[ Радио Свобода: Программы: Культура: Американский час ]
Александр Генис: Выставка "Россия" в музее Гуггенхайм, наконец, сворачивается, чтобы переехать в испанский филиал музея - в Бильбоа. Став гвоздем сезона, эта, во всех отношениях успешная выставка, впервые (так написал один критик) втолковала каждому американскому любителю искусства, что он непростительно мало знает о русском искусстве. Конечно, как бы ни была велика экспозиция, она не смогла заполнить лакуны, скорее - разожгла аппетит. Этому способствовал и неожиданный эпилог - устроенная Маратом Гельманом выставка новейшего русского авангарда с провокационно-альтернативным названием "Россия-2", которая прошла в ряде маленьких галерей модных артистических районов Нью-Йорка - Челси и Трайбеки. Составленная из экспонатов разного художественного уровня, выставка, на мой взгляд, оказалась уместным, а, главное - веселым - дополнением к тому серьезному образу российского искусства, которое создают признанные шедевры. Экспозицию "Россия-2" принято считать чуть ли не политической акцией. Возможно, так и есть. Не берусь судить, насколько серьезны выпады художников против системы. На мой взгляд, суть этой выставки - в развитии футуристической традиции веселого хулиганства. Поэтому лучшие экспонаты - это смешной эпатаж, вроде державной таксидермистской фантазии: чрезвычайно добротно выполненное чучело двуглавого орла, которое представил Юрий Шабельников. Но больше всего резвости проявила группа "Синие носы", которую составляют два энергичных автора - Вячеслав Мизин и Александр Шабуров. Их экспонаты есть во всех галереях, где проходила выставка, и всюду они бросаются в глаза. В одной, например, это картонный ящик, заглянув в который мы видим изображение Ленина, буквально ворочающегося в гробу. Используя ту же технику видеоинсталяции - проекцию движущихся образов внутрь скучной банальной коробки, "Синие носы" втягивают посетителя в забавную, хоть и не всегда приличную, игру. Помня о ней, я теперь каждую посылку открываю с опаской. Другая затея той же пары - материализация супрематистских композиций, которые они воспроизводят из кусков черного хлеба и колбасы. Третья группа экспонатов - огромная фотография заурядно одетых персонажей в масках Путина. Четвертая - видеоролики с записью немых трюков. Но главные экспонаты "Синих носов" - они сами. Легко и изобретательно доведя изобразительное искусство до клоунады, Мизин и Шабуров избавляют концептуализм от удушающей серьезности и самодовольства. Я бы сказал, что "Синие носы" напоминают свадьбу английских эксцентриков из Летающего цирка "Монти Пайтона" с очень отечественными Митьками. Ну, а сейчас мы представим сегодняшнего гостя "Американского часа", самого, наверное, известного московского галерейщика Марата Гельмана, который, вместе с нью-йоркской галереей Хуана Пунтеса, и учинил все вышеперечисленные веселые безобразия. С гостем беседует наш новый коллега, журналист Михаил Гуткин. Михаил Гуткин: Марат, Ваша выставка в Нью-Йорке имеет подзаголовок "Плохие новости из России". Какой смысл Вы вкладываете в это название? Марат Гельман: Это такое второе название, специально для Америки. Во-первых, немного иронии, потому что, насколько мы себе представляем, в Америке считают, что если из России идут плохие новости, значит все нормально, мир устроен правильно. Во-вторых, у нас сейчас есть такое понятие "музейная дипломатия". Путин открывает много разных выставок, все идет очень гладко, очень хорошо, Россия это такая европейская культурная столица, с европейским культурным президентом, который открывает выставки русского авангарда. Но, в то же время, в самой России власти поддерживают силы, которые активно выступают против современного искусства. На этой выставке есть две работы, против одной было возбуждено уголовное дело, а против другой гражданский иск. Первоначально "Россия-2" имела другой смысл. Концепция "России-2" в более широком смысле - это такой манифест новой интеллигенции. Сегодня в одно и то же время, на одной и той же территории существуют две России. Одна Россия это политика, это Путин, это вертикаль власти, это нефть, это газ, "Единая Россия", нация. И есть другая Россия, в которой мы живем. Они не соприкасаются друг с другом. Сегодня нет никакого диссидентства, нет никакого противостояния, нет никакого андерграунда. С другой стороны, это не то, что сегодня является в России мейнстримом. Раньше, фактически, власть и искусство были заинтересованы друг в друге, желая или не желая того, и помогали друг другу. Сегодня перед нами ситуация полного расслоения. Они - сами по себе, мы - сами по себе. Выяснилось, что и выставка, и ее название, и ее концепция, как настоящий творческий продукт, перемещаясь во времени и в пространстве, получает разные смыслы, что, в общем-то, хорошо. Может быть, через некоторое время будет еще какой-нибудь другой смысл, потому что, например, в России создано целое движение, которое борется с нами. Это целая большая структура со своим адвокатом. Они ходят на все выставки, высматривают, фотографируют работы, которые, как им кажется, либо оскорбляют власть, либо оскорбляют церковь. И тут же формируют группы граждан, которые подают иски. Например, сейчас, 8 декабря, у нас иск, в который включены работы давно умершего Лени Пурыгина. Им не нравится, что он делал их картины в форме окладов. Вообще, очень трудно предугадать, что им в следующий раз покажется оскорбительным. Например, здесь, в Нью-Йорке есть работы Гора Чехала, глубоко верующего человека, который через свои работы пытается прояснить свои отношения с Богом. Это их тоже оскорбляет. Это все небольшое отражение тех процессов, которые происходят в России. А происходит то, что православная церковь, активно, агрессивно хочет стать государственной идеологией, государственной силой, причем, указующей силой. Они хотят говорить светской власти и президенту, что хорошо, что плохо. Михаил Гуткин: Позвольте мне процитировать жалобу, которую направила группа художников на вашу выставку в московский суд. Особое их негодование вызывают исламские проекты группы "АЭС", где, в частности, изображен разрушенный московский Кремль, со вновь построенными мусульманскими мечетями и минаретами на месте православных храмов и зеленым знаменем ислама над кремлевским дворцом. Истцы пишут, что эта работа имеет целью спровоцировать и разжечь межрелигиозную рознь. Оставив в стороне юридический аспект дела, как бы вы ответили на эту жалобу? Марат Гельман: В первую очередь, надо понимать очень простую вещь. Что искусство - это пространство жеста, а не пространство поступка. Например, фильм о войне - это не то же самое, что война. Хотя, с точки зрения внешнего наблюдателя, можно сказать, что это почти одно и то же. Художник фиксирует некоторые тенденции, которые происходят в жизни. Учитывая, что это проект 1996 года, это было очень важно, потому, что как раз тогда начинала нами пониматься тупиковая ситуация между христианской и мусульманской организацией. Художники пытались понять: а что, если бы культурная экспансия была не с запада на восток, а с востока на запад? То есть речь шла именно о культурной экспансии. В этом проекте европейские фетиши преобразовывались и переделывались на мусульманский лад. Это, действительно, была некая провокация. Но это была интеллектуальная провокация, которая должна была заставить нас подумать, что вот это миссионерство с запада на восток, такое одностороннее миссионерство, оно не может быть без реакции. Если это не культурная реакция, то это может быть и какая-то другая реакция, в том числе и такая воинственная. После 11 сентября этот проект стал восприниматься как некая антиутопия. Это уже другой смысл. Смысл художественного предсказания о том, что все будет плохо. Но даже в этом случае эти работы могут только обострить твое зрение, внимание к проблеме. А вот взять и вызвать какое-то национальное восстание или представить себе, что работы художников могут заставить кого-то надеть шахидский пояс, по-моему, это глупость. Михаил Гуткин: Марат, рассказывая о проекте "Россия-2", Вы часто говорите "мы". Кого Вы имеете в виду? Марат Гельман: Надо очень четко понимать, что в России существует большое количество людей, которые не принимают вот эту путинскую Россию, имея в виду Россию второго срока. При этом, эти люди не принимают и всех врагов Путина тоже. То есть, условно говоря, весь этот политикум наш - это клоуны и андроиды. Андроиды, роботы - это те, кто за Путина, а клоуны - это оппозиция. Всерьез участвовать на какой-то из этих сторон невозможно. Эти люди эмигрировать из страны не собираются. Во-первых, потому, что это наша страна, во-вторых, потому, что это битва андроидов и клоунов никому не мешает. У нас своя жизнь. Нас очень много. Когда я говорю "мы", это реально очень много людей, которые просто дистанцированно наблюдают за тем, что происходит. Они для себя поняли, что они не хотят заниматься нефтью, телевидением, теми сферами, которые являются важными для "России-1", а ищут для себя другие. Например, я не прекратил заниматься медиа. У меня