Репортаж с Голого острова. Узник титовских концлагерей Владимир Поплавский

[ Радио Свобода: Программы: История и современность: Документы прошлого ]

ВедущийМихаил Соколов

Репортаж с Голого острова. Узник титовских концлагерей Владимир Поплавский

Михаил Соколов: Владимир Поплавский, бывший переводчик с балканских языков Радиокомитета и АПН, сейчас живет в заснеженной деревне в Калужской области в окружении десятка собак. А вот чуть больше полувека тому назад он в колонне заключенных высаживался с корабля на Голый остров. Это коммунистический концлагерь, только не в СССР, а в Югославии.

На советских Соловках новоприбывших в лагерь особого назначения "каэров" бригадиры и их подручные для начала избивали кольями (дрынами), а в титовском концлагере - заставляли бежать сквозь строй, и их должны были бить по голове и по лицу выстроенные в две шеренги их же товарищи по заключению. Вспоминает Владимир Поплавский

Владимир Поплавский: Когда приезжаешь, там общество в 3 тысячи человек пропускает тебя - и получаешь 3 тысячи ударов. Вся голова, уши там испорчены, все деформировано.

Михаил Соколов: Так жертва становилась палачом, а палач, провинившись, жертвой.

Безводные Адские острова средней Далмации в Адриатике отличались своеобразным климатом: влажный холод зимой, летом днем - дикая жара.

Владимир Поплавский: Зимой - около нуля может быть. На Крке и островах может снег быть. Между Крком и Пытвичем, островом рядом, есть такой пробел - 500 метров - моря, и там городок Сень на берегу, и это - Сеньские ворота. Вот зимой из этих Сеньских ворот - буря! Это такие ветры бывают в Северной Адриатике, на островах, зимой, что мы возвращались с работы, пять человек, держимся друг за друга - и бум, все наповал, на землю падали. Летом - жарища!

Михаил Соколов: Было Володе Поплавскому, когда он попал в концлагерь на Голый остров, около 19 лет. Отец Владимира Поплавского, Вячеслав, до эмиграции из Крыма жил в Новороссии.

Владимир Поплавский: И России он практически не знал. Он знал юг. Папа знал кадетский корпус - это была муштра, военное воспитание. И потом уже два года - бурные события в Одессе. Власти менялись, Перекоп, Крым: Выше Киева ничего не видел.

Михаил Соколов: Владимир Поплавский показывает заботливо сохраненные документы отца. Вячеслав Поплавский ушел из кадетского корпуса в Одессе на фронт Второй Отечественной - так называли Первую мировую. Служба в Добровольческой армии у Деникина. Крымская эпопея с походом в Северную Таврию в Русской Армии Врангеля. Погоны артиллерийского подпоручика. Эвакуация. Год ожидания своей судьбы в Галиполийском лагере. Выезд в августе 1921 года на Балканы. В той новой стране - Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев - молодежи помогали учиться.

Вместе с Владимиром Поплавским смотрим семейные альбомы. В фотографиях жизнь его отца и матери - македонской девушки из города Велеса Богданки Славковой-Отевич, с которой Вячеслав Поплавский познакомился в Боснии студенческие годы.

Владимир Поплавский: Тут отец уже в Югославии. Это - югославская военная форма, когда их там на границу посылали, белых эмигрантов, охранять границу. Это уже из студенческих билетов, Загребских университетов. Группа русских белых эмигрантов-студентов в Загребе, 1922 год. Подрабатывали, папа работал (и многие "белые") в Загребском театре, в опере, с артистами. Разносили газеты по подписке студенты. Это - Велес, город матери, мама в молодости. А это вот Босния, где они познакомились, где-то тут, в боснийских деревнях. Переехали из Боснии в Сербию. Вот Ниш. В городе Алексинац год с чем-то поработал папа, потом переехал в Ниш. А вот, смотри, вся экспедиция в лесу русская, только повара серба брали всегда. Роковой 1939 год.

Михаил Соколов: Вячеслав Поплавский выучился на лесовода и хорошо зарабатывал.

Владимир Поплавский: Три-четыре дня в Скопье - месяц опять в лесах, три-четыре - и опять в леса.

Михаил Соколов: В сербском Нише прошло счастливое детство Владимира Поплавского. Он вспоминает своего отца.

Владимир Поплавский: Молчаливый человек был и довольно сухой - это кадетская работа. Помню, иногда, когда очень маленький был, он носил меня на плечах и песенку пел: "Жил да бы петуху индейский, цапле руку предложил. При царе взял чин лакейский и в супружество вступил. Там-тарам, там-там-тарам". Вот и все.

Михаил Соколов: Володя жил в русско-македонской семье, но по воспитанию чувствовал себя русским.

Нападение Гитлера и союзников Германии - Венгрии и Болгарии - на Югославию в 1941 году изменило жизнь семьи Поплавских. Владимир Вячеславович помнит и ковровые налеты немецких "Юнкерсов" на беззащитные мирные поселения, и как они с семьей бежали в леса.

Когда старая Югославия рухнула, началась война всех против всех: оккупанты сотнями брали заложников, мстя за атаки партизан, хорватские экстремисты сводили счеты с сербами, четники и домобранцы отвечали им тем же, коммунисты убивали сторонников законного короля Петра, а вместе с ними расправлялись, как с монархистами, с русскими эмигрантами.

Многие из русских откликнулись на призыв генерала Михаила Скородумова создать Отдельный Русский корпус для освобождения своей страны от большевизма. Вступил в его ряды и подпоручик Вячеслав Поплавский. Но выяснилось, что никакого освобождения России силами эмигрантов не ожидается. Рассказывает его сын Владимир Поплавский.

Владимир Поплавский: Они все надеялись, кто поступил, первое поколение в Югославии, все думали, что в Россию поедут. А когда увидели, что их просто используют как пушечное мясо, то разбежались. А так сначала очень надеялись, что Гитлер принесет свободу русскому народу, освободит Россию от большевизма. А увидели, что все это сказки.

Михаил Соколов: Вячеслав Поплавский понял, что нацисты втравливают эмигрантов в балканскую междоусобицу, и из Русского корпуса дезертировал. Лесовод перевез семью на родину жены - в Македонию, находившуюся в зоне болгарской оккупации и практически вне событий партизанской гражданской войны в Югославии. Работал на строительстве лесных дорог. Дети учились.

Как вспоминает Владимир Поплавский, победы Красной Армии делали его просоветски настроенным.

Владимир Поплавский: Раз коммунисты у власти в России - значит, народ русский принял его, черт побери! Я так думал, и с папой сколько спорил. Я говорил: "Папа, как же вы - 14 государств интервенции да и вы сами - не могли с этими большевиками справиться?"

Михаил Соколов: А как он это объяснял?

