Музыкант Алексей Борисов – один из пионеров нью-вейва и индастриала в России, инициатор музыкального проекта "Ночной проспект", соратник Василия Шумова и человек, стоявший у истоков журнала и клуба "Птюч". О своей творческой биографии, цензуре в СССР, 1990-х и планах на будущее Борисов рассказал Радио Свобода.
– Пройдемся сперва по твоей биографии. Еще до "Проспекта" и перестройки ты участвовал в группе "Центр"...
"Центр" явно отличался от всех местных групп, которые я тогда слышал
– Начать в таком случае нужно издалека, так как мои первые опыты игры в группе пришлись на школьные годы. Сначала это был студенческий ансамбль в Доме аспирантов и стажеров МГУ, который находится на улице Шверника (так называемый ДАС). Это была первая группа, в которой я начал играть, будучи школьником, а затем я перешел в 45-ю школу с английским уклоном, где познакомился с ребятами, которые тоже пытались музицировать. В частности это был Алексей Локтев, будущий клавишник "Центра", от которого я позже и узнал о существовании этой группы. Вернее, сначала я узнал, что есть такой человек Василий Шумов, композитор и автор текстов. Алексей мне поставил его домашние записи, сделанные под гитару. Это примерно 1978-й или 1979-й. Мы уже знали, что есть какие-то новые стили, которые появились в Англии, Америке и Европе, и интересовались актуальной и модной музыкой. Алексей представил Василия как панк-композитора или, скорее, как панк-певца. Его вещи звучали весьма неплохо, но они мне показались слишком грубыми, и тем не менее песни Шумова запали в память. В то время я увлекался сложной музыкой, такой как фьюжн, джаз-рок и прог-рок, но постепенно переходил к более простой. И спустя какое-то время тот же Алексей предложил мне поехать вместе на школьный выпускной вечер, где "Центр" должен был играть на танцах. И мы с моим приятелем, соседом по дому в Ясенево, поехали на тот концерт, где помогали таскать аппаратуру и все такое. Их концерт тогда оказался не то чтобы чем-то принципиально для меня новым, но "Центр" явно отличался от всех остальных местных групп, которые я тогда слышал. В принципе они играли довольно аскетично, три гитары, ударные, были одеты в черные брюки и белые рубашки, узкие галстуки… В общем, все как положено у групп 1960-х годов времен "Кинкз", "Роллинг Стоунз" и "Битлз", но тем не менее это звучало уже по-другому, стильно и без пафоса. При этом ребята играли довольно много классических рок-н-роллов, что-то из репертуара Чака Берри и Литл Ричарда, разные каверы, а песен Шумова было еще не так много в репертуаре. Выступление мне понравилось, вечер был веселый и пьяный, публика красивая и радостная, одна девушка даже пригласила меня на белый танец. Ну и потом ребята предложили мне присоединиться к группе в качестве гитариста.
– На каких площадках тогда играл "Центр" и в каком составе?
– "Центр" тогда играл на танцплощадке в Подлипках. Это была открытая веранда с довольно большим танцполом, и ребята играли какой-то смешанный репертуар. Это тоже любопытный опыт. Состав был еще экспериментальный, и с группой выступали сессионные музыканты. На сцене был Василий Шумов в качестве бас-гитариста, Алексей Локтев, мой школьный товарищ, играл на клавишах, и еще и с нами играл гитарист Сергей Сизов, впоследствии мы стали друзьями, но внешне он выбивался из имиджа группы: у него были усы и длинные волосы, то есть он не совсем вписывался в стиль новой волны. А барабанщик был универсальный, постарше нас, который мог играть и в ресторанах, и в группах – в общем, где угодно.
Ребята играли некий интернациональный репертуар, в какой-то момент я к ним присоединился, и некоторое время мы еще играли вместе на этой танцплощадке, а затем уже переместились в трамвайное депо, где, собственно, "Центр" и базировался.
