Иван Толстой: Начнем с книжной новинки. В Англии их называют Champagne Left: обсуждая дела рабочего класса, они любят потягивать пережившую все революции "Вдову Клико". В Германии они носят иное имя - Toscaner Fraction по той причине, что отпуска проводят на роскошных тосканских виллах. В Нью-Йорке их называют по имени самой дорогой городской артерии: 5th Avenue Liberals. А во Франции эту элиту левой буржуазии зовут еще проще - "La Gauche Caviar" - "икорные" левые. Из Парижа Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий: Во времена не совсем еще отхлынувшего в глубины истории советского прошлого, партия и ее элита, выступавшие от имени рабочего класса и себя называвшие его авангардом, жили, как настоящая крупная, зажиточная буржуазия, но втихаря, без блеска и традиций буржуазии не фиктивной…
Явная параллель существует и во Франции. Элита французских левых, защищающих все тот же рабочий класс, отнюдь не выходцы из этого класса. Это настоящая буржуазия, представители капитала, подчас миллионеры и миллиардеры, использующие и свои деньги, и влияние на преобразование общества, подгонку под СВОИ идеи.
Лет 15 назад их стали называть La Gauche Caviar, «икорные левые», хотя сам термин был придуман раньше, во время алжирской войны, голлистом и губернатором Алжира Жаком Сустелем, который, увидев знаменитый «Список 121», требовавших прекратить применение пыток на допросах, воскликнул: «Кто они? Это - икорные левые»! Подтекст был прост: опять в политику лезут прекраснодушные интеллектуалы, уверенные в том, что они могут противиться восстанию алжирцев, не запачкав руки…
Итак - социалисты и коммунисты (не забудем троцкистов, которых до сих пор в стране пруд пруди), поедающие икру ложками? Что это? Явный оксюморон вроде «солдат мира»?
15 назад La Gauche Caviar зазвучало, как обвинение: вы ратуете за улучшение жизни бедных, не забывая щедро намазывать блины икрой, как вас научили партийные друзья из Московии… В самом начале правления Миттерана я совершенно случайно попал на Новый Год в компанию его ближайших соратников. Я был потрясен библиотекой хозяйки: полное собрание сочинений Маркса-Энгельса, Бакунина, Кропоткина, Троцкого, Ленина, Сталина, Мао… и лишь когда все уселись за громадный стол, заметил, что среди бутылок шампанского стоят три двухкилограммовых банки икры…
Самым ярким представителем современных икорных левых является (долго скрывавший свою «икорность») немолодой философ Бернар Анри Леви – писатель, журналист и миллиардер… Недавно в издательстве Робер Лафон вышла книга одного из идеологов Gauche Caviar, журналиста, публициста, главного редактора квази-официального журнала «икорных» - «Нувель Обсерватёр» или просто «Обса» - Лорана Жофрана «История Икорных Левых».
Казалось бы, зачем левой буржуазии размазывать икру по страницам? Рассказывать о своих секретах? Оказывается – оправдания ради… Ведь сам термин Gauche Caviar до сих пор звучит по-французски – презрительно. Лоран Жофран у микрофона Франс-Интер:
Лоран Жофран: Я отыскал следы «икорных левых» аж в Римской империи. Так что у нас были предшественники. Судьба братьев Гракхов весьма напоминает эпизод новейшей истории. Братья (Тиберий и Гай) были аристократами, но встали на защиту плебса, предложив раздел земли, хотя сами были безмерно богатыми. Существует весьма простая формулировка подобных левых: это люди, у которых есть деньги и которые в политике принимают сторону тех, у кого денег нет. Это нейтральное определение, вызывающее все же косые взгляды их собственного класса (буржуазии), которую они предают… Но на людей этого типа с недоверием смотрят и крайне-левые политики, которые в свою очередь не уверены в искренности икорных левых. И в наши времена их подозревают в лицемерии и двуличии. Это и правда, и неправда! Именно это я и хотел показать в моей книге: и положительную, и отрицательную сторону «икорных» левых…
Дмитрий Савицкий: Богатое и красиво живущее племя Gauche Caviar имеет и еще одну парижскую кличку «бо-бо». Не в русском смысле, хотя тоже бы подошло, а в местном - «Богемная Буржуазия», что также является явным оксюмороном. Буржуазия завидует богеме, пытается с ней сблизиться, ее купить, ею завладеть, но превратиться в богему она не может.
