«Доброй ночи и удачи» — этим ежевечерним прощанием со слушателями заканчивал свои знаменитые программы замечательный журналист Эд Морроу, родоначальник американского радиожурнализма. Август 1940 года. Европа уже залита кровью, в Англии немцы перешли от бомбардировок военных объектов к бомбежке Лондона. Но американцы не хотят этого замечать, это не их война, и хотя между политиками страны уже во всю идут яростные дебаты о помощи Англии, население еще не успело отдышаться от депрессии и наслаждается передышкой. Это дни радио. Вся страна слушает концерты, передачи со стадионов и дикторов с бархатными голосами, которые читают сводки новостей — по пять минут в день. И, вдруг, вечером 24 августа, увлекательная радиопьеса прервалась на полуслове — и диктор радиостанции CBS сказал: «Леди и джентльмены, мы прерываем нашу программу для прямой трансляции из Лондона репортажа нашего корреспондента Эда Морроу». И мужской голос, не актерский, не дикторский, но обладающий странной смесью спокойной уверенности и внутреннего напряжения произнес, тоже, неожиданно, не принятые на радио слова:
Это — Лондон. Трафальгарская площадь. Звук, который вы слышите — сирена воздушной тревоги. Я стою на ступенях собора Святого Мартина, бомбежка начнется минут через пять. Я вижу только луч прожектора, который шарит по небу. А на его фоне — статуя Нельсона. По площади в темноте идут люди. В бомбоубежище. Очень спокойно идут. Слышите этот звук? Звук спокойных шагов.
Американцы были в шоке. Они читали и слушали военные сводки. Но то, что показал им стоявший где-то на темной Трафальгарской площади парень с микрофоном, этот Эд Морроу, была не военная сводка, а живая картина кромешной ночи и лондонцев, ждущих бомб с британским невозмутимым мужеством. Об эффекте этого и других репортажей Морроу — говорит его биограф, профессор Джозеф Персико: «Морроу впервые принес войну в американские дома. Во время бомбежек он выходил с микрофоном на крышу здания ВВС и вел репортажи под грохот взрывов. И слушатели не могли не проникнуться сочувствием к лондонцам. Его репортажи во многом переменили отношение американцев к ситуации Англии, и вообще, к этой войне».
Вот что добавляет к этому известный радиожурналист Боб Эдвардс, автор книги «Эд Морроу и рождение радиожурнализма»: «Сначала ему не разрешали вести трансляции с крыши, думали, что он навлечет на себя и на здание BBCогонь. Он провел там шесть часов, чтобы доказать, что он не делает здание мишенью. В конце концов, разрешение ему дал сам Черчилль, который понял важность его репортажей для Англии. Морроу никогда не пережидал бомбежки в бомбоубежищах, говорил, что боится привыкнуть. Невероятно смелый был человек».
Первая фраза лондонских передач Морроу, произносимая с намекающим ударением — «Это Лондон» — стала летучей.
По соображениям безопасности я не могу сказать точно, где я нахожусь, но на крыше. Сейчас минутное затишье. Правда, вот я вижу вспышки зениток. Сейчас услышите залпы. Вот тяжелый каменный звук.
Если есть одно какое-то свойство, которое делает Эда Морроу мастером журнализма это, наверное, ощущение причастности к тому, о чем он рассказывал. Он был не наблюдатель, а участник. Он брал вас с собой в каждую свою миссию. Например, на самолет с парашютистами во время высадки в Нормандии. Вы летели с ним в бомбардировщике над Берлином, и были с ним в Бухенвальде. Правда там, Морроу впервые забыл, что он журналист. Он нашел в себе силы рассказать о Бухенвальде только на третий день.
Потом меня провели к детям. Некоторым не больше шести лет. Ребра видны сквозь рубахи. Один закатал рукав и показал татуировку на руке — номер В-6030. Эти номера останутся при них на всю жизнь. В углу огромного двора лежали, как дрова, горы трупов. Очень худые и очень белые. Некоторые в страшных кровоподтеках, другие убиты выстрелом в голову, большинство, видимо, умерло от истощения. Но тип смерти не важен, важно то, что вся цель, все дело Бухенвальда было убийство. Я прошу вас, верьте моему докладу. Я писал то, что видел и слышал. Но не все. Потому что для остального нет слов.
