Иван Толстой: Начнем с Франции. Париж вспоминает своего баловня – Сержа Гэнзбура. Рассказывает Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий:
Мне хотелось бы, чтобы ты вспомнила эту песню,
Твою песню, ту, которая была твоей любимой.
Кажется, ее написали Превер и Косма...
Кроме тебя есть и другие, с которыми я забываюсь…
Но они похожи друг на дружку
И в итоге вызывают лишь равнодушие.
А с нашей историей – ничего нельзя поделать,
Её нельзя забыть…
Невозможно узнать,
Где начинается и где кончается равнодушие.
Проходит осень и приходит зима…
И это песня Превера «Опавшие Листья»
Стирается в моей памяти…
И когда она, наконец, уйдет в забытье,
Мои «опавшие, мёртвые любови» --
Наконец-то умрут…
Пятнадцать лет назад Сержа Гэнзбура не стало. Он сделал все, что мог, чтобы катапультироваться с нашего шарика как можно раньше, он не дотянул месяца до своих 63 лет. Он пил как рыбка, он курил как пожарник. Его кончина была запрограммирована и в последние годы, как сказал один поэт, «лишь пуговицы пальто» его «удерживали от распада»…
Его отец Иосиф, Жозеф, был родом из Харькова, его мать, которую все звали Олей, была из Феодосии. Серж родился в иммиграции, в Париже, в районе музыкантов, художников и гетер. Никто его не звал Сержем, при рождении ему дали имя – Люсьян… Филипп Майер,
Филип Майер, Франс-Интер: Люсьян Жанзбур переиначил свое имя на Серж Гэнзбур, потом просто на Гэнзбур, а потом еще и на Гэнз-бар. Так делают некоторые дети, мифоманы и бандиты, выбирая в новом имени убежище, скрываясь под псевдонимом или кличкой, о чем нам сообщают расследования полицейских. Поговаривают что в разные эпохи Гэнзбур, меняя имя, пытался свалить на чужие плечи то, что он сделал сам... То, что сделал или то, что у него не вышло… Потому что в течении всей жизни он говорил всем и каждому, у кого не было затычек в ушах, что
«песни, мдаааа…, это вовсе не то, ради чего стоило городить огород», и что «на самом деле» его «призвание – это живопись…»
Может быть действительно главным в его жизни должна была быть - живопись. Короче, как пела Мирей: «Послушные дети делают то, что от них требуют родители… Но вот тут-то и загвоздка: Люсьяна Жанзбура, который должен был стать художником, переехал Серж Гэнзбур, который кропал в нотной тетрадке. Первый ли обвинял второго, что тот спускает его талант в канализацию шоу-бизнеса? Или же второй говорил первому: «я вывернул наизнанку пальто и обнаружил, что оно подбито норкой?..»
Как бы там ни было, когда Гэнзбур набрасывал портрет Гэнзбура, он использовал все свое искусство кокетства, чтобы себя не приукрашивать: «Я маленький, я вор, подделыватель, кутила, подкольщик, неврастеник, пессимист, бешенный пессимист, гордец, растяпа, беглец, рохля и нарком...»
Так он себя обрисовал в интервью журналу «Анрокуптибль» в 1988 году.
Дмитрий Савицкий: Отец Сержа Гэнзбура был помешен на музыке, быть может, еще сильнее, чем сын. Он играл Шопена в притонах Константинополя в 1919, поджидая разрешения на въезд во Францию, он играл джаз практически во всех ночных клубах, кафе и кабаре краснофонарного района Пигаль в Париже с первых же дней иммиграции и - до прихода немцев. Он снял для сына chambre de bonne , мансарду на чердаке, чтобы тот, наконец, мог установить мольберт и попытаться переплюнуть любимого Боннара, но он же гнал Сержа зарабатывать деньги в ночных клубах бренчанием на гитаре… Бренчание победило. Серж не забыл Боннара, но ноты с него осыпались, как те самые листья из песни Превера и Косма…
Это два варианта «Песни Каторжанина» Сержа Гэнзбурга… Во Франции издан двухтомник песен Сержа, а так же выпущен двойной компакт, на котором известные актеры не поют, а читают тексты песен Гэнзбура. Этот, казалось бы, легкомысленный скандалист, подчас провокатор, вечно пьяный прожигатель жизни, писал настоящие стихи, явление более чем редкое в наши дни… Беранжер Басти, отрывок из песни Гэнзбура «Бесполезные слова..»
Беранжер Басти:
«Слова износились до нитки
Сквозь них просвечивает скука
И тень скончавшихся лет
Преследует словарь…
Уведи меня за руку
Прочь от банальности
Спаси меня от идеи
Что нет иной возможности
Как самовыражаться лишь в клише
Дмитрий Савицкий: У Сержа Гэнзбура успех был внезапным, ошеломляющим и стабильным. Хотел он быть художником или нет, музыка из него выплескивалась при каждом движении, а французский язык после него изменился так же, как после Лео Ферре и Жоржа Брассанса. Но он сочинял слова и на музыку Бориса Виана, он не забывал своего учителя Шарля Тренэ. Он писал музыку на границе эстрады и джаза, на перекрестке поп-мьюзик и традиционного шансона. Его первый хит «Контролер линии Лила» был переделан в Израиле на песню разведчиков. Он публично сжег на три-четверти на ТВ 500-франковую ассигнацию, чтобы показать сколько у него отбирает налоговое управление. Он спровоцировал чуть ли не бунт среди десантников (он сам был десантником) переложив «Марсельезу» на ритм рэгги. Он заставил петь Бриджитт Бардо и Джейн Биркин, он сочинял музыку для фильмов, и он был вечно недоволен. Он знал, что может подняться еще на один этаж… Но этим этажом оказалось небо…
Иван Толстой: Международный правозащитный кинофестиваль документальных фильмов – восьмой по счету – стартует в Праге 1 марта. Он назван «Единый мир». Участвует 118 картин из 40 стран. Рассказывает Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: Фестиваль «Единый мир» устраивает чешская неправительственная организация «Человек в беде» при Чешском телевидении; по традиции ее патрон - Вацлав Гавел, бывший президент страны. «Человек в беде» работает больше, чем в тридцати странах мира, сотрудники этой организации оказывают гуманитарную помощь на местах, распределяя финансовые средства, продукты питания и одежду, посланные многими европейскими странами, в том числе и Чехией. На протяжении многих лет организация «Человек в беде» работала на Северном Кавказе, в Ингушетии и Чечне. Недавно по решению российских властей ее пункты помощи были закрыты, так как в одном из них было найдено в подвале оружие, предположительно принадлежащее чеченским боевикам, о чем чехи не знали.
Директор и основатель фестиваля «Единый мир» Игорь Блажевич, один из руководителей «Человека в беде» и сам политический эмигрант из Югославии времен балканских войн, стал известным европейским правозащитником. Я спросила Игоря, изменилась ли в этом году география новых фильмов с правозащитной тематикой по сравнению с предыдущими годами?
Игорь Блажевич: На этом фестивале мы возвращаемся на ставшие уже традиционными места – в Чечню, бывшую Югославию, в Афганистан, Ирак, Северную Корею и, конечно, на Кубу. В этом году явно больше, чем в прошлом, специальное внимание уделяется Африке. Новые фильмы снова показывают африканские проблемы: бедность, болезни, войны, но теперь звучат уже и другие мотивы, несколько разрушающие прежние стереотипы и рисующие картины отчасти другой Африки, как, например, в фильме, претенденте на Оскара, «Дарвина кошмарные сны». Он повествует о том, как в африканское озеро Виктория в пятидесятые годы был впущен хищный нильский окунь, уничтоживший экосистему озера, но стимулировавший создание мощного рыбного промысла Танзании и разное побочное сомнительное предпринимательство. Обработанная рыба вывозится в Европу на самолетах, ранее принадлежавших Советскому Союзу. В фильме часто повторяется вопрос: действительно ли российские транспортные самолеты, приземляющиеся на местном аэродроме, действительно ли они пустые, или они тайно привозят в Африку какой-то опасный груз?
Далее мы создали на этом фестивале новую секцию «Джендер монтаж». Это несколько фильмов с женской проблематикой, снятых в республиках бывшего Советского Союза, - в Литве, в Средней Азии, Грузии, Армении, в России. В связи с коренными социальными изменениями, прошедшими в этих регионах, положение женщин в обществе тоже изменяется. Я сказал бы, что оно меняется к лучшему, потому что пришедшая свобода подняла самосознание многих женщин. Они начали вслух заявлять о своих проблемах и создавать гражданские общества в защиту своих прав. Так, например, литовская женщина борется за право быть лютеранским священником, она, совсем в унисон с автором нашумевшего английского бестселлера «Код да Винчи» Дэном Брауном, заявляет о том, что Христос не отстранял женщин от активного проповедничества.
