Дмитрий Волчкек: Одна из наших недавних передач была посвящена книге Лидии Чуковской “Прочерк”. В своих воспоминаниях Лидия Чуковская рассказывает историю создания знаменитой повести “Софья Петровна”. Рукопись написанной за несколько недель в 39-м году повести о временах ежовщины, первого художественного произведения о Большом терроре, была сохранена друзьями Лидии Чуковской, распространялась в самиздате, впервые была опубликована в СССР в 1988 году, а затем входила в сборники сочинений Чуковской. И только сейчас вышло первое отдельное издание “Софьи Петровны”. На презентации книги, прошедшей в Музее Анны Ахматовой в Петербурге, побывала Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Эта тоненькая книжка, почти брошюра, действительно томов премногих тяжелей, во всяком случае, лично для меня ее на известных весах не перевешивают даже тома солженицынского “ГУЛАГа”. “ГУЛАГ” - он архипелаг и есть, могучий и неподъемный, а “Софья Петровна” - всего лишь потайная пружина внутри человеческой души, но с помощью которой только и можно запустить механизм террора. Не будь такой пружинки в каждом, еще неизвестно, сложился бы “Архипелаг”. Сегодня об этом почти престали говорить - не осудив, не осознав, не оплакав. А вот в Архангельске взяли, да издали “Софью Петровну”, да еще так, что обложка представляет собой уменьшенную копию той самой тетради с наклеенной бумажкой и надписью от руки, в которой она писалась в 39-40-м, а потом хранилась у разных людей в блокаду и еще многие годы спустя. “Софья Петровна” это история женщины, у которой арестовали сына. Через год приходит письмо, крик о помощи: мама, меня пытали, били, заставили оговорить себя. Помоги, напиши об этом заявление и засвидетельствуй, что моего подельника, бывшего одноклассника, я не видел со школы, и, значит, я не виновен. Мать предает сына: в страхе, что ее тоже вышлют, сжигает письмо. Повесть была впервые напечатана в журнале “Нева”. О том, как это было, рассказал на презентации книги литератор, журналист Самуил Лурье, бывший тогда в “Неве” редактором отдела прозы. Он считает, что если бы Твардовский в “Новом мире” напечатал не “Один день Ивана Денисовича”, а “Софью Петровну”, то, может быть, судьба страны сложилась бы иначе, и что “Софья Петровна” вышла слишком поздно.
Самуил Лурье: В 88-м году уже никто ничего не читал. То есть читали, конечно, но журналы одновременно печали Набокова, Ходасевича, вот уже приближался и Солженицын, Платонов. Все это было абсолютно не усвоено. Еще одно несчастье страны, что все это было наскоро проглочено, абсолютно не усвоено, не обдумано, не обсуждено, а просто так принято к сведению быстро и так же быстро забыто. Вот тот факт, я сегодня только это осознал, что действительно мы присутствием на презентации первого отдельного издания “Софьи Петровны”, книжки, которая на самом деле действительно должна была бы быть настольной книгой. Это один из таких редких случаев в истории литературы, что негениальное произведение является великим произведением. Она похожа на “Шинель” Гоголя, и имела бы, если бы страна уже не была морально погибшей к этому моменту, огромный момент воспитательный, освобождающее значение. Но уже в 88-м году было поздно. В 91-м году начальником госбезопасности был назначен такой Вадим Бакатин, и месяца три он проработал, он даже обещал обозначить агентов госбезопасности в посольствах, на телеканалах, в газетах. Хотя бы их, не говоря о том, чтобы сделать как в Польше, Германии или Венгрии - опубликовать списки и так далее. Но как только он это сказал, через три недели его тихо убрали, а он еще успел дать такое интервью и сказать, что вообще-то это невозможно, потому что если опубликовать списки всех агентов, осведомителей и так далее, то ни одной целой семьи в стране не останется. Вот, собственно, в какой момент вышла “Софья Петровна”.
Татьяна Вольтская: Повесть “Софья Петровна” представлял в Музее Ахматовой и руководитель центра “Возвращенные имена” при Российской национальной библиотеке, издатель “Ленинградского мартиролога” Анатолий Разумов, который сказал, что у него просто нет права опускать руки.