Владимир Поплавский: Каждый генеральчик хотел бы монархом - поэтому и не справились. Если бы были едины, то другое дело, а так каждый царьком себя видел.

Михаил Соколов: Потом в Македонию пришли освободители - советские войска вместе с титовскими партизанами. Тогда Володя Поплавский и не заметил, как расстреляли группу известных местных интеллектуалов, как десяток семьи выселили из их домов: И стала строиться новая жизнь.

Поплавских в коммунистической Югославии не тронули - инженеры были нужны и новой власти. На волне патриотического подъема по сталинскому указу Вячеслав Поплавские и его дети приняли советское гражданство. Володя Поплавский вступил в Союз коммунистической молодежи, был активистом. Всерьез читал и конспектировал Ленина и Сталина.

Владимир Поплавский: После войны я пошел по линии Союза коммунистической молодежи Югославии, какой-то руководитель в районе был, деятель, ячейки, все. Россия - победительница, Красная армия освобождает Европу, приходят коммунисты. Я - тоже коммунист. 1946-47, когда учился в гимназии, 9-10 класс.

Михаил Соколов: Отец как к этому относился?

Владимир Поплавский: Не мешал, но так, с насмешкой. У меня в комнате, где я с братом спал, висели портреты Ленина, Сталина и почему-то Димитрова, а не Тито. Ну, вот отец заходит: "Что это за иконы у тебя?" - посмеется и уйдет. Не мешал, но смотрел так, со скепсисом. Нейтрально, не вмешивался в политику.

Михаил Соколов: В 1948 году спокойная жизнь рухнула. Начался кризис в отношениях Югославии и СССР, спор о том, кто идет верным путем строительства нового строя, неподчинение Иосифа Тито - Иосифу Сталину. Это ударило по тем коммунистам, которые верили в Сталина больше, чем в Тито. Их стали называть коминформовцами - верными заявлению Бюро Коминформа, наследника Коминтерна. Оно по заказу Сталина осудило деятельность ревизионистского режима Иосифа Броз Тито. Вспоминает Владимир Поплавский.

Владимир Поплавский: Уже пошла нормальная жизнь. И вдруг - 1948 год, июнь месяц. Было создано Информбюро Компартии в 1947-ом. Третье заседание - резолюция "О положении Компартии Югославии" выходит. Никто не мог понять, в чем же дело (мне было тогда 18 лет), что происходит. Поругались, за что-то осудили Тито, за что - непонятно. Все, что можно, приписали к нему - и то, что в городе слишком быстро индустриализация идет, в деревне - слишком медленно национализация, ведется где-то антисоветская пропаганда в верхах югославских.

Милована Джиласа тогда зацепили и осудили, что Джилас на каком-то приеме сказал, что если сравнить поведение американских и английских солдат и русских, то получится, увы, незавидная картина для русских. И действительно, так все и было на севере Югославии, что творилось - потом рассказывали, в тюрьме узнавал.

Не учел Сталин, а Тито хорошо учел (хитрый мужик был, ужас!), первое, что Советский Союз не пойдет воевать с Западом из-за Югославии. Считали, что англо-американцы не пустят все-таки - как-никак фифти-фифти была Югославия разделена. И тогда это было воззвание Информбюро: всем честным коммунистам заставить свое руководство признать свои ошибки, и если оно не хочет, то сменить его.

Михаил Соколов: А вот это письмо, оно обсуждалось как-то на собраниях?

Владимир Поплавский: Я потом уже, в тюрьме, все это узнавал, когда сидел со старыми коммунистами. Меня пацаном арестовали, мне 18 лет было, а там были и члены ЦК, и республиканского ЦК. Обсуждался ответ, последний ответ, видимо, Тито Сталину. Особенно это было в Черногории, говорят, а там много было сторонников Советского Союза, русофилов исторически. Партия, Центральный комитет югославский, просто члены партии честно хотел выяснить, что думают, чтобы ЦК мог ориентироваться. Люди, которые были дураками, сказали, что, наверное, все-таки Сталину надо уступить, не надо ссориться. За ночь - поголовно, обкомы целые пропадали! Всех забирали. Вот Ранковича метод: ликвидировали быстренько, обезглавили, за ночь обезглавили всю возможность антититовской оппозиции, партийной тем более.

Начали сажать. При этом военные тоже арестовывались - за нарушение присяги верховному главнокомандующему. Военных - на суд, штатских - административным путем, по закону "Об административных нарушениях", по которым тебя могут держать два года на исправительных работах. Но административный закон имел ту заковыку, что его можно было продлевать: если ты не исправился, можно еще на год, еще на два, еще на три. Поэтому штатские, которых забирали и посылали на Голый остров, их держали там сколько понадобится. А военные, которые судом были осуждены, их выпускали согласно приговору; но приговоры были не меньше 7-8 лет каждый, поэтому они досидели до смерти Сталина, когда начали потихонечку лагеря ликвидировать.

Михаил Соколов: Арестовывали и беспартийных, тех, кто сомневался в мудрости Тито. Ударили репрессии и по русским эмигрантам, которых в Югославии оставалось немало, особенно по тем, кто взял советские паспорта. Владимир Поплавский, как свежеиспеченный советский патриот, решил бороться за сталинскую правду. Гимназист создал подпольную группу.

Вы стали создавать подпольную организацию?

Владимир Поплавский: Обязательно, сразу! В гимназии.

Михаил Соколов: А из кого?

Владимир Поплавский: Из одноклассников. Я, как советский гражданин, комсомольский деятель, конечно, мы сразу создали там группу молодежную, подпольную. Как раз в это время я читал "Молодую гвардию". Мы начали делать листовки, сами напечатали их два раза, призывали население заставить руководство признать свои ошибки и вернуться в лоно социализма. Назвали мы ее - ОМЗаК - Организация молодых защитников коммунизма. Написали статут, программу, за что боремся. Собралось где-то 5 человек. Еще двое-трое старше нас знали о нашей работе, но сказали, что прямое участие принимать в работе организации не будут.

А я выражал свое мнение откровенно. Что мне бояться? Русский, гражданин СССР. Все-таки советская партия имеет 50 лет опыта революционного, может, это тоже кое-что значит, действительно. Это все дошло до райкома комсомола. Потом меня хотели послать на какой-то завод агитатором, и я сказал: "Нет, я на это не пойду". Я, дурак, взял и написал письмо в райком комсомола: "Я, такой-то, должен такого-то числа идти и лекцию читать. Не могу этого сделать, поскольку я солидаризировался с моими товарищами - комсомольцами из СССР, как советский гражданин". И сижу и думаю, что дальше будет - будут вызывать и ругать. Ничего.

