В конце 1980-х годов ленинградская рок-группа «Телевизор» всерьёз конкурировала с «Алисой» или «Наутилусом-помпилиусом». И вдруг она снова выступает, уже не в Лужниках, а в маленьком зале Центрального дома художников — факт, который есть, по сути, ожившая история.
У колыбели ленинградского рок-клуба, как известно, стоял генерал Олег Калугин, а вот отходную этому воспитательному учреждению пропел в мае 1986-го Михаил Борзыкин со своей группой «Телевизор». Он демонстративно исполнил на официальном рок-клубовском фестивале «незалитованные», то есть не прошедшие цензуру песни, — в этих песнях он навсегда запечатлел, что представлял собою этот самый рок-клуб, где «каскадёры на панели играют в Запад».
Драка за билеты, полно народу.
Кто за кем и кто угодно.
Поэты, писатели, чиновники, торговцы
И просто обыватели в поисках попса.
В общем, мёртвая среда — живые организмы.
И тусовка как высшая форма жизни.
Авангард на коленях, скупые меценаты
И снова унижение, как зарплата.
Но мы идём, идём все вместе
С теми, кто просто ворует песни,
С теми, кто днём дежурит на Невском,
А вечером слушает наши песни.
Борзыкин становится, пожалуй, самым радикальным из лидеров нашей несостоявшейся рок-революции. Он водил молодёжь демонстрацией на Смольный задолго до того, как имена Анпилова с Новодворской стали что-то говорить российскому обывателю. Помню, как на всесоюзном фестивале в Подольске возле пульта разыгрывалось нечто вроде греческих рисунков на вазе: «Бой троянцев с ахейцами за оружие Патрокла». Ахейцы с красными книжками выключали электричество на песне «Телевизора» «Твой папа фашист», а мы включали обратно. Но и среди своих Борзыкин вызывал противоречивые чувства. Музыканты, которые «демократически» голосовали в рок-клубе за запрет на выступления «Телевизора», долго не могли простить Борзыкину своё собственное неприглядное поведение. Бесконечно пережёвывалась тема, что «Телевизор»-де занимается не музыкой, а политической пропагандой, хотя мало было в стране таких сыгранных групп, и при внимательном прослушивании самых экстремистских песен обнаруживались нюансы, которые совершенно не вписывались в жанр политической пропаганды. Песня «Три — четыре гада», вроде бы, антиправительственная вариация на тему евангельского сюжета о бесах, вселившихся в свиней, заканчивается в первом лице: «пойдём на дно… мы пойдём на дно». То же и с другим их хитом перестроечной эпохи:
Есть идеи, покрытые пылью,
Есть — одетые в сталь,
Что в них — не так уж важно.
Гораздо важнее — кто за ними встал.
Не говори мне о том, что он добр.
Не говори мне о том, что он любит свободу,
Я видел его глаза — их трудно любить.
А твоя любовь — это страх.
Ты боишься попасть в число неугодных,
Ты знаешь: он может прогнать, он может убить.
Твой папа — фашист.
Мой папа — фашист.
Наш папа — фашист.
Не смотри на меня так…
Мой папа фашист, наш папа фашист и в конце «не смотри на меня так» — не угроза, а нечто вроде «не бей меня». Это я цитирую отчёт о концерте памяти Башлачёва в Лужниках, Марины Тимашевой и Александра Соколянского, где про Борзыкина ещё сказано так: «изысканный атлет иппохондрик… Казался бы красавцем, если бы не застывшее на лице выражение брезгливого испуга. «Зубная боль в сердце» — это о нём, закручивающем тело в судорожные пируэты и отшатывающемся от осаждающих его невидимок».
Группа «Телевизор» очень хорошо показывает, в чём принципиальное отличие между демократами 80-х годов и 90-х, между эпохами Горбачёва и Ельцина, то самое принципиальное отличие, которое, к сожалению, игнорирует Максим Кантор в своём романе-трактате «Учитель рисования».
В 1990-е Борзыкин отказался участвовать в крысиных гонках и конвертировать своё диссидентство в зелёную валюту. Все годы «Духовного Возрождения» прозябал где-то в стороне. Среди «населения», а не среди «бомонда». И оттуда передавал ехидные приветы своему бывшему учителю Гребенщикову. Песня называется двояко: «Повезло» и «Пронесло».
Прошло-то всего лет двадцать,
И не надо считать морщины,
Ну, зачем же вы в мудрые старцы,
В настоящие вышли мужчины?
Понимаю — детей кормить надо,
И денег не бывает много.
Но зачем же потакать стаду,
Зачем же играть в Бога?
А мне повезло, я недобрый,
И, слава Богу, не гуру,
И героический образ
Не сожрал мою злую натуру,
И можно не выть с волками
О душе такой чуткой и тонкой,
А между быками и полубогами
Бездомной трусить собачонкой.
И весной 2006-го Борзыкин притрусил в Дом Художника (маленький, но исключительно удобный зал) с новым составом «Телевизора»: гитарист Сергей Сивицкий и на ударных — Сергей Русанов.
