Владимир Тольц: Мы сегодня обсудим дела семейные. И довольно давние. Почитаем переписку отца - крупного чиновника, с маленьким сыном. Сыну впоследствии не удалось сравняться с отцом в карьерных достижениях, он прославился другим, да так, что отец, несмотря на действительно солидные должности, которые он занимал - венцом его карьеры было место генерал-губернатора всей Сибири, - отец все же остается в истории лишь отцом своего знаменитого сына. Надо сказать, он ни в каком смысле на такой результат не рассчитывал. Фамилия этих людей была - Пестель. Оля, поскольку это ваши герои и ваши материалы, объясните нашим слушателям, что еще нового вы можете поведать о декабристе Пестеле?
Ольга Эдельман: На самом деле, хотя существует литература о Пестеле, некоторые материалы изучены, тем не менее, очень слабо. И самый очевидный пробел - это те документы, о которых мы сегодня рассказываем. Когда декабриста Павла Ивановича Пестеля арестовали, у него естественно изъяли бумаги. В том числе - письма к нему от родителей, которые он аккуратно хранил. Эти письма так и остались среди бумаг Следственного Комитета по делу декабристов. Довольно большой комплекс, там письма с детства Павла Ивановича до последних недель перед арестом. Все - на французском и немецком языках. Некоторые исследователи их читали, или просматривали, несколько писем опубликованы, но полностью эта переписка не издана, и только сейчас мы в Государственном архиве готовим такое издание.
Владимир Тольц: Ну что ж, давайте, посмотрим, что интересного в этих письмах.
Вятка, 1 ноября 1801
Благодарю вас, мой дорогой Павел, за ваше маленькое письмо от 22 прошедшего месяца. Оно доставило мне большое удовольствие, тем более что вы сообщаете мне такие хорошие новости о вашем здоровье и здоровье ваших братьев. Обнимите их всех троих с нежностью за меня. Прошу вас всех быть послушными и доставлять удовольствие вашей доброй маме. Будьте здоровы, мои добрые друзья. Будьте благоразумны и просите Господа, чтобы помог вам заслужить одобрение ваших родителей и всех, кто вас окружает. Обнимаю вас с нежностью и люблю вас так же. Весь ваш П.
Ольга Эдельман: Подпись "П" в конце - это или "Папа", или начальная буква фамилии, Иван Борисович Пестель все письма к сыну так подписывал, или ставил вместо подписи условную закорючку. На обороте листа, который когда-то был сложен текстом внутрь и запечатан сургучной печатью, красуется торжественный адрес: "Моему доброму Другу Павлу, в Москве".
Владимир Тольц: Из чего видимо следует, что письмо путешествовало не само по себе по почте, а лежало вместе с письмами другим членам семьи в общем конверте.
Ольга Эдельман: Павлу Пестелю в 1801 году было 8 лет, и отец разумеется был озабочен его учебой и воспитанием. Сам Иван Борисович в ту пору осуществлял сенатскую ревизию восточных губерний, поэтому и писал то из Вятки, то из Глазова, то из Казани. Естественно, в эти ранние годы письма писали только в те промежутки времени, когда Иван Борисович находился отдельно от семьи, по служебным делам, и затем, когда старшие сыновья Павел и Владимир (он был на два года младше Павла) учились в Германии.
Глазов, 10 декабря 1801.
Мой дорогой Павел, ваше письмо от 26 прошедшего месяца доставило мне большое удовольствие. Вы так хорошо его написали, что я был удивлен, не видав еще такого хорошего письма вашей руки. Продолжайте, мой добрый Друг, прилежно учиться, быть добронравным и послушным. Это самое верное средство заслужить одобрение ваших родителей и учителей. Просите Бога, чтобы он благословил ваши старания и ниспослал вам способности, необходимые, чтобы стать однажды человеком, полезным для ваших близких и для службы отечеству. ...
Доставьте мне удовольствие, мой дорогой Павел, передайте мои поклоны господину де Ториė и скажите ему, что я с огорчением узнал, что его болезнь причинила ему столько страданий. Искренняя дружба, которую я к нему питаю, послужит ему залогом живого интереса моего ко всему, что его касается. ...
Вы не представляете, мой добрый Друг, как я желаю вернуться к вам, мои добрые дети. Молите Бога, чтобы он благословил мои труды и положил им счастливый конец, чтобы я смог вернуться к вам и вашей дорогой Маме. В ожидании этого будьте благополучны и старайтесь доставлять ей удовольствие своим хорошим поведением и прилежанием к учебе.