Проходит месяц, два, 1948-ой. Уже листовки по городу появились - и они быстренько разнюхали, Служба госбезопасности, и к нам провокатора послали. Начал он меня обрабатывать, мой одноклассник, что у него братец в Белграде студент, там тоже черт знает что творится среди студенческой молодежи, надо что-то делать, невозможно так сидеть. Меня он обрабатывал два-три дня, и я говорю: "Ну, хорошо, мы уже работаем". - "А кто?" - "Я, такой и такой". - "А меня возьмете?" - "Возьмем, давай". Пришел он и даже получил должность - заведующий агитацией и пропагандой, агитпроп.

У нас был штаб, я был начальник штаба, был агитпроп, КВЧ(?) и еще что-то. Листовки сначала от руки, печатными буквами сделали, а потом я был у дяди в Словении, и там - пишущая машинка. Составил текст, попробовал четыре экземпляра сделать - берет, потом попробовал пять - похуже, но тоже можно. И вот 9 штук напечатал на машинке, красным карандашом серп и молот нарисовал. "К гражданам Македонии!.."

Михаил Соколов: И к чему призывали?

Владимир Поплавский: Бороться существующего строя. Сначала писали - "всеми возможными средствами", и даже было что-то "вооруженное", а потом решил: нет, за вооруженное посадят. И это слово "вооруженное" зачеркнул, нарочно одной линией, чтобы было видно, кто читает, что мы не за вооруженную борьбу, а за политическую, за свержение правительства: не правительства, а Тито. Приблизительно был текст такой: "С тех пор, как вышла резолюция Информбюро Компартии, антисоветский, антисоциалистический курс нашей партии не только не изменился, но еще больше углубился. Задача всех честных граждан нашей страны - всеми возможными средствами бороться с существующим строем или заставить его признать свои ошибки".

Наклеили ночью эти 9 листовок, я и еще один товарищ, одну - на центральный кинотеатр, на витрину, другую - на почтовом ящике. А за нами уже вовсю:

Да, меня исключали из комсомола уже за мои убеждения. Это было после того, как листовки появляются, я отказался эту лекцию читать - и тут собрание о политическом положении нашей гимназии, всей молодежи нашей гимназии. Это было две молодежных организации - Народная молодежь и Союз коммунистической молодежи. У нас в классе 30 учащихся, 5-6 - коммунистической молодежи, остальные - народная молодежь.

Собрали собрание о политическом положении, не в гимназии, в нашем зале, где более-менее почти вся гимназия могла вместиться, а в центре, Дом почтовых работников, огромный зал. Туда приглашают из женской гимназии, из торгового училища молодежь. Я сижу, говорит докладчик из райкома комсомола о конфликте Тито - Сталин. Говорит: "На нашу партию клевещут, и очень печально, что и в нашей среде нашлись мизерные типы, которые согласились с этой резолюцией". - "Это кто такие? Кто такие?" - "Вот, Поплавский, такой:" Шум был, и я думал, что сейчас исключат из гимназии. Я знаю, как после войны исключали вот такие прозападные элементы, лишали права на образование. Исключат из гимназии - и все, "волчий" билет.

Я говорю: "Володя, сейчас исключат из гимназии". Но из гимназии не исключили, но исключили из Союза коммунистической молодежи на этом собрании.

Михаил Соколов: А кто-то в вашу защиту выступил или все единогласно было?

Владимир Поплавский: По-моему, никто. Одни молчали, смотрели с сочувствием - жалко было просто по-товарищески, а другие: Никто не выступил. Нас исключили, а потом где-то уже через месяц арестовали.

Михаил Соколов: Деятельность подпольной группы юных антититовских сталинистов продолжалась.

Владимир Поплавский: И одновременно подполье наше работало. Соберемся раз в неделю, погуляем по парку, поговорим, что дальше делать. Листовки два раза клеили. Провокатор этот принес оружие, один раз принес какой-то пистолетик. Пистолеты подсунули, а потом нам приписали вооруженную борьбу. Пистолеты - дело госбезопасности.

Михаил Соколов: А как подсунули?

Владимир Поплавский: А очень просто. Вот тот, который обрабатывал нас, провокатор, сначала принес один пистолетик, как игрушечный, с патронами, такой маленький, потом сказал: "У меня у товарища одного есть, я могу достать еще один". А мы, пацаны, знаете, интересно в 17 лет подержать, пострелять. Принес другой, он оказался испорченным. Он нам дал два патрона, мы с товарищем пошли пострелять, а он - тюк, не стреляет. Мы в сомнениях: что это он нам подсунул?

А потом, буквально за два дня до ареста, видел я его в компании с двумя людьми старше нас. Нам было по 17 лет, а это были люди 27-28 лет. Они стояли на углу, я прохожу так: "Привет, Зоран!" - и он как будто показал меня этим двоим, они так повернулись и на меня осмотрели хорошо. И я говорю своим товарищам: "Слушайте, по-моему, у Зорана что-то нечисто, давайте быстренько уничтожать". Программу, статут сожгли, успели, - и сидим, ждем ареста, день, два:

Михаил Соколов: Гимназист из города Скопье, сын русского эмигранта с советским паспортом, Владимир Поплавский был арестован утром 7 ноября 1948 года.

Владимир Поплавский: И в 6 часов утра, 1948 год, 7 ноября, День Октября, суббота, я помню, была. Я проснулся, еще валялся в кровати - и фр-р-р, звонит кто-то. Отец открывает, врываются трое, - ну, типичное ЧК, один в кожаном пальто, другой в штатском, - и прямо в мою комнату.

"Вот ордер на арест. Видишь?" - "Вижу". - "Знаешь, что это означает?" - "Знаю". - "Вставай, одевайся". Встаю.

Отец-то не знал о нашей подпольной работе, а просто думал, что исключили, потому что я - советский гражданин и высказался в пользу резолюции Информбюро. Он это знал, не больше. Отец говорит: "Знаете, он иностранный гражданин. И если есть уголовное дело, то, пожалуйста, арестуйте, а если за убеждения - не имеете права". - "Знаем, знаем, уголовное дело". Нашли одну гильзу, пустую. Спрашивают: "Где пистолет?" И забрали.

И я сидел шесть месяцев во время следствия в Скопье, тюрьма городская УДБ, Управления Госбезопасности, рядом с театром. Это был двухэтажный особняк, в подвале бы камеры, 7-8 штук, а наверху - комнаты следственные. И все допросы начались: "Ты молодой. Зачем тебе гнить в этой тюрьме? И здоровье испортишь, и все. Лучше ты расскажи все".

И очень важный там был психологический момент, не только у меня, пацана, 17 лет, но и у других, которые постарше были. Это же были как будто товарищи, коммунисты все, вместе работали: один - арестант, другой - следователь. Вот психологический момент этот трудно было переварить. Если бы сразу имел дело, как говорится, с классовым врагом, да, я комсомолец! А тут все свои люди, по сути дела.

