Игорь Петров: В конце августа 1938 года в посольство Германии в Париже поступило два анонимных письма. Первое было написано на немецком и гласило:
"Досье" на Виктора Гуговича Луи только что прибыло сюда из русского торгпредства в Берлине. Вскоре он и сам приедет сюда из-за крупного контракта с фирмой Клягин (Париж – Льеж) на поставку оружия в Барселону и встретится в Сен-Тропе с директором Клягиным, владеющим там отелем "43-я широта". Предыдущая сделка была заключена в Париже в отеле "Наполеон" (тоже принадлежащем Клягину), и товар якобы должен был направляться в Багдад согласно сертификатам, которые добыл в Берлине господин Фриденштерн. В январе партия была отправлена морем из Марселя по контракту, заключенному в ноябре в Париже. Луи и раньше работал на наш отдел в берлинском торгпредстве (для легализации получил должность в шведской сепараторной фирме – с помощью обращения стокгольмского торгпредства к директору фирмы Хиршу – еврею). Хотите узнать о Луи больше – спросите мадам Колесникову или господина Вермана в Берлине – оба наши бывшие коллеги по торгпредству.
Письмо сообщало, что господин Виктор Луи является советским шпионом
Второе, чуть более обширное письмо на ломаном французском сообщало, что проживающий в Берлине по адресу Байришер Плац, 2 господин Виктор Луи является советским шпионом.
Его жена в России служила в ЧК, а затем секретарем русского торгпредства в Берлине. Она утверждает, что она русская и ее зовут Мария Михайловна, но на самом деле документы об арийском происхождении подделаны, а зовут ее Мириам Моисеевна Корецкая, родом из Екатеринослава в Крыму (так в тексте). Пансион "Байришер Плац" в Берлине на самом деле финансировался Советами как место встречи шпионов и международных купцов.
Далее назывались имена сообщников Луи – Карумидзе, Фридланд, Кан, Якоби, Винтер, Роман Бундшух, Залманов.
В частности, Винтер – польский еврей, натурализованный в Дании, ведает офисом Луи в Копенгагене, но этот офис фиктивный, так как Луи большую часть времени проводит в Берлине, где живет и его сын.
В заключение сообщалось, что письмо написано сотрудником советского торгпредства в Париже, который и в дальнейшем не прочь делиться информацией.
Безусловно, имя Виктора Луи знакомо большинству слушателей этой передачи. Советский журналист, живший в Москве, работавший на западные газеты и одновременно на КГБ, выполняя как дипломатические, так и пропагандистские задания Лубянки. О его жизни с конца 50-х гг. написано довольно много, о том, что было до того, известно, наоборот, сравнительно мало. Несколько лет назад я перевел и опубликовал на "Кольте" главу из воспоминаний немецкого дипломата Эриха Франца Зоммера, который сидел вместе с Луи в лагере, а потом, после возвращения в Германию, некоторое время вел с ним переписку. Но и для Зоммера были загадкой причины возвышения Луи, за несколько лет проделавшего путь от бесправного зэка до короля московской богемы. Также общеизвестно, что на самом деле звали Луи Виталий, но он с детства привык к имени Виктор и так подписывал свои статьи.
Чтобы отличать друг от друга разных Викторов Луи, о которых сегодня пойдет речь, нам придется пользоваться отчествами. Луи, о котором мы сейчас говорили, соответственно, Виктор или, если угодно, Виталий Евгеньевич. Совершим небольшой генеалогический экскурс в историю его рода.
11 мая 1884 года в семье прусского подданного Гуго Луи реформатского исповедания и его законной жены Елизаветы православного исповедания родился сын Виктор. Это Виктор Гугович Луи, герой сегодняшнего рассказа. У Виктора Гуговича Луи было две сестры и брат Евгений, то есть Виктор Евгеньевич Луи – это племянник Виктора Гуговича.
Наконец, 26 января 1913 года у Виктора Гуговича Луи и его супруги Антонины Робертовны, оба православного исповедания, родился сын, которого – чтобы окончательно запутать несчастных будущих историков – тоже назвали Виктор, Виктор Викторович Луи.
