и знали они это, конечно, тоже от товарища майора. Проиллюстрируем этот раздел письмом, которое могло бы войти в одну из первых передач нашего цикла биографий непростых людей, в котором мы рассказывали о судьбе капитана Южакова, на западе Петровского, публиковавшегося под псевдонимом Сабик-Вогулов.

Не вошло оно, потому что на момент записи той передачи я, к сожалению, об этом письме не знал. Вот оно:

Письмо ЮЖАКОВУ Владимиру Федоровичу:

Дорогой папа! К тебе обращаются твой сын Юра, дочь Майя и наша двоюродная сестра Ада. Мы все очень хотим, чтобы ты вернулся к нам, на свою Родину. Мы все живем хорошо, только одно печалит нас – нет с нами нашей милой мамы, которая умерла 21 ноября 1946 г. Я живу сейчас на Урале, в Свердловской области, на станции Монетная. Работаю на ремонтно-механическом заводе старшим комплектовщиком сборочного цеха. Я также заочно учусь на 3-м курсе Московского лесотехнического техникума, по окончании которого буду техником-механиком. Майя получила высшее образование и работает преподавателем истории в Казахстане в г. Темир-Тау. Она замужем и имеет двух дочурок – твоих внучек. Ада учительствует неподалеку от меня. Ты меня, наверное, все еще считаешь маленьким сынишкой, а ведь я уже глава семьи: женат, имею полуторагодовалого сына. Приезжай к нам по адресу: Свердловская область, станция Монетная, ул. Ворошилова, д. 16, кв.1, или к Майе: Казахская ССР, Карагандинская обл., г. Темир-Тау, ул. Панфилова, д. 22, кв. 27 (теперь ее фамилия Ковалева). Твой сын Юрий ЮЖАКОВ.

[Замечу на полях этого письма, что с Майей Владимировной Ковалевой мне в 2011 году посчастливилось коротко поговорить по телефону.]

Но со временем газета стала публиковать короткие, в 3–4 строчки, объявления о розыске пропавших во время войны родственников. Информация об этих своеобразных списках последней надежды постепенно распространилась по всему СССР, что вызвало огромный приток, причем в этом случае полный самотек безо всякого участия товарища майора, объявлений в редакцию. Вскоре они стали занимать целую полосу, потом две полосы, а потом стали раз в месяц выходить четырехполосные, а иногда даже шестиполосные номера, полностью состоящие из таких объявлений.

Кстати, это бесценный источник для базы данных "Память народа", комплементарный к уже имеющимся документам. Если его в будущем удастся учесть, это, безусловно, облегчит поиск информации о пропавших без вести во время войны.

И, наконец, четвертый, последний блок – рассказы о тяжелой жизни на Западе. Здесь нет никакого сарказма, эмигрантский хлеб всегда был черств, а после войны особенно. Тут редакции не нужно было ничего выдумывать, достаточно было пользоваться имеющейся информацией, в сборе и обработке которой, конечно, опять-таки помогал товарищ майор. Следует отметить, что география сообщений (иногда подаваемых как подобие репортажа, а иногда как письма с мест) была весьма широка: кроме понятных и очевидных Германии, Франции, Бельгии, США, Канады, Бразилии, Аргентины и Австралии, присутствовали и довольно неожиданные адреса: африканские страны, Филиппины…

На страницы газеты попала, в частности, удивительная история литовца Константинаса Антанайтиса, сражавшегося во время войны на стороне вермахта, после войны записавшегося в Иностранный легион, направленного во Вьетнам, там перешедшего на сторону партизан, с его слов, девять лет воевавшего против французов в ста километрах к северу от Сайгона. Этот рассказ мне пока верифицировать не удалось.

Дополняли этот блок фельетоны и стихотворные произведения. На ранних стадиях фельетонная составляющая газеты несла прямо-таки марк-твеновскую мощь:

Зачем бывшему агроному Николаю Григорьевичу Рубан за мизерную плату подметать улицы Регенсбурга?

