[ Радио Свобода: Программы: Культура ]
[16-02-05]
Судьба архива Мстислава Добужинского. Пражская художница Нора Мусатова. Откуда пошел праздник святого Валентина. Выставка от Джотто до Малевича в Пушкинском музее. Русские европейцы - Хворостинин и Котошихин. Чехов у Англичан
Редактор и ведущий
Иван Толстой Дмитрий Савицкий: Сын обрусевшего артиллерийского офицера из старинного литовского рода Мстислав Валерианович Добужинский в свое время пытался поступить в петербургскую Академию Художеств, но получил от ворот поворот. Отказ не отбил у него желания посвятить себя живописи и графике, и в 1899 году он приступил к занятиям, сначала в частных студиях российской столицы, а затем продолжил в Мюнхене. В 1901 году он сблизился с объединением "Мир Искусства" и, незамедлительно, стал играть среди единомышленников лидирующую роль. Он начинал в графике рисунками в журналах и книжными иллюстрациями. Особенно ему удавались городские пейзажи. Но и станковая живопись ему была не чужда. И, вскоре, Добужинский, не допущенный в Академию художеств, сам вместе с Бакстом преподавал в частной художественной школе Званцевой. Однако все же его талант наиболее ярко проявлялся в книжной графике и, позднее, в театре. Старинный театр, Театр Комиссаржевской, МХАТ, приглашали его ставить спектакли. "Месяц в деревне" Тургенева в 1909 году и "Николай Ставрогин" в 1913-м прославили Добужинского в роли театрального художника. Мстислав Валерианович, однако, был способен развиваться вместе с эпохой. "Мир искусства" не был забыт, но его иллюстрации к "Веселой азбуке" Павловой, "Примусу" Мандельштама и "Бармалею" Чуковского были свидетельством того, что и он, как писал все тот же Мандельштам, "был человеком эпохи Москвошвея". И это чувство современного, уже в идеологическом смысле, подтолкнуло его принять литовское гражданство и, позже, отправиться в эмиграцию. Нынче наследию Мстислава Валериановича Добужинского, завещанному им России, грозит распродажа. Я передаю микрофон историку российской эмиграции, парижанину Андрею Корлякову.
Андрей Корляков: Оказавшись в эмиграции, в Прибалтике и потом в Америке и во Франции, он все декорации и эскизы сохранял для того, чтобы когда-нибудь передать в Россию. И место он выбрал замечательное - Русский Музей. И вся коллекция должна была бы оказаться там, в Петербурге. Все, что он делал до революции в "Мире искусства" вместе с Бенуа, с Зилотти, Милиотти и другими художниками, знал весь мир. Потому что они были выставлены в Третьяковке, в Русском музее и в ряде других музеев России. А то, что было сделано за рубежом, было на слуху, попадалось в каталогах или в каких-то книгах, но никогда не циркулировало по всему миру. И вот, Мстислав Валерианович решил это передать в Россию, в подарок. Скончался он скоропостижно, за работой, в 1957 году. И с 1957 до 2001 года его сын Ростислав Мстиславович посвятил себя полностью тому, что пытался передать эти работы в Русский Музей. Приезжали оценщики из Сотбис, Кристис. Эта коллекция, после того, как Русский музей заплатит налог французскому правительству, должна была переехать в Россию.
Было много всяких вариантов. Приезжали известные режиссеры или другие люди, которые предлагали подпольным способом перевезти всю коллекцию в Россию. Естественно, Добужинский на это не пошел. Он никогда даже не мог подумать о том, чтобы эта коллекция переправлялась нелегально. Ему хотелось, чтобы все было сделано законно. Писались письма, обращались в посольство. Когда стало известно, что мэр Москвы собрался купить коллекцию Лобанова-Ростовского в Англии, становилось странным, как так происходит, что какие-то коллекции покупаются, а когда художник завещал, то Россия не может ничего сделать. Тем не менее, Русский музей - это достаточно богатый музей, и они в состоянии выполнить такую вещь, как заплатить налог по наследству. Это нужно было сделать, чтобы коллекция попала в Россию. Русский музей не предпринял никаких шагов, чтобы законным путем получить невероятнейше богатое наследие русского художника-мирискуссника. Позор!
Дмитрий Савицкий: Наверное, нужно прокомментировать французский закон о наследстве. Это немалая сумма.