Итак, Виктор Гугович Луи родился в 1884 году, Виктор Викторович в 1913 году, а Виктор или Виталий Евгеньевич (не имеющий прямого отношения к нашему сегодняшнему повествованию) – в 1928 году.
Виктор Луи – первый, т. е. Виктор Гугович, выучился на юриста и служил в Москве сначала помощником присяжного поверенного, а затем присяжным поверенным. В государственном архиве РФ отложилось дело агентурного отдела охранки о связях помощника присяжного поверенного В.Г. Луи с членами Калужской организации РСДРП. Это интересная информация, она нам впоследствии пригодится.
Судя по всему, гонения на немцев после начала войны не задели Луи (подданство у его отца Гуго было прусское, а вот фамилия, к счастью, французская. Сам Гуго Луи умер вскоре после начала войны, в 1915 году). Впоследствии, уже в Германии, Виктор Гугович отмечал, что, работая адвокатом, он во время войны защищал многих немецких подданных и нескольких немцев даже помог освободить из ссылки. К слову, Евгений Луи, отец Виктора Евгеньевича, по профессии инженер-технолог, во время войны служил делопроизводителем в Красном Кресте и был награжден орденом Святого Станислава третьей степени.
Адресная книга Москвы за 1916 год фиксирует присяжного поверенного Виктора Гуговича Луи по адресу Гранатный переулок, д. 1, прием с 4 до 6 часов вечера. Эпоха революции и Гражданской войны в его биографии зияет лакуной, по крайней мере, пока. Адресная книга Москвы за 1925 год переносит Виктора Гуговича на Тверской бульвар, д. 11, в качестве места службы указывая Егоррам – это Егорьевско-Раменский государственный хлопчатобумажный трест, крупное объединение, в котором трудилось более 10 тысяч человек. В 1927 году Виктор Гугович вроде бы живет все по тому же адресу, работая теперь, правда, в Богородско-Щелковском тресте, но это уже фантом, на самом деле Виктор Гугович в январе 1926 года покидает Москву и перебирается в Берлин. Еще раньше, в 1923 году, в Берлин уехали мать Луи Елизавета и племянник его жены Роман Бундшух.
После переезда в Берлин Виктор Гугович обретает несколько необычную для эмигрантов – советских подданных свободу передвижения и на год уезжает работать в Стокгольм. Затем снова возвращается в Берлин и 19 апреля 1928 года подает заявление о приеме в немецкое гражданство.
Получить немецкое гражданство эмигрантам из России было очень непросто. Одним из условий ставилось 20 лет проживания в стране, что в 20–30-х гг., естественно, было невыполнимо. Но у Виктора Гуговича было преимущество по сравнению с другими эмигрантами: его отец Гуго был прусским подданным. Поэтому речь шла не о предоставлении, а о возобновлении гражданства, с чем немецкая бюрократическая система справилась в фантастически короткие сроки: уже в августе 1928 года Виктор Гугович стал немецким гражданином.
Пакет документов о приеме в гражданство – первая доступная нам документальная фиксация биографии Виктора Гуговича Луи, поэтому присмотримся к ней поподробнее. Во-первых, оказывается, что у него уже другая жена, не Антонина Робертовна, урожденная Бундшух, а Мария Михайловна, урожденная Корецкая. Забегая вперед, укажем, впрочем, что и Антонина, и сын от первого брака Виктор Викторович тоже переехали в Германию.
Он почувствовал, что в его жилах течет немецкая кровь, и хочет закрепить это чувство документально
Во-вторых, интересна аргументация, используемая Виктором Гуговичем в заявлении на получение гражданства. Он пишет, что русское гражданство он принял (впрочем, не отказываясь от немецкого) лишь потому, что очень хотел стать адвокатом, что и осуществил. В этой роли он оказывал всяческую поддержку как немецким фирмам и их филиалам в России до революции, так и немецким концессиям в СССР после революции. Вследствие последнего пострадал, на своей шкуре испытал все тяготы советской жизни и даже провел некоторое время в тюрьме ГПУ. После того же как он прожил три года в Германии, он почувствовал, что в его жилах течет немецкая кровь, и хочет закрепить это чувство документально.
