Детская писательница Юлия Яковлева уже 13 лет живёт в Норвегии. В 2015 году вышел первый роман "Дети ворона" из серии "Ленинградские сказки". Герои Яковлевой, маленькие ленинградцы, переживают сталинские репрессии, войну и блокаду, теряют близких людей, быстро взрослеют и, кажется, многое понимают быстрее взрослых. "Ленинградские сказки" Яковлева писала, основываясь на документальных свидетельствах: письмах и дневниках. Получилось правдоподобно: по словам Яковлевой, пережившие репрессии и войну старики хвалили её за точность описания их переживаний и эмоций.
Сегодня Россия снова ведёт войну, и Юлия Яковлева вдруг поняла, что вымышленные герои сошли со страниц её романов, с ними можно поговорить и зафиксировать, что они думают, чувствуют, как справляются с этой исторической эпохой. За два месяца войны писательница поговорила с десятками детей в России в возрасте от 5 до 17 лет. Она не ведёт аудиозаписей, лишь делает пометки на листке бумаги, её работу нельзя назвать научной, она и не претендует на то, чтобы быть социологом, она – писатель. Радио Свобода обсудило с Яковлевой её впечатления от бесед с детьми: "Война – это катастрофа для всех".
– Что принесла российским детям война? Понятно, что стало больше флагов, пропаганды, но никого в России не бомбят, россиянам не надо бежать из своих городов, и, если не брать детей, у которых родные воюют и погибают в Украине, формально мало что изменилось, нет?
новое чувство мира, открытого для беды, чувство, что несчастье может прийти в любой момент
– Появилось чувство уязвимости. Это базовое чувство, которое ребёнку должно быть гарантировано, – чувство защищённости, предсказуемости, понятности мира, это у российских детей отнято войной. Многие говорят об этом прямо, о той тревоге, которую они испытывают. Понимаете, тревога – слишком мягкое слово, это новое чувство мира, открытого для беды, чувство, что несчастье может прийти в любой момент. Да, это не бомбёжка, это не то же самое, что оторвало ноги снарядом. Это не то же самое, что вражеские солдаты пишут мелом на доске в твоей школе. Ты по-прежнему ходишь в школу, у тебя есть мама и папа, и друзья на месте, хотя война принесла свои ссоры, как и новые дружбы, но вот это чувство, что мир понятен и прочен, оно ушло.
– У всех – и у маленьких, и у взрослых?
– У маленьких тоже. Малыши обычно не в курсе, что идёт война, но их родители говорят, что дети начали за них цепляться, те, что были смелыми, уверенными в себе и храбро отпускали мамину руку, чтобы исследовать новый мир, они больше этого не делают. Они беспокоятся, когда взрослые уходят, они нервничают, они боятся спать одни. Они тревожатся, так как тревожатся взрослые, потому что у мамы появилась складка на лбу, морщины вокруг носа. Одна девочка говорит: "Взрослые стали вдруг старыми. Наша учительница была молодая и красивая, и она перестала быть красивой, от неё пахнет табаком".
– Неужели для всех это так важно? Я разговаривал с учителями про уроки пропаганды, они мне говорили, что их детям вообще всё пофигу, у них своя повестка – экзамены, пубертат и прочее.
– Да-да, мне то же родители говорили: "Он вообще нигде не ходит, ничего не думает, в голове у него желе", "Она ничего не читает, ничего не смотрит, ей всё пофигу". Знаете, я сама мама, и я была подростком. Дорогие мои родители, жизнь, которую ведут ваши дети, и жизнь, которую вы думаете, что они ведут, это две разные жизни. Примите это и живите с этим. Их жизнь кипит! Почему я говорю об этом так уверенно? Думаю, что мой ребёнок мне бы тоже сказал: "Мам, мне пофигу". Но тут я для детей была случайным, незнакомым им взрослым, которого они больше никогда не увидят, который спокойно слушает, спрашивает: "А почему ты так думаешь, объясни мне свою мысль". У меня не было в этих разговорах своего мнения, я одинаково внимательно изучала мнения каждого. Конечно, многие говорили со мной гораздо откровеннее, чем они говорят с мамой, которую они знают как облупленную. Рассказывали ли они мне всё? Наверняка нет. Как сказала мне, очень проницательно, одна девочка: "Даже у моей крысы есть секрет, она какашки прячет под подушкой". Многие дети… Мне потом их родители говорили: "Мой ребёнок мне написал: "Фух, выговорился".