большой интернет-холдинг и свои медиа. И они работают, как бизнес, а не как политический инструмент. В общем-то, мы ждем, когда этот спектакль завершится, не желая в нем принимать участие. При этом мы живем достаточно активной жизнью. Мы не собираемся, как раньше, уходить в сторожа, в диссидентство. Ассоциация "Россия-2" - это сегодня около 700 продюсеров в области искусства по всей стране, которые создали свою сеть и достаточно эффективно выстраивают вот эту внутреннюю среду. Александр Генис: Народности Крайнего Севера Евразии - близкие родственники американских индейцев, некогда пришедших из Старого Света в Новый по Берингову перешейку. Память об этом родстве часто всплывает на поверхность и объясняет интерес Америки к своим дальним, но прямым предкам. Возможно, это одна из причин того обостренного внимания, с которым литературная пресса откликнулась на книгу об эвенках "Оленеводы", написанную известным британским этнографом Пирсом Витебски. О ней рассказывает ведущая "Книжного обозрения" "Американского часа" Марина Ефимова. Марина Ефимова: "Зимой в Верхоянских горах чай, выплеснутый из кружки, падает на землю кристаллами льда. Температура здесь, на границе Полярного Круга, достигает минус 35 градусов по Цельсию. В этом самом холодном районе Земли, равном по территории трети России, когда-то располагались владения ГУЛАГа, и для его узников это место было последней остановкой перед могилой. Но для эвенков это "home, sweet home". На тысячах и тысячах квадратных километров пустынной тайги их живет всего 50 000 человек". Так описывает Верхоянский край рецензент книги "Оленеводы" американский критик Уильям Граймс (и не без ужаса добавляет, что именно там, в деревне Себян, в течение 20-ти лет подолгу жил британский антрополог Пирс Витебски - автор книги "Оленеводы"). Жизнь оленеводов Граймс тоже характеризует красочно: Диктор: "Их жизнь, описанная Витебски, возвращает нас на 11-18 тысяч лет назад, в те времена, когда стада диких оленей кочевали из Парижа в Брюссель. В Себяне все еще поклоняются духам леса и надеются на покровительство животных (то есть не ангелов-хранителей, а оленей-хранителей). Даже среди образованных эвенков многие верят в Великого Духа тайги. Это у них англичанин научился при входе в юрту непременно плеснуть водки на горящие поленья, чтобы задобрить духа огня. При этом? на привале в тайге сын охотника расспрашивал его о раскладе сил в Северной Ирландии и о том, как туннель под Ламаншем отразится на передвижении английского сельскохозяйственного транспорта. А в оленьем стаде одному сексуально неуёмному самцу эвенки дали прозвище "Билл Клинтон" - неплохая осведомленность для людей, у которых главным средством коммуникации все еще является сломанная ветка, оставленная на тропе". Марина Ефимова: Думаю, Уильям Граймс, говоря о суевериях, чуть преувеличил веру эвенков в древних духов и чуть приуменьшил дорогую им красочность традиции. Если говорить о состоянии духа этого народа, то меня в книге Пирса Витебски больше взволновало описание их "ностальгии по старым временам", которыми являются времена СОВЕТСКИЕ. Кочевники по традиции, эвенки при советской власти были насильно превращены в народ оседлый. Пропаганда 70 лет искореняла их образ жизни, их религию, их шаманов. Советская власть уничтожила клановый способ содержания оленьих стад, женщины с детьми перестали кочевать вместе с мужьями и оставались в деревнях, где дети учились в школах. С помощью государственных дотаций оленьи стада, призванные снабжать мясом новые северные города, достигли огромных размеров. После развала Союза эта экономическая модель рухнула, огромные стада исчезли, и эвенки оказались перед необходимостью возврата к образу жизни доиндустриального периода истории. Витебски так описывает их состояние: Диктор: "Сейчас молодые пастухи с их застенчивыми лицами считаются неотесанной деревенщиной. А тайгу и тундру, которые теперь только они и умеют читать, все называют "гиблыми местами". Когда я неосторожно признался, как мне было интересно провести сезон с пастухами, одна деревенская женщина сказала: "Это потому, что недолго. А всю жизнь гоняться за оленями никакого интереса нет". Марина Ефимова: Повальный алкоголизм, преступность и частые самоубийства дополняют картину разочарования, охватившего большинство эвенков. Но не всех. Я видела документальный фильм, снятый Пирсом Витебски на зимнем кочевье, которое он провел с эвенкской семьей. Меня глубоко тронуло их терпение, умелость, самодостаточность, бодрость их дружного клана. Но, главное, меня поразила их фантастическая приспособленность к страшной полярной зиме и завидное, румяное здоровье их детей. Все это, как отмечает рецензент Граймс, ярко описано и в книге "Оленеводы": Диктор: "Самые счастливые страницы книги посвящены суровой красоте тайги и отношениям эвенов с оленями. На походе пастухи, одетые в несколько слоев оленьих шкур, сами похожи на оленей. Оленья шерсть обладает почти волшебными свойствами удерживать тепло тела. Пастух, вышедший зимой из своей юрты без оленьей шкуры, в течение нескольких минут замерзнет насмерть. Витебски с любовью описывает утренние звуки постукивания оленьих копыт, звяканье их колокольчиков, сделанных из пустых консервных банок, стремительный разворот стада в случае опасности - всегда против часовой стрелки. Он пишет, что хороший пастух знает каждого из двух тысяч оленей своего стада, а слова для их описания черпает из словаря, состоящего из полутора тысяч специальных и слэнговых терминов, которые описывают цвета и силуэты оленей, части их тел, их болезни, диету, их характеры и настроение". Марина Ефимова: Есть ли у эвенков будущее? Пессимисты предсказывают, что вскоре они превратятся в одичавшие кланы, охотящиеся на одичавших оленей. Но хочется верить, что этот древний народ, веками выживавший в борьбе с могучими силами северной природы, благополучно переживет и такое временное явление, как распад Советской империи. Александр Генис: "Песню недели" представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: В возрасте 72-х лет от рака лёгких умер знаменитый американский певец Лу Роулз. Он вышел из традиции "госпел", но, в конечном итоге, стал одинаково известен и уважаем и у поклонников джаза, и ритм-н-блюза, и жанра "соул". Начав свою музыкальную карьеру в 7 лет с церковного хора, Лу быстро стал известен в родном Чикаго за свою специфическую манеру исполнения. Подружившись с будущей звездой афро-американской музыки Самом Куком, Роулз стал петь дуэтом. Сперва они исполняли исключительно религиозную музыку, но вскоре нарастающий по всех стране ажиотаж ритм-н-блюза захватил и Лу с Самом. Отслужив в армии, Лу вернулся в музыку раз и навсегда. В 1958-ом году они с Самом попали в авто-аварию и чудом уцелели. Пролежав несколько дней в коме, Лу, придя в себя, решил, что ему была дана новая жизнь и новая цель. С этого момента началась его дорога к успеху. Через год его заметила и пригласила к себе студия записи "Кэпитол", а вскоре у него уже появились первые шлягеры. Большая слава пришла к Лу, когда он начал разъезжать с концертами, где он выработал своеобразную манеру исполнения - он вкраплял небольшие монологи между - или вместо - куплетов. Его бархатный баритон стал известен практически в каждом американском доме. Однако главной заслугой своей жизни Лу всегда считал теле-марафон, который он начал в 80-ом году в пользу стипендий для афро-американских студентов. До конца жизни, где бы он ни был на гастролях, к нему подходили с благодарностью адвокаты, доктора, архитекторы, получившие образование, благодаря этим теле-марафонам. Для меня Роулз останется автором моей любимой у него песни, название которой, увы, так подходит для некролога. Американский мастер Лу Роулз: "Willow Weep For Me" (Плакучая Ива, заплачь обо мне). Александр Генис: Когда Диккенс приехал в Нью-Йорк, ему пришлось выступать с чтением в церкви. Во всем городе не нашлось светского зала, способного вместить всех поклонников великого британского писателя. С тех пор любовь это только крепнет. Особенно - в дни святок, ритуалы которых освятил своим пером Чарльз Диккенс. О том, как - с викторианским акцентом - отмечали зимние праздники на входящем в большой Нью-Йорк острове Стэйтен-Айленд, рассказывает корреспондент "Американского часа" Рая Вайль. Рая Вайль: Трудно представить себе Нью-Йорк в зимние праздники без Диккенса. На святки, с Рождества и чуть ли не до конца января, его героев можно встретить практически на каждой улице, в праздничных витринах фирменных магазинов, типа "Блумингдэйлс" или "Сакс", на сцене бродвейских и офф-бродвейских театров и обычных школ, в детских садах и по телевизору, конечно, где что ни день, то непременно крутят фильмы по его произведениям. А гигантский культурный центр Снаг Харбор, расположенный на острове Стэйтен-Айленде, предлагает своим посетителям совершить путешествие в прошлое, во времена Диккенса. Адель Саммарко (директор отдела по контактам с прессой, и мой проводник): В первый раз мы проводим такой большой фестиваль, посвященный Диккенсу. Каждое здание, каждый зал