Ольга Эдельман: Это письмо достаточно характерное для стиля Ивана Борисовича. Здесь видно сразу несколько задач, несколько смысловых слоев. Прежде всего, письмо дидактическое: отец наставляет сына. Хвалит за хорошую учебу. Вместе с тем, само по себе письмо является в некотором смысле образцом для подражания, оно выстроено по канонам учтивого светского письма, отец как бы демонстрирует сыну, как следует писать письма: сначала обязательно отметить получение письма от адресата и не забыть сообщить, что оно доставило большое удовольствие; высказать похвалы и комплименты; не забывал Иван Борисович и напоминаний о Всевышнем и религиозных обязанностях; по всем правилам передавал приветы членам семьи и знакомым. Под конец - выражение отцовских нежных чувств.
Владимир Тольц: Которое в таком обрамлении, согласитесь, тоже начинает выглядеть ритуальной формулой. Можно заподозрить, что это не искренние чувства, а часть приличествующего случаю светского текста.
Ольга Эдельман: Когда я начинала переводить на русский язык эту переписку, мне поначалу тоже казалось, что эта демонстративная сентиментальность Ивана Борисовича - неискренняя, а сам он человек педантичный и холодный. Но постепенно, от письма к письму, я убеждалась, что как раз наоборот, это был чувствительный и любящий отец. Скорее можно сказать, что ответственная задача воспитания и представления о том, как он должен себя держать, мешали ему выражать свои чувства, он все время считал нужным прибегать к дидактике и наставлениям.
Владимир Тольц: Мы пригласили обсудить переписку Пестелей нечастую гостью наших передач филолога Екатерину Эдуардовну Лямину, давно уже впечатлившую меня как нетривиальностью знаний и рассуждений о жизни 19 века, так и возвышенной приблизительностью их в отношении века нынешнего.
Катя, создается впечатление, что вот чего в этих письмах Пестеля-старшего нет совершенно - так это стремления развлекать ребенка, шутить с ним, подыграть его детскому миру. Отец обращается к сыну с серьезными, "взрослыми" целями, не интересуется его играми. Вообще, тогда, мне кажется, не было идеи особого детского, забавного мира. В нашем нынешнем понимании, по крайней мере, yе было ни детской литературы, какой мы ее знаем по Чуковскому, Маршаку, Кэрроллу, Астрид Линдгрен. Ни мультфильмов, вроде приключений Микки Мауса или зайца и волка из "Ну, погоди!" Это так? А если так, как это влияло на детство и взросление тогдашних людей? Отличались ли они от нынешних здесь чем-то принципиально?
Екатерина Лямина: Я представляю себе, что дело примерно обстояло так. Семейства, которые могли себе это позволить, как правило, следовали достаточно избитому и, может быть, тривиальному маневру. К детям приставлялась по началу нянька. Если это были семьи с совсем большим достатком и достаточно озабоченные воспитанием своих детей, это была англичанка, потому что за англичанками была слава гигиенисток, женщин, которые ни в чем не спустят младенцу, и выработают характер, так сказать, с самых, буквально, пеленок. Если же это были люди попроще, они нанимали француженку или немку. Но, в любом случае, это было некоторое промежуточное звено между родителями и их детьми. В общем, без гувернанток обходились немногие. И, как я понимаю, по тому, что я знаю о семействе Пестелей, они как раз обходились без гувернантки. А соответственно, степень вовлеченности в данном случае матери, насколько можно судить, в дела детей, в их повседневный распорядок жизни, была достаточно высокой. Но, что касается отца, то, разумеется, он говорит мальчикам о том и так, как должен говорить отец. Действительно, он не упоминает ни об игрушках, ни об играх, он даже не пользуется детскими прозвищами семейными. Иными словами, он моделирует некоторую ситуацию взрослого общения. Не знаю, что он этим хотел стимулировать, подхлестнуть в своем сыне. Амбициозность, которая в нем, несомненно, была? Возможно. Большой разговаривает как с большим. К тому же, Павел старший, и это достаточно существенно. Его мир, с наверняка существовавшими в нем скакалками и играми, лошадками, солдатиками, пушечками, барабаном, - все это в нем, несомненно, было. Но ничего более сказать нельзя по тому, что мы на данный момент имеем. Никаких следов материальной культуры детского мира Пестелей в нашем распоряжении нет.
