Немало шуму подняла европейская и американская пресса вокруг, казалось бы, незначительного эпизода: во время приема в Букингемском дворце пару дней назад Мишель Обама, супруга американского президента, на секунду коснулась спины и плеча Елизаветы II, как бы слегка дружески приобняв пожилую британскую королеву. Да, это нарушение этикета – монарха можно коснуться только если он/она сам протянул(а) вам руку или сделал(а) иной подобный жест в вашу сторону. Иначе – ни-ни.
Но королева Елизавета, похоже, не обиделась на миссис Обаму за ее не совсем уместный жест. В конце концов, американская президентская чета представляет страну, для которой республиканская традиция столь же естественна, как монархическая для Британии. Возможно, поэтому Мишель Обама и не разбирается в тонкостях придворного этикета. Хорошо, что существуют обе традиции: у обществ, обдумывающих житье, всегда есть выбор из того или иного ряда символов. И символы монархические, если разобраться, даже в наше время далеко не бессмысленны.
Правда, хотя сохранившиеся в Европе монархии и называются конституционными, фактически они являются скорее декоративными. Глава государства в Британии и Швеции, Нидерландах и Люксембурге, Испании и Норвегии не обладает реальной политической властью, а в некоторых случаях ему даже запрещено законом высказываться по политическим вопросам. Казалось бы, такая монархия – лишняя деталь государственного организма, а уж всякие формальности вроде придворного этикета и подавно. (О монархиях азиатских, вроде саудовской или таиландской, речь сейчас не идет, там монарх по-прежнему остается влиятельной политической фигурой).
Тем не менее, судя по опросам, ни в одной из "декоративных" монархий Европы большинство подданных безвластных королей не стремится сменить это свое положение на статус граждан республики. Более того, фигуры вроде Елизаветы II или Хуана Карлоса Испанского остаются одними из наиболее популярных и уважаемых в своих странах. Привычка? Блажь? Чрезмерная верность традициям?
Возможно, и то, и другое, и третье. Но и кое-что еще – свойственное большинству людей стремление найти хоть что-то неизменное в мире, который меняется слишком быстро. Желание идентифицировать себя со своей страной и ее историей, которое парламентские демократии с их калейдоскопом правительств и вечными дебатами о мелочах способны удовлетворить далеко не всегда. (У демократий "суверенных", "управляемых", "боливарианских" и прочих с этим, как показывает практика, тоже бывают большие проблемы). Дань уважения к прошлому, без которого настоящее утрачивает смысл, а будущее растворяется в тумане.
Всё это свойственно не только жителям государств, в которых монархии еще сохранились, но и некоторым из тех, где они давно упразднены. Скажем, Франция, так и не сумев за полтора столетия революций решить, какая династия ей больше по душе, а затем поменяв и парочку республиканских моделей, пришла наконец к нынешней Пятой республике, основанной генералом де Голлем как своего рода квазимонархия. В Чехии к президенту, хоть и лишенному, в отличие от французского коллеги, обширных полномочий, бытует слегка монархическое отношение: даже нынешний президент Клаус, несмотря на экстравагантные консервативно-евроскептические убеждения, остается довольно популярным, а местные политики, за небольшими исключениями, стремятся не подвергать его уничижительной критике.
Впрочем, есть у "декоративных" монархий и вполне реальные политические функции. В эпоху национализма, когда общим местом стало убеждение в том, что каждому народу положено свое национальное государство, королевства олицетворяют другой тип государственной идентичности, тихую, но упрямую альтернативу маленьким национальным "квартиркам". Как знать, не развалились бы современные Бельгия, Испания, а то и Британия, не будь они увенчаны коронами? И то, что монархи в этих странах лишены политических полномочий, как ни странно, делает их положение более прочным: они как бы олицетворяют вечное, в то время как премьеры, министры, лидеры партий и фракций – преходящее.