Я думаю, что пронзительность военных и, особенно, лондонских передач Морроу во многом определялась тем восхищением, которое в нем вызывали англичане. Он писал кому-то, что в разгар бомбежек заскочил домой переодеться и домработница сказала ему: «От портного принесли ваш костюм сэр, овощи тоже доставили. Да, чуть не забыла — ваш противогаз». Морроу полюбил лондонцев, а мера их уважения к нему и веры в него доходила до казусов. Об одном рассказывает журналист Роберт Праутс: «В декабре 1941 года Морроу, на несколько недель, полетел в Нью-Йорк, а я подменил его в Лондоне. И одна английская леди спросила меня: "Наверное, мистер Морроу полетел домой потому, что знал, что случится Перл Харбор?"»
Однако, не только безграничная вера в Морроу английских леди доказывала его растущие славу и влияние.Боб Эдвардс продолжает: «Летом 1941 года Рузвельт послал в Лондон своего ближайшего помощника Гарри Хопкинса и Эду Морроу сообщили, что Хопкинс хочет с ним встретиться. Эд обрадовался — какая удача, взять интервью у приближенного президента! Но, оказалось, наоборот, это Хопкинс хотел взять интервью у Морроу до встреч с англичанами. Потому что Морроу знал все: что и где происходит, кто влиятелен, а кто нет, у кого какая позиция. Идея посоветоваться с Морроу принадлежала президенту Рузвельту. Как оказалось, они с женой слушали все его репортажи из Лондона».
Эд Морроу вернулся в Америку героем. Сын фермера с дальнего запада, из штата Вашингтон, он стал одним из самых ярких американских интеллектуалов. Он был знаменит, как Элизабет Тейлор и Мерлин Монро и гораздо знаменитее тех, кого он интервьюировал в своей передаче. Например, сенатора из Массачусетса Джона Кеннеди.
— Сенатор Кеннеди, не согласитесь ли провести с нами небольшую экскурсию по Вашей квартире?
— С удовольствием, мистер Морроу, и начну с фотографии, которая была сделана во время войны в Лондоне, где мой отец тогда был послом. Мы все тут на ней — вы, мои родители, и восемь моих братьев и сестер. Я храню ее на память об этой приятной встрече.
В добавок к славе, Эд Морроу был очень красив, хотя совершенно не голливудской красотой, обладал сдержанными манерами и суховатым британским чувством юмора. Говорят, это из-за него журналистика стала после войны чуть ли не самой популярной профессией в Америке. Боб Эдвардс считает, что Морроу был невероятно привлекателен для подростков: «Он был тем, кого мы назвали cool — он выглядел классно, говорил классно, он ничего не боялся, он никогда не терял присутствия духа. Он был неопровержим, неподкупен, он был великолепен. А голос! Когда он говорил, это был театр. Я стал журналистом только благодаря его примеру».
Восхищались им не только подростки. А в Лондоне, в разгар бомбежек у Эда Морроу, женатого человека, начался страстный роман. Роберт Праутс рассказывает: «Жена Морроу был достойнейшей женщиной и красивой, и их брак был прочным и благополучным. Но в этом браке не было игры, возбуждения, страсти. И вот в Лондоне, где жизнь каждого висела на волоске, Морроу встретил яркую, прелестную, Памелу Черчилль — невестку Уинстона Черчилля. И в первый раз в жизни испытал настоящую, сумасшедшую, безоглядную влюбленность. Он даже собирался развестись и жениться на Памеле, но именно в это время жена Эда забеременела. Морроу был человеком старомодным. Он не мог бросить жену с ребенком даже ради того, чтобы последовать зову сердца».