Ольга Эдельман: А я хочу вернуться к вопросу о соотношении искренности и дидактики. Ведь противоречивая задача, сочетать их в одном письме, в одном тексте, да видимо и в бытовом обращении.
Екатерина Лямина: Перед родителями стояла задача научить некоторым светским приемам, важнейшим из которых являлось умение грамотно (не в смысле, без ошибок, это само собой разумеется), а по канонам и в то же время вкладывая некоторую долю собственной личности, писать письма. Я думаю, что сентиментальность и дидактика не затмевали живого чувства и живой ткани отношений.
Ольга Эдельман: Здесь, наверное, еще надо оговорить, что Пестели - семья немецкого происхождения. По мужской линии Пестели жили в России уже с петровских времен, но жена Ивана Борисовича Елизавета Ивановна (приходившаяся, кстати, ему кузиной) была из Германии. И они были лютеране. Долгое время в литературе о декабристе Павле Пестеле считалось, что у него были близкие, доверительные отношения с матерью, женщиной утонченной, образованной, писательницей, что с ней он обсуждал вопросы духовные. Тогда как отец - сухой чиновник. Я бы сказала, что по письмам дело выглядит наоборот. Елизавета Ивановна была на свой лад заботлива, ее письменный стиль намного элегантнее, чем у мужа. Но многое об этой семье говорит одна деталь. Часто Елизавета Ивановна делала приписки в конце письма мужа к сыновьям Павлу и Владимиру, которые тогда учились в Германии. Так вот, при этом она прочитывала написанное мужем - и правила мелкие орфографические ошибки, аккуратно добавляла недостающие надстрочные значки над буквами. Вот одна из ее приписок того периода.
Москва, 13 ноября 1805
Последние новости, которые мы от вас получили, мои дорогие дети, доставили мне двойное удовольствие узнать, что ваше здоровье и ваша учеба одинаково хороши. Отметьте мне в точности занятия каждого часа за день, то есть сделайте мне таблицу всех дней недели на отдельном листе, я смогу хотя бы иметь удовольствие следовать за всеми вашими занятиями, и всякий раз как мое сердце и мысли перенесут меня к вам, я буду точно знать, где вы находитесь. Что до музыки, я не очень одобряю выбор Волó. Клавесин - это недостаточно портативный инструмент для военного, как и вообще для молодого человека, предназначенного к службе; и, проведя несколько лет в занятиях с пианино, вы окажетесь, быть может, вынужденными его бросить, из-за невозможности перевезти инструмент или даже невозможности его приобрести, поскольку это самый дорогой инструмент. Подумайте об этом, мой дорогой друг, и делайте затем что хотите, но будьте готовы впоследствии не пожалеть о потерянных времени, деньгах и усилиях. Вот, мои друзья, письмо Бориса, которое Папа забыл вам отослать две недели назад, и вот еще нежные объятия вашего доброго и искреннего друга Е.П.
Владимир Тольц: Да, весьма практически мыслившей женщиной была эта Елизавета Ивановна. Настоящая немка! (Т.е., соответствующая распространенному стереотипному представлению о немецкой натуре.) Скажите, Оля, был ли подобный практицизм распространен в домах тогдашних русских барынь? Или это все же было скорее исключением из общего «по-русски» широкого стиля жизни?
Ольга Эдельман: Ну, возможно, в каких-то домах был достаточно практический стиль, но мне все же кажется, что стиль и тон, который задавала Елизавета Ивановна, они не совсем обычны. Порядок, практицизм, педантичность. Несколько раз в письмах я встретила ее упоминание, что, пересылая сыновьям письмо Ивана Борисовича, мать оторвала оставшуюся неисписанной половинку листа - потому что на почте письма оплачивали по весу, так вот чтоб не платить лишнего.
Владимир Тольц: Мда, по нашим представлениям, не барский это стиль. Жлобство какое-то…
Ольга Эдельман: Но тут важно сказать, что и семья-то была не барская. Это очень важно, и этот момент как-то проходил мимо внимания биографов декабриста. Дед и прадед Пестели за время службы в России не нажили имений, земельных владений. И у Ивана Борисовича их не было. Он постоянно испытывал финансовые затруднения, его доходы - это жалованье. И то и дело в письмах повторял подрастающим сыновьям: вся ваша надежда на будущее - успешная служба, поэтому надо хорошо учиться. У семьи просто не было иных источников дохода.