Я играл с группой примерно год. У нас бывали довольно интересные выступления: могли выступать в воинской части, когда в зале находились солдаты и дети из местного детдома (воинская часть соответственно шефствовала над этим детдомом). Это мог быть пионерский лагерь того же трамвайного депо, танцы на 8 Марта или на Новый год, потом выступление на патриотическом вечере, посвященном 9 Мая, где, помню, мы даже играли одну военную песню Высоцкого. За это мы получали возможность бесплатно репетировать и имели доступ к аппаратуре. Случилось так, что именно в этом ДК трамвайного депо базировалась филармоническая профессиональная группа, которая называлась "Галактика". Это были крепкие музыканты, игравшие традиционный репертуар советских композиторов и какой-то рок. В общем, у них была хорошая аппаратура, которой мы могли пользоваться. И впоследствии ребята записали свой первый альбом уже без меня на аппаратуре этой группы.
– По каким причинам ты решил уйти из "Центра"? Амбиции?
– Мы довольно много выступали и репетировали, но в какой-то момент я понял, что мне сложно играть чужие произведения, и потом в группе появился более техничный гитарист, нежели я, Валера Саркисян (Виноградов). Я еще думал, что, может, буду вторым гитаристом в группе, но я прикинул, посоветовался с Локтевым и решил сделать свой коллектив. У меня уже появился соавтор, Дмитрий Маценов, тоже студент истфака МГУ, но на курс младше. Мы встретились с ним на занятиях по английскому языку и как-то сошлись, поговорили, поиграли на гитарах. "Центр" уже был довольно известной группой в Москве… В результате с Дмитрием мы и решили создать свою группу.
В нас стали бросать какие-то предметы, ручки, монеты, кто-то запустил апельсин
Я предложил название "Проспект", довольно нейтральное, на мой взгляд, и в то же время символичное в некоторой степени, потому что мы с Дмитрием оба жили на проспектах. Мы начали общаться, музицировать, и у нас в какой-то момент сложился состав. После прослушивания нескольких музыкантов к нам присоединился барабанщик Алексей Раскатов, студент какого-то технического вуза, уже покойный, к сожалению, и бас-гитарист Сергей Кудрявцев (тоже в свое время ушел из жизни, погиб в автокатастрофе) – студент, кажется, авиационного института, который в свое время играл на гитаре в "Центре". То есть у нас была сугубо студенческая группа, а потом, после первого выступления, Сергей, бас-гитарист, пошел по распределению в армию, и у нас появился басист по фамилии Студентов Володя. Сыграли с ним несколько неплохих концертов, записали одно демо, которое до сих пор существует на пленке и в цифровом формате. Так и формировалась наша группа.
– Что вы тогда хотели предложить в плане музыки, направления?
– Мы отчасти продолжили стилистику "Центра", но у нас появились в репертуаре реггей и ска-композиции, плюс мы играли твисты и рок-н-роллы, вперемешку с неким пост-панком. Такой был синтетический стиль у нас. В 1983 году к нам присоединился Иван Соколовский, с которым мы впоследствии организовали "Ночной проспект", и барабанщик Сергей Павлов, который заменил Алексея Раскатова. Плюс вернулся в группу Сергей Кудрявцев. Этот состав продержался где-то полтора года, и уже в 1984 году, в силу каких-то естественных причин, мы распались. Дмитрий Маценов пошел работать в МИД, я поступил в аспирантуру Института мировой экономики и международных отношений, ну а Ваня, тоже выпускник МГУ, стал аспирантом Института религии и атеизма в Питере, где изучал наследие Хомякова и прочих русских философов-славянофилов и почвенников. У нас было достаточно свободного времени, и мы решили сделать электронный дуэт, поскольку Ваня был клавишником, и мы еще в "Проспекте" пытались использовать электронные инструменты. Мы с Ваней сформировали некий инструментарий и начали записывать альбомы в разных студиях. Это могла быть квартира моей супруги на проспекте Вернадского или репетиционная база в Долгопрудном, где у ребят была парочка студийных магнитофонов, или частная квартира одного подпольного дистрибьютора и продюсера, у которого тоже была техника, и мы могли ею пользоваться бесплатно, а он соответственно продавал нашу музыку уже на бобинах и катушках. В то время таким способом довольно много распространяли подпольной музыки по всей стране. Процесс был интересный и по-своему непростой. Потом появились профессиональные люди, профессиональная техника. В общем, мы стали развиваться.
