Кристина Горелик: Памяти Германа Плисецкого. 17 мая ему исполнилось бы 75 лет. В канун юбилея я решила повторить прекрасную программу «Экслибрис», посвященную жизни и творчеству опального поэта. Широкой аудитории Герман Плисецкий известен, прежде всего, по замечательным переводам поэзии Омара Хайяма. Его собственные стихи в советское время практически не издавались, а за поэму «Труба», рассказывающую о страшной человеческой давке в день похорон Сталина, Плисецкого избивали люди в штатском и таскали в КГБ. Впрочем, лучше, чем я, о Плисе, как называли его друзья, расскажут ведущие той программы «Экслибрис» Сергей Юрьенен и Юз Алешковский.
Поэты, побочные дети России!
Вас с черного хода всегда выносили.
На кладбище старом с косыми крестами крестились неграмотные крестьяне.
Теснились родные жалкою горсткой в Тарханах, как в тридцать седьмом в Святогорском.
Юз Алешковский: У Германа Плисецкого никогда не было иллюзий относительно возможной реакции властей на благородство голоса его свободной Музы...
Сергей Юрьенен: Двадцать пять лет его не печатали. Он умер в 92-м. 17 мая 70 лет со дня его рождения. Памяти Германа Плисецкого... 120 секунд спустя, ровно…
Он умер в Москве в 92-м, пережив, таким образом, власть, которая его не печатала до самой эпохи гласности, по поводу которой, кстати, в эйфорию поэт не впал. Вот свидетельство отсутствия иллюзий. Написанное в 87-м, на втором году перестройки, стихотворение «Два века» - прихватывает, кажется, и третий наступивший, наш...
И прошлый век - еще не из седых, и нынешнее время - не для нервных: два года роковых - тридцать седьмых, два года смертоносных - сорок первых!
А между ними - больше, чем века, спрессовано историей в брикеты: Толстой, и Достоевский, и ЧеКа, дистанция от тройки до ракеты.
Оттуда нити тянутся сюда.
От их реформ - до нашей перестройки.
От тройки - до ракеты. От суда присяжных заседателей - до тройки.
Со мной в студии друг поэта - живущий в Америке писатель Юз Алешковский.
Юз Алешковский: С Германом Плисецким - с Гешкой, с Плисой, как звали его все друзья, подруги и жены - я имел счастье не только познакомиться, но и подружиться на всю жизнь больше полувека назад, в мае 53-го, в Москве, на Пушкинской площади, сразу после отсидки.
Сергей Юрьенен: За два месяца до знакомства с Юзом, 6 марта 53-го в давке на похоронах Сталина Герман Плисецкий столкнулся с Евгением Евтушенко. Это произошло на Трубной площади. Через двенадцать лет об этом дне, когда погибли тысячи людей, была написана поэма, за нее автора избивали неизвестные в «штатском» и таскали в КГБ: «Вы знаете, что ваша «Труба» используется нашими недругами за рубежом?»
Читает Герман Плисецкий.
Герман Плисецкий: «Труба»…
В Госцирке львы рычали. На Цветном цветы склонялись к утреннему рынку.
Никто из нас не думал про Неглинку, подземную, укрытую в бетон.
Все думали о чем-нибудь ином.
Цветная жизнь поверхностна, как шар, как праздничный, готовый лопнуть шарик.
А там, в трубе, река вслепую шарит и каплет мгла из вертикальных шахт...
Когда на город рушатся дожди - вода на Трубной вышибает люки.
Когда в Кремле кончаются вожди - в парадных двери вышибают люди.
От Самотеки, Сретенских ворот неудержимо катится народ лавиною вдоль черного бульвара.
Труба, Труба - ночной водоворот, накрытый сверху белой шапкой пара!
Двенадцать лет до нынешнего дня ты уходила в землю от меня.
Твои газоны зарастали бытом.
Ты стать хотела прошлым позабытым, веселыми трамваями звеня.
Двенадцать лет до этого числа ты в подземельях памяти росла, лишенная движения и звуков.
И вырвалась, и хлынула из люков, и понесла меня, и понесла!
Нет мысли в наводненье. Только страх.
И мужество: остаться на постах, не шкуру, а достоинство спасая.
Утопленница - истина босая - до ужаса убога и утла...