Я еду в автобусе, светит солнце, а мои друзья, может быть, уже мертвы
Не стоит недооценивать, когда дети говорят "мне пофигу". У многих детей нет знакомых в Украине, у них нет никакой связи с этой страной. Есть те, у которых есть, и, конечно, это в миллион раз больнее. Ну хорошо, давайте возьмём ребёнка, для которого Украина не отличается от любой другой далёкой страны. Вот ребёнок говорит: "Закрыли инстаграм, а у меня все друзья были в инстаграме, у меня нет их номеров телефонов, я теперь сижу один". Есть дети, у которых виртуальные друзья в Украине. Вот сейчас ребёнок говорит мне: "Каждый раз я пишу, и пока он мне не ответит, я боюсь". Да, вы говорите, что на этих детей не падают бомбы, но к этим детям пришло понимание, что ты можешь отправить СМС человеку, а он тебе не отвечает не потому, что он с тобой поссорился, а потому, что он погиб. Вот девочка говорит: "Я еду в автобусе, светит солнце, а мои друзья, они, может быть, сейчас уже мертвы". Это реальность детей, на которых не падают бомбы, которые не бежали из дома в другую страну…
Юлия замолкает, переводит дыхание, утирает слёзы, интервьюер тоже готов разрыдаться.
Извините, что я так расклеилась, я со взрослым человеком могу расклеиться, естественно, с детьми я такого себе не позволяю. Вы спрашиваете, что война у них отняла? Она отняла у них это базовое чувство прочности мира. Она принесла чувство возможности внезапной смерти. Как вам такое детство? Я совершенно уверена, и это не преувеличение, это глубоко продуманный вывод – это дети военного времени.
Страх за родителей
– Кто эти дети? Из каких они семей? Они же наверняка транслируют взгляды родителей, то есть можно увидеть некий социальный портрет, который будет коррелировать с мнением о войне?
– Я должна возразить против поставленного вами вопроса: мне кажется… Видите, я говорю медленно, потому что я очень осторожна и пытаюсь подобрать слова. Мне кажется, что списывать войну на то, что это война армии, набранной в захолустной России, что это война нищих, это неправильно. И в провинции, и в столицах люди разные. Есть хорошие люди, есть испорченные люди. А дети, они, если воспользоваться словами Набокова, они ближе к тому образу человека, которым его задумал бог, а не каким его сделала жизнь. И поэтому я думаю, что было бы неправильно эту войну и детей, говорящих об этой войне в России, как-то определять социально. Я не нашла ни одного ребёнка, который бы сказал: "Да, это правильно, давайте убьём их всех, и это будет хорошее решение вопроса". Были дети растерянные, были дети, которые очень напряжённо ищут ответ. Транслируют ли они позицию родителей – я не знаю. Я не говорила с родителями, но были примеры, когда ребёнок говорил: "Мои родители думают так-то, а я думаю по-другому".
– Ну это взрослые дети, надо думать?