И наконец, в-третьих, к заявлению приложена справка с места работы. Это шведский концерн "Диаболо сепаратор", торгующий оборудованием для молочной промышленности. Виктор Гугович служит юристом в его немецкой дочерней фирме и получает за это 550 рейхсмарок в месяц. На эти деньги в тогдашнем Берлине можно было прожить, но нельзя разбогатеть.
И тем не менее семейство Луи уже через два года приобретает в Берлине пансион по адресу Байришер Плац, 2. В этом районе охотно селились русские эмигранты, известный немецкий историк Карл Шлёгель включает этот пансион в географию межвоенного русского Берлина. Неподалеку жил Набоков, Байришер Плац пару раз упоминается в его книгах. Процитируем и Марка Шагала: "В квартирах вокруг Байрише Плац было больше самоваров, теософических и толстовствующих графинь, чем в Москве". Эта цитата относится к началу 20-х – к началу 30-х количество толстовствующих графинь, конечно, сократилось, а концу 30-х сократилось драматически, зато по соседству, на Байришер Плац, 3, въехало управление по делам украинской эмиграции.
В эпоху интернета, конечно, нет никаких проблем узнать, какие отзывы оставляют посетители о тех или иных гостиницах, в 30-е годы с этим было несколько сложнее, но один отзыв мне удалось найти. Оказывается, в пансионе на Байришер Плац как раз в то время, когда им владела чета Луи, останавливался Владимир Иванович Немирович-Данченко, проезжавший через Берлин практически ежегодно до 1938 года, а однажды даже задержавшийся там на полгода. И вот в одном из писем Немирович-Данченко пишет: "Пансион великолепный. Хозяева ухаживают за мной чудесно. Живем как дома. Кормимся прекрасно. И так дешево в Берлине я никогда не жил", т. е. пансион однозначно получает пять звезд от знаменитого театрального режиссера.
Но наступает 1933 год, к власти приходят нацисты. Годом позже имя Виктора Луи все еще фигурирует в разделе "Русские адвокаты" Берлинской адресной книги, но, как и в случае с Москвой, это уже фантом, так как Виктор Гугович уже в начале марта 1934-го перебрался в Копенгаген. Начиная с 1935 года он ежегодно проводит по несколько недель в санатории Скодсборг под Копенгагеном, чтобы "поддерживать себя в форме", а в остальное время колесит по всей Европе, чаще всего посещая Англию и Францию.
Тут мы, наконец, добираемся до 1938 года и анонимных писем, прочитанных в начале передачи. Они попали на стол не к кому иному, как к заместителю Гейдриха Вернеру Бесту. Бест пообещал проверить информацию и заметил, что у ряда упомянутых в письмах лиц репутация оставляет желать лучшего.
Через год после получения анонимок начинается Вторая мировая война, и она застает Виктора Луи в Норвегии, а его супругу Марию в Париже. Луи из Норвегии, на тот момент еще независимой, с трудностями, но добирается в Данию, на тот момент тоже еще независимую, а вот Мария застревает в Париже. Как супруга немецкого гражданина она имеет немецкое гражданство, а Франция внезапно оказывается в состоянии войны с Германией. Любопытно, что в адресной книге Берлина 1938 года пансионом на Байришер Плац все еще владеет Мария, а в 1939 году происходит смена по ходу матча: теперь владелицей записана первая супруга Луи – Антонина, ставшая в Германии Антонией.
У Виктора Гуговича и Марии возникает план воссоединения
Почта из Копенгагена в Париж все еще ходит, и у Виктора Гуговича и Марии возникает план воссоединения. В декабре 1939 года Мария получает в парижском Офисе по делам русских беженцев справку, что является русской по происхождению, а немкой лишь по замужеству. Справка дана для американского посольства. По плану Мария должна была выехать из Франции по американской визе, но затем направиться в Данию.