культурного центра Снаг Харбор представляет фрагмент из жизни времен Диккенса. Все наши сотрудники одеты в костюмы викторианской эпохи. Можно посмотреть представление театра марионеток или бродячего цирка, послушать уличных музыкантов того времени, потолкаться среди гадалок, жонглеров и всевозможных фокусников, а можно выйти на сквер Пиккадилли, окруженный многочисленными лавками, попробовать традиционную английскую еду: жареная рыба с картошкой, ростбиф и, конечно же, знаменитый пастушеский пирог, так называемый шепперд-пай. Рая Вайль: Есть тут и Пиквикский клуб, члены которого оживают во всех залах и коридорах. Есть "История двух городов", и мюзикл "Оливер", который идет в главном концертном зале Снаг Харбора. У микрофона художественный директор театральной компании Снаг Харбор Кристофер Катт. Кристофер Катт: Диккенса в Америке знают и любят. Но на такую обширную, разностороннюю программу, посвященную викторианской эпохе вообще, еще никто пока не отваживался. Мы начали работать над ней еще в августе. Выставки, в том числе, и иллюстраций к первым книгам Диккенса, спектакли и мюзиклы, в которых участвуют как профессиональные актеры, так и лучшие актеры любительских театров Манхэттена и Стейтен-Айленда. И, похоже, нам удалось хотя бы частично восстановить атмосферу, передать дух викторианской эпохи, причем, не только ее аристократической верхушки, но и низов. Программа такая, что и за день всего не посмотришь. Десятки тысяч посетителей, каждый выбирает то, что ему интересно, и все довольны. Короче, успех превзошел все наши ожидания. Рая Вайль: А идея устроить такой фестиваль Диккенса принадлежит Фрэнсис Хьюборн. Она встречает гостей в роскошном наряде викторианского стиля: атласная блуза с воротником-стойкой и плотным рядом пуговиц жемчужного цвета и длинная, многослойная юбка из богатого бархата разных фактур, но в одной цветовой гамме. Фрэнсис Хьюборн: Лет 20 назад мы попробовали устроить подобный фестиваль. Пришло довольно много людей, но тогда все было скромнее, только полдня, один зал, один спектакль, да и то поставленный на добровольных началах. А на этот раз мы решили задействовать все здания культурного центра Снаг Харбор, построенные, между прочим, в период между 1830-м и 1870-м годами, как раз во времена Диккенса. Их, конечно, потом не раз перестраивали, но викторианский стиль сохранился. Мы нашли спонсоров, что позволило нам пригласить профессиональных актеров, музыкантов, декораторов, художников, модельеров. В результате получился роскошный культурный фестиваль викторианской эпохи, в котором Диккенс представлен и как историческая, и как литературная фигура. Рая Вайль: В сквере Пиккадилли, куда я зашла немного отдохнуть и выпить чашку крепкого чая, между столиками ходит симпатичный мужчина с гитарой. В одном из залов я уже слышала, как он пел какую-то старинную балладу. Неужто менестрель? И да, и нет, улыбается Марк Телсон. Марк Телсон: Во времена Диккенса менестрелями называли странствующих певцов и музыкантов, которые не только развлекали толпу своими песнями, но и сообщали в них последние новости. Вот если бы я рассказывал про наш фестиваль в песнях на нью-йоркских улицах, я был бы настоящим менестрелем того времени. А так я просто музыкант, актер, фокусник, жонглер, все, что угодно, для вашего удовольствия, и я желаю вам доброго дня, миледи. Рая Вайль: Подошла моя проводница Адель, принесла угощение повара, его фирменный пастушеский пирог, который здесь, я обратила внимание, заказывали почти все. Славное блюдо, хотя к пирогу, каким мы его себе представляем, никакого отношения не имеет. Просто жаркое, мясо с луком и специями, покрывается тонким слоем картофельного пюре, и запекается в духовке до золотистой корочки, которая и создает видимость пирога. Вкусно. Потом пили английский чай в компании самого Диккенса, вернее, его праправнука, который в качестве почетного гостя, читает здесь произведения своего прославленного предка. Джеральд Чарльз Диккенс - нынешний президент международного общества Диккенса, актер, продюсер и директор собственной театральной компании. "Что значит быть потомком великого Диккенса?" - переспрашивает он меня, и смеется. Джеральд Чарльз Диккенс: Ну, прежде всего, это привело меня сюда. Это замечательно, это значит, все время быть в движении, много путешествовать, видеть своими глазами, с каким энтузиазмом люди воспринимают творчество Диккенса, его героев, чьи фамилии уже давно стали именами нарицательными, как читатели стремятся больше узнать о нем, каким он был в жизни. Я счастлив, что Диккенса везде знают и помнят, и что во всем мире проводятся фестивали, посвященные его наследию. Рая Вайль: Джеральд рассказывает, что истории о жизни и характере Чарльза Диккенса передаются из поколения в поколение. Что ему больше всего запомнилось? Джеральд Чарльз Диккенс: Его потрясающая энергия, жизнелюбие, умение радоваться простым вещам, его удивительный дар жить на полную катушку, выкладываться до конца, во всем, что бы он ни делал. Если в доме планируется вечеринка, это значит, что будет пир на весь мир, сотни гостей, огромное количество вина, еды всякой. И все, что он делал, было в таком же духе, на миллион процентов. Рая Вайль: Вся Америка справляет рождественские каникулы с Диккенсом. А как справляете вы? Джеральд Чарльз Диккенс: Тихо, в кругу семьи. Я много путешествую, как минимум 5-6 недель в году на гастролях, на этот раз вот по Америке. Причем, чтения мои как раз и приходятся на праздничные дни. Поэтому Рождество в этом году справляли здесь, семьей, никаких гостей. Ели индюшку, картошку с подливкой, хот-доги, снова картошку. Рая Вайль: Я спросила, есть ли в семье мужчины с именем Чарльз. Джеральд Чарльз Диккенс: У нас у всех Чарльз это второе имя. Но до сих пор ни у кого не хватило смелости дать своему сыну первое имя Чарльз. Рая Вайль: Одно из сочинений Диккенса, которое Джеральд читает на фестивале, называется "Республика моего воображения", о путешествиях писателя в Америку. Джеральд Чарльз Диккенс: Он был здесь дважды. В первый раз в 1840-м году, тогда он просто путешествовал, наблюдал, открывал для себя Америку. А второй раз он приехал сюда уже в 1868-м году, читал здесь "Записки Пиквикского клуба", Рождественские истории, и другие свои вещи. А читал он, надо сказать, замечательно. Американцы встретили его тепло, и ему Америка, в общем-то, понравилась. И хоть он критиковал ее после первой своей поездки, да и после второй, в целом, Диккенс относился к стране положительно. Ему нравились американцы, их радушие, доброжелательность, оптимизм, способность радоваться, как умеют радоваться только дети, их внутренняя свобода, раскованность. Все это он очень любил в Америке. Рая Вайль: "Ну, и слава Богу, - сказала Адель, - и мы его очень любим". А пока пора отпустить Джеральда, ибо завтра у него снова целый день представлений. Домой я приехала уже вечером, включила телевизор, по 13-му каналу передавали мюзикл "Оливер", как раз ту самую замечательную сцену, в которой хор детей исполняет песню "Еда, роскошная еда". Александр Генис: Наша следующая рубрика - "Музыкальный альманах", в котором мы обсуждаем с критиком Соломоном Волковым новости музыкального мира, какими они видятся из Америки. Первый в этом году выпуск нашего альманаха мы начнем приятной новостью. В Нью-Йорке наконец открылся центр Культуры Барышникова. Соломон, представьте, пожалуйста, это долгожданное прибавление к нашему культурному ландшафту. Соломон Волков: Центр Искусств Барышникова открылся на Манхэттене. Это шестиэтажный особняк, в котором три верхних этажа принадлежат Центру Барышникова. На этих трех этажах расположены различные залы. Это и небольшие концертные залы, и нечто типа эстрады, может быть, помещения для репетиций, для встреч, и так далее. Александр Генис: Вообще-то, сама по себе затея этого центра, как я слышал от самого Барышникова, тесно связана с русской составляющей нью-йоркской музыкальной сцены. Барышников говорил, что его очень интересует развитие музыкального искусства в России, в том числе и драматического искусства. Он говорит, что у него полным-полно пленок, которые присылают ему из России, и он надеется привозить самые интересные спектакли в Нью-Йорк, в свой центр. Таким образом, можно ожидать, что центр Барышникова станет и центром русского искусства в Нью-Йорке. Соломон Волков: Безусловно, все, что вокруг Барышникова, отражает его личность. Но я с Вами не совсем согласен. Я не думаю, что его центральным элементом в итоге окажется русская составляющая. Прежде всего, потому, что художественная и личностная позиция Барышникова, насколько я его за 30 лет нью-йоркской жизни знаю (а он очень скрытный, закрытый человек, по-настоящему его знают считанные люди), для Барышникова российское искусство и восточноевропейская культура не являются центральными. Александр Генис: Возможно, что Вы и правы. Хотя всегда нужно помнить о том, что Барышников человек крайне разносторонний, и человек с огромными гуманитарными интересами. Вы помните, что Бродский говорил: "Барышников знает больше русских стихов, чем я". Соломон