Владимир Тольц: Первомайский праздник в России стал настолько привычным, что пережил уже учредившую его советскую власть, и судя по всему, люди не собираются отказываться от "майских" выходных. Исходный советский смысл 1 мая как "Дня международной солидарности трудящихся" тем временем забылся.
Ну, собственно, весенние праздничные дни никому не мешают, обычай хороший. И задуматься здесь стоит сегодня, пожалуй, вот о чем. Семь десятилетий советской власти, и полтора десятка лет перед тем (однако нелегально) праздновали и устраивали в России "маевки" – демонстрации именно в честь международной солидарности, в честь пролетарского интернационала. В позднем, разлагавшемся брежневском СССР это стало пустыми словами. Давайте порассуждаем сегодня о том, существовали ли в послевоенном Советском Союзе, в относительно благополучные для него послесталинские 1950-е годы (да и потом – в начале 1960-х) какие-то живые настроения такого рода, которые можно было бы назвать "чувством интернациональной солидарности".
"Дорогой Никита Сергеевич.
Прошу очень вас направить меня в Республику Конго для помощи конголезскому народу. Не подумайте, что я поеду только ради того, чтоб показать свое геройство. Нет, вы ошибаетесь, я поеду показать кулак советского человека, который борется за мир во всем мире. Поеду для уничтожения проклятых бельгийских колонизаторов. Если можете, пошлите, нет, так то, я сам любыми путями поеду в Конго. Прошу не отказать.
Эмиль И.М.
7 августа 1960 г.
Жду ответа до 1 сентября. Еще раз прошу вас не отказать".
Владимир Тольц: "Показать кулак советского человека, который борется за мир во всем мире" – это замечательно сказано! Афоризм на уровне Козмы Пруткова…
Ольга Эдельман: Это письмо, написанное от руки, на тетрадном листке, было послано в Совет министров СССР. И таких писем много, по несколько томов за год. Особенно много писем приходило в связи с теми или иными событиями. Вот в апреле 1961, когда на Кубе войска Фиделя Кастро отражали десант в заливе Свиней, в советское правительство посыпались телеграммы с одобрением заявления Хрущева в поддержку Кубы и с просьбами послать туда добровольцами. Все это на красных бланках "Правительственная телеграмма", а адресовалось – "Москва, Кремль, Никите Сергеевичу Хрущеву" или "Срочная правительственная, Москва, Хрущеву", или как-то еще в этом роде.
"Мы возмущены наглым нападением Кубу тчк Народ Кубы Кастро будут жить тчк Готовы пойти защиту свободолюбивого народа Кубы тчк Позор интервентам зпт позор подлиннику Эйзенхауэра-Кеннеди тчк Город Крымск Краснодарского сержанты запаса Небога Солдатов Кузин".
"Прошу отправить рядовым защиту Кубы против империализма ленинизм победит Лещенок Владимир Афанасьевич Ленинград…" (далее – адрес)
"Прошу послать к Фиделю Кастро инженер-лейтенант Наталенков ВМ Хабаровск в/ч…" ( далее – номер)
"Прошу вас направить меня добровольцем на Кубу ст лейтенант запаса Лавров Сергей Васильевич Комсомольск на Амуре Горвоенкомат".
"Дорогой Никита Сергеевич нас моряков Краснознаменного Балтийского флота глубоко волнуют события на Кубе наши мысли и желания на стороне борющегося революционного народа героической Кубы если потребуются люди мы готовы пойти добровольцами для оказания помощи кубинскому революционному народу. От группы моряков... коммунист капитан-лейтенант Селиверстов".
Владимир Тольц: Ну, давайте, Оля, разбираться, что за этими заявлениями стояло.
Ольга Эдельман: Во-первых, в деле много телеграмм именно от военнослужащих.
Владимир Тольц: А кому, собственно, еще первым делом проситься добровольцами? Это вполне логично. Но и понятно также, что значительная часть этих обращений была, конечно же, организована, начальство на местах сообразило.