пропаганда – это преступление против детей. Это форма насилия
– Подростки, да. Конечно, дети транслируют позицию взрослых, потому что они зависят от них, дети уязвимы. Взрослый может заставить, взрослый может сказать: "Я твоя мама, поэтому делай так, как я сказала". И вот, разговаривая с детьми, я поняла одну вещь: пропаганда – это преступление против детей. Это форма насилия. Ребёнок, над которым совершается насилие, он часто не может позвать на помощь. Когда мама своего ребёнка обряжает в гимнастёрку, даёт ему в руки игрушечный автоматик и он позирует на параде, это насилие. У ребёнка нет мнения на этот счёт. Мама не воспитывает тем самым патриота, мама делает из своего ребёнка дрессированного зверька. И когда подростков выстраивают буквой Z, это тоже насилие – редко какой подросток в школе может осмелиться пойти против педагогического коллектива, выдержать давление родителей или выдержать давление страха за родителей. Вот этот страх за родителей, об этом говорит чуть ли не каждый ребёнок: "Я удалила все аккаунты, потому что я отвечаю за своих родителей", "Я не говорю об этом в школе, потому что я боюсь за родителей".
– Погодите, так получается, что как ни наряжай ребёнка, будет насилие, хоть в платье с бантом.
– Давайте думать вместе. Вот я мама, моему мальчику пять, и ему тоже нравятся солдаты. Мой сын был бы в восторге надеть настоящий военный шлем. Ему нравятся военные, одетые в парадную форму, возможно, он думает с интересом о том, что мальчики и девочки могут служить в армии. Это естественно. Но когда страна развязывает войну, которая ведёт к жертвам и катастрофе, это перестаёт быть нормальным, это становится опасным. И будь я сейчас мамой в России, да, я бы запретила ему это делать. Видимо, я противоречу тому, что я вам сейчас говорила, что это насилие – заставлять делать, как мама скажет, но в тот момент, когда война становится настоящей, она перестаёт быть игрушкой.
– А ваш сын в курсе про войну?
– Как правило, в пять лет дети не понимают, что идёт война. Мой ребёнок долго об этом не знал и узнал только потому, что реальность вливалась в его жизнь так, что было бессмысленно это отрицать, но мне было трудно, мне не хотелось говорить ему о том, что происходит.
"Словно кулак ударил ему в живот. Что-то рванулось вверх к горлу. Шурку согнуло пополам. Он раскрыл рот. И увидел, как изо рта шлёпнулось вниз серое существо. Оно было похоже на толстую сардельку. Без глаз и ушей. Но с жадным ртом, по кругу усеянным мелкими острыми зубками. Шлёпнулось и, бешено извиваясь, метнулось прочь.
– А-а-а-а-а-а, – застонал Шурка от ужаса и гадливости.
В животе опять толкнулось. Следом шлёпнулось второе.
– Мамочки! – тоненько вскрикнула старуха. И упала в обморок.
Шурка скрючился. Схватился за живот.
Третья "сарделька" шмякнулась на асфальт. И вот уже из Шуркиного рта хлынул целый поток.
"Я умираю", – понял Шурка. Он дрожал от омерзения.
Но Шурка ошибся. Он не умер.
Существа эти были его прежними мыслями. Серой стаей, разевая зубастые ротики, они врассыпную бросились прочь. Раскатились кто куда. Только спинки мелькнули.
Дети не дураки, они увидели, как взрослые испугались, засуетились, они увидели эти бегающие мышиные глазки
Шурка был не виноват в этих мыслях. Эти мысли прокрадывались в тебя тайком. Они прикрывались красивыми словами: "родина", "мы", "герои", "патриот", "народ". И уже внутри вырастали в полный свой вид и рост. Присасывались своими ротиками к самой душе. Из-за них человек во всех вокруг подозревал врагов. Готов был считать шпионами собственных маму и папу. Был уверен: раз схватили, значит, виноваты. Думал "так им и надо" про тех, с кем случилась беда. Не сомневался. Не спорил. Не боролся. Боялся. И верил в Ворона: с восторгом или страхом".
Отрывок из романа "Дети ворона"
– Какой процент детей поддерживал войну, повторяя тезисы госпропаганды?