У черных репродукторов с утра, с каймою траурной у глаз бессонных отцы стоят навытяжку в кальсонах.
Свой мягкий бархат стелет Левитан - безликий глас незыблемых устоев, который точно так же клеветал, вещал приказы, объявлял героев.
Сегодня он - как лента в кумаче: у бога много сахара в моче!
С утра был март в сосульках и слезах.
Остатки снега с мостовых слизав, стекались в лужи слезы пролитые.
По мостовым, не замечая луж, стекались на места учеб и служб со всех сторон лунатики слепые.
Торжественно всплывали к небесам над городом огромные портреты.
Всемирный гимн, с тридцатых лет не петый, восторгом скорби души сотрясал.
В той пешеходной, кочевой Москве я растворяюсь, становлюсь как все, объем теряю, становлюсь картонным.
Безликая, подобная волне, стихия поднимается во мне, сметая милицейские кордоны.
И я вливаюсь каплею в поток на тротуары выплеснутой черни, прибоем бьющий в небосвод вечерний над городом, в котором бог подох, над городом, где вымер автопарк, где у пустых троллейбусов инфаркт, где полный паралич трамвайных линий, и где-то в центре, в самой сердцевине - дымится эта черная дыра...
О, чувство локтя около ребра!
Вокруг тебя поборники добра всех профсоюзов, возрастов и званий.
Там, впереди, между гранитных зданий, как волнорезы поперек реки - поставленные в ряд грузовики.
Бездушен и железен этот строй.
Он знает только: «осади!» и «стой!».
Он норовит ревущую лавину направить в русло, втиснуть в горловину.
Не дрогнув, может он перемолоть всю плещущую, плачущую плоть...
Там, впереди, куда несет река, аляповатой вкладкой «Огонька», как риза, раззолочено и ало, встает виденье траурного зала.
Там саркофаг, поставленный торчком, с приподнятым над миром старичком: чтоб не лежал, как рядовые трупы.
Его еще приподнимают трубы превыше толп рыдающих и стен.
Работают Бетховен и Шопен.
Вперед, вперед, свободные рабы, достойные Ходынки и Трубы!
Там, впереди, проходы перекрыты.
Давитесь, разевайте рты, как рыбы.
Вперед, вперед, истории творцы!
Вам мостовых достанутся торцы, хруст ребер и чугунная ограда, и топот обезумевшего стада, и грязь, и кровь в углах бескровных губ.
Вы обойдетесь без высоких труб.
Спрессованные, сжатые с боков, вы обойдетесь небом без богов, безбожным небом в клочьях облаков.
Вы обойдетесь этим черным небом, как прежде обходились черным хлебом.
До самой глубины глазного дна постигнете, что истина черна.
Земля, среди кромешной черноты, одна как перст, а все ее цветы, ее веселый купол голубой - цветной мираж, рассеянный Трубой.
Весь кислород Земли сгорел дотла в бурлящей топке этого котла...
Опомнимся! Попробуем спасти ту девочку босую лет шести.
Дерзнем в толпе безлюдной быть людьми - отдельными людьми, детьми любви.
Отчаемся - и побредем домой сушить над газом брюки с бахромой, пол-литра пить и до утра решать: чем в безвоздушном городе дышать?
Труба, Труба! В день Страшного Суда ты будешь мертвых созывать сюда: тех девочек, прозрачных, как слюда, задавленных безумьем белоглазым, и тех владельцев почернелых морд, доставленных из подворотен в морг и снова воскрешенных трубным гласом...
Бурли в трубе, подземная река, дымись во мраке, исходя парами.
Мы забываем о тебе, пока цветная жизнь сияет в панораме и кислород переполняет грудь.
Ты существуешь, загнанная вглубь, в моей крови, насыщенной железом.
Вперед, вперед! Обратный путь отрезан, закрыт, как люк, который не поднять...
И это все, что нам дано понять.
Ленинград - Химки, январь-сентябрь 1965
Сергей Юрьенен: По поводу «Трубы», которой он был одним из первослушателей, Юз Алешковский.