Ольга Эдельман: В деле есть еще телеграммы, где не просятся в добровольцы, а просто выражают поддержку заявления Хрущева по Кубе, некоторые из них подписаны целыми трудовыми коллективами или приняты на митингах. Я решила, что их читать неинтересно, это явный официоз и написано характерным казенным языком. Но ведь военнослужащие могли и искренне проситься в добровольцы. Это же эпоха хрущевского романтического коммунизма, когда декламировали Маяковского, пели про комиссаров в пыльных шлемах, видели идеал в пламенных революционерах…
Владимир Тольц: Да и побывать за границей были не прочь. Тем более у военных - свои расклады, карьерные соображения и так далее. И еще, тем более, - думаю, военные-то понимали, что всерьез ни о каком участии в боевых действиях речь пока не идет, можно демонстрировать похвальный энтузиазм, совершенно ничем не рискуя.
"Возмущен разбойничьим нападением американских наймитов на революционную Кубу прошу разрешить сформировать группы добровольцев все свои средства отдаю фонд помощи жду ответа старший лейтенант Шаповалов".
"Дорогой Никита Сергеевич меня как и всех советских людей глубоко возмущает наглая интервенция империалистов против революционной Кубы тчк Желая помочь кубинским патриотам их героической борьбе за свободу и независимость своей родины я готов поехать на Кубу вступить добровольцем ряды повстанческой армии Фиделя Кастро с оружием в руках защитить завоевания кубинской революции тчк Прошу вашего содействия тчк Семен Гефтлер журналист сотрудник редакции грузинской республиканской газеты Заря Востока член КПСС участник Великой Отечественной войны офицер запаса"
Ольга Эдельман: Авторы телеграмм часто указывали, что они ветераны войны, или служили в армии и умеют держать в руках оружие. Или, например, заявление от студентов-медиков, готовых стать врачами партизанских отрядов. Вот уже не телеграмма, а написанное от руки письмо.
"Председателю Совета Министров СССР, Секретарю ЦК КПСС товарищу Н.С. Хрущеву
Глубоко возмущенные вероломным нападением на Кубинскую республику, мы обращаемся к Вам, как к главе нашего государства, с тем, чтобы советское правительство рассмотрело вопрос о посылке добровольцев для оказания поддержки борющемуся кубинскому народу.
Мы готовы с оружием в руках принять участие в борьбе кубинского народа за свободу и независимость, и будем счастливы, если нам будет предоставлена эта возможность.
Кроме огромного желания помочь братской Кубинской республике, мы обладаем необходимой закалкой и знанием оружия. Многие из нас имеют военные специальности, приобретенные во время службы в рядах Советской Армии.
Просим незамедлительно ответить нам по адресу: г. Ленинград, ул. Таврическая д. 35 Художественное училище…" (подписи 8 студентов)
Ольга Эдельман: Существовали ли в Советском Союзе 50-60-х годов те самые чувства интернациональной солидарности трудящихся, в честь которых ежегодно устраивались празднования и демонстрации 1 мая? Читаем телеграммы, авторы которых весной 1961 года просили послать их добровольцами защищать кубинскую революцию.
Автор следующей телеграммы вообще в порыве энтузиазма позабыл себя назвать – ни имени, ни адреса. Есть и телеграммы от людей, профессии которых совсем не вяжутся с добровольцем-комбаттантом. Девушки тоже писали, уверяли, что сумеют быть полезными в отряде.
"Прошу вас направить меня в ряды армии Фиделя". (Без подписи, без адреса)
"Глубоко возмущены пиратскими действиями США и агрессией против народа Кубы просим направить добровольцами на Кубу. Славск Калининградской обл главврач облпсихоневрологической больницы Лютиков Геннадий Евгеньевич медсестра Мисюра Мария Лукинична".
"Дорогой Никита Сергеевич!