С другой стороны, в связи с экономическим упадком стран Средней Азии женщины там становятся двойной жертвой: жертвой экономического спада и сохранившегося патриархального образа жизни. Эти фильмы показывают и обновление старых религиозных тенденций, но показывают это не плоско и не тривиально, как, например, демонстрация женщин, опять закутанных в паранджу. Проблема гораздо более глубокая – речь в них идет об ограничении роли женщины в обществе, о требовании старо-нового послушания мужу, но и о новых тенденциях, разрушающих эту классическую модель. При сильной безработице в Средней Азии мужчины вынуждены покинуть свой дом и уехать далеко в Россию на заработки. Женщина при этом выходит из выделенной ей роли и начинает сама, не гнушаясь даже проституции, добывать средства для пропитания своих детей.
Нелли Павласкова: О важности секции с женской проблематикой в постсоветских регионах говорит и директор программы фестиваля Тереза Порыбна.
Тереза Порыбна: Создатели этих фильмов приедут в Прагу для того, чтобы встретиться со зрителями, с чешскими документалистами, чтобы участвовать в дискуссиях, сопровождающих фестиваль. Мы хотим познакомить их с руководителями других международных фестивалей, чтобы эти фильмы могли проникнуть и в другие страны. Нам самим было очень трудно получить эти фильмы и привезти их сюда, и мы хотим помочь им в мировом прокате.
Нелли Павласкова: Продолжая разговор с директором фестиваля «Единый мир» Игорем Блажевичем, я спросила его, кого в этом году будет награждать Вацлав Гавел своим призом, ведь это уже устоявшаяся традиция фестиваля.
Игорь Блажевич: Гавел в этом году, как и раньше, вручает приз организации «Человек в беде», названный «Хомо хомини» - «Человек человеку». Приз предназначен людям, зарекомендовавшим себя сильными борцами за права человека и демократию. В этом году накануне открытия фестиваля приз был вручен Олешу Бялицкому, основателю правозащитной организации «Ясна» в Белоруссии. Эта организация собирает данные о нарушении там прав человека. Второй приз самого Вацлава Гавела будет вручен на торжественном открытии фестиваля, его получит создатель фильма, лучшим образом отразившего нашу проблематику. Это фильм о массовом попрании прав человека в Бирме. Обе эти темы – Бирма и Белоруссия, и еще и Куба очень близки экс-президенту Чехии, он всегда к ним будет возвращаться и в последующие годы.
Нелли Павласкова: А кто снял фильм о Бирме?
Игорь Блажевич: Режиссер этого фильма болгарка Милена Канева, живущая уже много лет в Италии. Фильм американского производства был весь снят в Бирме.
Нелли Павласкова: Будет ли на вашем фестивале отражена проблематика защиты прав европейского населения от терроризма радикалов и фундаменталистов?
Игорь Блажевич: Я сказал бы, что наш фестиваль идет в этом смысле против течения. Мы покажем несколько фильмов не только об исламском радикализме, но и о радикальной группировке «Фарту» в Латинской Америке. С другой стороны, целую секцию мы посвятили одной теме: «Мусульмане в Европе», потому что очень важно разоблачать конкретных коварных носителей пагубных идеологий и опасных военно-террористических планов. Наша общая цель – искать модус вивенди с европейскими мусульманами, думать, как вместе жить, а не как убивать друг друга. Но каждый из этих фильмов особый, каждый автор выражает индивидуальный взгляд на проблематику сосуществования. У каждого автора - европейца, или осевшего в Европе мусульманина - своя история, но все они ратуют за то, что проблемы следует рассматривать комплексно, не сужать их на догмы взаимного страха и ненависти.
Нелли Павласкова: Конкретно об этой проблематике директор программ фестиваля Тереза Порыбна.
Тереза Порыбна: У нас будет еще одна особая секция фильмов под названием «Отражение действительности». Один из ее фильмов называется «Лейла Калетт – угонщица самолета». Лейла была первой палестинской воздушной пираткой, попытавшейся угнать в 69 году самолет с пассажирами, отправляющийся из Рима. Фильм снят режиссером Линой Макбул, палестинкой, живущей в Швеции. Она долго беседует с постаревшей, но не изменившей свои взгляды террористкой и фундаменталисткой Лейлой в ее доме в Иордании. Сама режиссер в юности молилась на Лейлу, это была ее героиня, ее кумир, ныне же, после бесед с разными жертвами террора и с пассажирами угнанного Лейлой самолета, Лина изменила свои взгляды на террор, как метод борьбы.
В противовес этому фильмы мы покажем израильский фильм «Киннерт живет» - о молодой израильтянке, начинающей певице, ставшей жертвой палестинского самоубийцы, взорвавшего себя в израильском кафе. Киннерт получила ожоги на восьмидесяти процентах тела. Она лечилась в Тель-Авиве и в США, выжила и теперь пытается снова найти свое место в жизни. Киннерт сама снимает этот фильм, рассказывает в нем, что начала ездить по разным странам мира, бороться за защиту права человека жить спокойно на земле. Выход из положения она видит в философии пацифизма, в активной жизненной позиции и в контактах с молодежью.
Нелли Павласкова: На фестивале «Единый мир» каждый вечер состоятся вечера с музыкой стран-участниц.
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Петр Вяземский. Его портрет в исполнении Бориса Парамонова.
Борис Парамонов: Князь Петр Андреевич Вяземский родился в 1792 году, он был старший современник и друг Пушкина. Пережил его на много: Вяземский умер 86-ти лет, в 1878 году; можно сказать, не только Пушкина, но и самого себя пережил. Конечно, он стал всяческим анахронизмом, выпал из литературного процесса, в котором давно уже верховодили хамоватые разночинцы, проповедь которых страшно понизила эстетическую культуру того времени. Понятно, что были Толстой и Достоевский, но не они задавали тон в тогдашней литературе, - народнический критик-публицист Михайловский значил для русского читателя куда больше (Михайловский еще из приличных, из грамотных, Спенсера читал). Вяземский перебранивался с нынешними в язвительных эпиграммах, которые, впрочем, никого не задевали. Он и на других по-стариковски ворчал: например, быв свидетелем событий 1812 года, раскритиковал «Войну и мир»: всё не так было, сказал. Единственная книга стихов, выпущенная им при жизни «В дороге и дома», вышла в 1862 году, очень не ко времени.
Вяземский-поэт сохранил верность тем малым формам, что были в свое время боевым оружием карамзинистов в их борьбе с архаистами 18-го века. Он поэт не большой, но интересный: забавный, остроумный. Такого рода дарования и существуют на то, чтобы блистать в культурных салонах. В сущности, от Вяземского осталось несколько строчек, попавших на эпиграфы к Пушкину. «И жить торопиться, и чувствовать спешит» - эпиграф к Евгению Онегину. Или: «Коллежский регистратор – почтовой станции диктатор» - к «Станционному смотрителю». Вот еще известные строчки: «Под бурей рока – твердый камень! В волненье страсти – легкий лист!» Это из послания знаменитому Толстому-американцу, которого отметили, кажется, все современные поэты. Например, Грибоедов: «В Камчатку сослан был, вернулся алеутом И крепко на руку нечист».
Грибоедов, да если угодно и Толстой-американец неслучайно воспринимаются в ряду Вяземского. Это был один социально-культурный тип, уже во времена Пушкина исчезающий из русской жизни: тип аристократа-фрондера. Кадр декабристов вербовался оттуда же. (Вяземский был человек хладнокровный и этим проектом не увлекся.) Много говорят про европейские идеи, принесенные молодыми русскими офицерами из антинаполеоновских европейских походов как об источнике декабризма. Это, конечно, было; но не менее важно еще другое, ныне начисто забытое: фрондерство – родовая черта старинной аристократии, как в России, так и в Европе. Великая Хартия вольностей – плод бунта английских земельных баронов. Генетически европейская свобода родилась не из отвлеченных доктрин прав человека, а из феодальных вольностей, защищавшихся в борьбе с политическими претензиями различных королевских дворов. В России эта традиция тоже просматривается. Петр Вяземский был весьма типичным ее представителем, а если угодно и пережитком.
Вспомним опять же Грибоедова, «Горе от ума». Конфликт Чацкого и Фамусова идет отсюда: Чацкий – старинный земельный аристократ, феодал, условно говоря; а Фамусов – вельможа. Сейчас, похоже, забыли, что вельможа не значит непременно аристократ, вельможа – это обладатель крупного придворного чина, функционирующий бюрократ высокого ранга. Фамусов хоть москвич, но он служит, он в аппарате, в номенклатуре. «При мне служащие чужие очень редки». Или: «И коль не я, коптел бы ты в Твери».
Вяземский всё попробовал в жизни: и служил (поначалу очень многообещающе, в Царстве Польском), и фрондерствовал, потом опять служил, дослужился до заместителя (как говорили раньше, товарища) министра народного просвещения; был, в частности, цензором. Вообще русской литературе в былые времена на цензоров везло: Тютчев, Гончаров, Вяземский, Сергей Аксаков.