Юз Алешковский: Короткая эта поэма, на мой взгляд - часть того громоздкого надгробья, под которым все еще, к сожалению, ворочается с боку на бок сам тиран-параноик и монстры времени, роковым образом зомбированные им самим и властительными его шестерками. Она, поэма, есть напоминание всем тем, чьи умы и души страдают от гибельного облучения, которому подвергал их дьявол товарища Сталина в течение полувека, чье надгробье, придавившее умного и хитрого вурдалака, не так уж и прочно, что подобно чернобыльскому саркофагу, и само оно может треснуть, и сдвинуто может быть темными силами, которым ну никак не примириться со смертью чудовищной эпохи в жизни России, чьим радиоактивным символом является лукавый образ корифея наук и великого полководца всех времен и народов.
Сергей Юрьенен: «Побочный сын России» - назвал свои воспоминания друг поэта, доктор технических наук Виталий Григорьевич Сыркин. Прочту фрагменты.
«Друзья звали его Плисой. И, по-моему, это ласковое прозвище как нельзя лучше подходило к демократизму существования Германа. Смолоду он был окружен замечательными людьми. Фазиль Искандер и Белла Ахмадулина, Андрей Битов и Юз Алешковский, Юрий Олеша и Юрий Домбровский, Николай Глазков и Глеб Семенов, Владимир Соколов и Геннадий Снегирев, Галина Гампер и Нонна Слепакова, Асар Эппель и Владимир Рецептер, Виктор Ханкис и Рита Яковлевна Райт-Ковалева... Рекомендацию в Союз писателей ему давали Борис Слуцкий и Евгений Евтушенко. Лидия Чуковская, Лев Гинзбург, да и не только они считали Германа выдающимся переводчиком, почти не зная его собственных стихов.
Почему же стихи Плисецкого четверть века не печатались в СССР? Причина до банальности проста: это была месть официоза за его участие в похоронах Бориса Пастернака.
А дело было так. Герман только что приехал из Питера и не знал о кончине Бориса Леонидовича. Но июньским утром 1960 года Юз Алешковский сообщил ему скорбную весть. «Едем!» - сказал Плиса. По дороге к ним присоединился художник Гриша Сундарев.
Переделкинский дом был открыт для прощания с покойным, Святослав Рихтер играл траурные мелодии. Герман стоял у стены и плакал, потом вместе с другими вынес гроб во двор, и процессия двинулась в сторону кладбища. Застрекотали кинокамеры, защелкали фотоаппараты - и вскоре снимки попали в западную прессу...
Конечно, дело не только в этих злополучных фотографиях, но и в крамольном стихотворении «Памяти Пастернака»:
Какое нам дело, что скажут потомки?
Поэзию в землю зарыли подонки.
Ходившее в списках как безымянное, стихотворение имело немалый резонанс. Анна Ахматова, по свидетельству Юрия Домбровского, назвала его «лучшим из всего созданного в честь Бориса». Имя автора было тогда известно только близким друзьям Плисы, но те, кому «следовало» все знать, в конце концов, его вычислили...
Стихотворение было опубликовано на родине только в 1989 году, в журнале «Дружба народов», а в 1990-м, объявленном ЮНЕСКО Годом Пастернака, - и в посвященном Борису Леонидовичу сборнике «Венок поэту».
В феврале 64-го появилось письмо молодых литераторов Ленинграда в защиту осужденного «за тунеядство» Иосифа Бродского, которое подписали Я. Гордин, А. Битов, А. Кушнер, Е. Рейн, Г. Горбовский, А. Городницкий, В. Губин и другие, среди них - Герман Плисецкий. Именно так было положено начало коллективным обращениям в защиту жертв идеологического насилия... Конечно, это письмо не прибавило симпатий тогдашних властей к Герману.
Изданный в 1972-м и 1975-м годах «Рубайат» Омара Хайяма в переводах Германа Плисецкого побил все рекорды популярности. Делая подарочные надписи друзьям, Плиса подписывался: «О.Х. Плисецкий». Однако вскоре у «О.Х.» начались неприятности из-за его потрясающей поэмы «Труба», написанной в память о тысячах людей, погибших во время похорон Сталина.
Читал «Трубу» Плиса лишь друзьям до собратьям по перу, затем она просочилась за бугор... Осенью 74-го Германа вызвали в химкинское отделение КГБ и строго предупредили. Однажды его жена Галя, придя домой, между прочим, заметила:
- Какой-то тип появился у нас на лавочке. Я ходила по магазинам, вернулась и вижу: снова он. Догнал меня и прошипел в ухо: «Уезжайте отсюда - вам разрешат. А здесь вам не жить!»