Для чего Григорию Крикуну собирать по грязным закоулкам тряпье, за которое он не может выручить денег даже на ежедневное пропитание?

Что заставляет интеллигентного человека А. Буханцева, живущего в Аугсбурге, на рассвете собирать возле домов американцев объедки?

Приведем, хотя и в сокращении, и образец поэтического творчества со страниц газеты:

Бесследно годы пролетают,

В чужом краю старею я,

Меня Сибирью здесь пугают,

Сибирь же – родина моя!

Подите прочь вы, злые слухи ,

И так уж сам себя гложу:

Пошел в РОА я с голодухи,

Теперь в Бразилии сижу…

Я здесь страдаю, изнываю ,

Мне каждый день, как десять лет .

Советский консул – в Уругвае,

А на билет крузейро нет.

Не надо мне другого края ,

Лишь тот, где слава Ермака,

Тайга родная, золотая ,

Иртыш – великая река!

Но в целом сатира не только высмеивала нехороших людей, но и сочувствовала угнетаемым им хорошим людям.

Характерно, что в первые годы существования газеты граница между хорошими и нехорошими людьми была проведена максимально лояльно: в нехорошие записывались лишь американские акторы психологической войны, сотрудники спецслужб, американского Комитета по освобождению от большевизма и прочие, причем одного из его руководителей, Исаака Пэтча, на газетных страницах почему-то упрямо именовали Пэйджем.

Также нехорошими были сотрудничающие с американцами эмигрантские организации – НТС, ЦОПЭ, СБОНР и т. д. и их руководители, но на этом все – тут совершенно сознательно проводилась черта, все остальные были сочтены потенциальным объектом пропагандистского воздействия и тем самым не подлежали поруганию на газетных страницах.

Доходило до курьезов, например, полковника Константина Кромиади, белоэмигранта, организатора одного из первых антисоветских формирований из бывших военнопленных в составе вермахта в 1942 г., впоследствии активного участника власовского движения и сотрудника радио Освобождение, т. е. антисоветчика до мозга костей, со страниц газеты поздравляли с Новым годом, причем совершенно серьезно.

Впрочем, такой нейтралитет продержался недолго, и уже вскоре показное дружелюбие уступило место логике пропагандистской борьбы, для которой были нужны мишени.

Помимо этих четырех блоков, существовали специальные поводы, как правило, связанные с пропагандистским сопровождением перебежавших на советскую сторону видных деятелей эмиграции. Именно с такого повода комитет и начал свое существование. На его первой конференции общественности был представлен бывший профессор истории Харьковского университета Владимир Василакий, который раскаялся в своем сотрудничестве с финасируемыми американцами эмигрантскими организациями.

Уже подзаголовки репортажа о пресс-конференции дают вполне исчерпывающее представление о ее содержании: "Мое место – среди моего народа"; "Американский комитет вербует шпионов и диверсантов"; "Мышиная возня эмигрантских заправил"; "В погоне за подачкой"; "Разложение эмигрантской верхушки"; "Рядовые эмигранты стонут от нищеты и бесправия".

Видя страдания рядовых эмигрантов, закончил профессор Василакий, я понял, что, находясь в эмиграции, я никакими способами не смогу облегчить их участь, и, не желая дальше мириться с таким положением, порвал с эмиграцией и возвратился на Родину.

Впоследствии профессор еще не раз гостил на страницах газеты, в частности, читатели узнали, что он нашел себе работу в Государственном музее истории Полтавской битвы, где "начал изучение памятников Полтавской битвы и ее документации", так как ему "поручено обслуживание учащихся средних школ и студентов, посещающих музей".

Другой сравнительно крупной рыбой, которой мог похвастаться комитет, был Борис Ольшанский, о котором мы уже рассказывали в отдельной передаче.