Однако визу ей не дают, и в феврале 1940 года Мария обращается к проживающему в Париже известному русскому меньшевику Рафаилу Абрамовичу, обладающему хорошими связями среди европейских социал-демократов, в том числе во Франции. За рекомендацией Виктор Гугович направляется в Копенгагене не к кому-нибудь, а к министру обороны Дании Альсингу Андерсену, лично знакомому с Абрамовичем.
Андерсен пишет Абрамовичу, что вот, к нему пришел такой проситель, кстати, соратник Абрамовича (ага, вспомним дело 1910 года в ГАРФе о связях Виктора Луи с РСДРП!), мол, нельзя ли ему помочь и добиться выезда его супруги из Франции – разрешение на въезд в Данию у нее уже есть.
В архиве Абрамовича сохранилось два ответа Андерсену. В первом, от 15 февраля 1940 года, Абрамович пишет, что рад получить весточку от старого товарища, но должен сказать, что Луи был членом их партии аж 25 лет назад, а с тех пор не проявлял никакой политической активности, не встречался со старыми друзьями, а посвятил себя коммерческой деятельности. До письма Андерсена Абрамович даже не помнил о существовании Луи. Хотя он не знает ни самого Луи, ни его жену, но раз Андерсен за него ручается, то Абрамович попробует поговорить с французскими властями.
Эта версия письма отправлена не была. Через три дня Абрамович пишет другое письмо Андерсену, в котором сообщает, что у него нет никакой возможности помочь мадам Луи. Правила очень строги, и единственный для нее способ покинуть Францию – получить американскую визу.
По соседству с этими двумя вариантами в архиве хранится письмо самой Марии Луи.
"Многоуважаемый Рафаил Абрамович,
Вы не можете себе представить, в какое отчаяние привел меня сегодняшний Ваш отказ меня принять.
Я могу это понять только как полную невозможность для Вас мне чем бы то ни было помочь. Повидимому обстоятельства за эти три недели как-то изменились. Рекомендация Андерсена была направлена Вам по Вашей же личной инициативе и Ваш отказ мне помочь может вызвать у него неблагоприятное для меня впечатление…
Моя поездка действительно для меня вопрос жизни. Я потеряла свою семью в России и все, что я в жизни имею, – это мой муж и больной сын, который сейчас находится в лечебнице в Копенгагене.
Что же мне сейчас делать? Я взываю к Вашему доброму сердцу и душевности, которую Вы так неожиданно для меня проявили при нашей первой встрече. Не лишайте меня возможности использовать ту поддержку, которую оказывает мне Андерсен. Я никогда не позволила бы себе так настойчиво беспокоить Вас, но моя судьба в Ваших руках и только в Ваших".
Мольбы Марии Луи остались без ответа
Мольбы Марии Луи остались без ответа. Потерпев неудачу с Абрамовичем, Мария Луи обратилась к Николаю Васильевичу Тесленко, известному адвокату, до революции депутату Госдумы, а в эмиграции председателю Объединения русских адвокатов во Франции. Тесленко на своей визитной карточке удостоверил, что знает бывшего присяжного поверенного Московской судебной палаты Виктора Луи, принявшего немецкое гражданство, а с 1933 года живущего в Дании, а также супругу его Марию Михайловну, урожденную Корецкую. С этой рекомендацией Мария собиралась обратиться во французское министерство иностранных дел, но этому помешала война. Сначала в апреле Германия оккупировала Данию, что похоронило идею с выездом из Франции в Данию, а затем дошел черед и до самой Франции.