Мы, ученицы 8 класса 66 школы г. Омска узнали с возмущением о подлом нападении на Кубу. Мы очень хотим помочь кубинским патриотам и очень просим послать нас добровольцами. на Кубу. Мы можем ухаживать за ранеными, быть санитарами, работать там, куда нас пошлют и выполнять любую работу…" (подписи 7 девочек)
Владимир Тольц: Девочки-школьницы… Кто знает, может, они начитались героико-романтических книжек, а может, их надоумила учительница или комсомольская активистка…
Встречались и энтузиасты иного сорта, за их риторикой явно просматриваются намерения скорее корыстные, хотя и не реалистичные. Я говорю о серии заявлений - направить добровольцами на Кубу, в Конго - от заключенных, причем не от политических. Видимо, появилась у них надежда таким путем освободиться. Например, автор следующего письма (оригинал которого пестрит грамматическими и орфографическими ошибками) сидел по известному указу от 4 июня 1947 года - за хищения.
"Председателю Совета Министров СССР Никите Сергеевичу Хрущеву от заключенного Остапенко [...] осужден по ст. Указа от 4.6.47 г. ст. 2 ч.2 к 20 года лишения свободы
Заявление
Прошу вас направить меня на фронт Конго, я хочу искупить свою вину перед Родиной. Я слушал вашу речь, где вы заявляли, что направите добровольские войска в защиту Конго. И я прошу вас направить меня, чем быть позорным пятном, лучше умереть на свободе за свободу Конго, чем терзать себя в этой неволе.
В чем прошу не отказать. В моей просьбе. 20.9.60 г.".
Владимир Тольц: Ну вот, мы подходим к разговору о другой стороне вопроса. Давайте вспомним, Оля, ведь когда мы, с вами в том числе, обсуждали вашу работу об антисоветских выступлениях в хрущевское время, там встречалась и критика помощи развивающимся странам.
Ольга Эдельман: Да. Это в основном простонародные высказывания, отнюдь не либерально-демократические. Во-первых, когда Хрущев, в отличие от Сталина, стал активно развивать международные контакты, ездить за границу, принимать делегации, это интеллигенции понравилось, а простой народ раздражало. Хрущева и Булганина прозвали "туристами", говорили, что они катаются на народные деньги и пропивают их на кремлевских приемах. И как это коммунист Хрущев мог поцеловать руку английской королеве?
Владимир Тольц: С точки зрения ортодоксального коммунизма это, конечно, оксюморон. Выходило, что Хрущев одновременно говорил о восстановлении ленинских норм – а Ленин грезил о мировой революции – и налаживал в то же время отношения с капиталистическими правительствами.
Ольга Эдельман: В отношении тогда же развернувшейся дружбы с развивающимися странами такого идеологического противоречия не возникало, там все получалось логично: мы против колониализма и расизма, за освобождение трудящихся и так далее. Но здесь у критиков хрущевской политики срабатывали простейшие соображения, их можно назвать прагматичными, можно - шкурными. В общем, примерно так: мы и сами живем скудно, а Хрущев раздает продукты, ресурсы каким-то далеким странам. Вот несколько примеров, описаний судебных дел, которые нашлись в фонде Прокуратуры СССР, все эти люди были осуждены за антисоветскую агитацию.
"21 марта 1957 г. осужден Светлов, 1929 года рождения, русский, образование низшее, участник войны, прежде трижды судим за хулиганство, заключенный, Куйбышевская область. В апреле-декабре 1956 г. среди заключенных говорил, что коммунисты и правительство кровососы, "правительство отправляет в Индию хлеб, а они нам слонов", "сами принимают гостей, а народ голодает", что он сидит по вине советской власти и т.д.
19 января 1960 реабилитирован по этому делу".
"17 февраля 1962 г. осужден Белоусов, 1913 года рождения, мариец, образование среднее техническое, отставной военный, пенсионер, г. Калинин. Белоусов в 1959-1961 гг. писал письма и листовки в Горийский городской комитет Коммунистической партии Грузии, в газеты "Известия", "Правда", "Красная звезда", на телевидение, в Союз советских художников и Ленинградский драматический театр и по вымышленным адресам во многие города. Ругал Хрущева, займы, помощь развивающимся странам: "В России люди трудятся, а кушают: Конго, Куба, Лаоса и Афганистан - работа дураков любит!"