Возможно, именно поэтому бытовавшие в России в 90-е годы проекты реставрации монархии остались и, видно, навсегда останутся нереализованными. Мало кто способен представить во главе российского государства человека-символ, фигуру, возвышающуюся над политикой. А самодержцев, пусть и не царских кровей, и без короны, в формально немонархической России после 1917 года и так хватало.
Но королева Елизавета, похоже, не обиделась на миссис Обаму за ее не совсем уместный жест. В конце концов, американская президентская чета представляет страну, для которой республиканская традиция столь же естественна, как монархическая для Британии. Возможно, поэтому Мишель Обама и не разбирается в тонкостях придворного этикета. Хорошо, что существуют обе традиции: у обществ, обдумывающих житье, всегда есть выбор из того или иного ряда символов. И символы монархические, если разобраться, даже в наше время далеко не бессмысленны.
Правда, хотя сохранившиеся в Европе монархии и называются конституционными, фактически они являются скорее декоративными. Глава государства в Британии и Швеции, Нидерландах и Люксембурге, Испании и Норвегии не обладает реальной политической властью, а в некоторых случаях ему даже запрещено законом высказываться по политическим вопросам. Казалось бы, такая монархия – лишняя деталь государственного организма, а уж всякие формальности вроде придворного этикета и подавно. (О монархиях азиатских, вроде саудовской или таиландской, речь сейчас не идет, там монарх по-прежнему остается влиятельной политической фигурой).
Тем не менее, судя по опросам, ни в одной из "декоративных" монархий Европы большинство подданных безвластных королей не стремится сменить это свое положение на статус граждан республики. Более того, фигуры вроде Елизаветы II или Хуана Карлоса Испанского остаются одними из наиболее популярных и уважаемых в своих странах. Привычка? Блажь? Чрезмерная верность традициям?
Возможно, и то, и другое, и третье. Но и кое-что еще – свойственное большинству людей стремление найти хоть что-то неизменное в мире, который меняется слишком быстро. Желание идентифицировать себя со своей страной и ее историей, которое парламентские демократии с их калейдоскопом правительств и вечными дебатами о мелочах способны удовлетворить далеко не всегда. (У демократий "суверенных", "управляемых", "боливарианских" и прочих с этим, как показывает практика, тоже бывают большие проблемы). Дань уважения к прошлому, без которого настоящее утрачивает смысл, а будущее растворяется в тумане.
Всё это свойственно не только жителям государств, в которых монархии еще сохранились, но и некоторым из тех, где они давно упразднены. Скажем, Франция, так и не сумев за полтора столетия революций решить, какая династия ей больше по душе, а затем поменяв и парочку республиканских моделей, пришла наконец к нынешней Пятой республике, основанной генералом де Голлем как своего рода квазимонархия. В Чехии к президенту, хоть и лишенному, в отличие от французского коллеги, обширных полномочий, бытует слегка монархическое отношение: даже нынешний президент Клаус, несмотря на экстравагантные консервативно-евроскептические убеждения, остается довольно популярным, а местные политики, за небольшими исключениями, стремятся не подвергать его уничижительной критике.
Впрочем, есть у "декоративных" монархий и вполне реальные политические функции. В эпоху национализма, когда общим местом стало убеждение в том, что каждому народу положено свое национальное государство, королевства олицетворяют другой тип государственной идентичности, тихую, но упрямую альтернативу маленьким национальным "квартиркам". Как знать, не развалились бы современные Бельгия, Испания, а то и Британия, не будь они увенчаны коронами? И то, что монархи в этих странах лишены политических полномочий, как ни странно, делает их положение более прочным: они как бы олицетворяют вечное, в то время как премьеры, министры, лидеры партий и фракций – преходящее.
Возможно, именно поэтому бытовавшие в России в 90-е годы проекты реставрации монархии остались и, видно, навсегда останутся нереализованными. Мало кто способен представить во главе российского государства человека-символ, фигуру, возвышающуюся над политикой. А самодержцев, пусть и не царских кровей, и без короны, в формально немонархической России после 1917 года и так хватало.