У нас было несколько выступлений, которые заканчивались скандалами
С нами выступала Наташа Боржомова, певица, увы, тоже покойная. Жанна Агузарова записала пару песен для одного альбома. Мы сотрудничали с таким певцом, как Новый Романтик – Андрей Киселев, друг Константина Кинчева. С ним мы тоже записали альбом, и у нас было несколько выступлений, которые заканчивались скандалами. Он был высокий, черноволосый, выступал в плаще, в темных очках, и у властей почему-то это ассоциировалось с фашизмом – такие претензии предъявлялись и нам, и "Центру" в свое время. Однажды нас просто арестовали на концерте и отвезли в участок со всей нашей аппаратурой, допросили, составили какие-то протоколы. Выяснилось, что кого-то из публики тоже задержали. На концерте были довольно известные люди – тот же Артем Троицкий, Татьяна Диденко, многие музыканты. Мы провели практически всю ночь в участке. Примерно за год до этого арестовали группу "Браво" на концерте, тогда же в КГБ и был создан специальный отдел, который отслеживал неформальные группы. В основном следили за нелегальной коммерческой деятельностью, меньше за цензурой. Притом уже существовала рок-лаборатория и мы были ее членами, то есть была официальная организация, которая давала нам возможность легально выступать.
Был концерт с тем же Новым Романтиком в МГУ на биофаке, в результате организаторам отменили поездки в ГДР по научной линии. И еще классический эксцесс 1986 года: мы поехали выступать в Зеленоград, это был ДК какого-то института, с нами на одной сцене выступала группа "НИИ Косметики", одетые как анархисты времен гражданской войны – такой глэм на советской почве, кожа, тельняшки, гимнастерки, у барабанщика голова была забинтована, плюс девушки на подтанцовках. Публика не очень врубалась в их стиль. С нами за кулисами стоял крупный дядька, один из организаторов, и говорит: "Вот подонки! Если бы здесь были наши ребята-афганцы, мы всех убили бы!" Примерно так он сказал, точно не смогу воспроизвести его реплику…. У вас, говорит, хоть нормальная музыка? А мы-то выглядели довольно традиционно, в костюмах, цивильно. У меня костюм был 1960-х годов, папин. У нас была записана болванка (фонограмма), так называемая, ритм-бокс, бас и какая-то клавишная тема. Ваня играл вживую сверху на клавишных, я на гитаре, ну и вокал шел тоже в реальном времени. И вдруг мы понимаем, что почти себя не слышим, а Романтик либо не слышит нас, либо себя, и поет абстрагировано от музыки. Слышно отвратительно, у меня еще и гитара расстроилась, и в зале начался бедлам, конфликты. В нас стали бросать какие-то предметы, ручки, монеты, кто-то запустил апельсин, а Романтик взял этот апельсин и яростно швырнул обратно в зал, попав каким-то людям по голове. Вышел ведущий, просил остановить Романтика, который стал угрожать публике физической расправой. В результате кто-то вырубил рубильник, зал погрузился в полную темноту. И когда свет включили, на сцене нас уже не было. Мы быстро ретировались. Подошел Мефодий, говорит; "Надо срочно делать ноги, потому что нас сейчас могут побить местные гопники". И мы через черный ход свалили на электричку. Когда мы покидали заведение, я увидел около входа весьма большую толпу: оказывается, по программе после нас должны были показывать черно-белые диснеевские мультфильмы про Микки Мауса или про Тома и Джерри – такое импортное шоу, которое нельзя было пропустить. Тогда это нас, видимо, и спасло: даже гопникам не хотелось отвлекаться на нас от американских мультфильмов. Но в институте, где все это происходило, позже был сделан стенд, где было написано, что произошла идеологическая диверсия, опять выступали фашисты, будь они неладны... И естественно на стенде были крупные фото Нового Романтика в черных очках и "НИИ Косметики" в гриме: то ли гомосексуалисты, то ли агитбригада. На том мероприятии присутствовал Егор Летов с друзьями, впоследствии он говорил, что это был самый панковский концерт, на котором он побывал.
– Расскажи еще о ваших концертах.