В конце мая 1940-го в немецких газетах внезапно всплывает имя, известное нам из анонимных писем. Инженер Пауль Винтер, датский подданный, рожденный в Варшаве, рассказывает о том, как он был 10 мая (напомню, в этот день началось немецкое вторжение в страны Бенилюкса, операция Гельб) арестован неизвестными в Амстердаме и вместе с другими интернироваными доставлен в Лилль. В числе задержанных был Леон Дегрелль, глава бельгийских рексистов, со слов Винтера, его вскоре увели вооруженные люди, а потом они услышали выстрелы. Немецкие газеты вышли с заголовками "Леон Дегрелль расстрелян" – сразу уточню, что это была утка, на самом деле он остался жив, впоследствии успел повоевать против Советского Союза, а после войны бежал в Испанию, где благополучно дожил до 1994 года, несмотря на неоднократные требования бельгийских властей о его выдаче.
Что касается Винтера, то ему вскоре удалось бежать, перейти линию фронта, после чего его его взяло в оборот министерство пропаганды, привезло в Берлин, где он и сделал заявление о чудовищных издевательствах французов над интернированными.
Судя по всему, Виктора Гуговича в Германию совершенно не тянуло
Но вернемся к супругам Луи: после оккупации Франции судьба вроде бы благоприятствовала их воссоединению, ведь надо было всего лишь перебраться из одной оккупированной страны в другую. Но и это оказалось не так просто. Как немецкая гражданка Мария Луи обратилась прямо в полицию безопасности и получила разрешение на транзит через Германию. Выезд из Франции тоже был разрешен, но взъерепенилось датское министерство юстиции, отказавшее ей в праве на въезд. Бюрократические мельницы мололи полгода и приянли соломоново решение: "Немецкой подданной Марии Луи рекомендуется вернуться в Германию, где и встретиться со своим мужем". Однако, судя по всему, Виктора Гуговича в Германию совершенно не тянуло.
Одновременно прошение о въезде в Данию подала и Антония Луи. Дело в том, что Виктор Викторович Луи, сын Виктора Гуговича, страдал болезнью легких и лечился в том же санатории Скодсборг. Мать хотела его навестить, но, чтобы получить разрешение, ей пришлось написать прошение на имя самого фюрера.
Так как все усилия Марии оказались тщетны, в бюрократическую волокиту ввязывается сам Виктор Гугович. В сентябре 1941-го он подает прошение в немецкий МИД, в котором пишет: "Во время одной из многочисленных поездок, которые я предпринимал в интересах немецкого экспорта, я оказался разлучен со своей женой, и эта разлука затянулась уже на два года". Далее он вкратце излагает свою трудовую биографию с 1933 года. Оказывается, с фирмой "Диаболо Сепаратор" он расстался как раз под новый, 1933 год. После чего решил посвятить себя вопросам экспорта немецких товаров и на этом поприще добился больших успехов, несмотря на бойкот немецких товаров, начавшийся после прихода нацистов к власти. Впрочем, и импорт был ему не чужд, только леса он ввез в Германию из Польши на один миллион рейхсмарок – и на ту же сумму металлов из Китая. Также он собирался поставлять в Германию американские консервы, для чего стал эксклюзивным представителем заокеанской фирмы Sokol Brand Products.
Кроме того, он был представителем английской компании Брунсвига, производившей счетные машины, и именно с целью открыть филиал этой компании в Париже он приехал во Францию с женой в апреле 1939-го, где приобрел скромную квартирку на Rue Pétrarque в 16-м арондисмане (этот же адрес стоит на письме Марии Луи к Рафаилу Абрамовичу). Но нужды немецкого экспорта-импорта снова позвали его в дорогу – так он транзитом через Берлин оказался в начале войны в Норвегии.
Отметим, что парижская квартира была не единственным вложением Виктора Гуговича во французскую недвижимость. На одном из писем, приложенных к прошению, указан другой адрес: Марли ле Руа – это пригород Парижа, Chateau des Ombrages, то есть тенистая усадьба.