Я так подумал-подумал, прикинул - действительно, тут провокация, все известно, и в конце концов они добьются своего. Я понял, что все известно от этого Зорана. И я через два-три дня сказал: "Ладно, я действительно кое-что не сказал". И рассказал, как все было.

Михаил Соколов: А другие ребята?

Владимир Поплавский: Другие - тоже, через десять дней, одни раньше, другие позже. Там четверо нас было арестовано, из которых трое были отданы под суд. Одного отпустили, потому что оказался помягче и потом как свидетель был на суде.

Сначала мы три месяца были в этой городской Госбезопасности, потом уже в общую тюрьму в Скопье попали, такая турецкая крепость большая. 20 метров - 20-25 человек, по полметра на человека было, ни кроватей, ничего, все на полу. Перевели туда - предупредили: "Ни гу-гу, за что арестованы". Они еще прятали, когда 1948 год, аресты были не массовые.

Массовые аресты начались в 1949 году, в 1950, когда уже откровенно арестовывали сторонников Советского Союза.

А в 1948 году, до конца, Тито еще пытался наладить, вызывал комиссии - приходите, пожалуйста - из Советского Союза, из братских стран, посмотрите, как в стране. Поэтому аресты первые очень и очень скрывали, чтобы не было известно.

И нам сказали: "Перебьем руки-ноги, если скажете, за что арестованы". Я говорю: "А что говорить?" - "Говори, что хочешь. Курицу украл:"

Привели нас в эти камеры. И первое: "Откуда?" Я говорю: "Из городской Госбезопасности". - "А за что?" - "Да велосипед утащил". - "Да что ты, из Госбезопасности - и велосипед утащил? Голову нам морочишь!" Я молчу. "Ну, за что ты, скажи? Мы никому не скажем". - "Тито - Сталин:" - "А, это из новых, из новеньких:"

Михаил Соколов: А там сидели из "старых"?

Владимир Поплавский: Да, там сидели из "старых". Там и уголовники, и политические, все вместе были.

Политические из "старых" были из албанских националистов, были те, кто сотрудничал с болгарскими органами, с немецкими во время войны ("сотрудничавшие с оккупантами" - такая формулировка была).

И была ВМРО так называемая, Внутренняя Македонская революционная организация - националистическая, боролась за самостоятельную Македонию под протекторатом ООН.

Эта организация потом разделилась, одно крыло было под влиянием болгар, другое было самостоятельным в Македонии, - вот после войны и их было довольно.

Михаил Соколов: Потом трех гимназистов вывели на открытый суд в македонской столице Скопье - редкий случай для системы коммунистического террора.

Владимир Поплавский: Меня, Парлича и Тоше Стефановского, судили. Суд я и мои товарищи ждали шесть месяцев, хотя обычно быстрее прохводили такой процесс. Почему? - Видимо, долго решали, что делать с этим советским гражданином. После шести месяцев меня оттуда берут на суд, там появляемся я, Парлич и Стефановский Тоше. А тот, которого выпустили, четвертый, Милош Лисонек, - он был свидетелем.

Михаил Соколов: А провокатор так и не появился?

Владимир Поплавский: На суде спрашивают: "У вас был оружие?" Я говорю: "Было". - "Что?" - "Пистолеты". - "Сколько?" - "Три. Один был у меня, другой был у Парлича, у папы его "ТТ" от войны остался, и он стащил. А третий был у этого - Зорана Бугоева, который не знаю по каким причинам здесь не присутствует ни как обвиняемый, ни как свидетель".

Все мои одноклассники, которых там было много, уже видели Зорана, что это все от Зорана, оказывается, пошло - вот эта провокация, раскрытие, все.

В суде я говорил, что я не был согласен с политикой Тито.

Оружие привезли - это не наше. "Зачем?" - "Для самообороны. Не для свержения властей".

Два раза меня спрашивали, чувствую ли я себя виновным и раскаиваюсь ли. Я говорил: "Виноват, но не раскаиваюсь". - "Как так?" - "Я знаю, что нарушил законы югославские, и поэтому виноват. Но что я их нарушил, я не раскаиваюсь". Вот такой мой ответ был.

Это на суде ничего, прошло.

Мамаша моя заядлая такая, она бурная женщина была, темпераментная. Вдруг слышу голос, мать кричит из зала: "Держись, сынок! Пусть и 20 лет тебе дадут!" Я говорю: "Ой, мама, и ты попадешь сюда". Так оно и было - и ее забрали.

Михаил Соколов: Владимир Поплавский получил 6 лет заключения. Как он считает теперь, могло быть и хуже.

Владимир Поплавский: Значит, Стефановский, Парлич и я.

Михаил Соколов: И дали 6 лет вам:

Владимир Поплавский: И двоим - по 3. Возвращаемся в эту большую камеру. "Ну, как?" - "Шесть лет дали". А в этой же комнате был мой же ровесник из русских, фамилия его Добровольский, по-моему, была. Мама у него сербка, а папа русский. И он за короля какую-то организацию создал: то же самое - листовки, организация. Ему 17 месяцев или полтора года дали. Не было уже актуально:

А тут такая махина - Советский Союз - висит над тобой.

Михаил Соколов: А вы в тот момент своих взглядов не стали менять, не было сомнений?

Владимир Поплавский: Нет, не было.

Михаил Соколов: В это же время были арестованы и отец Владимира, Вячеслав Поплавский, а в декабре 1949 года - и мать, Богданка Поплавская.

Владимир Поплавский: В 1948 году меня арестовали, потом - маму, потом - отца. И тоже вызвали: "Репатриироваться хотите?" - "Хочу". - "Куда?" - "В Болгарию". - "Пиши заявление". Написал. Взяли.

А мать арестовали за что? Говорили: "Почему вы, когда мы арестовали вашего сына, не к нам пришли - мы же арестовали, а ходили в советское посольство, там требовать защиту?"

И 8 месяцев держали маму, но придраться не к чему - выпустили как и отца.

Михаил Соколов: 17 лет и 7 месяцев от роду гимназист из Скопье Владимир Поплавский в 1948 году попал по приговору югославского суда в Скопье сначала в обычную колонию Идрисово, а потом там же был заключен в отдельную камеру для политических с индексом "ИБ" - Информбюро, то есть для врагов Иосифа Броз Тито.

Владимир Поплавский: Идрисово - там были и политические, и уголовники вместе. Были албанцы, были ВМРО. Из русских штатских нас трое было, потому что других наших посылали на Голый остров сразу со следствия. А военных было, вот 26 человек, которые сидели, - это были военные. Прибыл в эту колонию и поработал до конца, наверное, 1949 года со всеми.