– Вы просите меня оценить эффективность пропаганды? Пропаганда провалила свою миссию. Я настаиваю, что пропаганда – это насилие, в данном случае она вызвала обратную реакцию. Можно навязать что-то семилетнему человеку, своим авторитетом подавить, но когда такие вещи навязывают подросткам, это вызывает скепсис. Чего они докапываются, эти взрослые, суетятся? Им открылась трусость взрослых. Дети не дураки, они увидели, как взрослые испугались, засуетились, они увидели эти бегающие мышиные глазки. Они увидели эти фильмы, сляпанные на живую нитку. Девочку я одну спрашиваю: "Объясни, почему пропаганда врёт? А что если она говорит правду?" Она отвечает: "Ну как вы не понимаете, это как будто кто-то шутит, шутит, вроде уже смешно, а он берёт и докидывает ещё. И ты понимаешь, что шутка… прокисла". Пропаганда вызывает огромное презрение, потому что она неуклюжая, она навязчивая, она сделана без любви, она сделана людьми, которые не верят в то, что делают. Пропаганда сделана на фабрике, она не сделана личностью, которая страстно говорит: "Я за войну".
– Вы писали о детях, которые отказывались отвечать на ваши вопросы, говорили, что эти вопросы их оскорбляют. Часто такое было?
даже самый заядлый путинист не может сказать: я за то, чтобы отрывать детям ноги
– Я слышала не раз, не только в прямой речи, но и в рассказах детей о других детях, о том, что многие дети попадают в такую мыслительную ловушку. Война на уровне инстинктов вызывает отторжение, все понимают: война – это убийства. Какой-то ребёнок мне говорил: "Я читаю брифинги Министерства обороны, я читаю ВВС, Телеграм, потому что все говорят только часть правды", – и это логично. Дети на уровне инстинктов понимают: что бы ни утверждали российские официальные источники, люди гибнут. С этим спорить трудно: гибнут солдаты, я умышленно опускаю принадлежность к какой-либо армии, мирные жители гибнут, дети. Как можно быть за это? Поверьте, даже самый заядлый путинист не может сказать: я за то, чтобы убивать людей, я за то, чтобы отрывать детям ноги. Это сумасшедший психопат только скажет, что он за это, и то, может быть, постесняется. Но дальше начинаются мысли: если я против этого, значит, я против России? Значит ли это, что я свою родину не люблю? А значит ли это, что я желаю гибели моему брату, который сейчас в армии? Вот вам вопросы, попробуйте на них ответить. Конечно нет, конечно, я не хочу, чтобы солдаты умирали. Вот я, Юлия Яковлева, я не хочу, чтобы гибли солдаты. Против ли я родины своей? Конечно, я не против своей родины. Люблю ли я Россию? Конечно, я люблю Россию! Против я войны? 100% против! Но я взрослый человек, мне легко это в своей голове разложить, а у юного человека, у него начинается такой бег по кругу.
– Как же они смогли отгородиться от пропаганды, если в школы спускают эти методички?
– Во-первых, школы бывают разные. Есть школы, где насаждается "патриотическое воспитание". В кавычках, потому что я однозначно считаю это насилием. Есть школы, которые решительно закрыли себя от всяких форм пропаганды. Дети говорят так: "К нам приходит учитель и говорит: "Дети, мы получили методичку, нам прислали фильм, его надо посмотреть, но это не обязательно". Есть учителя, которые имеют мужество сказать: "То, что происходит, это зверство, но пожалуйста, мы не будем обсуждать это в школе, сохраняйте спокойствие". Вот так поступают ответственные взрослые. Да, некоторые дети говорят: "Учителя нам не говорят, что они думают, и мы боимся с ними это обсуждать, потому что не знаем, какая будет реакция". Есть учителя, которым дети доверяют, есть учителя, которые доносят на собственных детей, есть дети, которые доносят на учителей. То, что происходит сейчас, это кошмар нравственный. Только сегодня я читала об учительнице, на которую донесли ученики, но я знаю и другой пример: ребёнок 12 лет мне рассказывает: "А мы все знаем, что она (учительница) ходила на митинги, мы знаем, какая она. Но мы знаем, что про это нельзя никому рассказывать". И они молчат как рыбы!
– Во время протестов последних лет "школота", как говорили, вышла в авангард. Сейчас масштабных протестов нет, это опасно, но есть протест исподтишка. Про такое вам многие рассказывали?