Владимир Тольц: Это конечно важный момент. Но не думаю, что решающий. – В скольких семьях в разные времена «испытывают финансовые затруднения»? Сколько отцов твердят своим детям, что залогом успешного будущего является прилежная учеба и «правильная карьера»? И отнюдь не каждый из выслушивающих это детей становится богатеем или новым русским. Но и замечательным воинским командиром, и тайным реформатором, готовым не остановиться перед душегубством, как Пестель-младший уж тоже не каждый становится.
Ольга Эдельман: В наставлениях, которые обильно посылал Иван Борисович Пестель сыновьям, есть один важный мотив. Пестель-старший настойчиво выстраивал завершенную логическую цепочку: счастье для человека - это приносить удовольствие и счастье ближним. Для сына, в частности - радовать родителей прилежанием и примерным поведением. Этой сентиментальной философией проникнуты все письма Ивана Борисовича.
С.-Петербург, 23 августа 1805
Мой добрый друг Павел, не могу вам выразить, какое удовольствие доставило мне ваше письмо ... Насладитесь, мой дорогой, приятным впечатлением, какое это письмо произвело на сердце вашего отца, нежно вас любящего. Вы так мило показываете мне ваше стремление следовать советам, которые я дал вам в момент, когда покидал вас. Вы свидетельствуете мне этим, что вы смогли вполне понять их важность для вашего будущего благополучия. Помоги вам божественное провидение привести в исполнение ваше решение, и воистину ничто не сравнится с моим счастьем, ибо тогда я увижу и вас самого счастливым, дорогой мой сын. Знайте всегда, мой друг, ваше счастье в вас самих, и счастливы бывают лишь в той мере, в какой исполняют разнообразные обязательства, какие посылает нам провидение. Коли вы будете сами довольны собой, то и все окружающие вас будут вами довольны, таким образом, и вы сами будете счастливы. Бог дал вам способности, нужные чтобы расширить ваши познания, чтобы образовать ваши сердце и разум. Воспользуйтесь, мой друг, этими способностями, и вы найдете удовлетворение в своем существовании. ...
Прощайте, мой дорогой Друг. Обнимаю вас с нежностью и люблю вас так же. Ваш лучший Друг и отец И[ван] Пестель.
Владимир Тольц: Да, Иван Борисович, можно сказать, вплотную приблизился к знаменитой формуле о "свободе как осознанной необходимости". Но, Оля, есть одно обстоятельство, которое мы до сих пор с вами обходили молчанием. Ведь Иван Борисович, крупный чиновник, петербургский почт-директор, сенатор, затем сибирский генерал-губернатор, прославившийся более чем 10-летним «дистанционным» управлением Сибирью из Петербурга и запретом выпускать жалобщиков на произвол местных начальников из пределов Сибири. Уже тогда Пестель-старший имел дурную репутацию сатрапа, покрывающего служебные злоупотребления подчиненных. Возможно поэтому, письма его к будущему декабристу, сыну, не были опубликованы в советское время: революционному герою такой отец совершенно не к лицу….
Ольга Эдельман: Этот вопрос недостаточно изучен, но такое впечатление, что дурная репутация Ивана Борисовича не заслужена, что это одержавшие верх голоса его недоброжелателей. Во-первых, очевидно, что он не был взяточником. Он был отправлен в отставку после ревизии Сперанского, и семья оказалась в очень трудном финансовом положении и с кучей долгов. Поселились в крохотном имении в Смоленской губернии, и Павел Иванович старался помогать родителям деньгами из своего жалованья полковника. А что касается репутации сибирского сатрапа - здесь надо разбираться особо. Пестель вмешался в устоявшуюся систему власти, влияния, коррупционных связей в отдаленном огромном регионе, насчет которого в Петербурге никогда в точности не знали: что там происходит. Любой присланный в Сибирь начальник оказывался в положении разворошившего осиное гнездо, разве что решал вовсе ни во что не вмешиваться. Есть одно, на мой взгляд, очень важное письмо Ивана Борисовича сыновьям, которое кое-что объясняет в его отношении к службе. Оно из Казани, где Пестель проводил сенатскую ревизию. И оно заметно отличается от других его писем, чувствуется, что здесь он говорит о вещах, всерьез его задевших и взволновавших.