Условия бытовые ужасные. Комната - по 80, 90, 120 человек, тоже на полу. Распределено каждому - 35, 36, 37 сантиметров. На боку спишь, потом староста кричит: "Переворачиваемся!" Ну, как шпроты. Духота неимоверная. Поскорее утром хотелось на завтрак - и на улицу, во двор.

Тогда мечтал: ох, выйду на свободу когда, буду только с природой, буду жить в лесу.

Я там пробыл с середины до конца 1949 года. К концу 1949 года начали прибывать военные, из военного гарнизона, просоветские, их не пускали никуда, и меня забрали тоже к ним. Сидели в изоляции 8 месяцев. Началась та же система, что на Голом острове: бойкот, коллектив, актив, выяснение отношений, позиции, конференции:

Михаил Соколов: То есть пытались как-то идеологически влиять, заставить признаться, что вы неправы?

Владимир Поплавский: Вот это югославам и нужно было. Это было управление, старосту вызывали - македонец, капитан какой-то бывший был. И тоже начали проводить конференции, выяснение позиций, тоже начали бойкоты, указали бойкот. Я, капитан Трайкович, 4-5 человек бойкотами были. С тобой никто не разговаривает.

Михаил Соколов: За что?

Владимир Поплавский: А потому что они, исправившиеся, изменили свою позицию, - и они не предатели, а ты нет.

Михаил Соколов: В это время СССР в борьбе с режимом Тито использовал и дело Владимира Поплавского, и он даже попал в списки советских граждан - жертв, как в ООН говорил Вышинский, "преступной клики Тито - Ранковича".

Владимир Поплавский: Ой, шум такой! "Белая книга" была югославская, ноты отсюда: арестовывают советских граждан в Югославии, проклятая клика Тито - Ранкович репрессирует советских граждан! Была нота отсюда, и вы знаете, что ответили: "Ради бога, всех советских граждан забирайте и верните наших детей". Тут были в детдомах дети погибших партизан, коммунистов.

Михаил Соколов: В Советском Союзе?

Владимир Поплавский: Да. И сказали: "Давайте наших детей - забирайте ваших граждан". И советские замолчали. Эта была пропаганда.

Михаил Соколов: Владимира Поплавского в колонии Идрисово снова вызвали на допрос сотрудники УДБ.

Владимир Поплавский: Двое были из следственных органов, и тоже был такой вопрос: "Виноват? Раскаиваешься? Или ты будешь работать на нашу партию, на нашу страна, или тебя не будет - выбирай. Ничего нам это не стоит, попытка бегства - получил пулю, и все. Сейчас сиди и через три-четыре дня приходи и скажи ответ". Что делать? Я говорю Трайковичу: "Трайкович, что делать? Действительно ведь кокнут". Он говорит: "Володя, трудная ситуация. Но сам не ходи. Если нужно, пусть они зовут. Ты сиди". Я не пошел, и меня уже не вызывали.

Михаил Соколов: Родителей Владимира Поплавского все же выпустили из тюрьмы, но выселили из дома. Из колонии нераскаявшихся коминформовцев постепенно стали вывозить куда-то на юг:

Владимир Поплавский: Началось в середине 1950-го. Вдруг приходят из управления: "Кого прочитаем - собирать вещи и выходить в коридор". Читали, читали, читали, остался я и человек еще 7-8. По какому принципу - непонятно, из военных тоже остались, и я остался, других забрали. Мы говорим: "Куда их отвезли, черт их разберет. Может, выпустят". Потому что уже первую группу с Голого Отока в 1950 или в 1949 встречали на Северной Адриатике пароход, с цветами - поправившиеся бывшие сталинские элементы.

Михаил Соколов: Перевоспитавшиеся.

Владимир Поплавский: По всей стране два корабля таких встречали, а потом отказались от этого. И мы думали: может быть, и этих выпустят? А нас за что тогда? Ну, бойкотированные тоже одни остались, другие уехали, не поймешь что. А потом - февраль 1951-го, уже и за нами тоже пришли, вещи собирать.

Михаил Соколов: И вот - вагоны, дорога на Юг и Голый Остров - Голый Оток. Переезд. Прогон через строй.

Владимир Поплавский: Самый гадкий год был - 1950-1951. Вот моя группа, седьмая, - единственная, которая была прогнана сквозь весь строй в 3 тысячи человек. Восьмую уже "принимали" только человек 100, которые их били.

Михаил Соколов: Прием в "члены коллектива" на Голом Острове. Здесь было три категории зэков.

Владимир Поплавский: Три ранга - "бойкот", "член коллектива", "член актива".

Михаил Соколов: Как молодого Владимира Поплавского члены коллектива выслушали и приняли в свои ряды. Без бойкота и проработки.

Владимир Поплавский: Конференция - там я объяснял. Через 10 дней, ну, пока пропустят, прибыло там в барак 15 новых, и каждый вечер по одному - 15 новых пройдет. Я рассказывал, была конференция, я все говорил: так и так, мы организовали группу, потом меня судили, потом я был там, работал, потом на кирпичном заводе: Ну, стоит парень, 20 лет. Решили, староста говорит: "Я думаю, можно его в коллектив. Как вы думаете?" - "Ну, можно, можно! Пусть идет". И в коллектив приняли. А потом тоже в актив принимали, и тоже я ходил к следователю.

Некоторые говорят, пишут мемуары, кто там был, что на Голом Отоке были провокаторы, все боролись, были такие герои. Какие там герои?! Ни одного я там не видел, кроме одного, действительно, героя - Владимира Дапчевича, брата Пеко Дапчевича, известного югославского революционера. Вот он был неумолим, его гнали, физическое давление было, но и считались - как-никак Пеко рядом с Тито. А другие все это: Там невозможно было быть героем - или тебя не будет, убьют. Будут бить, когда совсем плохо - подлечат, и опять бить. Все время так.

Михаил Соколов: Владимиру Поплавскому повезло. Если коллектив ответы не удовлетворяли, на допрашиваемого сыпались новые вопросы и угрозы, с дикими криками люди набрасывались на несчастного, его били, пропускали сквозь строй, что нередко приводило к смерти - пишет в своей книге Драгослав Михайлович. Бойкот - это означало, что зэк лишался всех прав. С ним не разговаривали, его ставили на самые опасные работы. Таких называли "Бандой", заставляли на груди носить плакаты: "Вражеский прислужник", "Предатель", "Сталинист", "Моральное ничтожество".

Владимир Поплавский: Человек может быть зверь, а может быть и святой. Звереет человек. Уже привыкаешь и к крови, ко всему. Неделю как мы прибыли - и тоже лупили все.

Потом, когда политконференция была, давали объяснения - и по ходу дела несколько раз могли тебя вынать на улицу и тоже бить.