Через неделю на Германа напали: ударили в лицо, повалили с ног, разбили очки. После этого он (по-моему, единственный раз в жизни) отправился на прием к какому-то литературному генералу. Выяснив, что уезжать он не собирается, его заверили, что беспокоить больше не будут.
Когда в 1980 году в заклятом «Континенте» появились подборки его стихотворений, Плису опять пригласили в КГБ.
- Прекрасные стихи! - ласково сказал ему невзрачный обладатель лежащей на столе ондатровой шапки и неожиданно добавил: - Но вы, конечно же, тут не при чем: мы знаем, что это дело рук вашего бывшего сокурсника.
- Верно, - сказал Герман, - я не отдавал стихи в журнал.
- Тогда у нас к вам предложение: напишите в «Литературку», что вы не собирались печатать стихи в этом журнале.
- Но это же мои стихи! И я рад, что они, наконец, опубликованы!
- О, тогда мы сделаем еще лучше! Мы поможем вам с творческой командировкой в Париж. Там вы зайдете в редакцию, пообщаетесь с Владимиром Максимовым. Ведь он же ваш старый приятель, а?..
- Простите, - холодно перебил Плиса, - у меня нелады со здоровьем.
И правда, в 78-м он перенес свой первый инфаркт...»
«Памяти Пастернака»…
Поэты, побочные дети России!
Вас с черного хода всегда выносили.
На кладбище старом с косыми крестами крестились неграмотные крестьяне.
Теснились родные жалкою горсткой в Тарханах, как в тридцать седьмом в Святогорском.
А я - посторонний, заплаканный юнкер, у края могилы застывший по струнке.
Я плачу, я слез не стыжусь и не прячу, хотя от стыда за страну свою плачу.
Бывало мне больно, бывало не сытно, но этого малого, сегодня мне стыдно.
Какое нам дело, что скажут потомки?
Поэзию в землю зарыли подонки.
Мы славу свою уступаем задаром: как видно, она не по нашим амбарам.
Как видно, у нас ее край непочатый - поэзии истинной - хоть не печатай!
Лишь сосны с поэзией честно поступят: корнями схватив, никому не уступят.
4 июня 1960 года
Юз Алешковский: У Германа Плисецкого никогда не было иллюзий относительно возможной реакции властей на благородство голоса его свободной Музы. Он - да и не только он один - брезговал теоретизировать насчет свободы творчества. Он просто соответствовал тому, что Пушкин именовал послушанием веленью Божьему, и в меру сил поэтически выражал истины времени, радостей и трагических сложностей народной жизни и личного существования.
Уйти в разряд небритых лиц от розовых передовиц, от голубых перворазрядниц.
С утра. В одну из черных пятниц.
Уйти - не оправдать надежд, и у пивных ларьков, промеж на пену дующих сограждан, лет двадцать или двадцать пять величественно простоять, неспешно утоляя жажду.
Ведь мы не юноши уже.
Пора подумать о душе - не все же о насущном хлебе!
Не все же нам считать рубли.
Не лучше ль в небе журавли, как парусные корабли, в огромном, ледовитом небе?..
Середина 1960-х
Сергей Юрьенен: « Националь » - это стихотворение посвящено другу, который ведет со мной выпуск «Экслибриса»...
Юзу Алешковскому…
В кафе, где мы с тобой сидели, с утра разжившись четвертным, официантки поседели, сурово стало со спиртным.
Что было в нас? Какая сила сильней сбивающего с ног безвременья? Что это было?
Сидевший с нами третьим - Бог?
Туман на площади Манежной, как будто в Сандунах в парной, и женский образ жизни прежней маячит в нем передо мной.
Чьи там глаза блестят в тумане под зыбкой мглою неудач?
Ах, Соня, Соня Барбаяни, гречанка верная, не плачь!
1970-е
Сергей Юрьенен: Стихотворение было написано в 70-х. Юз Алешковский - тридцать лет спустя...