– Мы играли на стадионах, во дворцах спорта, в довольно крупных залах, часто бывали и камерные концерты. Время было весьма необычное, и в провинции, например, люди были мало знакомы с электронной экспериментальной музыкой. Не понимали даже, о чем идет речь, что и было интересно. В 1990-е все уже всё узнали и поняли, и экспериментальная музыка переместилась в более камерные пространства – в основном в клубы и в галереи. А вот 1980-е годы были действительно интересным временем. Считается, что это золотой век русского рока. В какой-то степени это так. У нас в то время было много интересных поездок, концертов. Но конец 1980-х и начало 1990-х – это серьезный экономический кризис. Я помню, в 1988 году ввели карточки на продукты, и, например, карточки, которые давали в Москве, не работали в Уфе, где мы были на гастролях. Я хотел купить кефир, и мне его там не продали, потому что я не местный, и мы в результате питались в столовых за реальные деньги. Время специфическое, конечно. Помню, например, как уже в начале 1990-х мы платили валютой за хлеб. Можно было прийти в соседний гастроном, у кассирши была тетрадка с курсом твердой валюты, это могли быть доллары, немецкие марки, франки и даже финские марки или шведские кроны – в общем всё, что конвертировалось. Можно было прийти в магазин с какой-то бумажкой в 10 немецких марок, продавщица смотрела в тетрадке, сколько это по курсу стоит, и ты покупал продукты. Тебе могли дать сдачу, например, рублями, которые исчислялись на тысячи и миллионы, или несколькими долларами, например. Очень странная была ситуация. Потом это запретили, но еще долгое время зарплату платили в долларах. И мне тоже платили в долларах, когда я работал в "Птюче".
– За что ты отвечал в "Птюче"?
– Можно сказать, я стоял у истоков проекта. Получилось так, что в конце 80-х начало 90-х годов начало стремительно развиваться рейв-движение. В Москве прошла парочка крупных рейвов типа Gagarin party или "Велотрек", плюс стали делать вечеринки в клубах, которые только начали появляться. Ну и наши друзья сделали техноклуб LSDance в Ясенево. Это двухэтажное здание до сих пор стоит. Там сейчас аптека и магазины. В LSDance в основном играли техно, иногда хардкор, транс и драм-н-бэйс, и конечно, могли плеснуть какой-нибудь стимулятор в коктейль или стакан с пепси-колой. Ребята, впоследствии организовавшие "Птюч", протанцевали в этом заведении до утра и в итоге приняли решение создать свой клуб. Он появился в 1994-м. Саша Голубев, он же Птюч, был основным владельцем проекта, Игорь Шулинский был ответственен за журнал и занимался рекламой, Асад Мир-Касимов помогал в организации связей и составлении программы. Были, конечно, и другие люди, вовлечённые в проект. Я занимался в частности аппаратурой для концертов. Привел туда звукоинженера Ника Артамонова, например. Потом мы с Павлом Жагуном курировали экспериментальную музыку и рок в клубе. Выступал Алексей Тегин со своей группой, играли инди-группы, электронно-индустриальные, джаз-фанк типа Jazz Lobster, нойз в том или ином виде, плюс какие-то экспериментальные концерты. Потом, я и Антон Никкиля организовали в "Птюче" финский вечер с участием Джими Тенора: это был его первый приезд в Москву. Были довольно интересные проекты и перформансы: например, арт-группа "Север" выступала несколько раз, люди, которые занимались новой пластикой (театр Сайры Бланш) – все это было включено в программу "Птюча". Приезжали иностранцы… Бывали художественные акции, видеопроекции, поэтические вечера, просмотр фильмов, ну и танцевальные вечеринки, естественно, и гей-пати тоже имели место быть, раз в неделю или раз в месяц. Довольно интересный комплексный проект, в котором мне случилось поучаствовать.
– Ты был связан с журналом?
– Я числился в нем консультантом и писал довольно много рецензий, тексты про группы и проекты. Так вышло, что в 1990-е годы я регулярно ездил во Францию, а начиная с 1994 года и в Скандинавию, и в другие страны, конечно, но реже. Еще в свой первый приезд в Париж в 1995-м я обзавелся интересными друзьями, кто-то из них был журналистом, кто-то – электронным музыкантом. Молодые ребята, с которыми я случайно встретился, когда пришел в гости к главреду журнала Best. Журнал писал преимущественно про рок, инди-сцену, иногда электронику. И от него откололся еще один журнал — B-Mag, который специализировался в частности на электронной музыке и не только. Придя к редактору, я показал всем журнал "Птюч", он произвел большое впечатление дизайном и объемом: он был раза в два или три больше, чем их B-Mag.