Ну и наконец, следует упомянуть первого директора русской библиотеки в Мюнхене (ныне Толстовская библиотека) Владимира Залесского. В этом случае мы можем взглянуть, так сказать, за кулисы побега, так как отчет о нем сохранился в документах противоположной стороны – в архиве ЦРУ.

Цитата:

"Благодаря посредничеству Бориса Николаевского и директора института изучения культуры и истории СССР Бориса Яковлева Залесский вошел в контакт с главой американского Комитета по освобождению от большевизма в Мюнхене мистером Пэтчем. Залесскому удалось убедить А.К. взять на себя финансирование библиотеки и зарплату всем ее сотрудникам...

Были приобретены новые книги. Сегодня в библиотеке около 11500 томов...

В июне 1955 г. Виктор Залесский обратился с новым предложением в А.К. Он предложил открыть в Мюнхене русский культурный центр, который должен объединить все разрозненные русские политические группы… Залесский считал, что центр должен возглавить он, но под влиянием Бориса Яковлева А.К. решил передать руководство центром в руки госпожи Крыловой. Между Залесским и Крыловой началась свара, так что пришлось вмешаться немецкой полиции, отобравшей ключи у Залесского и вручившего их Крыловой, что по всей видимости и стало причиной бегства Залесского в Восточный Берлин".

Далее автор отчета упоминает, то Залесский увез с собой картотеку читателей библиотеки (более тысячи имен, биографических данных и адресов), дававшей довольно хороший срез русской эмиграции в Мюнхене (а Мюнхен на тот момент был и главным послевоенным эмигрантским центром и главным центром идеологической борьбы в Европе), что, безусловно, облегчило советским чекистам работы по установлению личностей интересующих их лиц. Залесский же вернулся к семье в Астрахань и писал оттуда в газету "За возвращение на Родину":

Мне естественно, хотелось бы , как и прежде, читать лекции в ВУЗе. Но четырнадцать лет сделали свое дело и мне предстоит месяца два усиленно поработать, чтобы опять вернуться к любимому занятию . Теперь, когда я лично встречал людей, вернувшихся по амнистии из мест заключения, за которыми были по существу те же проступки перед Родиной, как у вас, к кому я обращаюсь; теперь, когда я своими глазами увидел, как относятся на Родине к возвращающимся, я имею полное моральное право заверить вас: "Оставьте ваш страх!"

Это письмо уже конца 1955 года. Слушатели вправе меня спросить: а что за амнистия, о которой упоминает Залесский? Дело в том, что создание комитета в апреле 1955-го было лишь первой частью советской двухходовки. Главный ход был сделан 17 сентября, когда указом Председателя Президиума Верховного Совета СССР Ворошилова была объявлена амнистия советских граждан, сотрудничавших с оккупантами во время войны. Согласно ей, освобождались из мест заключения все осужденные по большинству подпунктов печально известной 58-й статьи (в том числе по 58 п.1. "Измена Родине") на сроки до десяти лет. Осужденным на срок свыше десяти лет срок сокращался наполовину.

На полях, правда, следует отметить, что советская власть не была последовательна в части размера наказаний. В 1946 году большая часть осужденных за сотрудничество с врагом получала 10 лет ИТЛ, а вот в 1949 году примерно за те же прегрешения бывало, что и 25 лет ИТЛ. (Как вариант, 10 превращались в 25, если дело рассматривали "по вновь открывшимся обстоятельствам".)

Но вернемся к амнистии. К сентябрю 1955-го осужденные сразу после войны на 10 лет ИТЛ свой срок отсидели уже практически полностью, так что в этой части амнистия носила скорее знаковый характер. Куда важнее, по крайней мере, для эмигрантов был седьмой пункт указа.

Освободить от ответственности советских граждан, находящихся за границей, которые в период Великой Отечественной войны 1941 – 1945 г.г. сдались в плен врагу или служили в немецкой армии, полиции и специальных немецких формированиях.