Юз Алешковский: При полярной разнице в характерах - он стремился соответствовать образу внешне флегматичного горного орла, готового в любую минуту броситься с высот олимпийского спокойствия на шашлык, бутылку водяры или милую даму. Я был, как теперь говорят, гипер-активен, суетлив по части поиска амурных приключений, и авторствовал в организации застолий. Одним словом, при всей разнице натур мы были предельно родственны в понимании и чувствовании свободы, в брезгливом презрении к бездарной нашей власти, да и литературные вкусы так совпадали, что это веселило наши души не меньше, чем застольный кайф с новыми подружками и старыми друзьями. В сей вот миг столько нахлынуло воспоминаний на душу мою, всегда скорбящую о смерти близкого друга, что в пору не в радиоэфире махать крылышками, а сочинять очерк о жизни поэта или эссе о его политическом творчестве. Однако в эфире времени и места у меня пока еще гораздо меньше, чем за письменным столом. В эфире живой голос моего друга - Герман Плисецкий:
«Кустари»…
Им истина светила до зари в сыром углу, в чахоточном подвале.
Шли на толкучку утром кустари и за бесценок душу продавали.
У перекупщиков был острый глаз.
Был спрос на легковесных и проворных.
Бездарный, но могущественный класс желал иметь талантливых придворных.
И тот, кто половчей, и тот, кто мог,- тот вскоре ездил в золотой карете.
И, опускаясь, дохли у дорог к подделкам не способные калеки.
О, сколько мыслей их потом взошло, наивных мыслей, орошенных кровью!
Но это все потом произошло, уже за рамками средневековья.
1959-й
«Сумерки»…
Не могу прочесть слепых страниц мною же написанного текста.
Я уже не различаю лиц, светлых лиц из юности и детства.
Я уже не разбираю слов - тишина мне заложила уши.
Гул потусторонних голосов до меня доносится все глуше.
Позабуду, как меня зовут.
Стану тенью, призраком без тела - лишь бы еще несколько минут в небе это облако блестело!
1968-й
* * *
На перекрестке без людей задолго до утра уже не страшен мне злодей с ножом из-за угла.
А страшно мне в твоей толпе, народ глухонемой.
Китайским кажется тебе язык российский мой.
А страшно мне, когда страна своих не узнает - словно китайская стена вокруг меня встает.
Тогда вползает в ребра страх с Арктических морей, и я седею на глазах у матери моей...
Конец 1960-х
Юз Алешковский: Радостно горжусь, что были у меня на слуху только что сочиненные эти стихотворения. Печатался Герман крайне редко, но это мало его волновало. Он сочинял, стал работать над переводами из Омара Хайяма и Хафиза, добился волшебного их звучания на русском и вообще стал большим, признанным мастером перевода грузинских, армянских и прочих прекрасных поэтов бывшего теперь уже Советского Союза. Если бы Герман Плисецкий был жив, сегодня все мы - сын поэта Дмитрий и его друзья, - со страшной силой возвеселились бы и отметили не только славный юбилей поистине всеобщего любимца, но и выход в свет наиболее полного издания его стихотворений и переводов. Герман дал жизнь Димочке, Диме, Дмитрию Германовичу, своему сыну, а уж он блистательно отблагодарил родителя своего: сделал все возможное, чтобы труды отца стали на все времена достоянием русской поэзии.
Кристина Горелик: «Экслибрис». Памяти Германа Плисецкого. Ведущие Сергей Юрьенен и Юз Алешковский.
«От Омара Хайяма до Экклезиаста» - так назывался 600-страничный однотомник стихов и переводов Германа Плисецкого, вышедший в 2001 году к 70-летию поэта.
Спустя 5 лет, к 75-летию, сын Германа Плисецкого подготовил новый стихотворный сборник отца «Приснился мне город», который только что вышел в издательстве «Время» в серии «Поэтическая библиотека». В отличие от предыдущей книги, где было собрано почти все творческое наследие поэта, выпущенная в эти дни книга – это, прежде всего, поэзия Плисецкого, почти не издававшаяся в годы его жизни.