Анатолий Разумов: Я 20 лет занимаюсь составлением списков расстрелянных в Советском Союзе. Для себя я принял так, что эта книга не может быть взглядом, делом одного человека. Вот надо и постараться так, чтобы она складывалась многоголосно. Каждый божий день я кого-то прошу: пожалуйста, если есть душевные силы, положите на бумагу то, что вы мне говорите, то, что вы пишете на сайт “Возвращенные имена”. И люди решаются. Поначалу они не решаются (“какие мы писатели и что мы напишем?”), но затем они пишут те самые необходимые слова, и из этого что-то и складывается, люди начинают думать. Думать очень трудно, в нашей стране - тем более. Понимаете, если где-то воспитывали детей-манкуртов, то в случае с Софьей Петровной речь же идет о родителях-манкуртах, и даром все это, конечно, не проходит. Но вот у меня лично нет возможности для пессимизма. Я вижу эти откликающиеся светлые лица, глаза, ум, которые все понимают и, в конце концов, это важно. В девятом томе “Мартиролога” мы помещаем письмо двух девочек, которые пишут дяде Сталину письмо. Они не знают, что их отца посадили в лагерь, а потом на Колыме растеряли. Года через два после его расстрела они пишут письмо в Кремль: “Мы отличницы, мы замечательно учимся, мы маме помогаем”. И заканчивается огромными прописными буквами: “Дядя Сталин, дорогой, пришлите папочку домой”. Это ладно, то время и вот такие девочки. А в наше время все об этом известно, вся правда сказана, но значительная часть людей, которые просто от себя отодвигают это. Ни наше общество, ни наше государство не нашло в себе силы осознать глубину катастрофы и трагедии, которая постигла страну в прошлом веке. Но если бы такие силы, в конце концов, нашлись, постепенно они бы как-то выросли. И если бы назавтра, вдруг, наконец, были бы поставлены точки правды во всей этой большой истории, огромное число людей назавтра оказалось бы понимающими у нас. Но этого нет.
Татьяна Вольтская: О том, почему этого нет, размышляет Самуил Лурье.
Самуил Лурье: Чем прекрасна, значительна и незабвенна книжка “Софья Петровна? В общем, тем же, что и роман Орвелла “1984”. Если вы помните Орвелла, там ведь вообще говорится несколько раз рефреном, что я понимаю, как можно свести с ума весь народ, всю страну, всех живущих здесь людей - можно всех убить, понимаю как, но не понимаю зачем. Этот вопрос, который сводит с ума читателей “Софьи Петровны” и, собственно, над ним надо думать. Я лично думаю так, что всякая свобода есть, в конечном итоге, как мне кажется, свобода от страха. Всякий страх есть, в конечном итоге, страх физической боли. Сам страх тоже является страхом боли. И если человека пытать болью или страхом боли, одновременно внушая ему, что истина не существует, если на него действовать одновременно болью и ложью, то он, в конце концов, да, сходит с ума, но ему помогает держаться то, что сам мир оказывается извращен, он сам сошел с ума: в нем не действуют законы истины, справедливости, простой логики, причины и следствия, возмездия и вины. Все эти связи распадаются, и с человеком что-то происходит, видимо, как бывает с некоторыми людьми, которые, как Маугли, воспитались в стае волков, и все бы ничего, но им очень трудно потом научиться ходить на двух ногах, они передвигаются на четвереньках. Это дает совершенно другой обзор. И это есть такое, да, психическое заболевание. Правда, в истории человечества не было ничего подобного, но, в принципе, как может образоваться такой орден зловещий, как советская госбезопасность, который иногда путают с какими-то спецслужбами в других странах? Или вообще, должны же быть спецслужбы. Это совсем другое, это такой орден, насколько я понимаю, который, во-первых, образуется из людей, не пригодных ни к чему другому. Мы же помним, как даже на моем курсе, кого вербуют? Таких не способных, но зато готовых на все, амбициозных. Это самый простой путь для бездарного человека овладеть тайной властью, вступить в организацию, которая всеведущая и всемогуща и, вообще, наделена некоторыми функциями вседержителя. И поскольку в нашей стране, в результате ее такого ужасного хозяйства, географического местоположения, плохого климата, выработалось за тысячу лет отвращение к труду. Все знают, что труд есть проклятье и несчастье. Самый легкий путь уйти от физического труда, это уйти в начальники. Но и это требует каких-то дарований. А вот для бездарных людей идти в начальники, значит, идти вот в такой вот орден, в тайную политическую полицию. Они сами по себе, допустим, ничтожные, бездарные, не особенно злобные люди, но такая корпорация, образовавшись, уже имеет свою логику существования. И я над этим очень много думал. Я думал, что, видимо, у них, как у корпорации, есть такая логика: для того, чтобы оправдать свою вот эту тайную власть над обыкновенными людьми, которые, вообще-то, лучше их и способнее, они должны доказать сами себе и человечеству, и каждому человеку, что человек представляет собою ничтожество, что он никто, что существующая в нем вера, любовь, жалость, свобода, какие-то глубокие чувства, на самом деле можно из него выбить. Вот сейчас положить его на стол, лицом бить его об этот стол. То есть, вообще-то говоря, за два часа из любого человека, включая самого высокого и замечательного, можно сделать жалкое, презренное ничтожество, человека, который предаст отца, мать, родных детей и так далее. Вот это есть правда госбезопасности, правда политической полиции. Ей это необходимо для того, чтобы оправдать свое существование. Для этой логики нужно овладеть в глубокой степени техникой превращения человека в ничто, и вот это убеждение, что человек является ничем надо внушить этому самому человеку. Вот, собственно, это болезнь, которой больна Софья Петровна.