У меня, правда, из его нежных писем к жене, часть которых опубликована, сложилось впечатление, что выбор Морроу был тоньше. Не между любовью и долгом, а между любовью и семейным счастьем. И он выбрал счастье. Тем не менее, считает Роберт Прауттс, несмотря на счастье, характер Эда Морроу стал тяжелым: «Лучший журналист Америки, он предъявлял себе такие требования, что никогда не жил в мире с самим собой. Он взваливал на себя больше, чем мог выполнить. В короткие моменты довольства собой он был весел, шутил, выпивал с коллегами, но потом замолкал на несколько дней. Мрачность иногда накатывала на него еще и от того, что он был идеалистом, а реальность постоянно разрушала его идеалы».
Но Эд Морроу не поддавался реальности. И в 1954 году, как истый идеалист, он, Давид, схватился с Голиафом — с сенатором Джо Маккарти, чья популярность в стране в это время была подогрета страхом перед коммунистической угрозой. Маккарти был страшным противником. Он уже разрушил не одну карьеру. Поэтому в борьбе с ним надо было изобрести какое-то новое оружие. Морроу выбрал телевидение. Рассказывает Боб Эдвардс: «Морроу собрал все кинозаписи, сделанные на слушаниях "Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности", на которых становились ясны методы Маккарти. Это было отрезвляющее зрелище. Все знали о его слушаниях только из газет. Сенатор Маккарти сказал то-то, другой ответил то-то, а из фильма видно, как Маккарти давит на людей, как запугивает, как оскорбляет достойных людей, героев войны, заслуженных ученых. Он уже призвал на слушания Джорджа Маршалла и, даже, покушался на Трумана. Из фильма стало видно, что на этих процессах человек признается виновным, если не может доказать невиновность, а не наоборот, как принято в демократическом судопроизводстве».
Словом, Морроу заставил Маккрати выступить свидетелем против себя самого. Сенатор сам себя казнил перед аудиторией в 30 миллионов зрителей. Вот сокращенный комментарий Морроу в конце передачи о Маккарти:
Граница между расследованием и осуждением тонкая, и сенатор Маккарти переступал ее многократно. Он поставил знак равенства между несогласием и нелояльностью, между диссидентством и изменой. Я надеюсь, что мы не поддадимся этой путанице и не станем жить в страхе друг перед другом. Мы произошли от непугливых предков, которые не боялись говорить, думать и защищать свои мнения, даже если они были, в данный момент, не популярны. Я не могу сказать, что это сенатор Маккарти создал атмосферу страха в стране, но он использовал ее, и весьма успешно. Кассий был прав, когда сказал Бруту: «Все наши поражения, Брут, не в расположении звезд, а в нас самих».
Этот документальный фильм Морроу стал началом конца Маккарти. Журналист Эрик Северит рассказывал, что после передачи все таксисты Нью-Йорка, завидев Морроу, салютовали ему клаксонами. А когда он и Морроу ехали в машине из Нью-Йорка в Вашингтон и заходили на пути в придорожные рестораны, люди вставали, чтобы приветствовать Морроу. Вскоре после передачи были назначены сенатские слушания по делу самого Маккарти. Но вот ирония судьбы. Именно после победы, руководство радиостанции CBS постаралась избавиться от журналиста, который делал такие горячие, серьезные и спорные программы, слишком спорные.
Будет справедливо и честно сказать, что часть моей души остается на CBS. Я благодарен его руководству за то, что оно позволяло мне работать, не всегда со мной соглашаясь. Я благодарен моим коллегам за дружбу, я неизменно благодарен слушателям CBS, которых, с сегодняшнего дня, станет больше на одного человека.
Он умер 27 апреля 1965 года от рака легких в возрасте 57 лет. Через месяц после того, как английская королева присвоила ему звание рыцаря. «Эд Морроу, — пишет в его биографии Эдвардс, — был типичным американским идеалистом. И ирония его жизни в том, что он лоб в лоб столкнулся с типичными американскими реалистами. Служители профита отпихнули его от любимого дела. Морроу хотел сделать телевидение взрослым, со взрослыми темами и взрослым уровнем разговора. Они хотели сделать его полудетским отупляющим развлечением. Морроу был готов к риску, они — к легкому профиту. Может быть, поэтому, он был обречен. Если это так, его ошибка была благородной — он переоценил человеческую натуру».