30-летие старейшей правозащитной организации в России Московской Хельсинской группы отмечают в эти дни правозащитники. Подробнее об этом событии вы сможете узнать из программы Карэна Агамирова «Человек имеет право», которая выйдет в прямой эфир во вторник. А сегодня: рубрика виновницы торжества - главы московской Хельсинской группы Людмилы Алексеевой. В 30-летний юбилей организации Людмила Алексеева рассказывает не о себе, а о других. Как живется правозащитным организациям в России? Об этом – на примере одной организации.
Людмила Алексеева: Сегодняшняя беседа с Игорем Сажиным, председателем правозащитной комиссии «Мемориал» в республике Коми. Это активная, я бы даже сказала, боевая правозащитная организация. И, конечно же, она, как и другие активные общественные организации, подверглась нападкам в средствах массовой информации. Старт этим нападкам был дан телевизионным репортажем по каналу РТР, в котором московские правозащитные организации были связаны очень неуклюже с дипломатами Великобритании и объявлены шпионами. Видимо, травля в средствах массовой информации – это сейчас проводимая сверху политика по отношению к правозащитному движению. Как это отозвалось в республике Коми, рассказывает Игорь Сажин.
Игорь Сажин: В апреле месяце вдруг появилась статья в газете, достаточно серьезной, «Молодежь Севера». Мы в своих докладах отмечали, что она очень толерантная, что она первой поднимала вопрос о появлении фашистских организаций у нас, что она очень старалась освещать деятельность правозащитных организаций. Главный редактор этой газеты был заместителем председателя СПС.
Людмила Алексеева: Был?
Игорь Сажин: Сейчас его снимают. Понятно, что основной акционер – главный редактор газеты «Республика», которая финансируется напрямую из администрации главы. И буквально через две недели, даже меньше, появляется эта статья на всю полосу «Правозащитомания», только обо мне.
Людмила Алексеева: Какие претензии были вам предъявлены в этой статье?
Игорь Сажин: Журналист, который написал эту статью, некий Валера Черницын, задал там вопрос о том, откуда вы финансируетесь. Я ему обрисовал круг всего нашего финансирования.
Людмила Алексеева: Это западные фонды?
Игорь Сажин: Нет. Дело в том, что мы гранты, вообще-то, не получаем. У нас, например, в этом году второй грант за всю историю организации, а мы с 1996 года существуем.
Людмила Алексеева: А на что же вы живете?
Игорь Сажин: Очень серьезно поддерживают некоторые бизнесмены внутри республики, то есть у нас офис бесплатный. Периодически к нам обращаются за составлением докладов, за аналитическими записками такие организации, как Московская Хельсинская группа, фонд «За гражданское общество», Центр развития демократии, «Демос». По сути, они помогают нам где-то канцтоварами, где-то платят за какую-то аналитическую работу.
Людмила Алексеева: В статье «Правозащитомания» об этом написано так…
Диктор: «Комиправозащитной комиссией «Мемориал» удалось выколотить из разных источников более 100 тысяч рублей на мониторинг, социологические исследования и общественную приемную для жертв одного и того же – произвола правоохранительных органов».
Людмила Алексеева: Далее автор статьи приступает к критике правозащитной работы комиссии по существу.
Диктор: «Достаточно взять доклады о состоянии с правами человека за 2004 и 2005 годы, чтобы понять, в каком направлении движутся мысли и ежегодных составителей. Вот название глав первого раздела: «Уважение неприкосновенности личности», «Политические и другие убийства, совершенные агентами властей», «Свободы от рабства, запрет на принудительный и подневольный труд», «Пытки и другие жестокие, бесчеловечные или унижающие достоинство виды обращения и наказания со стороны правоохранительных органов», «Произвольные аресты, задержания», «Отказ в проведении справедливого публичного судебного разбирательства, нарушение принципа независимости судов» и тому подобное.
Людмила Алексеева: Автору статьи стало обидно за структуры власти, которые безжалостно критикуют правозащитники. Он пишет…
Диктор: «Произвол, произвол, произвол… В отличие от халвы, абстрактное, к тому же абсолютно оценочное понятие. Уверяю вас, от многократного повторения плотно залезает в голову и во рту как раз станет горько».
Людмила Алексеева: В заключение автор советует «Мемориалу» перестать критиковать сегодняшние власти за нынешние нарушения прав человека, а сосредоточиться на грехах советского периода.
