Программу ведет Андрей Шарый. Принимает участие директор Института проблем глобализации Борис Кагарлицкий.
Андрей Шарый: Саммит лидеров мировых экономик в Лондоне сопровождается активными массовыми протестами, организаторы которых - леворадикальные молодежные организации из разных стран. Разрушительные демонстрации и погромы с начала 2000-х годов сопровождали многие важные политические и экономические встречи, однако размах протестов в последние годы несколько уменьшился, и Лондон в этом отношении отчасти возвращение к прошлому. О динамике и развитии всемирного движения антиглобалистов я беседовал с директором московского Института проблем глобализации, теоретиком левого движения Борисом Кагарлицким.
Борис Кагарлицкий: Сам термин "антиглобализм" - достаточно искусственный. Другое дело, что участники протеста с какого-то момента перестали возмущаться и доказывать, что термин не имеет к ним никакого отношения. Но в принципе это, конечно, термин, который был предложен противниками социальных движений для того, чтобы избежать разговоров по существу об их требованиях и их позициях. То есть пытались дело представить так, что люди протестуют против глобализации, хотя об этом как раз речи никогда и не было. Это, с одной стороны, антикапиталистический протест, а с другой стороны, протесты, которые связаны с целым рядом конкретных проблем и требований, в частности, в области экологии, в области гражданских прав и так далее. Поэтому мы сейчас видим вполне естественные явления. То есть на фоне растущего кризиса появляются новые поводы для протеста.
Андрей Шарый: Как-то социальный характер этого движения меняется или нет?
Борис Кагарлицкий: Я думаю, что движение может на фоне происходящих событий стать более массовым. Хотя, кстати говоря, это тоже тезис, потому что движение было весьма массовым, например, в 2003 году, когда речь шла о начале войны в Ираке, и тогда в Лондоне вышло более миллиона человек. То есть вряд ли можно сделать что-либо более массовое, чем то, что было тогда. Поэтому я думаю, что просто мы сейчас видим очередной подъем того самого массового сопротивления, которое существует уже, по крайней мере, около 10 лет.
Андрей Шарый: У вас есть понимание того, чем это может кончиться? Такого рода события скорее раздражают мировых лидеров, такого рода проявления, или все-таки у них есть какой-то практический результат?
Борис Кагарлицкий: Последние 10 лет показали, что мировые элиты и, соответственно, мировые лидеры практически не реагируют на общественное мнение, не реагируют на настроения общества, потому что многократно повторяются ситуации, когда 60-70, а то и 80% населения против какой-то политики, и тем не менее эта политика проводится, причем она проводится за счет консенсуса элит, то есть все партии оппозиционные и правительственные абсолютно единодушны и они в своем единодушии солидарны против общества. Поэтому в свою очередь общество выражает свое неприятие элит как таковых, ну, не общество, скажем, в целом, а наиболее активная, наиболее резко настроенная часть общества. Это на самом деле до известной степени тупик, потому что общество выражает неприязнь к тем, кто им правит, а те, кто правит, выражают полное безразличие к обществу. Вопрос в том, удастся ли найти какой-то механизм для того, чтобы изменить ситуацию.
Андрей Шарый: А как вы думаете, удастся ли найти такой механизм или все, не дай бог, обернется каким-то глобальным социальным взрывом?
Борис Кагарлицкий: Социальный взрыв - это некая абстракция, потому что любой социальный взрыв все равно локален. Что касается глобального социального кризиса, самое худшее, что может быть, это продолжение того, что есть, потому что это уже катастрофа. Но, на мой взгляд, конечно, рано или поздно какое-то решение будет найдено, может быть, за счет тоже социальных или политических потрясений. На сегодняшний день главный вопрос - это отсутствие субъекта перемен. То есть вот эти социальные движения, которые мы имеем сейчас, они сильны, чтобы обратить на себя внимание, чтобы заставить себя слышать и видеть, но абсолютно не обладают механизмом для того, чтобы взять власть и для того, чтобы заставить власть как-то изменить свою политику.
Андрей Шарый: Борис, если бы вы были советником какого-нибудь мирового правительства, что бы вы предложили власть предержащим, вот этим самым политикам, которые не слышат общество и безразличны к нему? Если бы вдруг они поменяли механизмы своего поведения, что они должны сделать для того, чтобы вступить в этот диалог с обществом, как практически это может быть?
Борис Кагарлицкий: Единственное, что можно посоветовать мировым элитам, это всем дружно, коллективно подать в отставку. Политический класс, как таковой, безнадежен. А главная трудность - именно в замене политического класса в целом. Если бы речь шла об отдельном политике, партии или группировке, это бы не было большой проблемой, ну, на выборах просто бы провалили одного политика и поставили на его место другого. Собственно говоря, так и реагируют ведь многие западные лидеры. Когда население начинает протестовать на улицах, они говорят: а почему же они протестуют на улицах, проголосовали бы на выборах. Но поскольку на выборах все кандидаты имеют совершенно одинаковую платформу по всем деталям, даже мелочам, которые имеют хоть какое-то значение, то голосовать на выборах становится совершенно бессмысленно, собственно, поэтому люди и выходят на улицы. Поэтому проблема в создании нового политического субъекта или в новом механизме принятия политических решений.
Андрей Шарый: Россия - участница "большой двадцатки", а российские - назову их так - антиглобалисты, хотя и не нравится вам этот термин, но лучшего пока нет, они часть мирового движения антиглобализма или нет?
Борис Кагарлицкий: Разумеется, в той мере, в какой в России вообще есть какое-то левое движение, какие-то социальные движения, они становятся частью мировых движений, и это хорошо продемонстрировано было во время европейских социальных форумов, где достаточно активно были представлены участники социальных движений из России. В том числе тут были люди, вообще не знающие английского и смутно себе представляющие страны Западной Европы, но участвующие в движениях, которые были аналогичны европейским. Так что, конечно, в России движение представлено, но оно здесь значительно слабее, как, впрочем, вообще в России любые формы гражданского общества значительно слабее, так что здесь ничего удивительного нет.