Волков: Да, но при этом он всегда, с самого начала, себя позиционировал как американского артиста. Александр Генис: Что это значит, по-Вашему? Соломон Волков: Вспомните, что он с самого начала говорил: "Мой любимый танцовщик - Фред Астер". Какой известный Вам российский танцовщик скажет такое? Когда я это услышал, для меня это было шоком. Я этого не понимал. Александр Генис: А сейчас понимаете? Соломон Волков: Да. Александр Генис: Расскажите нам. Соломон Волков: Когда я сейчас гляжу на Фреда Астера, я, наконец-то, на старости лет, начинаю понимать то художественное совершенство, которое скрыто за внешним фасадом чего-то легкого, непритязательного, без претензий. Барышников внешне отказывается быть этой традиционно русской, трагической фигурой в культуре. Он подчеркнуто ориентируется на внешние, массовые жанры. Он подражает Астеру, он танцует под музыку в исполнении Фрэнка Синатры. Он появляется в популярных шоу. Оставаясь, при этом, артистом классической культуры. Александр Генис: Я думаю, что, действительно, Барышников просто человек очень разносторонний. Я прекрасно помню, как он выступал в спектакле по Кафке, где он делал совершенно невероятные вещи, ползал по потолку, изображая жука. Это был незабываемый эксперимент. Я думаю, что просто Барышникову многое интересно. Соломон Волков: И он постоянно себя изобретает вновь и вновь. Это характернейшая его черта, которая, думаю, также будет типична и для его центра искусств. Именно поэтому у этого центра нет таких твердо фиксированных задач. Это будет некая импровизация с продуманной основой, которая типична и для характера Барышникова как человека и как художника. Скажем, гастроли Петра Фоменко или спектакль Резо Габриадзе, которые были показаны в Нью-Йорке, это все продукция Центра Барышникова. Но сейчас прошло несколько мероприятий, и одним из них было выступление американского квартета - струнного квартета Равеля - в котором этот квартет сыграл блистательное произведение, легкое и, одновременно, глубокое, которое может послужить некоей визитной карточкой Центра Искусств Барышникова. Александр Генис: По контрасту с первой темой нашего альманаха, вторая - печальна. Музыкальная сцена Америки потеряла замечательного тенора Джеймса Кинга. Соломон Волков: Это Джеймс Кинг, который умер в возрасте 90 лет. Замечательный, можно, даже, сказать великий вагнеровский тенор. Это такая исчезающая вещь, вагнеровский тенор, их все меньше и меньше. Александр Генис: Надо сказать, что он прожил долгую жизнь. Потому что, как известно, вагнеровские певцы очень рано умирают. Соломон Волков: Он не просто прожил долгую жизнь, он в 75 лет еще пел в вагнеровской опере - вот, какой голос! Это был такой высоченный детина, около двух метров. Голос теноровый, но с сильным баритональным, стальным оттенком. И вот таких вот вагнеровских теноров сейчас, действительно, можно пересчитать по пальцам. К ним относился Джеймс Кинг, и я хочу показать, как он таким уникальным образом проводил свою партию в опере "Парсифаль" Вагнера. Это один из его коньков. Причем, это очень интересная интерпретация. Дирижирует Пьер Булез с Байройтским оркестром. Запись 1970 года, когда голос Джеймса Кинга еще был в самом расцвете. Александр Генис: Ну а теперь, вступая в 2006-й год, мы должны объявить сквозную тему блиц-концертов, которые будут завершать каждый выпуск альманаха в следующие 12 месяцев. На этот раз тему диктует юбилей Шостаковича. Отмечая столетие величайшего композитора ХХ века, Соломон Волков, крупнейший знаток его жизни и творчества, предложил своеобразный поворот: Шостакович и Америка. Соломон, расскажите об "устройстве" наших блиц-концертов 2006-го года. Соломон Волков: Как Вы уже сказали, это будет Шостакович и Америка. Кажется, что это, что называется, далековатые понятия. Но, на самом деле, между Шостаковичем и Америкой за годы его жизни, протянулось множество нитей. Александр Генис: Прежде всего, Шостакович бывал в Америке. Соломон Волков: Да. Он здесь бывал. Это страна, которая довольно рано ознакомилась с его творчеством, в которой всегда находились люди, которые ценили его творчество очень высоко. При том, что роман Шостаковича с Америкой прошел через свои высоты и низины. Но всегда именно в Америке (единственная другая страна, которую я могу назвать за пределами России, это Англия), всегда было несколько человек, которые Шостаковича боготворили и эти люди были влиятельными фигурами музыкального ландшафта. Первым успехом Шостаковича в Америке было исполнение его "Первой симфонии" самим Тосканини еще в 20-е годы. Тогда уже за творчеством Шостаковича начали следить. Затем это шло от успеха к успеху, и кульминацией предвоенной репутации Шостаковича в Америке было концертное исполнение "Леди Макбет Мценского уезда". Последующие гонения на эту оперу Шостаковича в Советском Союзе только прибавили ему популярности. Но абсолютным пиком его американской славы, когда он не просто стал самым знаменитым современным композитором в Америке, но и появился на обложке журнала "Тайм", первым из композиторов (это неслыханная почесть, которой до Шостаковича удостаивались только какие-то политические деятели, популярные актеры, артисты кино). Он, в этом смысле, обошел и Копланда, и Стравинского, который к этому времени уже жил в США. После этого был большой успех Шостаковича, связанный с циклом гонений на него в Советском Союзе в 1948 году. Но когда он приехал в Америку в 1949 году, то с этого момента его репутация пошла резко вниз, поскольку он здесь выступал на просоветской конференции, в так называемую защиту мира. Это одно из числа организованных Сталиным пропагандистских мероприятий. И на много лет репутация Шостаковича пошла резко вниз в США, пока, после его смерти, комбинация обстоятельств, в том числе, выход его книги мемуаров в США не повернули эту волну. Сейчас Шостакович в США очень многими признается композитором номер один ХХ века. Александр Генис: Спасибо. Вы нарисовали очерк восприятия Шостаковича в Америке. Теперь расскажите, как будет устроен наш цикл. Соломон Волков: Он будет построен как серия из 12-ти эпизодов, в каждом из которых мы рассмотрим какую-то нить, которая связывает Шостаковича с Америкой. Это может быть какой-то эпизод из его биографии, это может быть отчет о каком-то недавнем исполнении музыки Шостаковича в США, в частности, в Нью-Йорке или это может быть прослушивание какой-то записи, которая тоже будет связана с Америкой и с американскими музыкантами, с их взглядом на Шостаковича или с тем, как интерпретируется Шостакович здесь. Александр Генис: Итак, с чего мы начнем? Соломон Волков: Первая наша передача будет иллюстрировать ту степень обожания, в которой сейчас купается Шостакович и его творчество в США. И свидетельством этому является тот факт, что столетие Шостаковича, которое мы будем отмечать в этом году, в сентябре, в Нью-Йорке уже начали праздновать в сентябре прошлого года. Эту эстафету стартовало Общество Камерной Музыки при Линкольн-центре. Очень престижная и уважаемая музыкальная организация. Они начали фестиваль Шостаковича. Они дали несколько концертов, в которых был исполнен широкий круг камерных произведений Шостаковича. Я побывал в этих концертах. Переполненный зал Алис Талли Холл. Это очень большой зал - около 2 000 человек. Собрать полный зал на несколько концертов с программами, состоящими, исключительно из музыки композитора ХХ века, каковым является Шостакович, это почти невыполнимая задача. Так вот, все эти несколько концертов были распроданы, люди спрашивали билетики у входа, и так, затаив дыхание, как слушала эта аудитория, это каждый раз для меня сюрприз. Устраивали овации артистам, которые, действительно, превосходно делали свое дело. Я бы хотел показать отрывок из его фортепьянного концерта, сочиненного в 1933 году, когда ему было 27 лет. Это немножко другой Шостакович, чем мы привыкли о нем думать. Это Шостакович-хулиган. Когда он впервые сам исполнил это произведение в Москве, то очень уважаемый профессор Гольденвейзер, невероятно почтенная фигура московского музыкального ландшафта (он играл в шахматы со Львом Толстым), так и записал в дневнике, что это музыка хулигана. И я хочу показать, что так возмутило почтенного профессора. Но чтобы у слушателя не осталось ощущения, что из только такой музыки с хулиганским оттенком состоит это произведение, я хочу другой отрывочек здесь показать. Это медленная часть. Тоже молодой Шостакович. Это одна из его самых задушевных и лирических мелодий. Настолько, что этот кусок обыкновенно вставляют в балет на музыку Шостаковича. Какой бы ни был балет, обязательно берут этот кусок, потому что это идеальное адажио, идеальная балетная музыка и, одновременно, она демонстрирует ту глубину и тот лиризм, на который был способен молодой 27-летний Шостакович. И я свидетель того, какой адекватной была реакция американцев на эту музыку. Они слушали ее, затаив дыхание.
[10-01-06]