Казань, 27 марта 1804
Мои дорогие дети Павел, Борис и Владимир,
Пишу вам, мои Друзья, после возвращения моего в Казань, имевшего место вчера утром. Путешествие мое было весьма неприятным и досадным во всех отношениях. Я обнаружил толпу народа, угнетенного их низшими начальниками, но что было приятно, так это доставить облегчение этим бедным людям, освободив их от угнетателей, которым я отказал в их местах. Это, в самом деле, трогательное зрелище, видеть благодарность, какую мне выражали эти бедные крестьяне. У меня было собравшихся в одной деревне 2878 крестьян, которые при моем отъезде простерлись на земле, и кричали мне изо всей силы, что даже дети их будут молить Бога за благополучие мое и всей моей семьи. Я плакал горячими слезами умиления и возблагодарил Высшее Существо, избравшее меня для облегчения эти бедных несчастных. Я имел такие сцены в четырнадцати различных местностях, где побывал с ревизией. Ах! дорогие мои дети, просите Бога, чтобы он дал вам сердца, способные живо чувствовать счастье от того, что доставляешь его ближним. Нет блаженства равного тому, когда облегчаешь угнетенных. Вот, мои добрые друзья, единственное и наибольшее удовольствие, какое дает нам высокое положение - это иметь возможность сделать больше счастливых. Местности, в которых я побывал, все населены чувашами, черемисами и татарами, которые, тем не менее, все говорят по-русски, хоть и плохо, но могут объясниться, а поскольку мои разговоры с ними иногда бывали долгими, они выбирали переводчиков, через которых мы говорили с достаточным доверием и добротою с обеих сторон, к чему эти бедные люди вовсе не привыкли, и что снискало мне их привязанность и доверие. Их низшие начальники обращались с ними как с животными, совершенно забывая, что это такие же люди, как они сами, и хотя и невежественные и менее просвещенные, нежели они, но чаще всего по сути лучшие и повсеместно менее испорченные. Жилища этих людей свидетельствуют о величайшей нужде. Там лишь очень изредка бывают комнаты, где печи имеют трубы, так что когда печи топят, комната наполняется дымом, так что не видно ни зги, у меня от этого часто случалась головная боль, и особенно ужасно болели глаза. Но провидение поддержало меня, и я смог вернуться в Казань, в мою красивую квартиру, в отличном здоровье и благодаря Бога за то, что руководствовал мною во все время моего путешествия.
Ольга Эдельман: Павлу Пестелю, читавшему это письмо, было неполных 11 лет.
Владимир Тольц: А когда он предложил своим тайным единомышленникам ради упомянутого в этом письме умножения количества счастливых «истребление Императорской Фамилии, и с хладнокровием исчислял всех ее членов на жертву обреченных, и возбуждал к тому других» ему было около тридцати. Так вот, скажите мне, если можете, конечно, есть ли тут связь между благочестивыми родительскими нотациями, прочитанными в детстве, и готовностью ради счастья соотечественников пойти на совершение убийства? А если она есть, то какая?
Ольга Эдельман: Есть большой соблазн, сказать, что, вот, смотрите, чего далеко ходить: пестелевская готовность к социальным преобразованиям - это просто буквально то, чему его папа учил. Причем, конечно, папа совершенно не имел в виду такого поворота событий.
Владимир Тольц: Может быть, тут впору поговорить о разнице поколений. Выходцы из екатерининского времени, просвещенные дворяне конца 18 века, имели достаточно отчетливые (иногда циничные) представления об общественном благе и зле, и это не мешало им прекрасно себя чувствовать в существующем порядке вещей. Вот, смотрите, Пестель-старший: прогнал каких-то уездных самодуров и доволен собой до умиления... А сын его в схожих обстоятельствах начинает размышлять о социальных преобразованиях, в качестве стартового момента включающих в себя массовое человекоубийство членов императорской семьи.
У меня вопрос к Екатерине Ляминой: скажите, что такое произошло на грани веков и в начале 19 столетия, что дети стали воспринимать сентиментальные отцовские наставления слишком буквально? Или дело вовсе не в наставлениях, а, скажем, в особенностях царствования Императора Павла Петровича, завершившегося убийством монарха? Или же причины тут – в заразивших Россию западных республиканстве и масонстве, а также в победе над Наполеоном? А может все вместе или наоборот – и ни то, и не другое?…
Екатерина Лямина: По-видимому, можно говорить о том, что в данный момент вполне оказала себя вся та вестернизация, на которую Россию настроил Петр Первый.
Владимир Тольц: Знаете, за пару веков с тех пор, как Пестель-папа поучал своего сына – будущего реформатора-злоумышленника, «дворянского революционера» и государственного преступника быть добронравным и послушным, сменилось много школ и концепций воспитания детей. Я вот думаю, может быть, они потому и менялись, что всякий раз результат оказывался не совсем таким, на какой рассчитывали?