Освободить от ответственности и тех ныне находящихся за границей советских граждан, которые занимали во время войны руководящие должности в созданных оккупантами органах полиции, жандармерии и пропаганды, в том числе и вовлеченных в антисоветские организации в послевоенный период, если они искупили свою вину последующей патриотической деятельностью в пользу Родины или явились с повинной.

Нельзя сказать, что после амнистии в Советский Союз хлынул поток бывших коллаборантов, но количество их, несомненно, увеличилось, хотя, конечно, в большинстве своем это были рядовые бойцы восточных батальонов, легионеры, пропагандисты, сотрудники оккупационной администрации. Из сравнительно крупных фигур можно назвать разве что майора Хачика Хачатряна, во время войны попавшего в плен и командовавшего казачьим полком в составе вермахта. Майор Хачатрян, к слову, тоже стал постоянным гостем на газетных страницах.

Но в указе присутствовал еще и пункт четыре, который гласил: "Не применять амнистии к карателям, осужденным за убийства и истязания советских граждан". Некоторые опрометчиво возвратившиеся впоследствии из-за этого пункта не попали под защиту указа, в частности, можно назвать вернувшегося в 1957 году из Австралии Александра Строганова, в 1970 году арестованного по делу ГФП 520: он был приговорен к 15 годам лишения свободы и умер в заключении.

Отметим, что газетой и радиопередачами агитация не заканчивалась. По адресам эмигрантов, сочтенных "целевыми персонами", рассылались специальные агитационные письма. Приходили такие письма от лица Василакия и от лица Залесского, о которых мы говорили.

Здесь, в Мюнхене, в полицейском архиве мне встретилось письмо, написанное от лица Леонида Вербицкого – это уже так называемый "новейший", то есть перебежавший на Запад после войны эмигрант, вступивший в Центральное Объединение Послевоенных Эмигрантов (ЦОПЭ), которое тогда возглавлял небезызвестный Григорий Климов, а затем перебежавший обратно. Он писал бывшим товарищам:

"Многие из вас спят на скамейках и бульварах мюнхенского парка Енглише гартен. Вспомните, как я выдавал вам по 50 пфеннигов, чтобы вы могли купить пару булочек или проехать трамваем. Скажу по правде, такой наймит американской разведки как Кронзас пропивал вместе с Климовым в ночных кабаках те средства, которые получал под маркой помощи вам. Я не раз составлял фиктивные денежные счета для отчета перед американской разведкой, ибо я сам был таким, как вы, и боялся потерять то маленькое пособие, которое имел."

Отметим, что в одном из фельетонов в газете "За возвращение на Родину" действительно упоминалась некая картотека ЦОПЭ, согласно которой отдельным нуждающимся выдавалось по 50 пфеннигов (а другим – куда более крупные суммы). Возможно, в Советский Союз свою картотеку привез не только товарищ Залесский, но и товарищ Вербицкий.

Интересно, что одним из объектов пропагандистской разработки был избран Леонид Пылаев, бывший сотрудник русскоязычной поднемецкой пропаганды, после создания Радио Освобождение постоянно выступавший на нем с сатирическими антисоветскими фельетонами и крайне популярный в эмигрантской среде.

Тем не менее было сочтено, что Пылаев недоволен условиями своей немецкой жизни (хотя как раз в этот период он начал сниматься в немецких фильмах и получать неплохие гонорары).

В июле 1956 года к Пылаеву обратился лично генерал Михайлов:

Уважаемый соотечественник!

Не обижайтесь, что я обращаюсь к Вам без имени и отчества. К сожалению, мне остается неизвестным, как Вас по-настоящему зовут: то ли Вы Леонид, то ли Иван Иванович. Ведь у Вас много имен, а тем более фамилий: Пылаев, Павловский, Октябрев и т.д.