Одного, я помню, экономиста из Загреба избивали. За что его отлупили, не знаю. Лежал. Строй. Ногами бьют человека, я вижу, абсолютно без сознания. Абсолютно не соображают ничего люди, ногами, кулаками, лицо - месиво: Кто? - Арестанты же сами.

Михаил Соколов: В центре Голого острова был спецбарак - для высокопоставленных оппозиционеров - членов ЦК, генералов:

Владимир Поплавский: Верхушечные эти политические фигуры - там и военные атташе, генерал Полянец тоже там был. Они были на этом Голом Отоке. У нас был общий лагерь, бараки. Это остров был 3 на 4 километра. С другой стороны острова был женский лагерь - все об этом молчали, но знали, что там женщины. А наверху был объект 101 так называемый. Потом уже Владо Дапчевич рассказывал, он был в этом объекте, что это был котлован 6 или 10 соток, в камне выдолблен, метра 3-4 глубиной - и там барак, арестанты, спускаешься по лесенке туда. И весь этот котлован был заминирован. В случае чего, если советская армия ворвется в Югославию, - бум, и нет ни этого барака, ни этих 20-25 человек объекта 101. Там сидели, я знаю, Владимир Дапчевич, был Полянец, вот этот вот военный атташе, был Жигич (или Жижич), военный прокурор югославской армии, ну, такие вот верхушечные оппозиционеры, Брыкич, по-моему, там был. Эта верхушка сидела в этом котловане, заминированном.

Михаил Соколов: Об удачных побегах с Голого Острова Владимир Поплавский не слышал.

Владимир Поплавский: На Голом Отоке - пытались. Голый Остров находился в 1,5-2 километрах от соседнего острова Раб и километра 3 от берега. Мы же там были практически свободны, потому что никого практически на острове, кроме нас, не было. В каменоломне работали всегда под контролем бригадиров.

Был один случай такой или два - считают, а двоих нет. И на следующий день или через день сказали, что двое дураков спрятались где-то в складских помещениях, попытались на лодке перейти. Там же патрульный катер все время вокруг ходил, вокруг острова, и днем, и ночью. И их поймали.

Я тоже видел потом - хороший парень был, из военных тоже, лейтенант, работал сапером, и еще второй. Как начали взрывать скалу, они убежали - один в одну сторону, другой в другой сторону. Говорят, поймали и убили. Еще другой, говорят, добрался до Раба, но там местное население его выдало. Это не сибирская тайга, где можно, если тебя медведи не съедят, как-то добраться до железной дороги. Там - море вокруг.

Михаил Соколов: Интересно, что для разоблачения сталинской версии коммунизма коммунисты титовские использовали мемуары попавших в СССР на Лубянку и в ГУЛАГ антикоммунистов и бывших коммунистов.

Например, мемуары немецкой коммунистки Маргарет Бубер-Нейман. Вспоминает Владимир Поплавский.

Владимир Поплавский: Я помню, у нас на Голом Отоке радиофицированные все бараки были. И читали книгу Маргариты Бумер-Нейман, жены немецкого коммуниста, члена Политбюро ГКП даже, по-моему, которая бежала от Гитлера в Советский Союз. И здесь их, как миленьких, арестовали, когда начались чистки, Маргариту Нейман и ее мужа, она его так больше и не видела. Несколько раз лично Вышинский с ней разговаривал, и отправили ее в Сибирь, в лагеря. Книга называлась "В плену у Гитлера и Сталина".

И вот эта книга была напечатана в Югославии, нам читали это по радио там, мы все слушали тихо и внутри смеялись - нам бы такие курортные условия.

Что там было? Были вши, были клопы, ужасное питание. Трупы зимой штабелями во дворе лежали, а весной их хоронили.

Голый Оток - это другая история. На Голом Отоке что было - не давали умереть. Огромное физическое и психическое давление. Это я молодой такой, тем более я пришел на Голый Оток, уже будучи в общей колонии. А у других головы все, уши отбиты - испорчены, все это деформировано. Все было.

И говорили: "Нам бы такую смерть". Там были попытки, люди бросались в каменоломни. Ничего - возьмут, вылечат и такое тебе потом устроят! Троих прикрепят к тебе, они будут днем и ночью сидеть с тобой, чтобы ты глупости не делал, и будут тебя так гнать на работу, и каждый вечер пропускать сквозь строй, барачный строй. Когда приезжаешь - там общество в 3 тысячи человек пропускает тебя, и получаешь 3 тысячи ударов.

Надо иметь силу воли. Один заключенный нашего барака разрезал себе вены крышкой от консервной банки. Это какую надо силу воли иметь - пилить этой крышкой. Вот такая рана! Я сам ее видел. Спасли. Но потом - бойкот, изоляция месяцев 6, не дай Бог что было.

Михаил Соколов: Бесконечное мучение жизни на Голом Острове заключенным титовского ГУЛАГа казалось страшнее угрозы смерти в сталинской Воркуте или на Колыме. Условия в 1951 году здесь были ничем не лучше лагерей нацистских.

Владимир Поплавский: А когда прибыл на Голый в 1951 году, воды почти не давали пить - там не было, завозная была цистерна. Потом появился тиф. О, что было! Борьба против врага - это борьба против вшей. Средств-то нет.

Я тогда впервые в жизни видел коллективный туалет (это в России есть, а в Европе-то нет): длинный - и ямы, ямы, ямы, все сидят строем. Идешь, снимаешь штаны, простите, бить вшей невозможно, вот так сделаешь - и ползают полным-полно.

Где-то раз в 15-20 дней там были так называемые парильные: забирали все вещи, голый оденешься в одеяло, накинешь, а вещи при высокой температуре там обрабатывались. Бесполезно - вернут, а через 10 дней они опять размножатся.

И вдруг в 1952 году тиф появился. О, начали люди умирать. И призадумались: весь лагерь, не дай бог, помрет.

И тогда сказали: на работу никто не идет, кранты, все бараки отмечены белой линией, докуда можно ходить.

С утра до вечера борьба против вшей. Кто не борется против вшей, тот враг народа, - будет бойкот, будет сквозь строй.

А чем бороться, когда даже порошка не давали? Кто как может.

И знаешь, средство было такое: снимаешь штаны, с голой, извините, задницей, другие бумагой тебя жгут, ты подпрыгиваешь, а здесь трещит - тык-тык, вши, вши, вши.

А то люди были: Ну, это трудно описать. Я по природе худой, да еще у меня закалка была тюремная, я работал там, похудел, конечно. Но люди-то, которым 45-50 лет, да и 35 лет, которые после следствия, ослабшие, ноги ходят плохо, питание ужасное - это живые скелеты. И я удивлялся, что может быть скелет, а на него накинута кожа. Вот все висит - руки, ноги, все. Или ноги опухшие. Утром давали кофе, ну, суррогат кофе ржаного и кусок мамалыги кукурузной. На обед - какую-то жидкость, не знаю что, вечером - то же самое. Ну, хлеба грамм 200 на обед и 200 - на ужин. Утром, по-моему, не давали.