Андрей Корляков: Это до 40%. Оценщики из Сотбис смотрели на эскизы, выполненные для тех или иных опер. Цены были чуть-чуть ниже, чем те, по которым они стали бы продаваться на аукционах. Может быть, найдутся богатые русские коммерсанты или промышленники, которые смогут купить большую часть коллекции на Сотбис, чтобы она вернулась в Россию? Есть меценаты, которые покупают яйца Фаберже или какие-то картины и потом передают их в дар разным музеям.
Дмитрий Савицкий: Тебе известны даты, когда назначена распродажа на Сотбис?
Андрей Корляков: Точной даты нет, пока ведутся переговоры о том, как это будет туда перевозиться, какой каталог будет выполнен, как все это будет пересниматься. То есть, техническая сторона подготовки аукциона. Но за этим надо очень внимательно следить.
Дмитрий Савицкий: Каков приблизительный объем картин?
Андрей Корляков: В коллекции Мстислава Валериановича примерно 700-800 работ. Это гигантская коллекция.
Дмитрий Савицкий: И никаких наследников не осталось?
Андрей Корляков: Наследницей является дочь брата Мстислава Валериановича, который скончался в Америке. Она дама пожила.
Дмитрий Савицкий: Но она, конечно, не может заплатить 40 процентов и оставить себе коллекцию?
Андрей Корляков: Нет, она получит только деньги Сотбис от продажи. Все остальное пойдет на выплату разных юридических долгов.
Иван Толстой: Пражская художница Нора Мусатова происходит из известного художественного рода. Ее двоюродный дед - знаменитый Борисов-Мусатов. У самой Норы судьба полна драматических поворотов. С художницей беседует Нелли Павласков.
Нелли Павласкова: Отец и мать Норы эмигрировали в 20-м году из России и через Владивосток, Индийский океан и Триест добрались до Чехословакии. В Праге художник Григорий Мусатов стал членом чешского кружка художников "Беседа". Неразлучная дружба связала его со знаменитым чешским художником Яном Зрзавым. Нора, родившаяся в 1931 году, вырастала в Праге в творческой атмосфере отцовского дома, дружившего с литераторами и актерами, но не порывавшего связей и со своими земляками-эмигрантами. Картины Григория Мусатова уже в те годы приобретала пражская национальная галерея, а также галереи и частные коллекционеры Европы и США. Окончив художественно-промышленный институт, Нора Мусатова начала писать маслом и иллюстрировать книги. С начала 70-х годов она освоила и обогатила технику работы на стекле. Корни этого народного искусства берут начало в 2500 году до нашей эры. Картины Мусатовой современны, эмоциональны, написаны в шагаловской традиции. Критики обычно называют ее стиль фантасмагорическим реализмом. Нора Мусатова сейчас находится на вершине своего творчества. Она общепризнанна, ее выставки проходят с неизменным успехом, но так было далеко не всегда. Жизнь Норы полна драматических перипетий.
Нора Мусатова: Мои родители эмигранты. Отец был Григорий Алексеевич Мусатов, сын самарского иконописца. У них в Самаре была большая мастерская, там было много мастеровых, они исполняли заказы. Жили до революции, по-видимому, очень хорошо. Было два дома, моему деду давали в обучение ребят из окрестных деревень. И у отца было тоже несколько детей. Старшие сыновья учились этому делу. Так что там революцию, конечно не принимали. У дедушки не было революционных порывов, но во время революции он все время находился в Самаре. И, кажется, он продал дом в 19-м году. Родители об этом событии узнали только в 1922-м, будучи в Чехословакии. Кто-то на них напал, всех убили и сожгли все, что там было. Известие мама получила, когда была уже в Чехии от какого-то неизвестного человека, который проезжал через Прагу. Он привез письмо от сестры. Она год не могла сказать своему мужу, что она прочитала в этом письме. Отец очень волновался, что происходит, почему нет из России никаких известий. Наконец, она ему сказала. Он с трудом это пережил. Он написал большую картину "Крестный ход". Недавно ее продавали здесь в "Доротеум", это аукционный венский дом, за большие деньги.
Нелли Павласкова: Нора, как ваша жизнь переменилась в 70-е годы? Что стало причиной гонений на вас?