– Рассказывали. Они знают всё, что нужно знать из законодательства, с какого возраста наступает ответственность, какие санкции грозят, всё это они знают лучше меня. Очень часто такие вещи мне сообщались под тегом "только маме не говорите". Это попытка проявить свою волю, выразить протест против происходящего. Это чувство длящегося кошмара, который мы не можем никак прекратить и прекращения которого мы желаем всем сердцем, оно ужасно для детей. И даже где-то быстренько написать "Нет войне" или повесить ленту, для них это их способ получить облегчение от этого чувства длящейся катастрофы, крикнуть что-то. Вы говорите, детям пофигу, – им не пофигу. Всякий раз дети подчёркивают: "Мы сделали это сами". Мы – пацаны и девочки, как они говорят.
– Дети в курсе про уголовные дела против детей? Дело "Нового величия", канские подростки, которых посадили за игру в "Майнкрафт".
Первая реакция российского ребёнка – страх: меня заберут в детдом
– "Майнкрафт" произвёл очень тяжёлое впечатление, потому что они впервые увидели, что реально сажают детей. "Майнкрафт" упоминали несколько. Дети российские говорят: "Мы испугались, что нас заберут в детдом". Это их реальный страх, первая реакция, когда узнали, что задержали маму... тоже отвратительное слово "задержали", назовите своим словами – арестовали маму. Вот так продолжаем, арестовали маму. Первая реакция российского ребёнка – страх: меня заберут в детдом. Вот что сделало российское государство сейчас с российскими детьми.
– Арестовывает суд, на митинге задерживают…
– Нет, нет, простите, нет! Давайте не будем говорить "хлопок" вместо "взрыв снаряда". Полиция отвела в участок, человек арестован. Задержали… это вы меня задержали – я вместо того, чтобы пить кофе, с вами разговариваю. Наш язык превратился чёрт знает во что, давайте называть всё своими словами.
– Наблюдается ли какой-то антиукраинский шовинизм в школе, случаи буллинга против детей с украинскими фамилиями?
– Я о таком не слышала. Часто возникают ситуации буллинга, когда все пацаны и девочки против войны, а один мальчик с буквой Z пришёл. Вот его начинают подтравливать и с удовлетворением отмечают, что пришёл потом без буквы Z, понял, что коллектив не поддержал. Или наоборот – ребёнок выступил против войны, его быстренько подтравили. Водораздел сейчас прошёл по тому, какую дети позицию занимают и как они её выражают. Дети дерутся по поводу войны. Это факт. Дети друг против друга идут. Но они также и дружат на почве того, кто что думает.
– Мы в детстве играли в войнушку, базируясь на советской исторической мифологии о Великой Отечественной войне. Сейчас что-то такое происходит?
– Большое отличие современных детей от советских – это информация. Как сказал папа Франциск, "Интернет – это дар Бога". Нынешние дети не могут эту войну ощущать как войнушку, потому что она врывается к ним через телефоны, для них эта война дана в предельной конкретности оторванных конечностей, трупов, братских могил, наманикюренных рук убитых женщин. Эти дети сами сталкиваются с насилием, например, когда ребёнка останавливают полицейские и тащат в автозак. Ребёнок просто шёл из школы, а там шло винтилово, он говорит: "Я иду из школы, мне вообще 13 лет", ему отвечают: "Разберёмся в участке". Маленький мальчик мне говорит: "Стояла девушка, наверное, она в старших классах, а может, студентка (они не понимают, сколько лет взрослым), она стояла с бумажкой, на ней было написано "Мир". Тут набежал ОМОН, они ей завязали руки и кинули её в фургон". Это видит маленький ребёнок. Это государство сошло с ума, оно выплеснуло насилие на улицы, и его видят дети, его испытывают дети, и они хотят рассказать об этом, они хотят, чтобы мы знали об этом, они просят об этом кричать на каждом углу.
– И будем кричать.
– Будем.