Михаил Соколов: А посылки не разрешалось туда передавать?

Владимир Поплавский: Никаких.

Михаил Соколов: Лишь с переводом части лагеря на материк, в Биляч, а потом и после смерти Сталина условия заключения улучшились и в титовской Югославии.

Владимир Поплавский: Улучшили питание, потом и порошки ДДТ появились. Лагерь переместили. Штатских послали в военные лагеря, а военных, куда перебросили и меня, в Биляч, в Герцеговине, недалеко от Дубровника.

Вот тогда разрешили посылки раз в месяц, свидания разрешили, начали режим нормализовывать.

Видели, что люди умирают, люди выходят искалеченные, надо что-то делать, Ранкович лично два раза приезжал на этот остров. Это 1953 год я был уже в Биляче, а 1954 - я был снова на Голом Отоке, но уже меньше года мне оставалось. Штатских потихонечку выпускали уже, это уже 1954 год был. Военных еще держат довольно много здесь, они же через суд шли.

На острове был ремонт кораблей, еще чего-то, лесопилки - лесов там не было, голый камень, но с берега, с Хорватии тащили бревна, пилили. Видимо, решили Биляч освободить, как было там военное училище, так и сделать, и обратно - на Голый Оток.

И я там увидел опять Голый Оток, на котором я пробыл 1951 год. Потом два года я гулял по Билячу, был и другой остров, и опять в 1954-ом прибыл на Голый. Бараки там достроили - было 17, стало 24. Но режим уже другой был. Строя уже не было.

Михаил Соколов: Югославские лагеря не были аналогом сталинских. Во времена Ягоды в СССР главным был труд, и иным каторжникам Беломорканала или канала "Москва-Волга" можно было даже заработать досрочное освобождение ударничеством, получив зачеты. В ежовские и ранние бериевские времена ГУЛАГ был скорее системой массового уничтожения через убойный труд. Потом, в поздние сталинские, все вернулось к бесконечной каторге без перспектив выход на свободу. В СССР - после приговора - не было главной целью, не убив, раздавить личность и обеспечить ее полную лояльность в будущем.

А югославский лагерь в системе министра Госбезопасности Ранковича как раз ставил своей задачу через самокритику, идеологическое перевоспитание и соучастие во взаимном насилии всех лагерников добиться того, чтобы при выходе на свободу отклонившийся доселе от генеральной линии оппозиционер был до конца дней своих покорен и лоялен властям.

Владимир Поплавский: Потом, когда выпускали с Голого, начиналась вербовка. Были случаи такие, когда человек выходит, а через два дня опять возвращают обратно: тебя выпустили, пришел в другое место, а к тебе пришли и опять забрали - опять Голый Оток. Обыкновенно они подгоняли, чтобы ты уже в активе был, когда выходишь. Вот там уже изменился, поправился - хочешь не хочешь, но будешь "стучать". Все это знали. Меня выручало советское гражданство, я говорил: "Знаете, я от этого гражданства отказываться не хочу, потому что если я откажусь, меня заберут в армию, если я югославское гражданство приму. А мне надо закончить два класса - 7-ой и 8-ой - гимназии (то есть 11-ый и 12-ый). Поэтому я задерживаю гражданство пока". - "Но вы нам будете помогать?" - "Да-да-да, обязательно, конечно:"

Михаил Соколов: Голый Остров - это бесконечный каторжный труд, бесконечные кампании зачистки мозгов. Запад, которому выгоден был конфликт Тито - Сталин, не видел ни лагерей с контрреволюционерами, ни спецобъектов со сталинистами. Как-то Голый Остров посетили французские социалисты. Об этом вспоминает Владимир Поплавский.

Владимир Поплавский: Где же были эти гуманитарные организации, Запад, когда на Голом Отоке все это творилось? Однажды приехала комиссия.

Как это выглядело? Всех загнали за проволоку, в лагерь основной, оставили человек 50 - мастерские и, по-моему, их в женский лагерь повели. Основная масса-то совсем с другого конца, дальних бараках сидит. Им показали только мастерские, 50 человек нормальных, которые уже выходили на свободу, и все. Они посмотрели и сказали: все хорошо, гуманно. А это были все собраны туда: "Сегодня не будет работы, сидите все". Вот так комиссия французских социалистов и была там, на Голом Отоке.

Михаил Соколов: Самого Владимира Поплавского выручил и декларативный югославский федерализм: каждый зэк числился за операми госбезопасности той республики, в которой его схватили. Македонский представитель УДБ оказался знакомым родителей и мужем дальней родственницы матери. Этот следователь дал Володе легкую работу.

Владимир Поплавский: Мы проходили, а он стоит. "Откуда?!" - "Из Македонии". - "Македонец? А, давай:" Прошли. А потом, наверное, сказал, что, да, я ошибался. Слава богу, что следователь македонский оказался мужем приятельницы, и жили мы в Скопье напротив. Первый хороший человек. Он говорит: "Знаешь, мы знакомы с твоей мамой. Такую знаешь - Навенька?" - "Знаю". - "Вот я ее муж. Может, в столовую пойдешь работать, на кухню?"

И он меня на кухню отправил, а там уже можно было есть, сколько хочешь. И мне повезло на этом Голом Отоке, я там работал одно время на каменоломне, потом уже я отправился на кухню.

Потом, когда уже в Дубровнике разгружали корабли, мы разгружали корабли с желтым сахаром, американским на Голом Острове, и везде было на сербском языке: "Помощь югославскому народу от Америки". Оборудование какое-то в лагере, еще что-то.

Михаил Соколов: Все заключенные были под перманентным следствием, их водили на допросы, требовали признаний и покаяния. Но могло скостить или увеличить сроки. Русские эмигранты - заключенные на Голом Острове - не были исключением.

Русские там сидели, на Голом Острове?

Владимир Поплавский: Сидели. Немного, но большое количество эмигрантов там же было. Яков Прокопенко был, он с военными был, он тоже военный. Саша Лебедев, он в Москве потом был. Саша Лебедев и его друг - они где-то в Воеводине жили и попытались переплыть Дунай и куда-то в Румынию или Венгрию уйти в 1948-49 году. Вот их поймали. Уже студентами, по-моему, их взяли.

И потом, когда освобождали очередную группу на Голом Отоке, как раз этот Саша Лебедев был, а я знал по виду просто, что он русский, но так никогда мы не вступали в контакт, и опасно, вообще-то, всякое контактирование. И он был в списке на амнистию, то есть его выпускают, и вдруг в последний момент прочитали список, 100 с чем-то человек, а 20 человек осталось. Я спрашиваю: "Кто это?" - "Саша Лебедев, русский, он остался".