Выставка "Россия-2" в Нью-Йорке. Гость "Американского часа" - московский галерейщик Марат Гельман. "Книжное обозрение": "Оленеводы" Пирса Витебски. Святки с Диккенсом. Репортаж из праздничного Стэйтен-Айленда. Музыкальный альманах: культурный центр фонда Барышникова, памяти тенора Джеймса Кинга, открытие цикла "Шостакович и Америка", приуроченный к 100-летию композитора
ВедущийАлександр Генис
Александр Генис: Выставка "Россия" в музее Гуггенхайм, наконец, сворачивается, чтобы переехать в испанский филиал музея - в Бильбоа. Став гвоздем сезона, эта, во всех отношениях успешная выставка, впервые (так написал один критик) втолковала каждому американскому любителю искусства, что он непростительно мало знает о русском искусстве. Конечно, как бы ни была велика экспозиция, она не смогла заполнить лакуны, скорее - разожгла аппетит. Этому способствовал и неожиданный эпилог - устроенная Маратом Гельманом выставка новейшего русского авангарда с провокационно-альтернативным названием "Россия-2", которая прошла в ряде маленьких галерей модных артистических районов Нью-Йорка - Челси и Трайбеки. Составленная из экспонатов разного художественного уровня, выставка, на мой взгляд, оказалась уместным, а, главное - веселым - дополнением к тому серьезному образу российского искусства, которое создают признанные шедевры. Экспозицию "Россия-2" принято считать чуть ли не политической акцией. Возможно, так и есть. Не берусь судить, насколько серьезны выпады художников против системы. На мой взгляд, суть этой выставки - в развитии футуристической традиции веселого хулиганства. Поэтому лучшие экспонаты - это смешной эпатаж, вроде державной таксидермистской фантазии: чрезвычайно добротно выполненное чучело двуглавого орла, которое представил Юрий Шабельников. Но больше всего резвости проявила группа "Синие носы", которую составляют два энергичных автора - Вячеслав Мизин и Александр Шабуров. Их экспонаты есть во всех галереях, где проходила выставка, и всюду они бросаются в глаза. В одной, например, это картонный ящик, заглянув в который мы видим изображение Ленина, буквально ворочающегося в гробу. Используя ту же технику видеоинсталяции - проекцию движущихся образов внутрь скучной банальной коробки, "Синие носы" втягивают посетителя в забавную, хоть и не всегда приличную, игру. Помня о ней, я теперь каждую посылку открываю с опаской. Другая затея той же пары - материализация супрематистских композиций, которые они воспроизводят из кусков черного хлеба и колбасы. Третья группа экспонатов - огромная фотография заурядно одетых персонажей в масках Путина. Четвертая - видеоролики с записью немых трюков. Но главные экспонаты "Синих носов" - они сами. Легко и изобретательно доведя изобразительное искусство до клоунады, Мизин и Шабуров избавляют концептуализм от удушающей серьезности и самодовольства. Я бы сказал, что "Синие носы" напоминают свадьбу английских эксцентриков из Летающего цирка "Монти Пайтона" с очень отечественными Митьками. Ну, а сейчас мы представим сегодняшнего гостя "Американского часа", самого, наверное, известного московского галерейщика Марата Гельмана, который, вместе с нью-йоркской галереей Хуана Пунтеса, и учинил все вышеперечисленные веселые безобразия. С гостем беседует наш новый коллега, журналист Михаил Гуткин. Михаил Гуткин: Марат, Ваша выставка в Нью-Йорке имеет подзаголовок "Плохие новости из России". Какой смысл Вы вкладываете в это название? Марат Гельман: Это такое второе название, специально для Америки. Во-первых, немного иронии, потому что, насколько мы себе представляем, в Америке считают, что если из России идут плохие новости, значит все нормально, мир устроен правильно. Во-вторых, у нас сейчас есть такое понятие "музейная дипломатия". Путин открывает много разных выставок, все идет очень гладко, очень хорошо, Россия это такая европейская культурная столица, с европейским культурным президентом, который открывает выставки русского авангарда. Но, в то же время, в самой России власти поддерживают силы, которые активно выступают против современного искусства. На этой выставке есть две работы, против одной было возбуждено уголовное дело, а против другой гражданский иск. Первоначально "Россия-2" имела другой смысл. Концепция "России-2" в более широком смысле - это такой манифест новой интеллигенции. Сегодня в одно и то же время, на одной и той же территории существуют две России. Одна Россия это политика, это Путин, это вертикаль власти, это нефть, это газ, "Единая Россия", нация. И есть другая Россия, в которой мы живем. Они не соприкасаются друг с другом. Сегодня нет никакого диссидентства, нет никакого противостояния, нет никакого андерграунда. С другой стороны, это не то, что сегодня является в России мейнстримом. Раньше, фактически, власть и искусство были заинтересованы друг в друге, желая или не желая того, и помогали друг другу. Сегодня перед нами ситуация полного расслоения. Они - сами по себе, мы - сами по себе. Выяснилось, что и выставка, и ее название, и ее концепция, как настоящий творческий продукт, перемещаясь во времени и в пространстве, получает разные смыслы, что, в общем-то, хорошо. Может быть, через некоторое время будет еще какой-нибудь другой смысл, потому что, например, в России создано целое движение, которое борется с нами. Это целая большая структура со своим адвокатом. Они ходят на все выставки, высматривают, фотографируют работы, которые, как им кажется, либо оскорбляют власть, либо оскорбляют церковь. И тут же формируют группы граждан, которые подают иски. Например, сейчас, 8 декабря, у нас иск, в который включены работы давно умершего Лени Пурыгина. Им не нравится, что он делал их картины в форме окладов. Вообще, очень трудно предугадать, что им в следующий раз покажется оскорбительным. Например, здесь, в Нью-Йорке есть работы Гора Чехала, глубоко верующего человека, который через свои работы пытается прояснить свои отношения с Богом. Это их тоже оскорбляет. Это все небольшое отражение тех процессов, которые происходят в России. А происходит то, что православная церковь, активно, агрессивно хочет стать государственной идеологией, государственной силой, причем, указующей силой. Они хотят говорить светской власти и президенту, что хорошо, что плохо. Михаил Гуткин: Позвольте мне процитировать жалобу, которую направила группа художников на вашу выставку в московский суд. Особое их негодование вызывают исламские проекты группы "АЭС", где, в частности, изображен разрушенный московский Кремль, со вновь построенными мусульманскими мечетями и минаретами на месте православных храмов и зеленым знаменем ислама над кремлевским дворцом. Истцы пишут, что эта работа имеет целью спровоцировать и разжечь межрелигиозную рознь. Оставив в стороне юридический аспект дела, как бы вы ответили на эту жалобу? Марат Гельман: В первую очередь, надо понимать очень простую вещь. Что искусство - это пространство жеста, а не пространство поступка. Например, фильм о войне - это не то же самое, что война. Хотя, с точки зрения внешнего наблюдателя, можно сказать, что это почти одно и то же. Художник фиксирует некоторые тенденции, которые происходят в жизни. Учитывая, что это проект 1996 года, это было очень важно, потому, что как раз тогда начинала нами пониматься тупиковая ситуация между христианской и мусульманской организацией. Художники пытались понять: а что, если бы культурная экспансия была не с запада на восток, а с востока на запад? То есть речь шла именно о культурной экспансии. В этом проекте европейские фетиши преобразовывались и переделывались на мусульманский лад. Это, действительно, была некая провокация. Но это была интеллектуальная провокация, которая должна была заставить нас подумать, что вот это миссионерство с запада на восток, такое одностороннее миссионерство, оно не может быть без реакции. Если это не культурная реакция, то это может быть и какая-то другая реакция, в том числе и такая воинственная. После 11 сентября этот проект стал восприниматься как некая антиутопия. Это уже другой смысл. Смысл художественного предсказания о том, что все будет плохо. Но даже в этом случае эти работы могут только обострить твое зрение, внимание к проблеме. А вот взять и вызвать какое-то национальное восстание или представить себе, что работы художников могут заставить кого-то надеть шахидский пояс, по-моему, это глупость. Михаил Гуткин: Марат, рассказывая о проекте "Россия-2", Вы часто говорите "мы". Кого Вы имеете в виду? Марат Гельман: Надо очень четко понимать, что в России существует большое количество людей, которые не принимают вот эту путинскую Россию, имея в виду Россию второго срока. При этом, эти люди не принимают и всех врагов Путина тоже. То есть, условно говоря, весь этот политикум наш - это клоуны и андроиды. Андроиды, роботы - это те, кто за Путина, а клоуны - это оппозиция. Всерьез участвовать на какой-то из этих сторон невозможно. Эти люди эмигрировать из страны не собираются. Во-первых, потому, что это наша страна, во-вторых, потому, что это битва андроидов и клоунов никому не мешает. У нас своя жизнь. Нас очень много. Когда я говорю "мы", это реально очень много людей, которые просто дистанцированно наблюдают за тем, что происходит. Они для себя поняли, что они