"18 декабря 1962 г. осужден Кузнецов, 1916 года рождения, русский, образование незаконченное среднее, "в прошлом исключен из КПСС", прежде судим, электросварщик на заводе, г. Смоленск. Кузнецов среди рабочих завода ругался на высокие цены, заграничные поездки Хрущева, продовольственную помощь Кубе; угрожал Хрущеву и коммунистам. 4 ноября 1964 реабилитирован".
"8 января 1969 г. осужден Петров, 1921 года рождения, русский, образование высшее, прежде судим 8 раз, в т.ч. по 58-й статье, без определенных занятий, г. Ленинград. Петров в 1968 г. составил сборник своих лагерных стихов и давал его читать знакомым, говорил, что хочет опубликовать их за границей. 30 сентября 1968 г., находясь под следствием, направил письмо в Президиум ЦК КПСС: "Дайте людям свободу, откажитесь от навязывания всему миру сумасбродных идей. Прекращайте войну во Вьетнаме на человеческих условиях, без всяких ультиматумов... Выводите войска из Чехословакии, не лезьте на Арабский Восток, Кубу и т.д. У вас есть Россия. Думайте о ней, о своем народе. Пожалейте Отчизну. Пожалейте детей. Пожалейте мир. Остановите свое похоронное шествие к Катастрофе".
Владимир Тольц: Тут уж какой интернационализм?..
Таким образом, по документам картина получается полярная. Вопрос в том, как одно с другим соотносилось в реальности, чего было больше, и как это проявлялось? Об этом мы решили спросить историка, профессора Клаудио Нун-Ингерфлома, уроженца Аргентины, ныне работающего в исследовательском центре в Париже. С профессором Ингерфломом, который в 60-х годах учился в Московском университете, а сейчас находится в Буэнос-Айресе, мы беседуем по телефону.
Расскажите, профессор, каковы были ваши ощущения тогда, по приезде в СССР? Что вам встречалось – интернациональная солидарность, или может вернее, человеческая приветливость, интерес, доброжелательность или – наоборот?
Клаудио Нун-Ингерфлом: Я приехал в СССР в 1966 году. И жил где-то до 1972 года, до начала 1973-го. У меня было два этапа. Первые два года, которые я прошел в университете Лумумбы, на подготовительном курсе, где я учил русский язык, и потом на первом курсе исторического факультета, - тогда я решил либо уехать, либо переходить в МГУ, потому что уровень Лумумбы был тогда, по крайней мере на историческом факультете, просто катастрофическим. И мне повезло, меня перевели в МГУ. В основном я уже непосредственно находился среди советского общества. В МГУ на курсе у нас было, кажется, три иностранца из 150 советских студентов. Но чтобы понять первые мои тогдашние ощущения нужно прежде всего иметь в виду, что особенно в это время и до того, как мое знание языка позволило мне самостоятельно двигаться в обществе, я находился почти все время среди тех людей, которые, так сказать, "имели право" общаться с иностранцами. Хотя из этого не следует заключить, что они всегда были неискренними с нами. Может быть, даже большинство из этих людей были именно искренними.
Потом уже, скажем, где-то со второго года пребывания в СССР, когда уже я был в МГУ, я смог уже выйти за пределы этого маленького круга людей. Что я могу сказать… Прежде всего я ощущал всеобщее чувство доброжелательности к нам. Далее, мы ощущали большое любопытство к нашему континенту. Быть аргентинцем имело тогда одно преимущество. Вы не помните, но тогдашнее взрослое поколение знало и любило Лолиту Торрес, аргентинскую певицу, посетившую СССР, хотя она и не была коммунисткой. И это как-то ощущение к ней распространялось и на нас, других аргентинцев. В общем, к нам, выходцам из стран тогдашним развивающимся, относились очень хорошо.
Правда, мы тогда не понимали две вещи. Почему эти люди, с которыми устанавливались дружеские отношения, как правило, никогда не приглашали нас домой? Тогда мы не знали, что для этого существовали, по крайней мере, две причины. Во-первых, они боялись. Мы этого не знали. Но мы и не знали, что многие из них не имели материальных возможностей принимать нас, как, они считали, нужно принимать заграничных друзей.