Нора Мусатова: После 68-го сюда приехал какой-то американец, галлерейщик, по фамилии Бетховен с господином Медисоном. Они у меня купили несколько вещей, несколько работ по стеклу, за очень маленькие для них, а для меня большие, деньги. По видимому, у него дело в Америке пошло, и он прислал мне заказ на картины. Сначала он выставлял их в галерее Палм Бич во Флориде. Потом я узнала, что он выставляет с другой галереей Лурия, которая также выставляет Шагала, и что эта галерея спросила Шагала, согласен ли он выставляться со мной. Он согласился.
Нелли Павласкова: Флоридская выставка с Шагалом повлекла за собой гнев партийно-номенклатурных руководителей тогдашнего союза художников Чехословакии. Союз исключил Нору из своих рядов, и месть за талант и успех зашла слишком далеко. По ходатайству союза художников суд лишил Мусатову права на социальное обеспечение и бесплатное медицинское обслуживание. Нищета и унизительное положение усугубились запретом на литературную деятельность для мужа Норы. После переворота 89 года, пришла долгожданная сатисфакция. Признание, выставки в Праге, выставки в лучших залах Лондона, Чикаго, Питсбурга, Кливленда, Ниццы, Лиона и в Российском центре в Берлине. Многомесячные творческие командировки в США и во Францию. За последние десятилетия в картинах Мусатовой появляется тема Холокоста и сюжеты из Библии.
Нора Мусатова: У нас было много еврейских друзей. Здесь до войны никогда не было никакого антисемитизма. Мама, например, у меня была русской еврейкой.
Нелли Павласкова: А как же вам удалось уцелеть при немецкой оккупации?
Нора Мусатова: Здесь существовал такой опорный пункт. Им руководил некий Ефремов, который потом был арестован и увезен в Советский Союз. Он учился с мамой на юридическом факультете. Они были ровесники. Каждому русскому надо было туда явиться и засвидетельствовать своей метрикой или двумя свидетелями, что он не еврей. Когда мама пришла туда, Ефремов ей сказал: "Знаете ли, я вам этого свидетельства не дам. Или приведите двух свидетелей, которые вас знали по России". Мама вернулась домой очень расстроенной. Тогда пришли две ее подруги. Александра Дмитриевна Шувалова, артистка московского кабаре, и Марья Михайловна Жидлицкая, замужем за чехом, пензячка. Они обе доподлинно знали, что она не русская. И они сами предложили пойти к Ефремову. И они подписали. То есть, поручились головой. Этого никто не знает, а я вам расскажу. Евгения Константиновна Гофельд, воспитательница всей семьи Набоковых, жила здесь, за углом. Я тогда дружила с племянником Набокова-писателя. Очаровательная старушка. Она была немка. Но она отказалась ото всех льгот. А в доме жила русская еврейка, которой тоже требовалось подтвердить свое арийское происхождение. Так вот Евгения Константиновна этой Фаине Борисовне подтвердила. Сама, по собственной инициативе, пошла к Ефремову и подтвердила, что она ее знает по Петербургу.
Иван Толстой: В пушкинском музее в Москве проходит совместная российско-итальянская выставка "От Джотто до Малевича". Выставка с большим успехом проходила в Риме в прошлом году. Специалисты, журналисты, посетители много говорят о том, какому влиянию, и в каком направлении подвергались Россия и Италия в сфере искусства. Наш петербургский корреспондент Юлия Кантор беседовала об этом со специалистом из Эрмитажа.
Юлия Кантор: Тема взаимовлияния итальянского и русского изобразительного искусства перманентно модна и перманентно же провокационна. Грандиозная выставка "От Джотто до Малевича" открывшаяся в музее изобразительных искусств имени Пушкина инициировала очередной виток ее обсуждения. О тенденциях развития отечественного и итальянского искусства в разные времена и разные политические эпохи, о сюжетах этого развития, его пересечениях и параллелях я попросила рассказать ведущего научного сотрудника государственного Эрмитажа, кандидата искусствоведения Софью Кудрявцеву.
Софья Кудрявцева: Я не могу говорить обо всей линии истории развития искусства. Там есть очень много элементов, которые можно было бы рассматривать с точки зрения взаимовлияний. В частности, исходная византийская основа. Это весьма интересно и любопытно было бы увидеть на образцах самых значительных произведений, как итальянского искусства, так и древнерусского. Потому что Византия, конечно, оставила свой след, как в ранней итальянской живописи, так она была и основой развития древнерусского искусства. Что касается светского искусства, европейского влияния, которое испытывала Россия, а началось оно очень сильно в 18 веке, то здесь итальянское влияние просматривается крайне слабо.