Вяземский оставил по себе не только стихи, ценимые литературными эрудитами, но и замечательные то ли мемуары, то ли, как говорили в старину, записки. Он еще при жизни стал их печатать под названием «Старая записная книжка». Там масса интересного. Вот, например, о декабристах, когда они еще декабристами не были:
«Европейцы возвратились из Америки со славою и болезнию заразительной; едва ли не то же случилось с нашею армиею? Не принесла ли она домой болезнь нравственную, поистине Французскую болезнь? Эти будущие преобразователи образуются утром в манеже, а вечером на бале».
Текст едкий, каламбуры злые. Французской болезнью называли нечто венерическое – и с этой злой венерой Вяземский сравнивает модные политические идеи; что касается американской болезни, то это, как известно, сифилис.
«И модная болезнь: она Недавно к нам завезена» (Пушкин, Сцена из Фауста)
А вот о поляках, которых Вяземский хорошо знал и скорее любил:
«Они не умеют быть благодарными, а только энтузиастами. Наполеон совершенно по них. Они всегда променяют солнце на фейерверк».
А вот, пожалуй, самое интересное – опять-таки по поводу поляков, но о Пушкине, о стихотворении его «Клеветникам России», которое считается пятном на русском солнце:
«Смешно, что Пушкин хвастается, что мы не сожжем Варшавы их. И вестимо, потому что после нам же пришлось же бы застроить ее. Вы так уже сбились с пахвей, что не знаете, на чем решиться, то у вас Варшава – неприятельский город, то наш посад… эта борьба обнаружила немощь больного, измученного колосса. Вот и всё: в этом весь вопрос. Всё прочее – физическое событие».
А поэт, говорит Вяземский, не должен вдохновляться событиями– только высокими думами.
Интересно и другое: характеристика России как измученного колосса; откуда это, казалось бы? в то время? когда еще и до Крымской войны было далеко? Это – свидетельство всё того же аристократического фрондерства, не выносящего идеи большого государства, тем более империи. Опять-таки в Вяземском здесь не либерал говорит, а потомок удельных князей.
И точно так же, в том же качестве аристократа не любит современную буржуазную нечисть:
«Драконы существенности поели все гесперидские яблоки нашей старины, и мы остаемся при одном яблоке, начатом Евою и которого по сию пору не переварил еще желудок человеческого рода».
Достойный был человек князь Петр Андреевич Вяземский. Но, увы, устарел по всем статьям.
Иван Толстой: В Роттердаме открылась выставка из наследия самого скандального голландского архитектора Хендрика Вайдевелда. На выставке побывала наш корреспондент Софья Корниенко.
Софья Корниенко: Его девизом было «Планируй невозможное!», ведь невозможное может стать возможным. По степени экстравагантности мышления голландского архитектора Хендрика Вайдевелда можно сравнить разве что с его американским коллегой Франком Ллойдом Райтом, с которым он вел обильную переписку, называя Райта «пророком нового органичного модернизма». Правда, в отличие от Райта, Вайдевелд так и остался «бумажным» архитектором: его проекты требовали невозможного – рождения нового человека, нового гражданина. Невозможного, оговоримся мы сегодня, лишь в Голландии первой половины прошлого века. Выставка в Нидерландском архитектурном институте в Роттердаме посвящена Вайдевелду - визионеру, провидцу. Все его так и не реализованные массивные проекты покачиваются на нитках, подвешенные к потолку в центре темного зала. Подходя к каждому пожелтевшему от времени карандашному наброску, с трепетом узнаешь в нем до боли знакомые картины современности. Драматичности подбавляют изрыгающиеся из многочисленных колонок цитаты из Вайдевелда, начитанные специально приглашенным актером в нечленораздельной манере, присущей речи архитектора.
Из дневника Хендрика Вайдевелд: Вот раковина. Разве это – не идеальная форма, данная нам для строительства? Что такое Мендельсон, что такое Франк Ллойд Райт по сравнению с этой божественной красотой? Сегодня существует разделение на конструктивистов и, как они нас называют, романтиков. Но разве функционализм и романтизм не составляют вместе единое целое?
Софья Корниенко: После Первой Мировой Войны широко было распространено предубеждение против города как символа упадка социального порядка, хаотичной обители масс без рода и племени. Вайдевелд мечтал вернуть массе общинное сознание. С 1918 года и всю свою долгую жизнь – а умер он в 1987 году в возрасте 102 лет – Вайдевелд работал над идеей «негородского города» ( de stedenloze stad ), в котором кризис индустриальной революции, функционализма уравновешивался за счет массовой культуры и гармоничного сосуществования с природой. Из центра Амстердама, как спицы велосипедного колеса, должны были расходиться дорожные магистрали, а пространство между ними оставаться нетронутой зеленой зоной.
Из дневника Хендрика Вайдевелда: Комплекс, называемый нами сегодня «мировая столица» или «мегаполис» - это хаос. Город будущего должен быть воплощением порядка. Он будет представлять из себя живой организм, построенный на природе, окруженный радиально расположенными транспортными артериями, с высокими виадуками, устремленными на периферию. В центре разместится город наших воспоминаний, город-музей, в полном цвету. По-настоящему отдохнуть душой и сердцем можно будет в квартирах жилых домов, высотой до облаков, которые не только сэкономят землю под строительство, позволяя разбивать парки, сажать цветы и деревья по всему городу, но и подарят простор взгляду, свободу мысли, достаточно света и воздуха каждому.
Софья Корниенко: По задумке Вайдевелда, столица, неизбежно поглощающая сопредельные территории по мере своего роста, соединялась с атлантическим побережьем посредством национального парка. Исторический центр города оставался законсервирован в сердце Амстердама. Именно там, в центральном парке Вонделпарк Вайдевелд разместил жемчужину своих архитектурных фантазий – Волкстеатер, Народный Театр – своеобразный дом культуры, в котором стирались границы между сценой и зрительным залом, актерами и публикой. Вход в округлое здание Народного Театра по форме напоминает женское влагалище, с двумя ответвлениями по бокам, изображающими яичники. Лавина микроскопических по сравнению с монументальной утробой Театра зрителей исчезает в его лоне, оправдывая собой его существование, как бы оплодотворяя его, а выходя из Театра, рождаясь заново.
Из дневника Хендрика Вайдевелда : Я смотрю на коммерческий театр сегодня и вижу торжествующих зрителей театра будущего, где новая драматическая сцена займет место собора, ознаменовав воплощение культурной миссии. Большой Народный Театр. Такие театры вырастут посреди бурлящей жизни мегаполисов, увенчают собой широкие бульвары, всей своей колоссальной архитектурной массой приглашая приблизиться, зазывая высокими сводами входных дверей, смыкаясь над потоками устремляющихся внутрь людей, жадно вопрошая оплодотворить свой внутренний организм. Поющее множество, тысячи подпевающих зрителей. Свет льется с небес сквозь хрустальный купол разноцветными лучами. Здесь трудящиеся чувствуют себя в числе создателей жизни на земле, соавторами, творцами земли как части вселенной, человека как части мироздания, жизни как части вечности. В безопасности и теплоте театра, как для актера, так и для зрителя наступает момент, когда атмосфера трудовых будней, тягостной повседневности уступает перед верой в сопричастность рождению красоты.
Софья Корниенко: Конечно, можно над Вайдевелдом посмеяться, пожалеть, что ему довелось жить не в Советском Союзе, где он смог бы вдоволь воплощать свои коммунальные замыслы в жизнь. Однако не все так просто. Сегодня в Голландии широко используется метод «лоскутного одеяла» в планировании загородных территорий, где индустриальные «лоскутки» перемежаются с зелеными. Пятьдесят лет назад мало кто мог предположить, что именно Голландия превратится в новом столетии в плацдарм для архитектурных экспериментов. Взять хотя бы роттердамский жилой комплекс Кайк-Кубус, предназначенный для состоятельных «новых людей», желающих поселиться в накрененном на бок кубе. Или возведенный прямо посреди реки в Амстердаме Дом Музыки, а также строящееся рядом новое здание государственного Музея Кино, больше похожее на гигантское белое облако, чем на здание. Стал реальностью и самый невероятный проект Вайдевелда – международная геологическая станция в форме луча света, уходящего на пятнадцать миль под землю. Такая станция строится сегодня в Японии. Это не говоря уже о виадуках и кольцевых дорогах. Но главное даже не в этом. Самое интересное, что, создавая свою утопию, Вайдевелд предсказал приход постмодернистского «общества спектакля» - определение, введенное французом Ги Деборгом лишь в шестидесятые годы. Вайдевелд называл это «тотальным театром», обществом «человека играющего», в жизни которого центральное место займет массовое зрелище, и образ, разыгрываемый в этом зрелище.