Диктор: «Я же помню, как он начинался, «Мемориал, как неразрывно был связан с именами ныне покойного Револьта Ивановича Пименова и ныне, слава богу, здравствующего Михаила Борисовича Рогачева. Тот «Мемориал» конца 80-х, начала 90-х делал большую работу по реабилитации жертв коммунистических репрессий. Но почему сейчас в Сыктывкаре «Мемориал» связывают не с этой кропотливой работой, а с несколькими крикливыми молодыми людьми, сроду не подвергавшимися никаким репрессиям, но не отлипающими от микрофонов на различного рода круглых столах, общественных слушаниях и стряпающими несусветную чушь в своих полудоносительских докладах?»
Людмила Алексеева: Игорь Сажин так резюмирует содержание статьи Валерия Черницына.
Игорь Сажин: Вот посмотрите доклад, который подготовил Сажин для Московской Хельсинской группы, там везде уклон в уличении государства, что оно преступление совершает, что оно произвол творит и тому подобное. Уклон такой обвинительный в сторону государства.
Людмила Алексеева: Но вот что интересно. Из той же газеты, в которой Валерий Черницын опубликовал свою отповедь правозащитникам, Игорю Сажину позвонили еще до появления статьи в газете.
Игорь Сажин: Они мне звонят и говорят: «Тут против вас статья будет у нас опубликована. Не хотите ли в следующем номере интервью дать?» Я говорю: «Без проблем, давайте». Я в интервью честно сказал, что мы, вообще-то, защищаем, извините, слабых, тех, кто в руках у государства находится. Когда они задали вопрос, «как вы относитесь к этой статье», я просто честно и прямо сказал: «Я отношусь к ней нормально». Человек высказал собственное мнение, да, оно именно такое, да, он не понимает. Удивительно другое, почему этот человек вообще со мной не пообщался.
Вот появилась эта статья. Потом появилась статья Михаила Борисовича Рогачева, председателя нашего сыктывкарского «Мемориала», который откровенно написал, кто это делает, кому нужно это все устраивать. Потом появилась на всю полосу в «Стефановском бульваре» интервью, тоже со мной.
Людмила Алексеева: Значит, получилось, что Черницын стимулировал…
Игорь Сажин: Да, огромную волну пиара.
Людмила Алексеева: Для вас лично и для организации?
Игорь Сажин: Да.
Людмила Алексеева: Так что покамест это не страшно?
Игорь Сажин: Покамест это не страшно, но я уже понял, откуда ветры дуют. Дело в том, что грядет волна выборов в Госсовет в республике Коми и выборов в Государственную Думу и, похоже, идет подготовка именно к тому, чтобы парализовать меня, как руководителя клуба «За честные выборы».
Людмила Алексеева: У вас есть такой клуб?
Игорь Сажин: Да, у нас есть такой клуб, наша комиссия его создала. Этот клуб парализует административный ресурс. У нас были успехи, заключавшиеся в том, что в 2001 году мы парализовали административный ресурс, и пришел новый глава республики. В 2003 году мы парализовали административный ресурс, и был избран в Государственную Думу бывший глава республики, хотя его нынешняя власть терпеть не могла и мощный административный ресурс против него направила.
Людмила Алексеева: Как вам это удалось?
Игорь Сажин: Мы создали систему такого контроля, чтобы все нам жаловались и мы тут же эти жалобы, правильно оформляя, перенаправляли в Центральную избирательную комиссию и придавали публичности, обязательно всегда придавали это публичности. А когда шли сами выборы, мы просто жестко контролировали. У нас существовала такая горячая линия, куда люди звонили, и мы тут же, буквально пешком, шли в избирательную комиссию, каждую жалобу подавали и только потому, что наш клуб «За честные выборы» просто пришел в республиканскую избирательную комиссию и стал смотреть, как ведется пересчет голосов, избирательная комиссия не решилась, видимо, что-то там делать.
Людмила Алексеева: Вы рассчитываете, что и в следующие выборы так удастся действовать? Ведь приняты такие поправки в закон о выборах, которые затрудняют наблюдение.
Игорь Сажин: Мы никогда сами не наблюдали. Мы всегда просто создавали некие горячие линии и тому подобное, куда человек мог пожаловаться, а мы могли реакцию делать. Мы не будем сейчас контролировать, мы будем делать все, чтобы официальные органы дали нам четкие и ясные ответы на наши вопросы. Вот сейчас выборы у нас были муниципальные, мы тоже создали, кому надо было, тот к нам обращался, за тех мы бились в избирательной комиссии.