У нас сложился дуэт под названием "Астма". У Ольги была астма, наш товарищ сказал: "А что? хорошее название", и мы его стали использовать
У меня тогда появился друг PX (он так подписывал свои статьи), мы с ним посещали различные лейблы, редакции журналов, ходили на концерты, на вечеринки, причем бесплатно. И за время своих визитов во Францию я собрал богатую коллекцию винила, компактов, получил довольно много демо-материалов и посещал лейблы, как раз в период расцвета так называемого френч-хауса, когда появился тот же дуэт Daft Punk, группа Air. Во Франции в то время было много лейблов, выпускающих различную электронную и танцевальную музыку. Тогда хорошо функционировали и экспериментальная, и рок-сцены. Потом я стал выступать на некоторых парижских радиостанциях, FG, например, с диджей-сетами, а уже в конце 1990-х начал играть экспериментальные лайвы, соло, с Павлом Жагуном, Антоном Никкиля, с французскими коллегами. На протяжении 2000-х я тоже регулярно выступал во Франции, чаще всего с Ольгой Носовой или в составе интернациональных проектов.
Вообще, в 1990-е годы произошел прорыв в моей музыкальной и гастрольной деятельности, я стал много выступать за границей, сотрудничать с разными людьми. До этого мы выезжали с "Ночным проспектом" несколько раз: играли в Австрии, в Дании, в Швеции, в последней у нас выходил альбом на виниле. В 1991-м я впервые поехал в Штаты, рассчитывая организовать для "Ночного проспекта" какой-то ангажемент, но, увы, ничего не вышло. Но тогда я хорошо провел время, по крайней мере. Посмотрел на местную жизнь, познакомился с полезными людьми.
Обычно с "Ночным проспектом" мы выезжали, даже не на гастроли, а на серию концертов. Могли, например, играть пять или шесть концертов во Владивостоке, четыре концерта в Иркутске, например. К тому же мы периодически играли в Прибалтике, в тот же Таллин в конце 87-го года ездили с "Бригадой С" и группой Стаса Намина. Мы даже смогли записать там концертный альбом. И нас показывали по телевизору, в Финляндии в том числе. А в конце 1990-х получалось, например, так: я выезжал с арт-группой "Север" в Прагу и проводил месяц в Чехии, выступая в разных городах и клубах.
В 2000-х я довольно много играл за границей с моим финским коллегой Антоном Никкиля, с Павлом Жагуном, с группой "Волга", иногда сольно. С "Волгой" у нас были весьма полноценные туры. Наш немецкий менеджер, Хеннинг Купер, арендовал микроавтобус, и мы ездили из города в город. Играли в Германии, в Голландии, в Чехии, в Польше, в Словении, там, где удавалось организовать концерты. У нас было три или четыре тура такого плана, плюс отдельные фестивали, на которые мы выезжали. Потом мы гастролировали в дуэте с Ольгой Носовой – барабанщицей, широко востребованной в Москве во второй половине 2000-х. Она играла в группах Motherfathers, "Синкопированная тишина", "Бром", "Собаки Табака", с Владимиром Епифанцевым, с "Ночным проспектом". У нас сложился дуэт под названием "Астма". У Ольги была астма, наш товарищ сказал: "А что? Хорошее название", и мы его стали использовать. Мы гастролировали в Китае, в Штатах несколько раз, играли в Канаде, Скандинавии. У нас были интересные туры в Италии, Франции, Германии, Швейцарии, Польше и так далее. Концерт в Рейкьявике, например, и много чего еще. Начиная с 2009 года вплоть до 2019-го или начала 2020-го мы с Ольгой играли довольно регулярно. Но сейчас у Ольги семья, у нее двое маленьких детей, и, увы, играть она просто не успевает физически. Во Франции у нас было много интересных концертов по всей стране, с севера до юга, от Ла-Манша до Марселя. Мы гастролировали немного и в Англии. Примерно до начала 2020 года я часто выступал, в России и за рубежом, соло, с Сергеем Летовым, Катей Рекк, иногда и с "Ночным проспектом", с иностранными коллегами. Потом все оборвала пандемия, а теперь и к русским вообще появилось довольно негативное отношение, но мне, к счастью, мои коллеги и партнеры пока присылали только письма поддержки, выясняли, нужна ли помощь.