Ваши знакомые по Мюнхену, теперь уже возвратившиеся на Родину... много говорили о Вас как о хорошем, талантливом человеке, который гибнет, с каждым днем все глубже погружаясь в грязное болото эмигрантской жизни. Они просили помочь Вам вырваться из этого болота. Поэтому я и решил написать Вам это письмо, чтобы откровенно как русский русскому изложить Вам свои мысли.

По словам тех же товарищей Вас гнетет тоска по Родине, Вам опостылело эмигрантское существование, Вам хочется вернуться домой. Ведь Вы неоднократно признавались им в откровенных беседах, что ненавидите своих нынешних шефов, презираете себя самого и свою работу, ими оплачиваемую.

Вы говорили, что готовы все бросить и уехать, но не знаете, как это сделать. А главное, что Вас останавливает страх за допущенные в прошлом ошибки, страх перед ответственностью за годы работы на ненавистной радиостанции. И вот Вы продолжаете эту постылую жизнь, пляшете под дудку своих шефов и заливаете вермутом или шнапсом горечь тоски по Родине…

Вы конечно опасаетесь, что как только Вы попадете в Берлин или переступите границу СССР, Вас тотчас же арестуют. Вы боитесь, что Вам не будет дано возможности свободно жить и трудиться. Но ведь все эти страхи напрасны, они внушены Вам той ложью и клеветой, которую усиленно распространяют Ваши малоуважаемые шефы.

Генерала поддержала вернувшаяся из Мюнхена в Киев Галина Олейник, в прошлом диктор на Радио Освобождение.

Пусть моя весточка Вас обрадует, пишу Вам, Леня, с Родины. Конечно, Вы знаете о том, что я работаю по своей любимой специальности, наверное, Вы слушали меня. Устроилась я с дочуркой хорошо, как и полагается человеку. С чувством горечи вспоминаю свою неприглядную жизньишку в Мюнхене, а о Вас и моих друзьях храню самые теплые воспоминания, мы ведь были настоящими друзьями.

Как поживаете Вы, Леня?... что с Вашим "Шавролетом", наверное, умудрились еще раз разбить? Леня, соберитесь с мыслями, подумайте о будущем сына, мой Вам совет, бросайте безперспективный Мюнхен, возвращайтесь домой. Такому талантливому человеку найдется и работа, и заслуженный почет.

Можно видеть, что подобные письма составлялись по известному шаблону: вступление, констатация неудовлетворенности адресата нынешними условиями жизни, рекомендация возвратиться, гарантии светлого будущего в Советском Союзе, обязательное указание на напрасность страхов.

Но были и вовсе не безобидные пропагандистские мероприятия, о которых мы тоже можем узнать из архивов мюнхенской полиции. Так, в частности уже знакомая нам Валентина Крылова, возглавившая русскую библиотеку после бегства Залесского, сообщала в полицию:

В почтовом отделении Мюнхен 62 я абонирую ящик под номером 12, и, кажется, во вторник, 17.4.56, на этот адрес неизвестным лицом было доставлено письмо... В начале письма мне ставится в вину, что на своей нынешней должности в библиотеке я выступаю против русского народа. Указывая на библиографический бюллетень, который мы издаем раз в два месяца, говорится, что с помощью него распространяются ложь и ненависть к русскому народу. Также мне пытаются дать понять, что изданием этого бюллетеня я способствую лишь продвижению по службе моего шефа, мистера Пэтча. Далее сообщается, что моей деятельности против русского народа хотят положить конец. И кроме того поясняется, что это письмо я должна счесть предупреждением. Письмо подписано группой 'СОКОЛ'. В качестве даты указан март 1956 г.

В четверг, 19.4.56, около 12.10 в моем кабинете, Лессингштр. 4, раздался телефонный звонок. Звонила неизвестная мне персона мужского пола. После того, как я взяла трубку и сказала 'Русская библиотека', звонящий спросил, Валентина ли Николаевна с ним говорит. Когда я подтвердила это, звонящий сказал следующее: 'Мы приняли решение Вас ликвидировать!', после чего немедленно положил трубку, так что я была не в состоянии задать ответный вопрос.