Из дневника Хендрика Вайдевелда: Поезжайте в Лондон, Вену, Берлин, Нью-Йорк, Чикаго, Рим и вы увидите, что эти мегаполисы горят в адском огне, они – открытые раны нашей современности; в ужасе взираем мы на течение собственной болезни. Все, что бросается в глаза – это миллионы магазинов, с выставленными на улицы товарами в агрессивной охоте на покупателя, торжество электрических рекламных вывесок в полном пренебрежении к экономии энергии. Все объясняется господством «гиперинтеллектуализма». Ведь сегодня в цене только голый интеллект, а откровение, интуитивное видение считается уделом деревенщины, примитивных народов, тормозом прогресса. Мы движемся по прямой дороге в мир преступный, криминальный, и никакие предостережения не способны остановить нас. Погодите! Через какие-нибудь тысячу лет океанская волна вновь нахлынет и смоет весь этот мусор. Однако дураки не умеют ждать, и архитекторы разрабатывают свои планы по расширению городов, строительству новых улиц и каналов, не учитывая необходимости свободного кровообращения внутри города как организма, и ни слова не замолвив в пользу цветов и деревьев. И нет в этих городах места, и нет света.
Иван Толстой: Дэвид Стрэтхэрн - исполнитель главной роли в новом фильме Джорджа Клуни "Спокойной ночи и удачи" - истории об известном в 50-е годы телеведущем Эдварде Муроу. За эту работу Стрэтхэрн получил награду за лучшую мужскую роль на Венецианском кинофестивале, он также номинирован на Оскара за лучшую мужскую роль. Певица Дайан Ривз получила за песни к фильму премию "Грэмми". «Спокойной ночи и удачи» в эти дни выходит в российский прокат. С Дэвидом Стрэтхэрном, посетившим недавно Варшаву, разговаривал наш корреспондент Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий: В результате одного из журналистских расследований, Эдвард Муроу, котрый вел на телевидении CBS популярную документальную передачу " See it now " и ток-шоу " Person to person " , столкнулся с председателем влиятельной в то время комиссии по делам антиамериканской деятельности, сенатором Джозефом Маккарти. Муроу критиковал методы работы Маккарти, и за это сам был признан сторонником комунистов, что, в то время, могло означать конец карьеры.
Журналист, однако, не поддается и доказывает, что сенатор был неправ. Джордж Клуни говорит, что его после д ний фильм о людях, которые боролись за одно из основных конституционных прав американцев - право на информацию.
Джордж Клуни: "Между политикой и журналистикой очень интересные взаимоотношения. Я не журналист, но в этом фильме, рядом с Дэйвидом Стрэтхэрном, также играю журналиса. Я думаю, что сомневаться в авторитетах, кем бы они ни были, это обязанность журналиста".
Алексей Дзиковицкий: Джордж Клуни говорит, что Дэйвид Стрэтхэрн отлично сыграл Эдварда Муроу. А как к роли готовился сам актер?
Дэвид Стрэтхэрн: "Эта роль оказала на меня большое влияние. Это довольно глубокое чувство, которое даже трудно описать. Я прочитал все доступные воспоминания, дневники Эдварда Муроу, смотрел, конечно же, передачи, которые вел этот выдающийся журналист. В данном случае можно говорить о двух сторонах медали. Когда человек, которого ты играешь, действительно жил в недалеком прошлом и есть его снимки, фильмы с ним, и так далее, можно подсмотреть многое из его поведения, жестов, манеры речи. Когда герой вымышленный, образ надо создавать с нуля, это много работы. С другой стороны, в первом случае, есть много ограничений - тебя всегда будут сравнивать с человеком, которого играешь. Изучая жизнь Эдварда Муроу, я понял, что он был простым человеком, но человеком, который не сломался под огромной тяжестью испытаний и всевозможными нажимами. Мне кажется, что Муроу умер в печали, поскольку не смог сделать многого из того, что планировал сделать. Он был перфекционистом в том, что делал и во что верил".
Алексей Дзиковицкий: Один из кинокритиков написал, что создатели фильма "пропустили момент драматичных переживаний Эдварда Муроу, сделав обыкновенный фильм о хорошем журналисте и плохом политике, а ведь кампания Маккарти имела определенные результаты - некоторое количество людей, связанных с разведками коммунистических стран, все же было рассекречено. Не думает ли Дэйвид Стрэтхэрн, что его герой мог чувствовать, что борется только за частично правое дело?
Дэвид Стрэтхэрн: "Да, возможно это фильм о добре и зле, где мы видим плохих и хороших, черное и белое, но на самом деле это фильм о сером, сером, которое находится между черным и белым. Джордж Клуни говорил нам, что он не хочет оценивать, каким человеком был Муроу как личность, плохим или хорошим, или каким человеком был сенатор Маккарти. Речь идет о методах, которыми власти пытались контролировать общественное мнение. И здесь Муроу защищал наши конституционные права, и он чувствовал, что Макарти выходит за рамки дозволенного конституцией. Фильм сделан так, чтобы показать определенный механизм, а не драматические переживания героев".
Алексей Дзиковицкий: "А не думаете ли вы, что то, что Эдвард Муроу считал неправильным - "охота" сенатора Маккарти на комунистов, для миллионов людей, в коммунистических странах, которые надеялись на скорейшее падение "имерии зла", как раз выглядело делом правым, полезным?
Дэвид Стрэтхэрн: "Я рад, что могу посетить страну, в которой нахожусь по причине польской истории, в том числе и периода, когда страной правили коммунисты. Однако в США мы мало знаем о коммунизме. Даже когда в 50-е годы была охота на коммунистов, ее ни в коем случае нельзя сравнивать с преследованиями и уничтожением противников режима в Советском Союзе или странах Восточной Европы. Но мы хотели сделать не фильм, в котором дается оценка, кто хороший, а кто плохой. Режиссер хотел прежде всего создать прецедент, платформу для обсуждения вопроса - что является для людей важнейшим в процессе понимания того, что происходит вокруг".
Алексей Дзиковицкий: Дэйвид Стрэтхэрн, посетил неколько стран в рамках турне, во время которого рекламировался фильм "Спокойной ночи и удачи". Актер говорит, что в разных странах люди говорили, что это фильм о их сегодняшней реальности, что у них тоже есть такие политики и такие журналисты.
Дэвид Стрэтхэрн: "Многие не знают, кем был Эдвард Муроу даже в США. Поэтому у этого фильма есть и образовательная миссия. В Италии, например, журналисты говорили, что это фильм о их премьере Сильвио Берлускони. В США многие журналисты, особенно молодые, все время спрашивали, что сделать, чтобы вернуть тележурналистике тот уровень, те идеи, которые отстаивал Муроу. Тогда Хелен Томас - журналистка “Вашингтон Пост” с сороколетним стажем сказала: люди получают такую информацию, которую заслуживают. Смотрят зрители сериалы, развлекательные ток-шоу - пожалуйста, телевидение это показывает. Будут зрители хотеть смотреть программы, которые заставляют думать, осмотреться вокруг - и получат это! Но вернуть идеи Эдварда Муроу сейчас непросто, поскольку ситуация теперь совсем другая".
Алексей Дзиковицкий: Я спросил у Дэйвида Стрэтхэрна, не поехал ли бы он в рамках турне, если бы была такая возможность, в Россию или Белоруссию - страны, в которых фильм "Спокойной ночи и удачи" кажется, в настоящее время, особенно актуальным?
Дэвид Стрэтхэрн: "Я бы хотел туда поехать - для себя даже, чтобы больше узнать. Но сейчас, мне нужно найти новую работу - подыскать роль. Не знаю, как там отреагируют на этот фильм. Но я хотел бы, кстати, как и создатели фильма, чтобы эта лента служила объединению всех нас вокруг каких-то общих ценностей, а не чтобы мы обвиняли друг друга. Этого, кстати, хотел и Эдвард Муроу - объединять людей и всегда следовать принципам хорошей журналистики".
Алексей Дзиковицкий: Роль Дэйвида Стрэтхэрна высоко оценили на фестивале в Венеции, он номинирован на получение "Оскара". А как он сам считает, это его лучшая роль?
Дэвид Стрэтхэрн: "Тяжело сказать, поскольку каждой роли, которую играешь, отдаешь много сил. Роль Эдварда Муроу наверняка одна из моих любимых - благодаря ей я многое узнал, прикоснулся к истории, тем временам. Однако моя любимая роль - это роль в небольшом и недорогом фильме "Город надежды", где я играл сумасшедшего. Это было очень интересно. Играть бездомного сумасшедшего".
Алексей Дзиковицкий: Прощаясь с журналистами, Дэвид Стрэтхэрн сказал, что он, хотя и не эксперт по политическим или общественным вопросам, однако считает, что без свободных СМИ демократическое развитие невозможно.
Дэвид Стрэтхэрн: "Роль четвертой власти - СМИ, журналистов - огромная. Они должны просвещать людей, поддерживать их в состоянии заинтересованности тем, что проис х одит вокруг. Так, чтобы не оглянуться однажды и не увидеть, что многие из твоих прав кто-то у тебя уже отобрал , или происходит что-то плохое , и этот п роцес с зашел так далеко, что его трудно остановить. Мне кажется, журналисты должны быть открытыми, объективными и смелыми людьми , и делать такие же масс-медии. Иначе господствовать будут популисты".