– Вернемся к музыкальным аспектам. Как вы записывали "Кислоты" или "Демократию и дисциплину"? Ведь у всех альбомов "Ночного проспекта" непростое звучание. Где брали технику?
У Кобзона оказалась совершенно шикарная студия, там был двадцатичетырехканальный магнитофон
– Дело в том, что уже в 1980-е годы в Москве было довольно много хорошей импортной техники, аппаратуры, студийного оборудования. У нашего друга звукоинженера Андрея Синяева, с которым мы начали сотрудничать в рамках "Ночного проспекта", была в распоряжении профессиональная техника уже в 1985-м. На ней мы частично и записывали альбомы НП, а мой первый сольный альбом "Богатство" мы вообще записали, например, на студии Иосифа Кобзона. Иногда мы делали записи дома в непрофессиональных условиях, на двух катушечных магнитофонах или кассетных деках, но в какой то момент мы начали записывать музыку поканально. Тогда же, в 1985 или 1986 году, Андрей предложил нам записать альбом на студии Иосифа Кобзона. Я с радостью согласился, а Ваня тогда почему-то засомневался, и тогда я решил записать сольный альбом. У меня был подборка своих песен, часть из них я сочинил прямо в студии. Также у меня был и набор текстов, моих и не только.
– Тексты песен “Проспекта” и “Ночного проспекта” вообще в основном были твоими?
– Преимущественно, да. И еще у меня есть друг поэт Сергей Сидоров, с которым мы знакомы с 1985-го. Иногда я использую его тексты а разных альбомах. В "Богатстве" я использовал пару его текстов, один текст поэта Сергея Патрушева, известного хитмейкера в свое время, что-то мне дал музыкант Михаил Михайлюк, электронщик-мультиинструменталист, чьими инструментами мы периодически пользовались. Мой коллега по "Проспекту" Дмитрий Маценов тоже баловался какими-то текстами, что у него получалось весьма неплохо. Один из его текстов я тоже использовал.
– Расскажи про студию Кобзона.
– У Кобзона оказалась совершенно шикарная студия, там был двадцатичетырехканальный магнитофон, наверное "Штудер", точно уже не помню, фирменные инструменты, огромный пульт, синтезатор Yamaha, который засасывал бумажные карточки со звуками. Крутая аппаратура по тем временам. В итоге мы с Ваней вдвоем записали на ней альбом за два дня, а потом на следующий день Андрей все это свел.
Уже тогда в Союзе было много серьезной заграничной техники, которая была доступна каким-то образом. Студией Кобзона заведовал клавишник Петр Подгородецкий, который играл в "Машине времени", в "Воскресенье", и по совместительству был одно время клавишником Кобзона. Эта студия часто простаивала, а сам Кобзон мог записаться и на "Мелодии", или в любой другой студии Советского Союза. А сама студия была скорее возможностью приобретать импортную аппаратуру, и многие официальные артисты этим пользовались. У профессиональных ансамблей и даже самодеятельных было полно фирменной техники. У Муслима Магомаева, например, ангар был завален пультами, колонками, усилками и т. д. Тогда покупали все самое актуальное через Москонцерт и Росконцерт, Внешторг и Министерство культуры. Народные и заслуженные артисты могли себе заполучить любую технику фактически бесплатно. Если у тебя были связи или знакомые, у которых есть нужные контакты, то можно было записываться бесплатно или за символические деньги.
– Где вы еще записывались в 1980-х и 1990-х?
– В начале 1990-х мы записывались на студии того же Андрея Синяева, более профессиональной. Или, например, на студии Стаса Намина в Зеленом театре. Те же "Кислоты" мы записали в несколько этапов. Сначала мы записали на кассетной порто-студии Романа Суслова, гитариста "Вежливого отказа", ритм-секцию в Центре Стаса Намина в нашей репетиционной комнате. Потом мы перебрались домой к Андрею Синяеву и уже на восьмиканальный магнитофон дописали инструменты, и после он свел все это. То есть альбом все равно был фактически записан в домашних условиях.