Через несколько месяцев было доставлено следующее письмо от все той же виртуальной группы "Сокол":

Г-жа Крылова!
Вы все продолжаете свою враждебную деятельность против Родины?
Прекратите, пока не поздно. Сделайте Библиотеку только культурным центром, но не рассадником клеветы на Россию.
Предупреждаем по добру.
Учтите, что Вам не поможет ни Пейч, ни ему подобная сволочь.
За вашими действиями мы следим, и все скитальцы знают о ваших действиях, направленных во вред нашему Отечеству.

Валентина Крылова в итоге не пострадала и проработала в Толстовской библиотеке до выхода на пенсию в 1974 году, но на фоне других активных мероприятий советской разведки в Мюнхене (увенчавшихся убийством в 1959 году Степана Бандеры) ее опасения, конечно, были вполне обоснованны.

Ну и напоследок, конечно, надо попробовать ответить на вопрос, насколько эффективна была деятельность комитета.

Сам генерал Михайлов оценивал ее в марте 1956 года не очень высоко – в одном из интервью, он, оценивая общее количество перемещенных лиц в Германии шестизначным числом, указал:

Что же касается советских граждан, вернувшихся в СССР через Берлин, то количество их превышает 500 человек.

Понятно, что это данные только за год работы комитета, но некоторое представление они дают.

Другой статистический срез дает эмиграция из Аргентины: там в 1956 году и далее даже нанимались целые пароходы для перевозки репатриантов, всего с 1955 по 1960 год в СССР выехало около 4000 человек.

Аргентина, как и Германия, была в числе стран, в которых репатриация шла особенно активно, так что эти данные дают некоторое представление об эффективности работы комитета.

Как уже говорилось, если не брать в расчет репатриантов, "отличившихся" в кавычках в антипартизанских и иных карательных операциях и впоследствии за это арестованных, в целом в этот раз Советский Союз выполнил обещание перед репатриантами относительно амнистии (тем, кто вернулся в 20-е и в начале 30-х и попал под сталинский террор, повезло куда меньше). Но это, разумеется, не значит, что переезд и обустройство на новом месте всегда шли так гладко, как об этом рассказывала газета "За возвращение на Родину". Евгений Жирнов опубликовал в 2006 году в "Коммерсанте-Власть" статью, в которой цитировал многочисленные жалобы репатриантов, поступившие в общий отдел ЦК КПСС.

В г. Ростове-на-Дону из 111 семей, прибывших в 1955-56 годах, только 9 получили ведомственную площадь или площадь в домах местных Советов. Все остальные живут у родственников и на частных квартирах, а 6 семей – в гостинице. Гражданин Уваров, прибывший в СССР в 1955 году из Болгарии с семьей в 5 человек, живет в сарае (бывшем свинарнике) без отопления с земляным полом, уплачивая за проживание в нем хозяину по 150 рублей в месяц.

Семья гражданина Сенека, приехавшая в июле текущего года в г. Ростов из Франции, живет у матери жены, где занимает одну кровать в общей комнате. На кровати спят жена с сыном, а сам он вынужден спать на полу. В ближайшее время они ждут второго ребенка. В связи с отсутствием жилья ими возбуждено ходатайство о выдаче визы на обратный выезд во Францию.

И такие случаи были, конечно, не единичными и показывают, что на самом деле скрывалось за парадным газетным фасадом.

Тем не менее саму амнистию и инициативу Михайловского комитета можно в контексте хрущевской оттепели расценивать как шаг гуманистический, позволивший тем эмигрантам, кто не сумел найти себя на Западе, или тем, кто боялся вернуться, опасаясь преследования за коллаборационизм, начать в Советском Союзе новую жизнь, а ведь слова "Советский Союз" и "гуманизм" нам удается соединить в одном предложении не так часто, куда реже, чем это случалось в речах советских генсеков.