Честно говоря, не ожидал, что когда-нибудь в этой жизни попаду на то, что 20 лет назад называли рок-концертом. Программа жёсткая и мрачная — настроением похожа на панк, только без мата, натужного фекального эпатажа, на трезвую голову и с качественными текстами. Юные лица в амфитеатре. Но хорошо знакомая полосатая куртка, в которой выходит к микрофону вокалист. И полузабытое ощущение: как бы всех не забрали.
Есть дурацкое словосочетание «молодёжная культура», будто бы культура человечества обновляется каждые 10 лет как обстановка в квартире у тупого мажора, который выбрасывает стол и шкаф, потому что в глянцевом журнале написали: немодненькие. Но если в этой молодёжной культуре и в самом ярком её воплощении — рок-музыке — присутствовал какой-то смысл, он состоял именно в нон-конформизме, в стихийном сопротивлении молодых тому, что им навязывается сверху. Нередко этот мотив зашкаливал, вырождался в самопародию типа «я убрал, но не прекратил», но, всё-таки, в основе лежало здоровое, необходимое для общественного развития стремление к обновлению. Потому-то вдвойне убогое впечатление производит нынешняя «молодёжность», спускаемая из высоких кабинетов: на тебе, деточка, вот это твоя культура, глянцевый суррогат, насквозь пропитанный конформизмом. Я долго ждал, появится ли среди людей с электрогитарами, называющих себя рок-музыкантами, кто-нибудь, кто с гордостью скажет о себе: нет денег. Бросит вызов нынешней партийно-воспитательной работе: представлениям, что о человеке можно судить по количеству денег, что смысл жизни в бесконечном самоублажении.
Хотел к случаю привести известное поучение Конфуция на ту же тему благородной бедности, но случайно попался текст Афзаладдина Хакани Ширвани, 12-й век: «Ты беден сам, и бедным всем иди служи, как надлежит, Ведь солнце наго — а нагим одежды тёплые дарит».
Нет денег на старых друзей,
На водку, на портвейн, на ночные бденья,
На новых знакомых — счастливых людей,
Совсем нет денег.
Нет денег на чистую любовь,
На цветы, на романтику, на увлеченья,
На ласку, на мир с тобой, Да и на грязь-то нет денег.
Нет денег на гавайское солнце,
На индийские храмы, на китайские стены,
На тихий свой угол вдали от тусовок,
На одиночество нет денег.
Это факты, это не жалоба —
Мир всегда принадлежал жлобам.
Просто он устроен так —
Кабак да зона, зона да кабак.
Не дать себя укатать
Спортивным штанам, ларьковым мечтам...
Война здесь не нужна —
Просто взять и послать этот мир на...
И думать о вечном...
Далеко не всё в программе Борзыкина вызывает безоговорочное одобрение. Мне может не нравиться общий гностический подход к мирозданию: «эта планета для виноватых, а другого ада нет», то есть: материальный мир — это и есть ад, а сверху, может быть, скрывается нечто иное, слабым разумом голых обезьянок непознаваемое и неназываемое. Гностики сейчас в моде (после шумной презентации одного из гностических Евангелий). Ещё что не нравится у Борзыкина — нарочитая резкость отдельных формулировок. Но это его подход и его резкость, а не заказ конкурирующей фирмы. Он смотрит на наши игры в купи — продай, на наших «князей и вельмож» оттуда, откуда лица и партийности трудноразличимы. Волхвы не боятся могучих владык. Собственно, это и есть позиция настоящего рок-музыканта, позиция шамана или пророка. Я вдруг осознал, что старая песня «Папа фашист» — не столько «политика» (как эту песню всегда понимали), сколько вольный диалог с евангелистом Лукой. То место, где дьявол с гордостью сообщает, что «слава всех царств земных» предана ему (глава 4). Программа «Телевизора» — вполне кощунственная с точки зрения профессиональных священнослужителей — по сути, ближе всего к религиозному искусству. Если под религией понимать не воинствующую этнографию, а отношения человека с абсолютом.
Звездная пыль столбом.
Нечем почти дышать.
О чём задумался, Бог?
Давай поговорим по душам.
Я из грешных твоих сынов,
Которым свобода дана.
Скажи, если нет у тебя грехов,
Откуда им взяться у нас?
"Не убий", если книги не лгут.
Ты меня, дурака, прости.
Если ты не убьёшь, то тебя убьют.
Так везде, от молекул до птиц...
А какой в песне «Алла Борисна» роскошный выход из разухабистой пародии (её-то, в принципе, мог бы сочинить любой, кто не боится за своё место в шоу-бизнесе), из кафе-шантана — в марш, которым слушателя впечатывают в реальность, совсем не весёлую. Финальные слова: «Вот она, наша самобытность! Я вас научу патриотизму!» И сразу всё становится на свои места. Погонные километры разглагольствований про какую-то особую «духовность», которой мы отличаемся от прочих народов. Зато есть другое: «Остаётся то, что не продается».
Я не доктор, чтобы лечить,
И меня не излечишь ты,
Не осталось почти причин
Для праведной хрипоты.
И незачем больше гадать,
Куда мы вместе идём.
Там, где пасутся стада,
Истина не растёт.
Если телефон молчит,
Незачем себя винить,
Ты стал немного ближе к Богу,
Чем они…