Юлия Кантор: Век 19-й - золотой век России. В том числе и в сфере живописи. Для итальянского изобразительного искусства страница отнюдь не самая яркая. Насколько здесь просматривается взаимовлияние, кто идет первым, кто вслед?
Софья Кудрявцева: 19-й век - это век упадка изобразительного искусства в итальянском искусстве. Только в 1870 году Италия стала независимой страной. Нельзя сказать, что Италия в это время был на обочине европейского искусства. Безусловно, Италия - это великая родина европейского искусства. Искусства сменяли одно другое. Например, в 19-м веке высочайшего расцвета достигла великая итальянская опера. Но что касается изобразительного искусства, то это полный крах для Италии. На выставке в Москве разговор идет отчасти о том, что Сильвестр Щедрин основал свою школу в Риме, что был небывалый успех Карла Брюллова, это все так, но говорить о том, что в это время Россия давала какие-то импульсы для развития итальянского или европейского искусства, конечно, нельзя. Что касается конца 19-начала 20-го века, то здесь о связях итальянского и русского искусства говорить опять-таки чрезвычайно сложно. Если и были какие-то влияния, то весьма опосредованные. Потому что здесь более мощное влияние было, естественно, из Парижа. Все русские художники, начиная с конца 19-го века, прежде всего, ехали за новыми идеями и за новыми импульсами в Париж. Из парижских впечатлений, в конец концов, и рождалось новое направление в искусстве 20-го века, которое снова вернуло Италию в ранг ведущих культурных мировых держав. Это футуризм. Футуризм - это особое явление и чрезвычайно характерное для Италии. Потому что именно и только в Италии могло возникнуть такое удивительное явление, каким был футуризм. Потому что Италия, имея на себе великий, громадный груз традиций, чего не было совершенно в России, потому что традиции светского искусства в России начались с петровских преобразований (и в данном случае сравнивать Италию и Россию просто невозможно), итальянцы, с одной стороны, должны были отринуть от себя все прошлое и на чистом месте начать создавать нечто особенное, искусство будущего. Термин футуризм был придуман Маринетти. Но что касается футуризма как такового, не только в изобразительном искусстве, но и как некоего культурного явления, то связи между Маринетти и нашими кубофутуристами были. Это Маяковский, Бурлюк, Крученых, Каменский, которые были как-то связаны с футуризмом, но, в основном, в поисках новых литературных, стихотворных идей. Именно образного литературного языка. А что касается художников, то у нас было направление кубофутуризм, которому отдали дань очень многие художники - Малевич, художники "Бубнового валета", Аристарх Лентулов, Машков, Кончаловский отчасти, Фальк. Но ведь эти художники во многом опирались, прежде всего, не на итальянцев, потому что они итальянцев считали равными себе, они ведь учились и свои идеи черпали, в основном, в Париже.
Юлия Кантор: 20-е и 30-е годы принесли и России, и Европе схожие политические режимы. Тоталитаризм и свободное искусство -две вещи несовместные. Однако именно в Италии уже во время Муссолини, изобразительное искусство развивается достаточно интересно. Почему?
Софья Кудрявцева: Нельзя сравнивать итальянский тоталитаризм и наши 30-е годы, потому что итальянское черное двадцатилетие - 22-й - начало второй мировой войны, - был безусловно гораздо мягче и терпимее и в это черное двадцатилетие могли работать художники, которые не укладывались в определенные рамки официального стиля. Конечно, это нельзя сравнивать ни со сталинским режимом, ни с фашистской Германией.
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня двойной портрет. Хворостинин и Котошихин. Микрофон Борису Парамонову.