не хотят заниматься нефтью, телевидением, теми сферами, которые являются важными для "России-1", а ищут для себя другие. Например, я не прекратил заниматься медиа. У меня большой интернет-холдинг и свои медиа. И они работают, как бизнес, а не как политический инструмент. В общем-то, мы ждем, когда этот спектакль завершится, не желая в нем принимать участие. При этом мы живем достаточно активной жизнью. Мы не собираемся, как раньше, уходить в сторожа, в диссидентство. Ассоциация "Россия-2" - это сегодня около 700 продюсеров в области искусства по всей стране, которые создали свою сеть и достаточно эффективно выстраивают вот эту внутреннюю среду. Александр Генис: Народности Крайнего Севера Евразии - близкие родственники американских индейцев, некогда пришедших из Старого Света в Новый по Берингову перешейку. Память об этом родстве часто всплывает на поверхность и объясняет интерес Америки к своим дальним, но прямым предкам. Возможно, это одна из причин того обостренного внимания, с которым литературная пресса откликнулась на книгу об эвенках "Оленеводы", написанную известным британским этнографом Пирсом Витебски. О ней рассказывает ведущая "Книжного обозрения" "Американского часа" Марина Ефимова. Марина Ефимова: "Зимой в Верхоянских горах чай, выплеснутый из кружки, падает на землю кристаллами льда. Температура здесь, на границе Полярного Круга, достигает минус 35 градусов по Цельсию. В этом самом холодном районе Земли, равном по территории трети России, когда-то располагались владения ГУЛАГа, и для его узников это место было последней остановкой перед могилой. Но для эвенков это "home, sweet home". На тысячах и тысячах квадратных километров пустынной тайги их живет всего 50 000 человек". Так описывает Верхоянский край рецензент книги "Оленеводы" американский критик Уильям Граймс (и не без ужаса добавляет, что именно там, в деревне Себян, в течение 20-ти лет подолгу жил британский антрополог Пирс Витебски - автор книги "Оленеводы"). Жизнь оленеводов Граймс тоже характеризует красочно: Диктор: "Их жизнь, описанная Витебски, возвращает нас на 11-18 тысяч лет назад, в те времена, когда стада диких оленей кочевали из Парижа в Брюссель. В Себяне все еще поклоняются духам леса и надеются на покровительство животных (то есть не ангелов-хранителей, а оленей-хранителей). Даже среди образованных эвенков многие верят в Великого Духа тайги. Это у них англичанин научился при входе в юрту непременно плеснуть водки на горящие поленья, чтобы задобрить духа огня. При этом? на привале в тайге сын охотника расспрашивал его о раскладе сил в Северной Ирландии и о том, как туннель под Ламаншем отразится на передвижении английского сельскохозяйственного транспорта. А в оленьем стаде одному сексуально неуёмному самцу эвенки дали прозвище "Билл Клинтон" - неплохая осведомленность для людей, у которых главным средством коммуникации все еще является сломанная ветка, оставленная на тропе". Марина Ефимова: Думаю, Уильям Граймс, говоря о суевериях, чуть преувеличил веру эвенков в древних духов и чуть приуменьшил дорогую им красочность традиции. Если говорить о состоянии духа этого народа, то меня в книге Пирса Витебски больше взволновало описание их "ностальгии по старым временам", которыми являются времена СОВЕТСКИЕ. Кочевники по традиции, эвенки при советской власти были насильно превращены в народ оседлый. Пропаганда 70 лет искореняла их образ жизни, их религию, их шаманов. Советская власть уничтожила клановый способ содержания оленьих стад, женщины с детьми перестали кочевать вместе с мужьями и оставались в деревнях, где дети учились в школах. С помощью государственных дотаций оленьи стада, призванные снабжать мясом новые северные города, достигли огромных размеров. После развала Союза эта экономическая модель рухнула, огромные стада исчезли, и эвенки оказались перед необходимостью возврата к образу жизни доиндустриального периода истории. Витебски так описывает их состояние: Диктор: "Сейчас молодые пастухи с их застенчивыми лицами считаются неотесанной деревенщиной. А тайгу и тундру, которые теперь только они и умеют читать, все называют "гиблыми местами". Когда я неосторожно признался, как мне было интересно провести сезон с пастухами, одна деревенская женщина сказала: "Это потому, что недолго. А всю жизнь гоняться за оленями никакого интереса нет". Марина Ефимова: Повальный алкоголизм, преступность и частые самоубийства дополняют картину разочарования, охватившего большинство эвенков. Но не всех. Я видела документальный фильм, снятый Пирсом Витебски на зимнем кочевье, которое он провел с эвенкской семьей. Меня глубоко тронуло их терпение, умелость, самодостаточность, бодрость их дружного клана. Но, главное, меня поразила их фантастическая приспособленность к страшной полярной зиме и завидное, румяное здоровье их детей. Все это, как отмечает рецензент Граймс, ярко описано и в книге "Оленеводы": Диктор: "Самые счастливые страницы книги посвящены суровой красоте тайги и отношениям эвенов с оленями. На походе пастухи, одетые в несколько слоев оленьих шкур, сами похожи на оленей. Оленья шерсть обладает почти волшебными свойствами удерживать тепло тела. Пастух, вышедший зимой из своей юрты без оленьей шкуры, в течение нескольких минут замерзнет насмерть. Витебски с любовью описывает утренние звуки постукивания оленьих копыт, звяканье их колокольчиков, сделанных из пустых консервных банок, стремительный разворот стада в случае опасности - всегда против часовой стрелки. Он пишет, что хороший пастух знает каждого из двух тысяч оленей своего стада, а слова для их описания черпает из словаря, состоящего из полутора тысяч специальных и слэнговых терминов, которые описывают цвета и силуэты оленей, части их тел, их болезни, диету, их характеры и настроение". Марина Ефимова: Есть ли у эвенков будущее? Пессимисты предсказывают, что вскоре они превратятся в одичавшие кланы, охотящиеся на одичавших оленей. Но хочется верить, что этот древний народ, веками выживавший в борьбе с могучими силами северной природы, благополучно переживет и такое временное явление, как распад Советской империи. Александр Генис: "Песню недели" представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: В возрасте 72-х лет от рака лёгких умер знаменитый американский певец Лу Роулз. Он вышел из традиции "госпел", но, в конечном итоге, стал одинаково известен и уважаем и у поклонников джаза, и ритм-н-блюза, и жанра "соул". Начав свою музыкальную карьеру в 7 лет с церковного хора, Лу быстро стал известен в родном Чикаго за свою специфическую манеру исполнения. Подружившись с будущей звездой афро-американской музыки Самом Куком, Роулз стал петь дуэтом. Сперва они исполняли исключительно религиозную музыку, но вскоре нарастающий по всех стране ажиотаж ритм-н-блюза захватил и Лу с Самом. Отслужив в армии, Лу вернулся в музыку раз и навсегда. В 1958-ом году они с Самом попали в авто-аварию и чудом уцелели. Пролежав несколько дней в коме, Лу, придя в себя, решил, что ему была дана новая жизнь и новая цель. С этого момента началась его дорога к успеху. Через год его заметила и пригласила к себе студия записи "Кэпитол", а вскоре у него уже появились первые шлягеры. Большая слава пришла к Лу, когда он начал разъезжать с концертами, где он выработал своеобразную манеру исполнения - он вкраплял небольшие монологи между - или вместо - куплетов. Его бархатный баритон стал известен практически в каждом американском доме. Однако главной заслугой своей жизни Лу всегда считал теле-марафон, который он начал в 80-ом году в пользу стипендий для афро-американских студентов. До конца жизни, где бы он ни был на гастролях, к нему подходили с благодарностью адвокаты, доктора, архитекторы, получившие образование, благодаря этим теле-марафонам. Для меня Роулз останется автором моей любимой у него песни, название которой, увы, так подходит для некролога. Американский мастер Лу Роулз: "Willow Weep For Me" (Плакучая Ива, заплачь обо мне). Александр Генис: Когда Диккенс приехал в Нью-Йорк, ему пришлось выступать с чтением в церкви. Во всем городе не нашлось светского зала, способного вместить всех поклонников великого британского писателя. С тех пор любовь это только крепнет. Особенно - в дни святок, ритуалы которых освятил своим пером Чарльз Диккенс. О том, как - с викторианским акцентом - отмечали зимние праздники на входящем в большой Нью-Йорк острове Стэйтен-Айленд, рассказывает корреспондент "Американского часа" Рая Вайль. Рая Вайль: Трудно представить себе Нью-Йорк в зимние праздники без Диккенса. На святки, с Рождества и чуть ли не до конца января, его героев можно встретить практически на каждой улице, в праздничных витринах фирменных магазинов, типа "Блумингдэйлс" или "Сакс", на сцене бродвейских и офф-бродвейских театров и обычных школ, в детских садах и по телевизору, конечно, где что ни день, то непременно крутят фильмы по его произведениям. А гигантский культурный центр Снаг Харбор, расположенный на острове Стэйтен-Айленде, предлагает своим посетителям совершить путешествие в прошлое, во времена Диккенса. Адель