Во-вторых, мы были поражены политической неграмотностью большинства советских людей. Они знали и, если нужно, могли повторять шаблонные фразы, но они не знали даже элементарные вещи из области политики. Они не были информированы о событиях в мире. Хотя когда я начал читать "Правду" и "Известия" – сразу понял почему.
Хочу добавить, что у меня самые что ни на есть теплые воспоминания о моих тогдашних преподавателях. А они были частью той среды, в которой мы общались. Вначале были те, которые нам помогли спокойно и гладко войти в жизнь с русским языком, как Николай Ермоленко, который для меня стал просто Колей, который преподавал русский язык на подготовительном факультете Лумумбы. Потом были те, которых я могу называть моими учителями. Крупнейший латиноамериканец Кива Майданник из Академии наук, Наум Ефимович Застенко, ветеран конной армии в Гражданской, бывший заключенный в ГУЛАГе, специалист по истории Франции в МГУ. И особенно тот человек, который меня учил думать как историка, - Михаил Яковлевич Гефтер. Это он, Гефтер, в ответ на один из моих первых вопросов сказал мягким, но серьезным голосом: "Клаудио, русская история слишком сложна, чтобы задавать ей простые вопросы. Пожалуйста, не иди по пути нашей и западной обычной историографии". В течение нескольких лет я фактически жил в его доме.
Ольга Эдельман: А как жилось в 60-е в Москве иностранному студенту, да еще из далекой Аргентины? Ощущали ли вы разницу в отношении к иностранцам в зависимости от того, из какой страны приехал студент?
Клаудио Нун-Ингерфлом: Если вернуться к обществу, хотя и Майданник, и Застенко, и Гефтер тоже были советскими людьми, скажу, что, уже двигаясь свободно, путешествуя по стране и встречаясь со многими людьми из разных сред, я встречался достаточно часто с высказываниями типа: "Мы плохо живем, потому что всем помогаем – и полякам, и чехам, и вьетнамцам, и кубинцам, и т.д., и т.п.". Но я не помню ни одного случая, когда из такой мысли или из такой идеологии, из такого представления мира вытекало какое-то агрессивное отношение к нам.
Здесь необходимо уточнить: я не негр. Мои африканские друзья и те латиноамериканцы, которые были неграми или с темной кожей, рассказывали об агрессии на улицах, о нападениях. Как сказал однажды мне один из моих бразильских друзей, негр, он говорил мне: "Знаешь, разница между США и СССР в том, что в США мне известно, где я не должен быть или куда не пойти. А в СССР нигде на написано, и никто тебя не переубеждает". Но я белый человек, на собственной коже я этого не ощущал.
Максимум недовольства, что могли выражать некоторые люди, были чувства, что, мол, ты ничего не понимаешь, глотаешь пропаганду нашей власти, ты наивный, нечего тебе делать здесь, ты плохое явление и для твоего собственного народа. Выражали они это достаточно прозрачно, со всеми словами. Во многом они были правы.
Нужно здесь иметь в виду, что мы приехали из Латинской Америки, а не из богатой Англии. Надо иметь в виду, что это были золотые 60-е нашей юности. В Латинской Америке в политической области это были времена диктатуры, когда даже целоваться на площадях Буэнос-Айреса было запрещено специальным постановлением военной власти. Кроме того, мы не знали в первое время своего пребывания, что советские люди могли думать и говорить одно между собой и держать совсем иную речь перед нами. Но что-то было общее и для СССР, и для Аргентины. Чувствовалась доброта человека, желание помогать друг другу, избегать агрессивности, вместе искать решения, когда возникали трудности, отказ от индивидуализма… Не знаю, честно, не знаю, касалось ли это большинства людей, но, по крайней мере, те, которые жили так, были в достаточном количестве, чтобы создать обстановку, которую мы ощущали.
Владимир Тольц: Подводя итоги сегодняшнего разговора, скажу, что, конечно, очевидно: отношение к идее пролетарского интернационализма было производным от отношения к советской власти и официальной идеологии. Кто-то ей верил, у кого-то срабатывало чувство противоречия. Это все так. Но это в теории. А на практике, когда вопрос переставал быть абстрактным, когда речь шла об отношении к конкретным, живым людям - тут все оказывалось иначе…