Европейский час Поверх барьеров
Ведущий Иван Толстой
1 марта 2006 года
К 15-летию со дня кончины Сержа Гинзбура, герой фильма «Спокойной ночи и удачи» в интервью нашему корреспонденту, Наследие архитектора Хендрика Вайдевелда, Фестиваль правозащитных фильмов в Праге, русский европеец Петр Вяземский.
Иван Толстой: Начнем с Франции. Париж вспоминает своего баловня – Сержа Гэнзбура. Рассказывает Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий:
Мне хотелось бы, чтобы ты вспомнила эту песню,
Твою песню, ту, которая была твоей любимой.
Кажется, ее написали Превер и Косма...
Кроме тебя есть и другие, с которыми я забываюсь…
Но они похожи друг на дружку
И в итоге вызывают лишь равнодушие.
А с нашей историей – ничего нельзя поделать,
Её нельзя забыть…
Невозможно узнать,
Где начинается и где кончается равнодушие.
Проходит осень и приходит зима…
И это песня Превера «Опавшие Листья»
Стирается в моей памяти…
И когда она, наконец, уйдет в забытье,
Мои «опавшие, мёртвые любови» --
Наконец-то умрут…
Пятнадцать лет назад Сержа Гэнзбура не стало. Он сделал все, что мог, чтобы катапультироваться с нашего шарика как можно раньше, он не дотянул месяца до своих 63 лет. Он пил как рыбка, он курил как пожарник. Его кончина была запрограммирована и в последние годы, как сказал один поэт, «лишь пуговицы пальто» его «удерживали от распада»…
Его отец Иосиф, Жозеф, был родом из Харькова, его мать, которую все звали Олей, была из Феодосии. Серж родился в иммиграции, в Париже, в районе музыкантов, художников и гетер. Никто его не звал Сержем, при рождении ему дали имя – Люсьян… Филипп Майер,
Филип Майер, Франс-Интер: Люсьян Жанзбур переиначил свое имя на Серж Гэнзбур, потом просто на Гэнзбур, а потом еще и на Гэнз-бар. Так делают некоторые дети, мифоманы и бандиты, выбирая в новом имени убежище, скрываясь под псевдонимом или кличкой, о чем нам сообщают расследования полицейских. Поговаривают что в разные эпохи Гэнзбур, меняя имя, пытался свалить на чужие плечи то, что он сделал сам... То, что сделал или то, что у него не вышло… Потому что в течении всей жизни он говорил всем и каждому, у кого не было затычек в ушах, что
«песни, мдаааа…, это вовсе не то, ради чего стоило городить огород», и что «на самом деле» его «призвание – это живопись…»
Может быть действительно главным в его жизни должна была быть - живопись. Короче, как пела Мирей: «Послушные дети делают то, что от них требуют родители… Но вот тут-то и загвоздка: Люсьяна Жанзбура, который должен был стать художником, переехал Серж Гэнзбур, который кропал в нотной тетрадке. Первый ли обвинял второго, что тот спускает его талант в канализацию шоу-бизнеса? Или же второй говорил первому: «я вывернул наизнанку пальто и обнаружил, что оно подбито норкой?..»
Как бы там ни было, когда Гэнзбур набрасывал портрет Гэнзбура, он использовал все свое искусство кокетства, чтобы себя не приукрашивать: «Я маленький, я вор, подделыватель, кутила, подкольщик, неврастеник, пессимист, бешенный пессимист, гордец, растяпа, беглец, рохля и нарком...»
Так он себя обрисовал в интервью журналу «Анрокуптибль» в 1988 году.
Дмитрий Савицкий: Отец Сержа Гэнзбура был помешен на музыке, быть может, еще сильнее, чем сын. Он играл Шопена в притонах Константинополя в 1919, поджидая разрешения на въезд во Францию, он играл джаз практически во всех ночных клубах, кафе и кабаре краснофонарного района Пигаль в Париже с первых же дней иммиграции и - до прихода немцев. Он снял для сына chambre de bonne , мансарду на чердаке, чтобы тот, наконец, мог установить мольберт и попытаться переплюнуть любимого Боннара, но он же гнал Сержа зарабатывать деньги в ночных клубах бренчанием на гитаре… Бренчание победило. Серж не забыл Боннара, но ноты с него осыпались, как те самые листья из песни Превера и Косма…
Это два варианта «Песни Каторжанина» Сержа Гэнзбурга… Во Франции издан двухтомник песен Сержа, а так же выпущен двойной компакт, на котором известные актеры не поют, а читают тексты песен Гэнзбура. Этот, казалось бы, легкомысленный скандалист, подчас провокатор, вечно пьяный прожигатель жизни, писал настоящие стихи, явление более чем редкое в наши дни… Беранжер Басти, отрывок из песни Гэнзбура «Бесполезные слова..»
Беранжер Басти:
«Слова износились до нитки
Сквозь них просвечивает скука
И тень скончавшихся лет
Преследует словарь…
Уведи меня за руку
Прочь от банальности
Спаси меня от идеи
Что нет иной возможности
Как самовыражаться лишь в клише
Дмитрий Савицкий: У Сержа Гэнзбура успех был внезапным, ошеломляющим и стабильным. Хотел он быть художником или нет, музыка из него выплескивалась при каждом движении, а французский язык после него изменился так же, как после Лео Ферре и Жоржа Брассанса. Но он сочинял слова и на музыку Бориса Виана, он не забывал своего учителя Шарля Тренэ. Он писал музыку на границе эстрады и джаза, на перекрестке поп-мьюзик и традиционного шансона. Его первый хит «Контролер линии Лила» был переделан в Израиле на песню разведчиков. Он публично сжег на три-четверти на ТВ 500-франковую ассигнацию, чтобы показать сколько у него отбирает налоговое управление. Он спровоцировал чуть ли не бунт среди десантников (он сам был десантником) переложив «Марсельезу» на ритм рэгги. Он заставил петь Бриджитт Бардо и Джейн Биркин, он сочинял музыку для фильмов, и он был вечно недоволен. Он знал, что может подняться еще на один этаж… Но этим этажом оказалось небо…
Иван Толстой: Международный правозащитный кинофестиваль документальных фильмов – восьмой по счету – стартует в Праге 1 марта. Он назван «Единый мир». Участвует 118 картин из 40 стран. Рассказывает Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: Фестиваль «Единый мир» устраивает чешская неправительственная организация «Человек в беде» при Чешском телевидении; по традиции ее патрон - Вацлав Гавел, бывший президент страны. «Человек в беде» работает больше, чем в тридцати странах мира, сотрудники этой организации оказывают гуманитарную помощь на местах, распределяя финансовые средства, продукты питания и одежду, посланные многими европейскими странами, в том числе и Чехией. На протяжении многих лет организация «Человек в беде» работала на Северном Кавказе, в Ингушетии и Чечне. Недавно по решению российских властей ее пункты помощи были закрыты, так как в одном из них было найдено в подвале оружие, предположительно принадлежащее чеченским боевикам, о чем чехи не знали.
Директор и основатель фестиваля «Единый мир» Игорь Блажевич, один из руководителей «Человека в беде» и сам политический эмигрант из Югославии времен балканских войн, стал известным европейским правозащитником. Я спросила Игоря, изменилась ли в этом году география новых фильмов с правозащитной тематикой по сравнению с предыдущими годами?
Игорь Блажевич: На этом фестивале мы возвращаемся на ставшие уже традиционными места – в Чечню, бывшую Югославию, в Афганистан, Ирак, Северную Корею и, конечно, на Кубу. В этом году явно больше, чем в прошлом, специальное внимание уделяется Африке. Новые фильмы снова показывают африканские проблемы: бедность, болезни, войны, но теперь звучат уже и другие мотивы, несколько разрушающие прежние стереотипы и рисующие картины отчасти другой Африки, как, например, в фильме, претенденте на Оскара, «Дарвина кошмарные сны». Он повествует о том, как в африканское озеро Виктория в пятидесятые годы был впущен хищный нильский окунь, уничтоживший экосистему озера, но стимулировавший создание мощного рыбного промысла Танзании и разное побочное сомнительное предпринимательство. Обработанная рыба вывозится в Европу на самолетах, ранее принадлежавших Советскому Союзу. В фильме часто повторяется вопрос: действительно ли российские транспортные самолеты, приземляющиеся на местном аэродроме, действительно ли они пустые, или они тайно привозят в Африку какой-то опасный груз?
Далее мы создали на этом фестивале новую секцию «Джендер монтаж». Это несколько фильмов с женской проблематикой, снятых в республиках бывшего Советского Союза, - в Литве, в Средней Азии, Грузии, Армении, в России. В связи с коренными социальными изменениями, прошедшими в этих регионах, положение женщин в обществе тоже изменяется. Я сказал бы, что оно меняется к лучшему, потому что пришедшая свобода подняла самосознание многих женщин. Они начали вслух заявлять о своих проблемах и создавать гражданские общества в защиту своих прав. Так, например, литовская женщина борется за право быть лютеранским священником, она, совсем в унисон с автором нашумевшего английского бестселлера «Код да Винчи» Дэном Брауном, заявляет о том, что Христос не отстранял женщин от активного проповедничества.