Саммарко (директор отдела по контактам с прессой, и мой проводник): В первый раз мы проводим такой большой фестиваль, посвященный Диккенсу. Каждое здание, каждый зал культурного центра Снаг Харбор представляет фрагмент из жизни времен Диккенса. Все наши сотрудники одеты в костюмы викторианской эпохи. Можно посмотреть представление театра марионеток или бродячего цирка, послушать уличных музыкантов того времени, потолкаться среди гадалок, жонглеров и всевозможных фокусников, а можно выйти на сквер Пиккадилли, окруженный многочисленными лавками, попробовать традиционную английскую еду: жареная рыба с картошкой, ростбиф и, конечно же, знаменитый пастушеский пирог, так называемый шепперд-пай. Рая Вайль: Есть тут и Пиквикский клуб, члены которого оживают во всех залах и коридорах. Есть "История двух городов", и мюзикл "Оливер", который идет в главном концертном зале Снаг Харбора. У микрофона художественный директор театральной компании Снаг Харбор Кристофер Катт. Кристофер Катт: Диккенса в Америке знают и любят. Но на такую обширную, разностороннюю программу, посвященную викторианской эпохе вообще, еще никто пока не отваживался. Мы начали работать над ней еще в августе. Выставки, в том числе, и иллюстраций к первым книгам Диккенса, спектакли и мюзиклы, в которых участвуют как профессиональные актеры, так и лучшие актеры любительских театров Манхэттена и Стейтен-Айленда. И, похоже, нам удалось хотя бы частично восстановить атмосферу, передать дух викторианской эпохи, причем, не только ее аристократической верхушки, но и низов. Программа такая, что и за день всего не посмотришь. Десятки тысяч посетителей, каждый выбирает то, что ему интересно, и все довольны. Короче, успех превзошел все наши ожидания. Рая Вайль: А идея устроить такой фестиваль Диккенса принадлежит Фрэнсис Хьюборн. Она встречает гостей в роскошном наряде викторианского стиля: атласная блуза с воротником-стойкой и плотным рядом пуговиц жемчужного цвета и длинная, многослойная юбка из богатого бархата разных фактур, но в одной цветовой гамме. Фрэнсис Хьюборн: Лет 20 назад мы попробовали устроить подобный фестиваль. Пришло довольно много людей, но тогда все было скромнее, только полдня, один зал, один спектакль, да и то поставленный на добровольных началах. А на этот раз мы решили задействовать все здания культурного центра Снаг Харбор, построенные, между прочим, в период между 1830-м и 1870-м годами, как раз во времена Диккенса. Их, конечно, потом не раз перестраивали, но викторианский стиль сохранился. Мы нашли спонсоров, что позволило нам пригласить профессиональных актеров, музыкантов, декораторов, художников, модельеров. В результате получился роскошный культурный фестиваль викторианской эпохи, в котором Диккенс представлен и как историческая, и как литературная фигура. Рая Вайль: В сквере Пиккадилли, куда я зашла немного отдохнуть и выпить чашку крепкого чая, между столиками ходит симпатичный мужчина с гитарой. В одном из залов я уже слышала, как он пел какую-то старинную балладу. Неужто менестрель? И да, и нет, улыбается Марк Телсон. Марк Телсон: Во времена Диккенса менестрелями называли странствующих певцов и музыкантов, которые не только развлекали толпу своими песнями, но и сообщали в них последние новости. Вот если бы я рассказывал про наш фестиваль в песнях на нью-йоркских улицах, я был бы настоящим менестрелем того времени. А так я просто музыкант, актер, фокусник, жонглер, все, что угодно, для вашего удовольствия, и я желаю вам доброго дня, миледи. Рая Вайль: Подошла моя проводница Адель, принесла угощение повара, его фирменный пастушеский пирог, который здесь, я обратила внимание, заказывали почти все. Славное блюдо, хотя к пирогу, каким мы его себе представляем, никакого отношения не имеет. Просто жаркое, мясо с луком и специями, покрывается тонким слоем картофельного пюре, и запекается в духовке до золотистой корочки, которая и создает видимость пирога. Вкусно. Потом пили английский чай в компании самого Диккенса, вернее, его праправнука, который в качестве почетного гостя, читает здесь произведения своего прославленного предка. Джеральд Чарльз Диккенс - нынешний президент международного общества Диккенса, актер, продюсер и директор собственной театральной компании. "Что значит быть потомком великого Диккенса?" - переспрашивает он меня, и смеется. Джеральд Чарльз Диккенс: Ну, прежде всего, это привело меня сюда. Это замечательно, это значит, все время быть в движении, много путешествовать, видеть своими глазами, с каким энтузиазмом люди воспринимают творчество Диккенса, его героев, чьи фамилии уже давно стали именами нарицательными, как читатели стремятся больше узнать о нем, каким он был в жизни. Я счастлив, что Диккенса везде знают и помнят, и что во всем мире проводятся фестивали, посвященные его наследию. Рая Вайль: Джеральд рассказывает, что истории о жизни и характере Чарльза Диккенса передаются из поколения в поколение. Что ему больше всего запомнилось? Джеральд Чарльз Диккенс: Его потрясающая энергия, жизнелюбие, умение радоваться простым вещам, его удивительный дар жить на полную катушку, выкладываться до конца, во всем, что бы он ни делал. Если в доме планируется вечеринка, это значит, что будет пир на весь мир, сотни гостей, огромное количество вина, еды всякой. И все, что он делал, было в таком же духе, на миллион процентов. Рая Вайль: Вся Америка справляет рождественские каникулы с Диккенсом. А как справляете вы? Джеральд Чарльз Диккенс: Тихо, в кругу семьи. Я много путешествую, как минимум 5-6 недель в году на гастролях, на этот раз вот по Америке. Причем, чтения мои как раз и приходятся на праздничные дни. Поэтому Рождество в этом году справляли здесь, семьей, никаких гостей. Ели индюшку, картошку с подливкой, хот-доги, снова картошку. Рая Вайль: Я спросила, есть ли в семье мужчины с именем Чарльз. Джеральд Чарльз Диккенс: У нас у всех Чарльз это второе имя. Но до сих пор ни у кого не хватило смелости дать своему сыну первое имя Чарльз. Рая Вайль: Одно из сочинений Диккенса, которое Джеральд читает на фестивале, называется "Республика моего воображения", о путешествиях писателя в Америку. Джеральд Чарльз Диккенс: Он был здесь дважды. В первый раз в 1840-м году, тогда он просто путешествовал, наблюдал, открывал для себя Америку. А второй раз он приехал сюда уже в 1868-м году, читал здесь "Записки Пиквикского клуба", Рождественские истории, и другие свои вещи. А читал он, надо сказать, замечательно. Американцы встретили его тепло, и ему Америка, в общем-то, понравилась. И хоть он критиковал ее после первой своей поездки, да и после второй, в целом, Диккенс относился к стране положительно. Ему нравились американцы, их радушие, доброжелательность, оптимизм, способность радоваться, как умеют радоваться только дети, их внутренняя свобода, раскованность. Все это он очень любил в Америке. Рая Вайль: "Ну, и слава Богу, - сказала Адель, - и мы его очень любим". А пока пора отпустить Джеральда, ибо завтра у него снова целый день представлений. Домой я приехала уже вечером, включила телевизор, по 13-му каналу передавали мюзикл "Оливер", как раз ту самую замечательную сцену, в которой хор детей исполняет песню "Еда, роскошная еда". Александр Генис: Наша следующая рубрика - "Музыкальный альманах", в котором мы обсуждаем с критиком Соломоном Волковым новости музыкального мира, какими они видятся из Америки. Первый в этом году выпуск нашего альманаха мы начнем приятной новостью. В Нью-Йорке наконец открылся центр Культуры Барышникова. Соломон, представьте, пожалуйста, это долгожданное прибавление к нашему культурному ландшафту. Соломон Волков: Центр Искусств Барышникова открылся на Манхэттене. Это шестиэтажный особняк, в котором три верхних этажа принадлежат Центру Барышникова. На этих трех этажах расположены различные залы. Это и небольшие концертные залы, и нечто типа эстрады, может быть, помещения для репетиций, для встреч, и так далее. Александр Генис: Вообще-то, сама по себе затея этого центра, как я слышал от самого Барышникова, тесно связана с русской составляющей нью-йоркской музыкальной сцены. Барышников говорил, что его очень интересует развитие музыкального искусства в России, в том числе и драматического искусства. Он говорит, что у него полным-полно пленок, которые присылают ему из России, и он надеется привозить самые интересные спектакли в Нью-Йорк, в свой центр. Таким образом, можно ожидать, что центр Барышникова станет и центром русского искусства в Нью-Йорке. Соломон Волков: Безусловно, все, что вокруг Барышникова, отражает его личность. Но я с Вами не совсем согласен. Я не думаю, что его центральным элементом в итоге окажется русская составляющая. Прежде всего, потому, что художественная и личностная позиция Барышникова, насколько я его за 30 лет нью-йоркской жизни знаю (а он очень скрытный, закрытый человек, по-настоящему его знают считанные люди), для Барышникова российское искусство и восточноевропейская культура не являются центральными. Александр Генис: Возможно, что Вы и правы. Хотя всегда нужно помнить о том, что