Начало Великого поста в России в этом году ознаменовано было двумя выступлениями лиц, воспринимающихся как крупные государственные чиновники. Сперва патриарх Кирилл заявил, что цель брака не только деторождение, затем – совсем уже близко к 8 марта (которое в 2009 году совпало с праздником Торжества Православия) иеромонах Димитрий (Першин), сотрудник отдела Московского патриархата по делам молодежи, заявил, что супружеские отношения дело интимное и регуляции извне не подлежит.
Незамедлительно последовал отпор от активистов православия. Свящ. Владислав Свешников заявил, что "норма" всё-таки в полном воздержании от супружеских отношений во время поста. Однако, благословил два раза не воздерживаться:
"Но полагаю, что в тех случаях, когда супруги, живущие в этом отношении нормально, какое-то количество раз – один, два – в течение поста в силу каких-то обстоятельств, которые не всегда можно учесть, преступят, – они, скорее всего, станут относиться к этому с некоторой печалью. В таком случае, мне кажется, будет соблюдена совершенно нормальная ситуация, то есть одновременно будет соблюдено понимание идеала, и в то же время немощь человеческая будет достойна снисхождения".
Можно, конечно, попинать Православие – мол, странная религия, в которой проявление человеческой мощи – а как еще переводить латинское "потенция"? – считается "немощью человеческой". Только Православие вовсе ни при чём, это особенность российской культуры, в которой вообще слово секс заменено на непристойное "супружеские отношения". Как будто отношения супругов сводятся к сексу!
Впрочем, Россия в данном случае лишь воспроизводит архаичный восточный стереотип, запечатлённый у апостола Павла: постом-де лучше воздерживаться от секса и предаваться молитве, но если уж очень "разжигает", то лучше уступить зову плоти.
По умолчанию предполагается, что молитва и секс должны быть разнесены как можно дальше. Что вполне соответствует наблюдаемому во многих древних религиях требованию полового воздержания для людей, которые прикасаются к святыням – жрецам, весталкам, просвирням и т.п.
К любви и молитве подобное табу отношения не имеет. Оно есть проявление материализма, перенесённого в сферу духа: истечение семени воспринимается как оскернение. Точно так же воспринимается и истечение крови, так что порез на пальце тоже оскверняет святыню.
Легко пожать плечами при виде подобных суеверий. Труднее понять, что без этой стадии в духовном развитии не появились бы наши возвышенные представления о молитве как разговоре с Творцом, а не как о наоборе заклинаний, и о любви как о соединении двух сердец, а не механическом изготовлении детей или удовлетворении "супружеской потребности".
Комизм ситуации в том, что призывающий к свободе о. Димитрий – монах, а защищающий "традицию" о. Владислав – отец семейства. Его замечание о том, что можно "согрешить", но потом надо к этому отнестись "с печалью", вызывают в памяти, конечно, старый анекдот о любовнике, который предлагает любовнице прямо на похоронах её мужа продолжить отношения, а на её вопрос: "Как?!" отвечает: "Медленно и печально".
Выступления патриарха Кирилла и о. Димитрия порадовали многих "православных либералов". На Западе – в том числе, у западных православных – это всё давно абсолютно естественно, вот, глядишь, и в России началась "оттепель"…
Только чему радоваться? Свобода не там, где начальство разрешает кроликам радоваться жизни, а там, где кролики радуются жизни без дозволения и даже без благословения начальства.
В романе Стругацких "Обитаемый остров" нормального человека опознали, поскольку на тоталитарную пропаганду у него была "нулевая реакция в обоих смыслах". Он и не начинал воспевать Вертикаль Власти, он и не морщился и не начинал её бранить. Так и свобода: она не в том, чтобы подчиняться, она и не в том, чтобы возмущаться, а в том, чтобы целовать, любить и далее по списку тогда, когда сердце подсказывает – как своё, так и любимого человека, но уж никоим образом не чиновников, даже церковных.
Незамедлительно последовал отпор от активистов православия. Свящ. Владислав Свешников заявил, что "норма" всё-таки в полном воздержании от супружеских отношений во время поста. Однако, благословил два раза не воздерживаться:
"Но полагаю, что в тех случаях, когда супруги, живущие в этом отношении нормально, какое-то количество раз – один, два – в течение поста в силу каких-то обстоятельств, которые не всегда можно учесть, преступят, – они, скорее всего, станут относиться к этому с некоторой печалью. В таком случае, мне кажется, будет соблюдена совершенно нормальная ситуация, то есть одновременно будет соблюдено понимание идеала, и в то же время немощь человеческая будет достойна снисхождения".
Можно, конечно, попинать Православие – мол, странная религия, в которой проявление человеческой мощи – а как еще переводить латинское "потенция"? – считается "немощью человеческой". Только Православие вовсе ни при чём, это особенность российской культуры, в которой вообще слово секс заменено на непристойное "супружеские отношения". Как будто отношения супругов сводятся к сексу!
Впрочем, Россия в данном случае лишь воспроизводит архаичный восточный стереотип, запечатлённый у апостола Павла: постом-де лучше воздерживаться от секса и предаваться молитве, но если уж очень "разжигает", то лучше уступить зову плоти.
По умолчанию предполагается, что молитва и секс должны быть разнесены как можно дальше. Что вполне соответствует наблюдаемому во многих древних религиях требованию полового воздержания для людей, которые прикасаются к святыням – жрецам, весталкам, просвирням и т.п.
К любви и молитве подобное табу отношения не имеет. Оно есть проявление материализма, перенесённого в сферу духа: истечение семени воспринимается как оскернение. Точно так же воспринимается и истечение крови, так что порез на пальце тоже оскверняет святыню.
Легко пожать плечами при виде подобных суеверий. Труднее понять, что без этой стадии в духовном развитии не появились бы наши возвышенные представления о молитве как разговоре с Творцом, а не как о наоборе заклинаний, и о любви как о соединении двух сердец, а не механическом изготовлении детей или удовлетворении "супружеской потребности".
Комизм ситуации в том, что призывающий к свободе о. Димитрий – монах, а защищающий "традицию" о. Владислав – отец семейства. Его замечание о том, что можно "согрешить", но потом надо к этому отнестись "с печалью", вызывают в памяти, конечно, старый анекдот о любовнике, который предлагает любовнице прямо на похоронах её мужа продолжить отношения, а на её вопрос: "Как?!" отвечает: "Медленно и печально".
Выступления патриарха Кирилла и о. Димитрия порадовали многих "православных либералов". На Западе – в том числе, у западных православных – это всё давно абсолютно естественно, вот, глядишь, и в России началась "оттепель"…
Только чему радоваться? Свобода не там, где начальство разрешает кроликам радоваться жизни, а там, где кролики радуются жизни без дозволения и даже без благословения начальства.
В романе Стругацких "Обитаемый остров" нормального человека опознали, поскольку на тоталитарную пропаганду у него была "нулевая реакция в обоих смыслах". Он и не начинал воспевать Вертикаль Власти, он и не морщился и не начинал её бранить. Так и свобода: она не в том, чтобы подчиняться, она и не в том, чтобы возмущаться, а в том, чтобы целовать, любить и далее по списку тогда, когда сердце подсказывает – как своё, так и любимого человека, но уж никоим образом не чиновников, даже церковных.