С другой стороны, в связи с экономическим упадком стран Средней Азии женщины там становятся двойной жертвой: жертвой экономического спада и сохранившегося патриархального образа жизни. Эти фильмы показывают и обновление старых религиозных тенденций, но показывают это не плоско и не тривиально, как, например, демонстрация женщин, опять закутанных в паранджу. Проблема гораздо более глубокая – речь в них идет об ограничении роли женщины в обществе, о требовании старо-нового послушания мужу, но и о новых тенденциях, разрушающих эту классическую модель. При сильной безработице в Средней Азии мужчины вынуждены покинуть свой дом и уехать далеко в Россию на заработки. Женщина при этом выходит из выделенной ей роли и начинает сама, не гнушаясь даже проституции, добывать средства для пропитания своих детей.
Нелли Павласкова: О важности секции с женской проблематикой в постсоветских регионах говорит и директор программы фестиваля Тереза Порыбна.
Тереза Порыбна: Создатели этих фильмов приедут в Прагу для того, чтобы встретиться со зрителями, с чешскими документалистами, чтобы участвовать в дискуссиях, сопровождающих фестиваль. Мы хотим познакомить их с руководителями других международных фестивалей, чтобы эти фильмы могли проникнуть и в другие страны. Нам самим было очень трудно получить эти фильмы и привезти их сюда, и мы хотим помочь им в мировом прокате.
Нелли Павласкова: Продолжая разговор с директором фестиваля «Единый мир» Игорем Блажевичем, я спросила его, кого в этом году будет награждать Вацлав Гавел своим призом, ведь это уже устоявшаяся традиция фестиваля.
Игорь Блажевич: Гавел в этом году, как и раньше, вручает приз организации «Человек в беде», названный «Хомо хомини» - «Человек человеку». Приз предназначен людям, зарекомендовавшим себя сильными борцами за права человека и демократию. В этом году накануне открытия фестиваля приз был вручен Олешу Бялицкому, основателю правозащитной организации «Ясна» в Белоруссии. Эта организация собирает данные о нарушении там прав человека. Второй приз самого Вацлава Гавела будет вручен на торжественном открытии фестиваля, его получит создатель фильма, лучшим образом отразившего нашу проблематику. Это фильм о массовом попрании прав человека в Бирме. Обе эти темы – Бирма и Белоруссия, и еще и Куба очень близки экс-президенту Чехии, он всегда к ним будет возвращаться и в последующие годы.
Нелли Павласкова: А кто снял фильм о Бирме?
Игорь Блажевич: Режиссер этого фильма болгарка Милена Канева, живущая уже много лет в Италии. Фильм американского производства был весь снят в Бирме.
Нелли Павласкова: Будет ли на вашем фестивале отражена проблематика защиты прав европейского населения от терроризма радикалов и фундаменталистов?
Игорь Блажевич: Я сказал бы, что наш фестиваль идет в этом смысле против течения. Мы покажем несколько фильмов не только об исламском радикализме, но и о радикальной группировке «Фарту» в Латинской Америке. С другой стороны, целую секцию мы посвятили одной теме: «Мусульмане в Европе», потому что очень важно разоблачать конкретных коварных носителей пагубных идеологий и опасных военно-террористических планов. Наша общая цель – искать модус вивенди с европейскими мусульманами, думать, как вместе жить, а не как убивать друг друга. Но каждый из этих фильмов особый, каждый автор выражает индивидуальный взгляд на проблематику сосуществования. У каждого автора - европейца, или осевшего в Европе мусульманина - своя история, но все они ратуют за то, что проблемы следует рассматривать комплексно, не сужать их на догмы взаимного страха и ненависти.
Нелли Павласкова: Конкретно об этой проблематике директор программ фестиваля Тереза Порыбна.
Тереза Порыбна: У нас будет еще одна особая секция фильмов под названием «Отражение действительности». Один из ее фильмов называется «Лейла Калетт – угонщица самолета». Лейла была первой палестинской воздушной пираткой, попытавшейся угнать в 69 году самолет с пассажирами, отправляющийся из Рима. Фильм снят режиссером Линой Макбул, палестинкой, живущей в Швеции. Она долго беседует с постаревшей, но не изменившей свои взгляды террористкой и фундаменталисткой Лейлой в ее доме в Иордании. Сама режиссер в юности молилась на Лейлу, это была ее героиня, ее кумир, ныне же, после бесед с разными жертвами террора и с пассажирами угнанного Лейлой самолета, Лина изменила свои взгляды на террор, как метод борьбы.
В противовес этому фильмы мы покажем израильский фильм «Киннерт живет» - о молодой израильтянке, начинающей певице, ставшей жертвой палестинского самоубийцы, взорвавшего себя в израильском кафе. Киннерт получила ожоги на восьмидесяти процентах тела. Она лечилась в Тель-Авиве и в США, выжила и теперь пытается снова найти свое место в жизни. Киннерт сама снимает этот фильм, рассказывает в нем, что начала ездить по разным странам мира, бороться за защиту права человека жить спокойно на земле. Выход из положения она видит в философии пацифизма, в активной жизненной позиции и в контактах с молодежью.
Нелли Павласкова: На фестивале «Единый мир» каждый вечер состоятся вечера с музыкой стран-участниц.
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Петр Вяземский. Его портрет в исполнении Бориса Парамонова.
Борис Парамонов: Князь Петр Андреевич Вяземский родился в 1792 году, он был старший современник и друг Пушкина. Пережил его на много: Вяземский умер 86-ти лет, в 1878 году; можно сказать, не только Пушкина, но и самого себя пережил. Конечно, он стал всяческим анахронизмом, выпал из литературного процесса, в котором давно уже верховодили хамоватые разночинцы, проповедь которых страшно понизила эстетическую культуру того времени. Понятно, что были Толстой и Достоевский, но не они задавали тон в тогдашней литературе, - народнический критик-публицист Михайловский значил для русского читателя куда больше (Михайловский еще из приличных, из грамотных, Спенсера читал). Вяземский перебранивался с нынешними в язвительных эпиграммах, которые, впрочем, никого не задевали. Он и на других по-стариковски ворчал: например, быв свидетелем событий 1812 года, раскритиковал «Войну и мир»: всё не так было, сказал. Единственная книга стихов, выпущенная им при жизни «В дороге и дома», вышла в 1862 году, очень не ко времени.
Вяземский-поэт сохранил верность тем малым формам, что были в свое время боевым оружием карамзинистов в их борьбе с архаистами 18-го века. Он поэт не большой, но интересный: забавный, остроумный. Такого рода дарования и существуют на то, чтобы блистать в культурных салонах. В сущности, от Вяземского осталось несколько строчек, попавших на эпиграфы к Пушкину. «И жить торопиться, и чувствовать спешит» - эпиграф к Евгению Онегину. Или: «Коллежский регистратор – почтовой станции диктатор» - к «Станционному смотрителю». Вот еще известные строчки: «Под бурей рока – твердый камень! В волненье страсти – легкий лист!» Это из послания знаменитому Толстому-американцу, которого отметили, кажется, все современные поэты. Например, Грибоедов: «В Камчатку сослан был, вернулся алеутом И крепко на руку нечист».
Грибоедов, да если угодно и Толстой-американец неслучайно воспринимаются в ряду Вяземского. Это был один социально-культурный тип, уже во времена Пушкина исчезающий из русской жизни: тип аристократа-фрондера. Кадр декабристов вербовался оттуда же. (Вяземский был человек хладнокровный и этим проектом не увлекся.) Много говорят про европейские идеи, принесенные молодыми русскими офицерами из антинаполеоновских европейских походов как об источнике декабризма. Это, конечно, было; но не менее важно еще другое, ныне начисто забытое: фрондерство – родовая черта старинной аристократии, как в России, так и в Европе. Великая Хартия вольностей – плод бунта английских земельных баронов. Генетически европейская свобода родилась не из отвлеченных доктрин прав человека, а из феодальных вольностей, защищавшихся в борьбе с политическими претензиями различных королевских дворов. В России эта традиция тоже просматривается. Петр Вяземский был весьма типичным ее представителем, а если угодно и пережитком.
Вспомним опять же Грибоедова, «Горе от ума». Конфликт Чацкого и Фамусова идет отсюда: Чацкий – старинный земельный аристократ, феодал, условно говоря; а Фамусов – вельможа. Сейчас, похоже, забыли, что вельможа не значит непременно аристократ, вельможа – это обладатель крупного придворного чина, функционирующий бюрократ высокого ранга. Фамусов хоть москвич, но он служит, он в аппарате, в номенклатуре. «При мне служащие чужие очень редки». Или: «И коль не я, коптел бы ты в Твери».
Вяземский всё попробовал в жизни: и служил (поначалу очень многообещающе, в Царстве Польском), и фрондерствовал, потом опять служил, дослужился до заместителя (как говорили раньше, товарища) министра народного просвещения; был, в частности, цензором. Вообще русской литературе в былые времена на цензоров везло: Тютчев, Гончаров, Вяземский, Сергей Аксаков.