Людмила Алексеева: И опять с успехом?
Игорь Сажин: И опять с успехом. К нам обратилось четыре представителя разных муниципальных органов, которые пробивались, сообщили об административном ресурсе, и мы просто заваливали избирательную комиссию письмами, требовали ответов. Похоже, они хотят сделать следующее: они хотят парализовать эту систему и поэтому этот накат идет. Насколько мне известно, будет еще вторая волна наката, потому что к нам обратилось несколько газет, «расскажите, от кого вы финансируетесь» и тому подобное. Мы подробные сейчас подготовили им отчеты.
Людмила Алексеева: Чем вы еще занимаетесь, кроме выборов?
Игорь Сажин: Мы стараемся выявить все факты, связанные с избиениями в милиции. Кроме этого, мы занимаемся заключенными. У нас такая мечта, к концу этого года все-таки создать общественный совет при МВД, тоже через нашу комиссию чтобы он был создан. Мы создали религиозный совет, то есть собрали все религиозные организации нетрадиционных конфессий, в конце прошлого года организовали встречу с зам. главы республики, теперь будем организовывать следующую встречу.
Людмила Алексеева: Они подвергаются давлению?
Игорь Сажин: Да. Допустим, мусульманам очень долго не позволяли строить мечеть в городе Сыктывкаре, до сих пор эта проблема не разрешена. Очень многим религиозным общинам протестантским запрещают выкупать землю, которая находится под их молитвенными домами, регистрировать эту землю и тому подобное. Кришнаитов просто на улице отлавливают. Такие граждане, как Черницын, не возмущаются, вот, Сажин тут кришнаитов защищает. Мы защищаем тех, кто слабее. Так что работа навалом, каждый день.
И потом, у нас с 1996 года непрерывно работает общественная приемная, мы консультируем людей три раза в неделю, у нас трое юристов – и все это бесплатно.
Людмила Алексеева: И все это нервирует начальство.
Игорь Сажин: Безусловно. Прокуратура очень нас не любит. Сейчас будем опять давить на них. Ведь так и не разобрались до сих пор с избиением во время телемоста с Путиным. Отказано в возбуждении уголовного дела, но эти отказы мы опять обжалуем.
Людмила Алексеева: А что там случилось?
Игорь Сажин: Во время телемоста с Путиным в городе Воркуте человек пять попытались подойти без всякого разрешения, просто пообщаться с родным президентом, эти людей просто взяли за шиворот, выволокли, кое-кого ударили, у одного человека, старика, он руководитель ветеранской организации, ему выбили передний мост. Прокуратура просто из рук вон плохо провела следствие.
Людмила Алексеева: Как вы смотрите на будущее вашей организации в связи с новым законом о некоммерческих общественных организациях? Поясню. Согласно этому закону, вступившему в силу в нынешнем апреле, от всех организаций требуется предоставлять очень подробные отчеты о каждом проведенном ими мероприятии. В случае непредоставления такой отчетности, организация может быть закрыта. Игорь Сажин так ответил на этот вопрос…
Игорь Сажин: Я не считаю нужным предоставлять финансовый отчет кому-либо, кроме налоговой, я не вижу в этом логического смысла. Я не собираюсь направлять серьезные ежеквартальные отчеты. Если я буду сообщать обо всех своих мероприятиях, то, извините меня, я должен буду содержать 2-3 человек дополнительно. У нас организация в основном волонтерская, у нас нет ни одного человека, который получает зарплату регулярно и постоянно. У нас бухгалтер ни копейки не получает. То есть женщина согласилась у нас работать, потому что уважает деятельность нашей организации. Я не собираюсь ни перед кем, ни о чем отчитываться, я буду идти с этим до конца, до Европейского суда, вплоть до закрытия организации.
Кристина Горелик: С председателем правозащитной комиссии «Мемориал» в республике Коми Игорем Сажиным беседовала Людмила Алексеева, глава Московской Хельсинской группы, организации, отмечающей в эти дни свой 30-летний юбилей.
На этом мы завершаем программу «Дорога Свободы».