Интересно, что и эта локация – как и берлинский пансион – непосредственно связана с русской эмиграцией. В середине 30-х здесь был санаторий, в который охотно ездили русские эмигранты, в парижских газетах можно найти соответствующую рекламу, несколько раз шато встречается в переписке Тэффи с Буниными, например в письме 1934 года: "Живем мы сейчас в Марли ле Руа. Здесь очень хорошо – лес густой, старый, трава, цветы", дальнейший пассаж про флору и фауну предоставляю слушателям отыскать самостоятельно. И потом еще раз Тэффи пишет о шато в 1944 году, когда речь идет о возможной эвакуации Буниных из Грасса.
В своем прошении в МИД Виктор Гугович подчеркивает, что страдает болезнью сердца, которую получил в застенках ГПУ и что его супруга после тоже пострадала после начала войны и провела некоторое время в лагере для интернированных в южной Франции. Виктор Гугович обещает, что после воссоединения с женой с его больного сердца упадет камень и после дополнительного курса лечения он посвятит себя работе на Востоке (т. е. на оккупированных территориях СССР), что является его долгом как немца, знающего русский язык и русский уклад.
Со стороны определенных русских эмигрантских кругов предпринимались попытки опорочить мое имя путем бессмысленных обвинений
За этим следует несколько загадочный абзац, который заслуживает полного цитирования:
"Мне хорошо известно, что со стороны определенных русских эмигрантских кругов предпринимались попытки опорочить мое имя путем бессмысленных обвинений. После того как эти господа собирали свои "сведения", мне обычно через посредников делалось предложение "закрыть вопрос". Эти предложения я всегда оставлял без внимания, так как убежден, что подобные бессмысленные сведения ни в коем случае не могут запятнать репутацию приличного немца. Разумеется, этим кругам неизвестны мои действительные занятия и cделки, посему они дают волю фантазии. Все мои коммерческие операции известны соответствующим немецким ведомствам, моя совесть чиста, и, хотя я упоминаю об этой истории, не могу поверить, что она может как-то повлиять на ход дела".
Прошение имело эффект, но не тот, на который рассчитывал Виктор Гугович: соответствующие немецкие ведомства заинтересовались происхождением его капиталов и вопросом, почему же он не возвращается в Германию. В конце 1941 года он был вызван в немецкое консульство в Копенгагене и дал ответы на все вопросы. Как успешный посредник он получал процент от сделок и сумел скопить некоторую сумму. Кроме того, он работает на местную киностудию, которой продает идеи для сценариев, а также сотрудничает с инженером Паулем Винтером. Все это дает ему месячный доход в 600 крон, а в санатории он живет на полном пансионе за 9 крон в день, и врачи следят за его больным сердцем и за больными легкими его сына. Если ему удалось бы найти доходную работу в Германии, то, в принципе, он не имеет ничего против возвращения туда.
В феврале 1942-го к бюрократической переписке подключилась полиция безопасности, вспомнившая об анонимных письмах, но уточнившая, что в ходе тогдашнего расследования выдвинутые против Луи обвинения не подтвердились, связей Луи с советскими кругами установить не удалось.
Продолжение этой истории обнаружилось в мемуарах Рагнара Каспарссона, шведского журналиста, редактора газеты Social-Demokraten и профсоюзного деятеля. Однажды ночью Каспарссона разбудил телефонный звонок. Звонивший говорил по немецки и просил о помощи. Он только что прибыл на рыбацкой лодке из Дании в Мальме, и у него есть рекомендация от Ханса-Кристиана Хансена (это датский социал-демократ и профсоюзный деятель, после войны он станет премьер-министром Дании).
Каспарссон посоветовал незнакомцу обратиться в полицию, что привело того в ужас, и он даже бросил трубку. Но потом все недоразумения улеглись, и Каспарссон познакомился с беглецом.
Тот рассказал ему, что родился в России, его зовут Виктор Луи, он доктор права и при царе был адвокатом. Он тоже социал-демократ, соратник Каспарссона по партии. Подобно многим другим, он был выслан из России в середине 1920-х годов и поселился в Берлине. Через некоторое время он вместе с женой и сыном переехал во Францию. У него было больное сердце, и поэтому он остался со своим 25-летним сыном в Скодсборге, когда немцы вторглись через датскую границу. Он был евреем, и его прикрывали его датские друзья. Но, когда в Дании началась кампания против евреев, Х.-К. Хансен счел необходимым отправить Луи в Швецию. Доктор Луи был прозорливым человеком и хранил свои сбережения в банках разных стран, в том числе, в шведских. Благодаря чему он спокойно дожил до конца войны в доме Матвея Шишкина (это российский общественный деятель, живший с 20-х в Швеции) под Стокгольмом.