Борис Парамонов: В многосложной истории отношения русских людей к Западу, к Европе особенный интерес представляют самые первые опыты русского западничества: русской духовной реакции на контакты с Европой. Хрестоматийный тут пример, конечно, - те молодые люди, которых Борис Годунов отправил учиться в Европу: не возвратился никто. Это эффектная история, но типичной или как-то особенно характеризующей русских считать ее нельзя: вспомним, какие события развернулись в России как раз по приезде этих ребят в Европу - Смутное время. Молодых людей-невозвращенцев можно понять, отнюдь не приписывая им русофобии или внезапно овладевшего ими чужебесия: так Юрий Крижанич называл то, что много позднее Сталин назвал низкопоклонством перед Западом. Тем не менее, нельзя не отметить случаи, когда знакомство с Европой производило на русских людей, так сказать, травматическое впечатление, вырабатывавшее стойкое отталкивание от России. И первый из случаев, о которых мы будем говорить, связан как раз с событиями Смутного времени, то есть с самым началом 17-го века. Князь Иван Хворостинин молодым человеком оказался при дворе первого самозванца, пресловутого Лжедимитрия. Руководили им, как известно, поляки - в то время самый что ни на есть цвет Европы для русских. Хворостинин вышел из этой истории отчетливым западником и ненавистником всего русского. Подробности находим у Ключевского в его Курсе русской истории. За свои антирусские разговоры Хворостинин при Василии Шуйском был даже сослан в монастырь, откуда возвратился совсем уж оголтелым русофобом с явственным оттенком религиозной ереси. Именно православие и весь его канонический и бытовой чин вызывали особенное противление у Хворостинина. Но метод протеста был избран самый что ни на есть русский: пьянство в неподобающее время и в неподобных местах. Однажды Хворостинин запил в первый день Пасхи, в Светлое Воскресенье, еще и не разговевшись.
Хворостинин оставил после себя многочисленные записи как в прозе, так и в стихах - "в виршь", как это тогда называлось. Ключевский кое-что цитирует: "В Москве людей нет, всё люд глупый, жить не с кем, сеют землю рожью, а живут все ложью". Он был сослан вторично, как будто раскаялся и был возвращен в Москву, даже допущен к царскому двору. Умер он в 1625 году. Ключевский пишет о нем:
"Князь Хворостинин - раннее и любопытное явление в русской духовной жизни, ставшее много позднее довольно обычным. Это не был русский еретик типа 16-го века с протестантской окраской - отдаленный отзвук реформационной бури на Западе: это был своеобразный русский вольнодумец на католической подкладке, проникшийся глубокой антипатией к византийско-церковной черствой обрядности и ко всей русской жизни, ею пропитанной, - отдаленный духовный предок Чаадаева".
Чаадаев, конечно, был человеком более корректным и, несмотря на свои католические симпатии, во время православной праздников в запои не впадал; впрочем, он был вообще человек крайне сдержанный и сухой, а в этом смысле как бы и не русский. И потом - уже слишком привыкший к Европе, сам чистый европеец. А нас сейчас интересуют русские новички в рецепции Европы. В этом плане очень интересен Григорий Котошихин. Он был подьячим Посольского приказа в Москве - тогдашнего министерства иностранных дел, то есть человек, как сказали бы в советское время, выездной, ставший, опять же по-советски, невозвращенцем. Котошихин был человек хорошо грамотный (других в Посольский приказ не брали) и толковый. О мотивах его невозвращенства можно судить по такой, например, детали: однажды он был бит батогами за то, что допустил ошибку в титуловании государя. Сбежав, Котошихин побывал в Польше, Германии, осел в Швеции. Здесь он написал книгу о московских делах, в частности, подробно рассказал о структуре и повседневной практике московских государственных учреждений, а также о быте и нравах москвичей, вообще русских людей всех сословий. Книга Котошихина представляет собой исключительно ценный источник по русской истории 17-го века. Между прочим, это из Котошихина вошло в русскую литературу выражение о думных боярах: "брады свои уставя". Это из живо написанной картинки заседаний Боярской думы, где говорится еще, что "царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые и не студерованные". Ключевский:
"Котошихин мало рассуждает, больше описывает отечественные порядки простым, ясным и точным приказным языком. Однако у него всюду сквозит пренебрежительный взгляд на покинутое отечество, и такое отношение к нему служит темным фоном, на котором Котошихин рисует, по-видимому, беспристрастную картину русской жизни".
В последней, тринадцатой главе своей книги Котошихин между прочим разоблачил миф о нравственной благости тогдашней русской жизни, со всей ее церковностью и домостроем. Она кончается словами: "Благоразумный читатель! Не удивляйся сему: истинная есть тому правда, что во всем свете нигде такого на девки обманства нет, яко в Московском государстве".