Вяземский оставил по себе не только стихи, ценимые литературными эрудитами, но и замечательные то ли мемуары, то ли, как говорили в старину, записки. Он еще при жизни стал их печатать под названием «Старая записная книжка». Там масса интересного. Вот, например, о декабристах, когда они еще декабристами не были:
«Европейцы возвратились из Америки со славою и болезнию заразительной; едва ли не то же случилось с нашею армиею? Не принесла ли она домой болезнь нравственную, поистине Французскую болезнь? Эти будущие преобразователи образуются утром в манеже, а вечером на бале».
Текст едкий, каламбуры злые. Французской болезнью называли нечто венерическое – и с этой злой венерой Вяземский сравнивает модные политические идеи; что касается американской болезни, то это, как известно, сифилис.
«И модная болезнь: она Недавно к нам завезена» (Пушкин, Сцена из Фауста)
А вот о поляках, которых Вяземский хорошо знал и скорее любил:
«Они не умеют быть благодарными, а только энтузиастами. Наполеон совершенно по них. Они всегда променяют солнце на фейерверк».
А вот, пожалуй, самое интересное – опять-таки по поводу поляков, но о Пушкине, о стихотворении его «Клеветникам России», которое считается пятном на русском солнце:
«Смешно, что Пушкин хвастается, что мы не сожжем Варшавы их. И вестимо, потому что после нам же пришлось же бы застроить ее. Вы так уже сбились с пахвей, что не знаете, на чем решиться, то у вас Варшава – неприятельский город, то наш посад… эта борьба обнаружила немощь больного, измученного колосса. Вот и всё: в этом весь вопрос. Всё прочее – физическое событие».
А поэт, говорит Вяземский, не должен вдохновляться событиями– только высокими думами.
Интересно и другое: характеристика России как измученного колосса; откуда это, казалось бы? в то время? когда еще и до Крымской войны было далеко? Это – свидетельство всё того же аристократического фрондерства, не выносящего идеи большого государства, тем более империи. Опять-таки в Вяземском здесь не либерал говорит, а потомок удельных князей.
И точно так же, в том же качестве аристократа не любит современную буржуазную нечисть:
«Драконы существенности поели все гесперидские яблоки нашей старины, и мы остаемся при одном яблоке, начатом Евою и которого по сию пору не переварил еще желудок человеческого рода».
Достойный был человек князь Петр Андреевич Вяземский. Но, увы, устарел по всем статьям.
Иван Толстой: В Роттердаме открылась выставка из наследия самого скандального голландского архитектора Хендрика Вайдевелда. На выставке побывала наш корреспондент Софья Корниенко.
Софья Корниенко: Его девизом было «Планируй невозможное!», ведь невозможное может стать возможным. По степени экстравагантности мышления голландского архитектора Хендрика Вайдевелда можно сравнить разве что с его американским коллегой Франком Ллойдом Райтом, с которым он вел обильную переписку, называя Райта «пророком нового органичного модернизма». Правда, в отличие от Райта, Вайдевелд так и остался «бумажным» архитектором: его проекты требовали невозможного – рождения нового человека, нового гражданина. Невозможного, оговоримся мы сегодня, лишь в Голландии первой половины прошлого века. Выставка в Нидерландском архитектурном институте в Роттердаме посвящена Вайдевелду - визионеру, провидцу. Все его так и не реализованные массивные проекты покачиваются на нитках, подвешенные к потолку в центре темного зала. Подходя к каждому пожелтевшему от времени карандашному наброску, с трепетом узнаешь в нем до боли знакомые картины современности. Драматичности подбавляют изрыгающиеся из многочисленных колонок цитаты из Вайдевелда, начитанные специально приглашенным актером в нечленораздельной манере, присущей речи архитектора.
Из дневника Хендрика Вайдевелд: Вот раковина. Разве это – не идеальная форма, данная нам для строительства? Что такое Мендельсон, что такое Франк Ллойд Райт по сравнению с этой божественной красотой? Сегодня существует разделение на конструктивистов и, как они нас называют, романтиков. Но разве функционализм и романтизм не составляют вместе единое целое?
Софья Корниенко: После Первой Мировой Войны широко было распространено предубеждение против города как символа упадка социального порядка, хаотичной обители масс без рода и племени. Вайдевелд мечтал вернуть массе общинное сознание. С 1918 года и всю свою долгую жизнь – а умер он в 1987 году в возрасте 102 лет – Вайдевелд работал над идеей «негородского города» ( de stedenloze stad ), в котором кризис индустриальной революции, функционализма уравновешивался за счет массовой культуры и гармоничного сосуществования с природой. Из центра Амстердама, как спицы велосипедного колеса, должны были расходиться дорожные магистрали, а пространство между ними оставаться нетронутой зеленой зоной.
Из дневника Хендрика Вайдевелда: Комплекс, называемый нами сегодня «мировая столица» или «мегаполис» - это хаос. Город будущего должен быть воплощением порядка. Он будет представлять из себя живой организм, построенный на природе, окруженный радиально расположенными транспортными артериями, с высокими виадуками, устремленными на периферию. В центре разместится город наших воспоминаний, город-музей, в полном цвету. По-настоящему отдохнуть душой и сердцем можно будет в квартирах жилых домов, высотой до облаков, которые не только сэкономят землю под строительство, позволяя разбивать парки, сажать цветы и деревья по всему городу, но и подарят простор взгляду, свободу мысли, достаточно света и воздуха каждому.
Софья Корниенко: По задумке Вайдевелда, столица, неизбежно поглощающая сопредельные территории по мере своего роста, соединялась с атлантическим побережьем посредством национального парка. Исторический центр города оставался законсервирован в сердце Амстердама. Именно там, в центральном парке Вонделпарк Вайдевелд разместил жемчужину своих архитектурных фантазий – Волкстеатер, Народный Театр – своеобразный дом культуры, в котором стирались границы между сценой и зрительным залом, актерами и публикой. Вход в округлое здание Народного Театра по форме напоминает женское влагалище, с двумя ответвлениями по бокам, изображающими яичники. Лавина микроскопических по сравнению с монументальной утробой Театра зрителей исчезает в его лоне, оправдывая собой его существование, как бы оплодотворяя его, а выходя из Театра, рождаясь заново.
Из дневника Хендрика Вайдевелда : Я смотрю на коммерческий театр сегодня и вижу торжествующих зрителей театра будущего, где новая драматическая сцена займет место собора, ознаменовав воплощение культурной миссии. Большой Народный Театр. Такие театры вырастут посреди бурлящей жизни мегаполисов, увенчают собой широкие бульвары, всей своей колоссальной архитектурной массой приглашая приблизиться, зазывая высокими сводами входных дверей, смыкаясь над потоками устремляющихся внутрь людей, жадно вопрошая оплодотворить свой внутренний организм. Поющее множество, тысячи подпевающих зрителей. Свет льется с небес сквозь хрустальный купол разноцветными лучами. Здесь трудящиеся чувствуют себя в числе создателей жизни на земле, соавторами, творцами земли как части вселенной, человека как части мироздания, жизни как части вечности. В безопасности и теплоте театра, как для актера, так и для зрителя наступает момент, когда атмосфера трудовых будней, тягостной повседневности уступает перед верой в сопричастность рождению красоты.
Софья Корниенко: Конечно, можно над Вайдевелдом посмеяться, пожалеть, что ему довелось жить не в Советском Союзе, где он смог бы вдоволь воплощать свои коммунальные замыслы в жизнь. Однако не все так просто. Сегодня в Голландии широко используется метод «лоскутного одеяла» в планировании загородных территорий, где индустриальные «лоскутки» перемежаются с зелеными. Пятьдесят лет назад мало кто мог предположить, что именно Голландия превратится в новом столетии в плацдарм для архитектурных экспериментов. Взять хотя бы роттердамский жилой комплекс Кайк-Кубус, предназначенный для состоятельных «новых людей», желающих поселиться в накрененном на бок кубе. Или возведенный прямо посреди реки в Амстердаме Дом Музыки, а также строящееся рядом новое здание государственного Музея Кино, больше похожее на гигантское белое облако, чем на здание. Стал реальностью и самый невероятный проект Вайдевелда – международная геологическая станция в форме луча света, уходящего на пятнадцать миль под землю. Такая станция строится сегодня в Японии. Это не говоря уже о виадуках и кольцевых дорогах. Но главное даже не в этом. Самое интересное, что, создавая свою утопию, Вайдевелд предсказал приход постмодернистского «общества спектакля» - определение, введенное французом Ги Деборгом лишь в шестидесятые годы. Вайдевелд называл это «тотальным театром», обществом «человека играющего», в жизни которого центральное место займет массовое зрелище, и образ, разыгрываемый в этом зрелище.