А что же Мария Луи? Она до конца войны оставалась в Париже. После его освобождения восстановленный комитет по делам российских беженцев снова выдал ей справку, подтверждающую личность: в качестве адреса указано уже знакомое нам Chateau des Ombrages.
Когда Каспарссон после войны попал в Париж на профсоюзную конференцию, госпожа Луи пришла к нему в гостиницу, сердечно благодарила за все, что он сделал для Виктора Гуговича во время войны, и пригласила в гости, где Каспарссон познакомился со множеством интересных людей, в том числе с дочерью похищенного Советами главы РОВСа генерала Миллера. К этому времени до Парижа добрался и сам Виктор Гугович, который тоже стремился "погасить свой долг" перед шведским другом и звал его в свой замок под Парижем, то есть санаторий Chateau des Ombrages, видимо, уже с конца 30-х находился во владении семейства Луи.
Последний раз Каспарссон встретился с Луи в Париже осенью 1948-го. У Виктора Гуговича возникли какие-то проблемы с выводом денежных средств из Швейцарии. Каспарссон взялся помочь, так как был знаком с шведским министром финансов. Но помощь запоздала – Виктор Гугович вскоре умер от рака легких.
О дальнейшей судьбе Марии Луи Каспарссон ничего не пишет. С его слов, Виктор Луи-младший, т. е. Виктор Викторович, был арестован в Дании немецкими властями после побега отца в Швецию, увезен в Германию и работал там по специальности инженером-химиком. После войны он тоже оказался в Париже, в частности, мы находим его имя в списках Великой Ложи Франции, но затем переехал в Кельн, где устроился работать в химическую фирму и в конце концов дорос до поста ее директора. Умер, предположительно, в 1981 году в Бремене.
Практика покупки небольших гостиниц отставными агентами широко использовалась
Ну и наконец, вернемся к анонимным письмам, с которых начался рассказ о Викторе Гуговиче Луи. Так был он действительно советским агентом или это обычные эмигрантские наветы? Не в силах дать определенный ответ – давайте согласимся, что в биографии Виктора Гуговича хватает загадок. Его отец Гуго был московским домовладельцем, но не был миллионером, сам Виктор Гугович в эмиграции получал скромную зарплату юрисконсульта. Тем не менее у него хватает средств на приобретение пансиона в Берлине. В своей книге про советскую разведку Виктор Суворов упоминает, что практика покупки небольших гостиниц отставными агентами широко использовалась в первой половине 20 века. Логика понятна: это и укрытие на крайний случай и пункт передачи информации, ну а агент вполне может и не быть отставным. Последующая покупка Chateau des Ombrages под Парижем вполне укладывается в эту же схему.
Далее: через год после прихода нацистов к власти Виктор Гугович, несмотря на то что у него имеется немецкое гражданство, адвокатская практика и у властей нет к нему претензий, чувствует потребность срочно покинуть Германию. Кстати, ровно в том же направлении Берлин – Копенгаген в 1934 году проследовало Западноевропейское бюро Коминтерна. Дальше – больше: лечась в санатории и посредничая в экспортно-импортных сделках, Виктор Гугович неожиданно становится крайне состоятельным человеком, чьи обильные банковские счета рассеяны по разным европейским странам. Те сделки, которые он называет сам, – ввоз в Германию леса из Польши и металлов из Китая вряд ли предполагают такую маржу.