Котошихин, так же как ранее Хворостинин, не сумел вынести из европейских опытов действенного руководства к благопристойной жизни, и кончил он совсем плохо. Как пишет Ключевский, в Стокгольме он "слишком подружился с женой хозяина, у которого жил на квартире", а мужа самого в последовавшей ссоре убил, за что и был казнен. Шведская плаха оказалась посильнее московских батогов. Оба они, и Хворостини и Котошихин, можно сказать, первые жертвы русских контактов с Европой. Эти контакты привели к острой реакции отторжения от России. В сочинениях ранних славянофилов, особенно, у Хомякова, их имена приобретают нарицательный характер для обозначения духовной измены. России понадобилась прививка чистой культуры европеизма - в смысле биологической метафоры, - чтобы при дальнейших контактах с Западом не подвергаться столь опасному заражению (в том же метафорическом смысле). Такой прививкой стала реформа Петра. Получив сразу лошадиную дозу европеизма, русские люди если и не выработали к нему полного иммунитета, то в дальнейшем могли уже более спокойно реагировать на соблазны иностранной жизни. Время настоящих русских европейцев придет после - когда русские начнут оказывать обратное культурное влияние на Запад. Культура же, как известно, не тоталитарна, а иронична и скептична, - она не терпит резких жестов, но учит хорошим манерам. Хворостинина и Котошихина нельзя назвать людьми с хорошими манерами.
Иван Толстой: Валентинов день в Европе. О новой традиции рассказывает наш итальянский корреспондент Михаил Талалай.
Михаил Талалай: Праздник Святого Валентина родился прямо у нас на глазах. Прежде его отмечали исключительно в англосаксонском мире, точнее - в США. Но вот праздник зашагал по планете, раскручиваемый коммерсантами: в прошлый понедельник и стар, и млад, и христиане, и японские синтоисты, и просто безбожники дарили друг другу безделушки valentines, "валентинки". Причем, если раньше можно было отделаться симпатичной открыткой, то теперь выходят целые альманахи с перечнями валентинок в форме часов дорогущих марок и новейших мобильников. Возникло и поздравление Happy Valentine, Buon Valentino, то есть Счастливого вам Валентина! И уж совсем новая традиция - ужин Св. Валентина, в хорошем ресторане, со свечами, на который положено пригласить свою пассию.
Теперь уж ни кому нет дела до самого Святого, и поэтому мне представилось полезным рассказать о нем.
Большинство исследователей полагает, что это реальное историческое лицо, потому что день его памяти появляется в самых ранних христианских мартирологиях, Святцах. Валентин был епископом города Терни в Центральной Италии, в Умбрии. В эпоху императора Клавдия II около 270 года он отправился в столицу, где обратил в христианство многих римлян. Арестованный по доносу префектом Плацидием Валентин был осужден и, отказавшись поклоняться идолам, обезглавлен. Ученики перенесли тело мученика домой в Терни, и на его могиле позднее возник храм, огромная базилика Сан Валентино, где до сих пор поклоняются его мощам. Он объявлен Небесным покровителем города Терни.
Но причем тут влюбленные? Это действительно загадка. Так получилось, думаю, будет самый правильный ответ. Однако человек всегда ищет разъяснений, и на помощь ему пришли легенды, уже позднейшие. Якобы Св. Валентин помирил двух повздоривших влюбленных и окончательно успокоил их, подарив розу. Здесь, как видим, возникает мотив подарка, важный для современной атмосферы. Согласно другой легенде, он якобы обвенчал двух влюбленных разных конфессий - юную христианскую деву, называют даже имя, Серапия, и центуриона-язычника Сабиния. Такой практики в Древней Церкви не было, и чтобы свести концы с концами, иногда добавляют, что язычника в самый последний миг он все-таки покрестил, а потом уж повенчал.
Однако самое правдоподобное объяснение - это календарь, середина февраля, приход весны. В средневековой Англии возникло предание, что на Валентина птички начинают вить гнездышки. Вот оттуда, от этих английских голубков и пошел по земле праздник влюбленных и традиция обмениваться милыми записками-валентиками. В США их производство поставили на промышленную основу: первые открытки-валентинки были отпечатаны там уже в середине XIX века.
Нынешние отчаянные попытки итальянского города Терни привлечь к себе влюбленных со всего света пока не привели к успеху - влюбленных вовсе не привлекает гробница обезглавленного епископа с его святыми мощами.
