Тамара Ляленкова: Тема сегодняшней передачи – «Обратная сторона войны».
В ней речь пойдет о любви на оккупированных территориях советских и немецких. И там, и там, в тылу оставались женщины, которые были вынуждены делить кров и быт с оккупантами. В русских деревнях немецкие солдаты иногда задерживались на год, на два, и к ним привыкали, переставали бояться. Они даже предупреждали, когда в деревню должны прийти немецкие солдаты с фронта, которые представляли реальную опасность для женского населения.
Выходила на берег Катюша,
А за нею немец молодой:
«Подарю, Катюша, тебе серьги,
Подарю я перстень золотой,
На тебе, Катюша, я женюся,
Увезу в Германию с собой».
«Мне не надо, немец, твои серьги,
Мне не надо перстень золотой.
У меня есть Ваня чернобровый,
Ваня служит в армии родной».
Тамара Ляленкова: Эту песню, переделку известной Катюши записала писатель и фольклорист Любовь Миронихина. Я спросила ее: как в деревнях, как на оккупированных территориях существовали русские женщины с немецкими солдатами?
Любовь Миронихина: Отношения по-разному складывались. Были, конечно, и привязанности, и романы. Возникал быт общий и очень человеческие теплые отношения.
Тамара Ляленкова: Вспоминает Валентина Ефремовна Карпизенкова.
Валентина Карпизенкова: Были и добрые немцы. У нас была кобыла Венера. Бывало, прибежит немец: «Матка, маленькому коню овса принес». А потом, в другой раз: «Матка Люба, мы голодаем». Какие-то булочки хлеба, в бумагу красиво завернутые. Когда отступали, ой, как они шли! Ну, есть тебе кобдуняты, запутанные шалями, тряпьем…
Тамара Ляленкова: Немцы отступали, а женщины и дети оставались. И о романах с врагами родины, по вполне понятным причинам, не каждый согласится вспоминать. Рассказывает Любовь Миронихина.
Любовь Миронихина: Много свадеб было за эти два года, во время войны. Выходили замуж за полицаев и даже за немцев. Зинуткина Елена Ивановна, ей тогда было лет 20, но она была очень красивой девушкой, - она не скрывала, что после ухода немцев осталось очень много детей. «Была у нас, - говорит, - в деревне Поля, ее так и называли - «немка». То есть отношения, конечно, были разные. И она рассказывает много случаев забавных, как они пошли в баню мыться, а немец стучится и говорит ей: «Лена, у нас в Германии вместе моются женщины и мужчины». А она говорит: «А у нас женщины не моются с «камарадами». Он стучался-стучался, и в конце концов она открыла дверь и окатила его из ведра холодной водой. Он засмеялся и ушел.
И тогда фашисту стало ясно,
Что Катюшу любит партизан.
Закурил последнюю сигару,
Из кармана вытащил наган.
Тамара Ляленкова: Те девушки, кто понимал, что война скорее всего лишит их возможности выйти замуж, спешили сыграть свадьбу с теми парнями, которые по возрасту или болезни были признаны негодными к службе в действующей армии.
Валентина Карпизенкова: Обыкновенные свадьбы, скромные. И немцы отплясывали на свадьбах, шнапс пили. Тогда самогонку затирали. Все хорошие ребята на войне, а выходили замуж – страшное дело. У нас у одного глаза раскосые, рука одна короче, нога друга короче. Поля – такая девка, становитая, красивая девка, за него пошла замуж. Говорит: «Девки, Бог велит сопливого любить, а потребуется – и поцелуешь». Ой, на свадьбе гуляли, у нас гармонист был, балалаечников много. А немцы прямо заслушивались. Я еще не большенька была, но я любила польку танцевать, вальс. И я в лаптях да с поляком – во выплясывала!
Тамара Ляленкова: Существовал еще один повод срочно выйти замуж, но обязательно за полицая: в этом случае девушку не угоняли на работу в Германию.
Любовь Миронихина: По-разному у всех сложилась судьба. Моя мама работала с украинскими и белорусскими девушками у помещика пожилого. Он построил им специальный домик, он их кормил. И когда пришли наши солдаты, а их освободили не американцы, а наши, они тут же расстреляли нескольких помещиков. Девушки пожаловались, что с ними плохо обращались, их били. «И вот, - говорит, - приходят к нам. А наш немец стоит белый, как полотно, ни жив, ни мертв. А мы им говорим: «Ребята, вы нашего немца не трогайте, наш немец хороший». И солдат похлопал его по плечу и ушел».