При этом в Германию его по-прежнему не тянет, но до начала Второй мировой он там бывает хотя бы проездом, а после начала уже не бывает вовсе, хотя после оккупации Франции это самый реальный способ воссоединения с женой. Но если представить, что он советский агент и читает в газетах о находках в советском посольстве в оккупированном Париже, а потом об аресте Третьякова, участвовавшего в организации похищения генерала Миллера в 1937-м, то его осторожность можно запросто понять.
Ну и дальше самое удивительное: датским подпольщикам он представляется социал-демократом и евреем, не имея уже более 20 лет никакого отношения к социал-демократам и на протяжении всей жизни никакого отношения к евреям, и делает это лишь для того, чтобы срочно покинуть Данию, хотя и формально независимую, но полностью контролируемую оккупантами. Либо он счел, что его прошение в немецкий МИД привлекло чересчур сильное внимание к его персоне, а удовлетворительный ответ об источниках собственных доходов он дать не в состоянии, либо сюда можно подверстать какое-то другое событие – хотя бы провал "Красной капеллы" в том же 1942-м.
Интересно, что с его женой все было ровно наоборот: она действительно была еврейкой, как и указано в анонимном письме, и тем самым всю войну жила под ежедневной угрозой депортации. Но немецкое гражданство и справки об арийском происхождении сыграли роль охранных грамот. Мери Корецкая родилась 5 октября 1895-го (а не 1897-го, как она указывала в своих документах) в Екатеринославе в семье купца Михеля Корецкого и его жены Хаси-Леи. Кстати, ее старший брат Вульф, впоследствии Владимир Михайлович Корецкий, стал знаменитым советским юристом-международником и после войны заседал в ООН.
В анонимных письмах указываются фамилии ряда лиц, с которыми якобы сотрудничал Виктор Гугович и которые тоже работают на советскую разведку: в частности, упоминается, что инженер Пауль Винтер является его прикрытием в Дании. И как мы уже узнали, эта часть анонимки правдива, что, конечно, необязательно означает, что они оба шпионы. Но тот факт, что и Винтер, подобно Луи, активно перемещался по довоенной Европе и был застигнут войной в Амстердаме, тоже примечателен.
Сведений о связях Луи с другими упомянутыми в анонимках лицами мне найти не удалось. Французский миллионер русского происхождения Александр Клягин действительно был посредником при продаже оружия в Испанию, правда, известно лишь о его участии в торговле польским оружием. Шалва Карумидзе действительно был обвиняемым на громком процессе о подделке золотых червонцев, а затем уехал в Швейцарию, где сошел с ума и донимал местные власти жалобами на всех и вся, препятствующих его воссоединению с его миллионами. Банкир Кан до 1931 года возглавлял немецкий филиал советского банка, а потом стал невозвращенцем.
Не следует забывать о крайне странном поведении Рафаила Абрамовича
И, взвешивая аргументы за и против, не следует забывать о крайне странном поведении Рафаила Абрамовича. Вообще-то он охотно помогал людям, даже тем, чьи взгляды не разделял. Судя по письму Марии Луи и первой версии его письма к Андерсону, он был готов помочь и ей, но потом, по всей видимости, навел справки – и твердо отказал и даже отказался с ней встречаться. Как известно, за три года до этого его сын Марк Рейн был похищен в Барселоне советскими агентами и пропал навсегда. Поэтому любой намек на связь Марии Луи с советской разведкой, несомненно, вызвал бы столь резкую реакцию старого меньшевика.
Ну и наконец, если бы Виктор Гугович действительно был советским агентом, это в какой-то мере могло бы объяснить последующий вертикальный взлет карьеры Виктора Евгеньевича Луи. У чекистов и по сей день сохранился известный культ ветеранов ИНО ОГПУ, а тогда на службе были еще люди, которые могли знать Виктора Гуговича лично.
Но – при всей кажущейся логичности этих рассуждений – как честный человек должен указать, что все это аргументы косвенные, а в некоторых случаях и притянутые за уши. Тем не менее сегодня мы сделали первый шаг в реконструкции биографии загадочного юриста-коммерсанта Виктора Гуговича Луи и будем надеяться, что когда-нибудь нам удастся продвинуться дальше.