Экспериментальную музыку можно было записывать и дома, и на студиях, и на репетиционных базах – везде, где были хотя бы минимальные условия
Альбом "Демократия и дисциплина", например, записан на профессиональный четырехканальный магнитофон SONY. На такие магнитофоны, как нам сказали, "Битлз" записывали "Сержанта Пеппера". Мы брали магнитофон у человека, привозили домой, записывали, сводили, потом отвозили его еще кому-то. Группа "Мираж" записала первые альбомы на тот же магнитофон. Мы брали с Ваней магнитофон на день, на следующий день отдавали продюсеру "Миража" и так далее… Ну и много домашних записей мы делали: у Вани дома, у меня в квартире, записывая музыку на все, что могло писать, те же кассетники, катушечники, опять же использовали любые инструменты, которые у нас были под рукой. Выбор был не очень большой, но мы могли как-то обмениваться, у кого-то что-то брать на время, кого-то приглашали для записи дополнительно. С тем же "Николаем Коперником" мы делили студию и инструменты. С какими-то дружественными группами можно было кооперироваться. Потом, ближе к середине девяностых, возможностей стало еще больше. Мы, например, с Павлом Жагуном еще продолжали записывать что-то в студийных условиях, в том же Зеленом театре у Стаса Намина, на студии Александра Кальянова, с которым Павел дружил. Записи F.R.U.I.T.S. сделаны в хороших студийных условиях. А потом появились DAT-рекордеры, мини-диски, цифровой формат, и возможность записывать самим что угодно и сразу в цифре. Экспериментальную музыку можно было записывать и дома, и на студиях, и на репетиционных базах – везде, где были хотя бы минимальные условия. Потом появились компьютеры, и с ними возможность самому все смонтировать, проконтролировать, нарезать, загрузить в сеть при желании.
– Что ты используешь для записи в последние годы?
– В принципе, я до сих пор использую и цифровую технику, и аналоговую, те же кассеты, диктофон, и, в общем, все, что попадается под руку. Могу на катушки что-то записывать и потом это все цифровать – в общем, мне нравится комбинированный процесс. Есть люди, которые все время сидят в компьютере, и им больше ничего не нужно, что вполне логично, но я для себя пытаюсь разнообразить процесс, тем более я не профессиональный звукоинженер или айтишник, и владею компьютерной техникой исключительно на том уровне, который позволяет мне делать то, что мне необходимо. В данном случае мне интереснее всего совмещать форматы. К тому же у меня много коллабораций и совместных работ, мне даже трудно сейчас подсчитать и вспомнить всех музыкантов, с которыми я играл и записывался, но коллабораций было очень много, и все интересные. Это добавляет разнообразия в творческий процесс. Мне сейчас интереснее взаимодействовать с другими людьми, нежели работать одному, хотя и сольную деятельность я тоже продолжаю.
Сейчас, впрочем, не ясно, как мы будем продолжать работать. Может быть, в какой-то момент ситуация устаканится, но пока со многими проектами пришлось притормозить. В общем, посмотрим.
– Ты не рассматриваешь варианты эмиграции?
– Сейчас я выступаю в России по мере возможностей. За рубеж крайне сложно выехать. Те же бары и клубы, куда люди продолжают ходить, все еще могут платить деньги за выступления. Немного, но хоть что-то, тем более что других вариантов еще меньше. Может так случиться, что денег вообще не будет в наличии. Может, они и останутся у людей первой необходимости – скажем, милиционеров, врачей, административных работников, а у музыкантов их может вообще не быть, за небольшим исключением.
Соответственно, эмиграция кажется мне возможной на какое-то время. Моя дочка живет за границей сейчас, у меня есть близкие друзья в Финляндии, Франции, Германии. При этом у меня пожилой отец, ему 86 лет, и его не хочется оставлять одного. Плюс некоторая собственность, за которой тоже надо следить. Не хочется всё бросить на произвол судьбы, потому что есть надежда, что ситуация в конце концов все же изменится к лучшему. Не может же она все время уходить в минус? Хотя ясно, что сейчас мы все стоим на краю пропасти…