У них больше 20 человек из деревни забрали, а вернулись только семеро. Одна девушка вышла замуж за англичанина, а другая в Америку уехала и уже потом приезжала, много лет спустя. Кто-то погиб в бомбежке, кто-то умер от голода, от болезней, те, кто работали на фабриках, на заводах. То же самое – Гурова Зинаида Яковлевна, была что-то вроде горничной, жила вместе с двумя немками-горничными и очень с ними подружилась. Их освободили американцы. И когда она захотела домой, хозяйка ее очень уговаривала не возвращаться. Ей собрали два-три чемодана одежды, еды, чтобы она, не дай бог, в дороге не проголодалась. А здесь ей не повезло, ее сразу стали таскать, хотели даже сослать ее, пока над ней не сжалился местный врач, позвал к себе, осмотрел и дал ей справку, что она девственница. И только после этого ее оставили в покое.
Тамара Ляленкова: Вот таким странным образом девушка могла доказать преданность своей родине, и поэтому большинство вернувшихся в Советский Союз женщин скрывали факт пребывания на вражеской земле даже от близких людей.
Мой следующий собеседник – старшина Анатолий Волков – в Германию попал вместе с регулярными войсками.
Анатолий Волков: Когда освобождали, русских была уйма. И так как мужчины все на фронте были, на женщин, особенно на наших, спроса не было. Немок осталось молоденьких – и девчонки, и солдатки. А солдаты пленные, русские пленные уже с немками живут, все. Человек-то живой, ясное дело, сходились, и все соседи знали уже об этом. У некоторых дети даже нарождались. Гитлер очень строго за это наказывал – за связь с русскими. Чтобы мешать арийскую кровь с русской – это считалось уже преступлением. А женщины немецкие, когда мы только шли по Германии, они сами зазывали, приглашали, водки найдут, благодарят, что их освободили от Гитлера. Ну, кто знаете, от души, нет ли. Но наши запрещали. Во всяком случае, ни одного не было случая, чтобы отравили кого-нибудь, ни единого!
Тамара Ляленкова: Из-за тяжелого ранения сапер Анатолий Волков был переведен на кухню.
Анатолий Волков: Стал я выдавать деликатесы, дополнительный паек это называлось, офицерам: колбасы хорошие, копчености, печенье, конфеты, всякая всячина, вкуснятина. А мы дружили с генерала нашего адъютантом. «Что ты, - говорит, - в своей «хлеборезке», каморке ночуешь? Приходи, у нас вторая половина – бабка живет с внучкой». Я подхожу и говорю, уже довольно хорошо по-немецки: «Фрау…» А она на чистейшем русском языке мне: «Пожалуйста, пожалуйста, с удовольствием». Я говорю: «Вы что, русская что ли?» - «Нет. Когда была война в 1914 году, моего мужа сразу в плен взяли, в Сибирь сослали, и мне разрешили к нему поехать. И я четыре года жила в России, с мужиками вместе. У меня внучка». Гляжу – приходит, такая красота! И какая-то она неземная, красота-то, прямо ангельское какое-то лицо, глаз не отвести. Я говорю: «Что же ты так не меня смотришь злобно?» - «Ты моего папу убил!» Я говорю: «Не я его убил – он меня бы убил или другого. Ведь война же…» А бабка ее и говорит: «И среди русских хорошие люди далеко не редкость». И она будто бы смягчилась, улыбнулась уже один раз. Ну, тут уж я начал смелее действовать, то руку положу на руку – то отнимет, а то оставит.
Как говорится, поцеловались, потом в любви объяснились. Я немецкий уже так изучил! Сначала мы все словарем пользовались, потому что не хватало слов. И когда объяснились в любви, во-первых, я был, прямо сказать, чудной какой-то, я из армии вернулся девственником, и она такая же. И у меня даже смелости не хватало ее взять за грудь. И ни разу ничего у нас с ней не было, а дело уже к демобилизации. Я говорю: «Слушай-ка, что же, на этом любовь и кончится? Ты, может быть, будешь моей женой, поедешь со мной в Россию?» - «Поеду. А что там, плохо что ли? Бабушка была, она хвалит русских». Я – к генералу, говорю: «Я не один поеду, с женой». Он видит наши отношения-то и говорит: «Не с ней ли?» Я говорю: «Да, с ней». – «А ты больше никому об этом не говорил?» - «Нет, а что?» - «Смотри, больше никому и не говори. И забудь ты про это. Ни адрес не бери, не мечтай ни о чем». Все сердце у меня опустилось в пятки, я говорю Розмари, а она в слезы. «А ты, - говорит, - оставайся здесь». Я говорю: «То же самое будет. Нет, ничего не получится у нас с тобой».
И день расставания. Собачка Шольми. Мы уже прощаемся, обнялись, поцеловались, медленно отодвигаемся друг от друга, а Шольми с лаем то к ней, то ко мне, то к ней, то ко мне… Она как чувствует, что мы расстаемся. И все, на этом кончилось.