А меня вызывали: "Русский?" - "Да". - "Гражданство советское?" - "Да". - "Ну, ничего, молодой, посидит еще". И все, так и до конца. Полдня лишних отсидел: утром арестовали, а к обеду я только вышел.

Михаил Соколов: Освободили Владимира Поплавского ровно день в день через 6 лет после ареста.

Владимир Поплавский: Психология арестанта. Вот 6 лет, снова с Голого Отока, сначала - каратнтин, где изоляция перед выпуском. И меня на кораблик этот, кораблик "Пурат", который нас возил туда. И порт Бакар, к вечеру уже. Уже темнеет, я не знаю город, где станция, где чего, а знал, где наша маленькая микроколония, где грузят корабли арестанты. Я пошел, стучу, а сторож мне говорит: "Что такое?" Я говорю: "Пустите переночевать (обратно в тюрьму). Не знаю я город, куда я сейчас пойду?" - "Не имею права". - "Ну, я только что, вы знаете, полчаса тому назад вышел отсюда". - "Не имею права". - "А где вокзал искать?" "Иди все по полотну, прямо и дойдешь до вокзала".

Сел в поезд, в Скопье. Впечатления. Купе, какая-то старушечка, лет 60, преподаватель литературы. И какой-то студент был. А я на верхней полке лежал и слушал разговоры. Разговор был такой литературный, то ли о Шекспире они что-то спорили, то ли что. А я слушаю, слушаю - боже, какое мелкотемье! После шести лет борьбы за жизнь, после всего того, что ты видел, - споры о Шекспире.

Странно было.

Прибыл я в Скопье, к своим, это был ноябрь месяц уже. Новый год, меня пригласили одноклассники, компания. В частной квартире, там две-три девушки и два-три мальчика. Новый год, веселились, играли, шутили. Я выдержал где-то час, и потом вышел на балкон - и у меня слезы пошли. Слезы пошли, потому что не могу веселиться.

И это такое состояние - инерция вот этой борьбы за жизнь, тяжелой, - где-то приблизительно до года меня это все держало. Потом потихонечку начинаешь привыкать к свободной жизни после этой ежеминутной борьбы за жизнь. Слава богу, после выхода я там пробыл еще 1,5 года, и потом уже - сюда.

Михаил Соколов: А дальше была недолгая работа в Македонии и - после визита Хрущева и Булганина в Белград - отъезд в СССР.

В это время на Голом Острове, как рассказывали потом Владимиру Поплавскому, заключенным становилось все легче.

Владимир Поплавский: Мне Владо Дапчевич, который был еще год-полтора после меня в этом лагере на Голом, говорил: "Пришло такое время, что следователи боялись нас сейчас. Нормализация отношений, и следовали, если бы ты видел, какие стали шелковые. На "Вы": "Владо, не нужно ли что-то тебе?" Они начали нас бояться. Неизвестно, как поведется политика, а вдруг Тито сблизится с Советским Союзом - и могут пересажать следователей".

И потихонечку этот лагерь выпускали. Я приехал в Советский Союз в 1956, и к этому времени - 1956-57 - последние группы уже вышли на свободу.

Михаил Соколов: В СССР Владимир Поплавский сначала жил надеждами.

Владимир Поплавский: Я знал о репрессиях в СССР, читал, но это все теоретически. И когда я приехал сюда, я думал, что имею какие-то заслуги: за Советский Союз сидел 6 лет.

А когда я приехал в Ессентуки, когда увидел, что нет семьи, где никто бы не погиб на войне или не был репрессирован, я подумал: Володя, сиди мирно, какие там у тебя заслуги?

У каждой семьи здесь есть собственные заслуги.

Михаил Соколов: Отец, Владимира, Вячеслав Поплавский, вернулся в 1959 году в СССР, работал лесником в Зыряновске, на Западном Алтае, в Восточном Казахстане. Владимир Поплавский нашел работу в столичном Радиокомитете, стал переводчиком в издательстве АПН.

Сейчас мой собеседник Владимир Поплавский в какой-то мере сохраняет верность идеалам юности.

Владимир Поплавский: Если я бы жил в Западной Европе, я бы сейчас за социалистов был. Не за коммунистов, они же опозорились. За социалистов, за левых. За Шредера можно, за лейбористов в Англии. Потом я до сих пор считаю, что далеко не идеал - классический капитализм, даже посткапитализм, для решения социальных вопросов. Можно более справедливо жить, можно посмотреть скандинавский социализм, шведский. А у нас что? Это дикий капитализм! Все-таки нельзя прыгать через исторические эпохи. Вот большевики хотели прыгнуть сразу в социализм - и опозорились.

Тоже, видимо, нельзя и капитализм строить, прыгая. Наши хотят тоже прыгнуть - ничего не получается. Поэтому в таком извращенном облике этот капитализм. Он развивался 200-300 лет в Англии, в Западной Европе, постепенно копился капитал. А это безобразие просто, нахальство - грабь, кто может. И кто грабил больше всего? Партийная номенклатура. Кто сейчас у власти, посмотрите. Половина и больше - все старые. Так что у меня вот такие взгляды левые остались.

Рассказ о нашей семьей мне интересен просто потому, как идут трансформации: "белый" - отец, "красный" - сын; а потом приходится что-то где-то на середине - и отец как будто коммунизм частично принял, и сын немножко правее, чем Че Гевара, скажем, но далеко не апологет капитализма классического.

Михаил Соколов: О жизни Владимир Поплавский судит как человек, глядевший не раз в глаза смерти.

Владимир Поплавский: Зато получается потом такой заряд энергии, после, когда все пережитое осталось позади и ты уже стал нормальным человеком, что я замечал и в Москве, и в Югославии: люди, которые прошли этот Голый Оток, очень жизнерадостные. Ты видишь меня, и я бы не сказал, что я мямля какая-то, 74-ый год идет. И они были все такие. Это, видимо, все наслаждение жизнью. После всего увиденного и пройденного любая мелочь, что квартиры нет и так далее, чушь какая-то! Я всегда говорю: меня брось в лужу - я из маленькой лужи скажу, что это мне будет кухня, а это большой салон, а это спальня, и буду жить в луже.

Можно и так жить, когда каждый день тебя могли пустить сквозь строй или говорили: "Ты будешь работать на нас - или пуля в затылок":

Михаил Соколов: Рассказ Владимира Поплавского кажется важным дополнением к единственной вышедшей на русском языке книге о титовских концлагерях - это переведенный в 2001 году труд Драгослава Михайловича "Голый Остров".

О временах Голого Острова Владимир Поплавский все обещает написать мемуары. Это была бы книга, видимо, уже единственного - все же он попал в югославский ГУЛАГ юным, в 18 лет, - живущего в России узника титовских концлагерей.