Татьяна Вольтская: Софья Петровна, героиня повести, вовсе не больна - это вопрос нравственного выбора, полагает профессор Петербургской Духовной Академии протоирей Георгий Митрофанов.
Георгий Митрофанов: Перед нами человек, которого, по-моему, никто лицом о стол не бил, выпускница петербургской гимназии, вышедшая замуж за врача еще в Петербурге, а она живет так, как будто не существовало в ее жизни вот этого периода. Софья Петровна как будто не знала этой страны, этой жизни, ее, собственно, жизнь это ничего из того, чем жила Россия на протяжении веков, что, конечно, позволило нашей стране, несмотря на во многом неблагополучие своей истории, все-таки стать той самой Российской Империей, памятником которой является тот самый Петербург. Я с детских лет чувствовал, что город построен для других людей, которых я, почему-то, с детства не мог найти вокруг себя. Что же такое, где эти люди, куда они делись? Поэтому, если мы говорим о Софье Петровне, то перед нами не болезнь, а позиция. И таких людей было довольно много. Во-первых, нужно отдавать себя отчет, что перед нами вторая половина 30-х годов. К этому времени, давайте мы отдадим себе в этом отчет, в нашей стране было уничтожено уже более 20 миллионов человек. Уничтожались преимущественно лучшие, уничтожались они преимущественно худшими людьми. Выбит тот самый костяк людей, которые, в отличие от Софьи Петровны, могли сопротивляться внутренне. Так что Софья Петровна - это тот самый остаток, который во всех сословиях присутствовал, конформистов - человек, который из чувства самосохранения, я в этом убежден, попыталась забыть все то лучшее, светлое, что было в ее жизни, и веру, которую, худо-бедно, но как-то пытались воспитывать, и русскую культуру. Весь тот мир, который ее, казалось бы, во многом сформировал. Она его предела. Это не болезнь это выбор. И в этом нужно отдавать себе отчет. Я хотел бы вам напомнить страшные слова одного русского офицера, служившего в Вермахте. Он оказался под Сталинградом в 1942 году, и писал письмо, в котором отметил: “Я прохожу станицы, по которым мы проходили в годы Гражданской войны. Я не узнаю здесь ничего, но, прежде всего, я не узнаю людей. Я прихожу к выводу, что если большевики просуществуют в России еще 25 лет, историческая Россия будет невосстановима”. Вот размышления простого офицера. Историческая Россия потеряна навсегда. И в значительной степени это обусловлено тем, что наше историческое беспамятство - увы, очень характерная черта нашей жизни на протяжении многих веков, она сейчас, по существу, восторжествовала. До 90-х годов у нас была еще иллюзия, что мы можем возродиться. В 90-е годы мы уже престали существовать. То есть сейчас существуют потомки. Вот что было бы с сыном Софьи Петровны, если бы его не расстреляли, что было бы с его внуками? На протяжении нескольких поколений мы по существу утратили всякую связь - и духовную, и историческую, и культурную с Россией, которая существовала 900 лет. Это, конечно, уникальное явление. И вот проблема Софьи Петровны заключается в следующем: что эта не больная, а совершенно здоровая, с точки зрения естественной жизни, женщина, сделала то, на что были обречены очень многие люди в нашей стране - выживать любой ценой, в частности, ценой лжи, которая становится сутью жизни. Потому что если не солжешь, то ты не выживешь. Вот здесь мне, как священнику, хочется напомнить ту истину, которую Спаситель возвестил когда-то сам, своей жизнью. Что на самом деле бывают ситуации, когда человек, чтобы остаться человеком, должен быть готов умереть.