Из дневника Хендрика Вайдевелда: Поезжайте в Лондон, Вену, Берлин, Нью-Йорк, Чикаго, Рим и вы увидите, что эти мегаполисы горят в адском огне, они – открытые раны нашей современности; в ужасе взираем мы на течение собственной болезни. Все, что бросается в глаза – это миллионы магазинов, с выставленными на улицы товарами в агрессивной охоте на покупателя, торжество электрических рекламных вывесок в полном пренебрежении к экономии энергии. Все объясняется господством «гиперинтеллектуализма». Ведь сегодня в цене только голый интеллект, а откровение, интуитивное видение считается уделом деревенщины, примитивных народов, тормозом прогресса. Мы движемся по прямой дороге в мир преступный, криминальный, и никакие предостережения не способны остановить нас. Погодите! Через какие-нибудь тысячу лет океанская волна вновь нахлынет и смоет весь этот мусор. Однако дураки не умеют ждать, и архитекторы разрабатывают свои планы по расширению городов, строительству новых улиц и каналов, не учитывая необходимости свободного кровообращения внутри города как организма, и ни слова не замолвив в пользу цветов и деревьев. И нет в этих городах места, и нет света.
Иван Толстой: Дэвид Стрэтхэрн - исполнитель главной роли в новом фильме Джорджа Клуни "Спокойной ночи и удачи" - истории об известном в 50-е годы телеведущем Эдварде Муроу. За эту работу Стрэтхэрн получил награду за лучшую мужскую роль на Венецианском кинофестивале, он также номинирован на Оскара за лучшую мужскую роль. Певица Дайан Ривз получила за песни к фильму премию "Грэмми". «Спокойной ночи и удачи» в эти дни выходит в российский прокат. С Дэвидом Стрэтхэрном, посетившим недавно Варшаву, разговаривал наш корреспондент Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий: В результате одного из журналистских расследований, Эдвард Муроу, котрый вел на телевидении CBS популярную документальную передачу " See it now " и ток-шоу " Person to person " , столкнулся с председателем влиятельной в то время комиссии по делам антиамериканской деятельности, сенатором Джозефом Маккарти. Муроу критиковал методы работы Маккарти, и за это сам был признан сторонником комунистов, что, в то время, могло означать конец карьеры.
Журналист, однако, не поддается и доказывает, что сенатор был неправ. Джордж Клуни говорит, что его после д ний фильм о людях, которые боролись за одно из основных конституционных прав американцев - право на информацию.
Джордж Клуни: "Между политикой и журналистикой очень интересные взаимоотношения. Я не журналист, но в этом фильме, рядом с Дэйвидом Стрэтхэрном, также играю журналиса. Я думаю, что сомневаться в авторитетах, кем бы они ни были, это обязанность журналиста".
Алексей Дзиковицкий: Джордж Клуни говорит, что Дэйвид Стрэтхэрн отлично сыграл Эдварда Муроу. А как к роли готовился сам актер?
Дэвид Стрэтхэрн: "Эта роль оказала на меня большое влияние. Это довольно глубокое чувство, которое даже трудно описать. Я прочитал все доступные воспоминания, дневники Эдварда Муроу, смотрел, конечно же, передачи, которые вел этот выдающийся журналист. В данном случае можно говорить о двух сторонах медали. Когда человек, которого ты играешь, действительно жил в недалеком прошлом и есть его снимки, фильмы с ним, и так далее, можно подсмотреть многое из его поведения, жестов, манеры речи. Когда герой вымышленный, образ надо создавать с нуля, это много работы. С другой стороны, в первом случае, есть много ограничений - тебя всегда будут сравнивать с человеком, которого играешь. Изучая жизнь Эдварда Муроу, я понял, что он был простым человеком, но человеком, который не сломался под огромной тяжестью испытаний и всевозможными нажимами. Мне кажется, что Муроу умер в печали, поскольку не смог сделать многого из того, что планировал сделать. Он был перфекционистом в том, что делал и во что верил".
Алексей Дзиковицкий: Один из кинокритиков написал, что создатели фильма "пропустили момент драматичных переживаний Эдварда Муроу, сделав обыкновенный фильм о хорошем журналисте и плохом политике, а ведь кампания Маккарти имела определенные результаты - некоторое количество людей, связанных с разведками коммунистических стран, все же было рассекречено. Не думает ли Дэйвид Стрэтхэрн, что его герой мог чувствовать, что борется только за частично правое дело?
Дэвид Стрэтхэрн: "Да, возможно это фильм о добре и зле, где мы видим плохих и хороших, черное и белое, но на самом деле это фильм о сером, сером, которое находится между черным и белым. Джордж Клуни говорил нам, что он не хочет оценивать, каким человеком был Муроу как личность, плохим или хорошим, или каким человеком был сенатор Маккарти. Речь идет о методах, которыми власти пытались контролировать общественное мнение. И здесь Муроу защищал наши конституционные права, и он чувствовал, что Макарти выходит за рамки дозволенного конституцией. Фильм сделан так, чтобы показать определенный механизм, а не драматические переживания героев".
Алексей Дзиковицкий: "А не думаете ли вы, что то, что Эдвард Муроу считал неправильным - "охота" сенатора Маккарти на комунистов, для миллионов людей, в коммунистических странах, которые надеялись на скорейшее падение "имерии зла", как раз выглядело делом правым, полезным?
Дэвид Стрэтхэрн: "Я рад, что могу посетить страну, в которой нахожусь по причине польской истории, в том числе и периода, когда страной правили коммунисты. Однако в США мы мало знаем о коммунизме. Даже когда в 50-е годы была охота на коммунистов, ее ни в коем случае нельзя сравнивать с преследованиями и уничтожением противников режима в Советском Союзе или странах Восточной Европы. Но мы хотели сделать не фильм, в котором дается оценка, кто хороший, а кто плохой. Режиссер хотел прежде всего создать прецедент, платформу для обсуждения вопроса - что является для людей важнейшим в процессе понимания того, что происходит вокруг".
Алексей Дзиковицкий: Дэйвид Стрэтхэрн, посетил неколько стран в рамках турне, во время которого рекламировался фильм "Спокойной ночи и удачи". Актер говорит, что в разных странах люди говорили, что это фильм о их сегодняшней реальности, что у них тоже есть такие политики и такие журналисты.
Дэвид Стрэтхэрн: "Многие не знают, кем был Эдвард Муроу даже в США. Поэтому у этого фильма есть и образовательная миссия. В Италии, например, журналисты говорили, что это фильм о их премьере Сильвио Берлускони. В США многие журналисты, особенно молодые, все время спрашивали, что сделать, чтобы вернуть тележурналистике тот уровень, те идеи, которые отстаивал Муроу. Тогда Хелен Томас - журналистка “Вашингтон Пост” с сороколетним стажем сказала: люди получают такую информацию, которую заслуживают. Смотрят зрители сериалы, развлекательные ток-шоу - пожалуйста, телевидение это показывает. Будут зрители хотеть смотреть программы, которые заставляют думать, осмотреться вокруг - и получат это! Но вернуть идеи Эдварда Муроу сейчас непросто, поскольку ситуация теперь совсем другая".
Алексей Дзиковицкий: Я спросил у Дэйвида Стрэтхэрна, не поехал ли бы он в рамках турне, если бы была такая возможность, в Россию или Белоруссию - страны, в которых фильм "Спокойной ночи и удачи" кажется, в настоящее время, особенно актуальным?
Дэвид Стрэтхэрн: "Я бы хотел туда поехать - для себя даже, чтобы больше узнать. Но сейчас, мне нужно найти новую работу - подыскать роль. Не знаю, как там отреагируют на этот фильм. Но я хотел бы, кстати, как и создатели фильма, чтобы эта лента служила объединению всех нас вокруг каких-то общих ценностей, а не чтобы мы обвиняли друг друга. Этого, кстати, хотел и Эдвард Муроу - объединять людей и всегда следовать принципам хорошей журналистики".
Алексей Дзиковицкий: Роль Дэйвида Стрэтхэрна высоко оценили на фестивале в Венеции, он номинирован на получение "Оскара". А как он сам считает, это его лучшая роль?
Дэвид Стрэтхэрн: "Тяжело сказать, поскольку каждой роли, которую играешь, отдаешь много сил. Роль Эдварда Муроу наверняка одна из моих любимых - благодаря ей я многое узнал, прикоснулся к истории, тем временам. Однако моя любимая роль - это роль в небольшом и недорогом фильме "Город надежды", где я играл сумасшедшего. Это было очень интересно. Играть бездомного сумасшедшего".
Алексей Дзиковицкий: Прощаясь с журналистами, Дэвид Стрэтхэрн сказал, что он, хотя и не эксперт по политическим или общественным вопросам, однако считает, что без свободных СМИ демократическое развитие невозможно.
Дэвид Стрэтхэрн: "Роль четвертой власти - СМИ, журналистов - огромная. Они должны просвещать людей, поддерживать их в состоянии заинтересованности тем, что проис х одит вокруг. Так, чтобы не оглянуться однажды и не увидеть, что многие из твоих прав кто-то у тебя уже отобрал , или происходит что-то плохое , и этот п роцес с зашел так далеко, что его трудно остановить. Мне кажется, журналисты должны быть открытыми, объективными и смелыми людьми , и делать такие же масс-медии. Иначе господствовать будут популисты".