В русских Святцах священномученика Валентина Тернийского нет. Есть два римских мученика с именем Валентин, но их праздники - совсем в другие дни. Тем не менее, существуют все основания почитать его и в нашей культуре, так как пусть он и Западный Святой, но принадлежит еще Неразделенной Церкви. Правда, в таком случае мы должны отмечать праздник Св. Валентина на 13 дней позже, как Рождество и прочее, то есть не 14, а 27 февраля. Но кому будет нужен этот праздник, с анахроничными признаниями в любви и с запоздалыми "валентинками"?
Иван Толстой: Чехов в англоязычном мире уже много лет один из самых популярных драматургов. О причинах устойчивого интереса в беседе с Натальей Голицыной рассказывает британский славист профессор Доналд Рейфилд.
Наталья Голицына: Профессор Рейфилд, как вы полагаете, чем объясняется нынешняя фантастическая популярность Чехова не только в России, но и на Западе, в частности, в Англии?
Доналд Рейфилд: Он очень легко переводится, в отличие от Достоевского или Лескова. Язык у него международный. Он не проповедует, он оставляет читателя в покое и ничего не требует от нас морально. Для западного читателя легче с таким автором. Он был огромным новатором и в прозе, и драматургии. Без Чехова очень трудно представить современную прозу на западе или современный театр. От Беккета до Пинтера, до Арто во Франции. Без чеховского новаторства наш современный театр не представляется.
Наталья Голицына: Недавно мне пришлось прослушать дискуссию по российскому телевидению, посвященную Чехову. И главный тезис дискуссии был таков: Чехов не любил людей, он был человеком злобным, а как писатель был скучным. И публика очень живо это обсуждала. В этом есть какая-то доля истины, с вашей точки зрения?
Доналд Рейфилд: Очень мало истины, но это легко объясняется. Чехов всегда враждебно реагировал на Петербург, и Петербург враждебно реагировал на него. Несмотря на его дружбу с Сувориным. Когда смотришь на Зинаиду Гиппиус, на Анну Ахматову, Осипа Мандельштама, несмотря на их великий вкус в литературе, они все презирают Чехова, как ярого провинциала, врача из Таганрога, даже не дворянина. Этот снобизм продолжается. Очень модно издеваться над Чеховым. Начет того, любил ли он или ненавидел людей, я думаю, что дело не в этом. Тут сказывается медицинское образование. Врач не может дружить со своими больными. Если больной умрет, врач не может подвергнуться нервному припадку. Есть в нем какая-то сухость, он должен немного отступать от людей. У Чехова были настоящие друзья, но когда ему было нужно, он от них отходил, так же, как от своих подруг. Может быть, это закон творчества. Творческий человек, как беременная женщина, должна сохранить, прежде всего, плоды своего творчества и не должна отдаваться другим. Чехов очень берег не только себя, но и свое творчество. Ему было трудно. Он редко жил один, всегда с семьей, с родителями. Он должен был отгораживаться от чужих. Но есть люди, которых он искренне любил и ценил. Он очень многим помогал и не щадил своих сил. Это глупо говорить, что он был озлоблен.
Наталья Голицына: Как вы полагаете, какая женщина, тем не менее, сыграла самую большую роль в его жизни или которую он больше всего любил, помимо Ольги Книппер?
Доналд Рейфилд: Он очень долго мурыжил Лику Мизинову, не меньше 10 лет. Она играла очень большую роль. Несчастная любовь, не взаимная любовь, она вообще был прообразом очень многих героинь. Нина в пьесе "Чайка", Ариадна. Так что если мы смотрим на Чехова как на писателя, то самая интересная женщина для него - это не Книппер, а Лика Мизинова в 90-х годах, и Ольга Кундасова. С ней был роман, который продолжился почти 20 лет. Она последняя из его подруг его видела. Так что было очень много влюбленных женщин, и некоторые оказывали очень большое влияние на его творчество и вообще на его знание человека. Актриса Яворская была одно время влюблена в него и писала, какой он хороший психолог. Для него женщины были хорошими источниками знания психологи. В этом отношении Книппер была гораздо более поверхностный человек, она была независимая, могла зарабатывать и ни в ком не нуждалась. Хотя она определила его последние 5 лет, я все-таки не считаю, что она была самой важной женщиной в его жизни.