Барышников человек крайне разносторонний, и человек с огромными гуманитарными интересами. Вы помните, что Бродский говорил: "Барышников знает больше русских стихов, чем я". Соломон Волков: Да, но при этом он всегда, с самого начала, себя позиционировал как американского артиста. Александр Генис: Что это значит, по-Вашему? Соломон Волков: Вспомните, что он с самого начала говорил: "Мой любимый танцовщик - Фред Астер". Какой известный Вам российский танцовщик скажет такое? Когда я это услышал, для меня это было шоком. Я этого не понимал. Александр Генис: А сейчас понимаете? Соломон Волков: Да. Александр Генис: Расскажите нам. Соломон Волков: Когда я сейчас гляжу на Фреда Астера, я, наконец-то, на старости лет, начинаю понимать то художественное совершенство, которое скрыто за внешним фасадом чего-то легкого, непритязательного, без претензий. Барышников внешне отказывается быть этой традиционно русской, трагической фигурой в культуре. Он подчеркнуто ориентируется на внешние, массовые жанры. Он подражает Астеру, он танцует под музыку в исполнении Фрэнка Синатры. Он появляется в популярных шоу. Оставаясь, при этом, артистом классической культуры. Александр Генис: Я думаю, что, действительно, Барышников просто человек очень разносторонний. Я прекрасно помню, как он выступал в спектакле по Кафке, где он делал совершенно невероятные вещи, ползал по потолку, изображая жука. Это был незабываемый эксперимент. Я думаю, что просто Барышникову многое интересно. Соломон Волков: И он постоянно себя изобретает вновь и вновь. Это характернейшая его черта, которая, думаю, также будет типична и для его центра искусств. Именно поэтому у этого центра нет таких твердо фиксированных задач. Это будет некая импровизация с продуманной основой, которая типична и для характера Барышникова как человека и как художника. Скажем, гастроли Петра Фоменко или спектакль Резо Габриадзе, которые были показаны в Нью-Йорке, это все продукция Центра Барышникова. Но сейчас прошло несколько мероприятий, и одним из них было выступление американского квартета - струнного квартета Равеля - в котором этот квартет сыграл блистательное произведение, легкое и, одновременно, глубокое, которое может послужить некоей визитной карточкой Центра Искусств Барышникова. Александр Генис: По контрасту с первой темой нашего альманаха, вторая - печальна. Музыкальная сцена Америки потеряла замечательного тенора Джеймса Кинга. Соломон Волков: Это Джеймс Кинг, который умер в возрасте 90 лет. Замечательный, можно, даже, сказать великий вагнеровский тенор. Это такая исчезающая вещь, вагнеровский тенор, их все меньше и меньше. Александр Генис: Надо сказать, что он прожил долгую жизнь. Потому что, как известно, вагнеровские певцы очень рано умирают. Соломон Волков: Он не просто прожил долгую жизнь, он в 75 лет еще пел в вагнеровской опере - вот, какой голос! Это был такой высоченный детина, около двух метров. Голос теноровый, но с сильным баритональным, стальным оттенком. И вот таких вот вагнеровских теноров сейчас, действительно, можно пересчитать по пальцам. К ним относился Джеймс Кинг, и я хочу показать, как он таким уникальным образом проводил свою партию в опере "Парсифаль" Вагнера. Это один из его коньков. Причем, это очень интересная интерпретация. Дирижирует Пьер Булез с Байройтским оркестром. Запись 1970 года, когда голос Джеймса Кинга еще был в самом расцвете. Александр Генис: Ну а теперь, вступая в 2006-й год, мы должны объявить сквозную тему блиц-концертов, которые будут завершать каждый выпуск альманаха в следующие 12 месяцев. На этот раз тему диктует юбилей Шостаковича. Отмечая столетие величайшего композитора ХХ века, Соломон Волков, крупнейший знаток его жизни и творчества, предложил своеобразный поворот: Шостакович и Америка. Соломон, расскажите об "устройстве" наших блиц-концертов 2006-го года. Соломон Волков: Как Вы уже сказали, это будет Шостакович и Америка. Кажется, что это, что называется, далековатые понятия. Но, на самом деле, между Шостаковичем и Америкой за годы его жизни, протянулось множество нитей. Александр Генис: Прежде всего, Шостакович бывал в Америке. Соломон Волков: Да. Он здесь бывал. Это страна, которая довольно рано ознакомилась с его творчеством, в которой всегда находились люди, которые ценили его творчество очень высоко. При том, что роман Шостаковича с Америкой прошел через свои высоты и низины. Но всегда именно в Америке (единственная другая страна, которую я могу назвать за пределами России, это Англия), всегда было несколько человек, которые Шостаковича боготворили и эти люди были влиятельными фигурами музыкального ландшафта. Первым успехом Шостаковича в Америке было исполнение его "Первой симфонии" самим Тосканини еще в 20-е годы. Тогда уже за творчеством Шостаковича начали следить. Затем это шло от успеха к успеху, и кульминацией предвоенной репутации Шостаковича в Америке было концертное исполнение "Леди Макбет Мценского уезда". Последующие гонения на эту оперу Шостаковича в Советском Союзе только прибавили ему популярности. Но абсолютным пиком его американской славы, когда он не просто стал самым знаменитым современным композитором в Америке, но и появился на обложке журнала "Тайм", первым из композиторов (это неслыханная почесть, которой до Шостаковича удостаивались только какие-то политические деятели, популярные актеры, артисты кино). Он, в этом смысле, обошел и Копланда, и Стравинского, который к этому времени уже жил в США. После этого был большой успех Шостаковича, связанный с циклом гонений на него в Советском Союзе в 1948 году. Но когда он приехал в Америку в 1949 году, то с этого момента его репутация пошла резко вниз, поскольку он здесь выступал на просоветской конференции, в так называемую защиту мира. Это одно из числа организованных Сталиным пропагандистских мероприятий. И на много лет репутация Шостаковича пошла резко вниз в США, пока, после его смерти, комбинация обстоятельств, в том числе, выход его книги мемуаров в США не повернули эту волну. Сейчас Шостакович в США очень многими признается композитором номер один ХХ века. Александр Генис: Спасибо. Вы нарисовали очерк восприятия Шостаковича в Америке. Теперь расскажите, как будет устроен наш цикл. Соломон Волков: Он будет построен как серия из 12-ти эпизодов, в каждом из которых мы рассмотрим какую-то нить, которая связывает Шостаковича с Америкой. Это может быть какой-то эпизод из его биографии, это может быть отчет о каком-то недавнем исполнении музыки Шостаковича в США, в частности, в Нью-Йорке или это может быть прослушивание какой-то записи, которая тоже будет связана с Америкой и с американскими музыкантами, с их взглядом на Шостаковича или с тем, как интерпретируется Шостакович здесь. Александр Генис: Итак, с чего мы начнем? Соломон Волков: Первая наша передача будет иллюстрировать ту степень обожания, в которой сейчас купается Шостакович и его творчество в США. И свидетельством этому является тот факт, что столетие Шостаковича, которое мы будем отмечать в этом году, в сентябре, в Нью-Йорке уже начали праздновать в сентябре прошлого года. Эту эстафету стартовало Общество Камерной Музыки при Линкольн-центре. Очень престижная и уважаемая музыкальная организация. Они начали фестиваль Шостаковича. Они дали несколько концертов, в которых был исполнен широкий круг камерных произведений Шостаковича. Я побывал в этих концертах. Переполненный зал Алис Талли Холл. Это очень большой зал - около 2 000 человек. Собрать полный зал на несколько концертов с программами, состоящими, исключительно из музыки композитора ХХ века, каковым является Шостакович, это почти невыполнимая задача. Так вот, все эти несколько концертов были распроданы, люди спрашивали билетики у входа, и так, затаив дыхание, как слушала эта аудитория, это каждый раз для меня сюрприз. Устраивали овации артистам, которые, действительно, превосходно делали свое дело. Я бы хотел показать отрывок из его фортепьянного концерта, сочиненного в 1933 году, когда ему было 27 лет. Это немножко другой Шостакович, чем мы привыкли о нем думать. Это Шостакович-хулиган. Когда он впервые сам исполнил это произведение в Москве, то очень уважаемый профессор Гольденвейзер, невероятно почтенная фигура московского музыкального ландшафта (он играл в шахматы со Львом Толстым), так и записал в дневнике, что это музыка хулигана. И я хочу показать, что так возмутило почтенного профессора. Но чтобы у слушателя не осталось ощущения, что из только такой музыки с хулиганским оттенком состоит это произведение, я хочу другой отрывочек здесь показать. Это медленная часть. Тоже молодой Шостакович. Это одна из его самых задушевных и лирических мелодий. Настолько, что этот кусок обыкновенно вставляют в балет на музыку Шостаковича. Какой бы ни был балет, обязательно берут этот кусок, потому что это идеальное адажио, идеальная балетная музыка и, одновременно, она демонстрирует ту глубину и тот лиризм, на который был способен молодой 27-летний Шостакович. И я свидетель того, какой адекватной была реакция американцев на эту музыку. Они слушали ее, затаив дыхание.