Но у Лорана Жофрана четкий тайминг! Ему важно реабилитировать левую буржуазию, так как на носу президентские выборы, а все знают, что лидеры социалистов, потенциальные кандидаты на пост в Елисейском дворце (Фабюс, Троскан, Ланг, Руаяль, Кушнер) принадлежат именно к «икорным» левым. Поэтому, внеся в текст толику критики, Жофран выстраивает родословную левой буржуазии (не найдя кроме Тиберия и Гая Гракхов никого) – от аристократов 1789 года:
Лоран Жофран: К примеру, революцию в какой-то мере свершили аристократы. 4 августа герцог Эгийон и виконт де Ноай выдвинули идею отказа от феодальных привилегий, то есть от собственных привилегий. Точно так же третье сословие смогло себя провозгласить Национальной Ассамблеей лишь потому, что часть духовенства и часть благородного сословия к ним в 1789 году присоединились. И политически это чрезвычайно важно.
Точно так же (причем весьма часто) рабочими движениями руководили буржуа. Пример – Карл Маркс, который вышел отнюдь не из рабочих. Но для нас, французов, самый яркий пример это - Леон Блюм, принадлежавший к крупной буржуазии, живший на Монпарнассе в огромной квартире, ездивший в машине с шофером, Блюм, который ужинал в парижских ресторанах, который был в свое время литературным обозревателем и входил в государственный совет…. То есть, Леон Блюм, в котором не было ничего от пролетария. И в то же самое время он был идолом левых рабочих движений и социалистов, то есть был громадной фигурой мира трудящихся…
Дмитрий Савицкий: Не забыл, конечно, Жофран помянуть и русскую левую буржуазию, отметив, что и Владимир Ильич Ульянов не принадлежал к рабочему классу. Как же поясняет он тот факт, что по сути дела всеми рабочими движениями руководили и руководят «икорные» левые? По Жофрану, рабочему классу нужны эти свободные головы (свободные от забот), способные на новые идеи, эти предатели собственного класса, сторонники социальных преобразований. Нужны – потому что у самих пролетариев, оказывается, нет возможности освободиться и серьезно задуматься… Пролетарий, как известно, должен вкалывать…
Однако Лоран Жофран вовсе не предлагает узаконить эту надстройку пролетариата… Скромно, почти застенчиво, он говорит, что у «икорных» левых в последние годы появилось искушение вернуться в лоно родного класса, перебежать назад… Глобализация тут видимо виною… Но Жофран оставляет небольшой шанс своим, «икорным» левым. Он не требует всех их идеологически пристроить и дать им почетное место в обществе. Одного места, одного кресла, президентского, будет достаточно… В 1981 году Франсуа Миттеран практически привел к власти «икорных» левых, заполучив бархатом обитое кресло во Елисейском дворце на улице Сент Оноре…
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Александр Грибоедов. Его портрет представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Александр Сергеевич Грибоедов – едва ли не самая трагическая фигура русской культурной истории. Лучшая русская театральная пьеса «Горе от ума» осталась его единственным произведением. Всем известно, что в 1829 году он был убит толпой фанатичных мусульман в Тегеране, где он был послом Российской Империи, то есть погиб в возрасте 34 лет. Его европеизм, таким образом, в наше время приобретает черты какой-то зловещей актуальности. В этом смысле он воспринимается уже не в русском, а в общеевропейском историко-культурном контексте.
Однако проекция Грибоедова на русскую историю обладает собственным важным интересом, выходящим за рамки литературы. Существует тема, которую очень активно обсуждали историки: был ли Грибоедов декабристом? Известно, что после 14 декабря он был арестован и подвергался допросам. Следствие не нашло признаков его участия в деле, он был не только освобожден, но снискал высшее доверие, сделал блестящую карьеру на дипломатической службе, став в конце концов послом. Грибоедов был знатоком восточных языков, и соответственно определилось поле его деятельности. Он заключил очень выгодный для России Туркманчайский мирный договор, закончивший войну с Персией. Реализация этого договора и стала причиной его смерти. Но не только смерть, а и жизнь Грибоедова, считается, была трагической – и как раз в контексте его предполагаемого декабризма. Вот этот вопрос заслуживает специального обсуждения.
Грибоедов, естественно, не мог не знать людей декабристского круга и не общаться с ними,– это были наиболее культурные люди тогдашней России. Существуют, однако, свидетельства отрицательного его отношения к ним. Он говорил: сто человек прапорщиков хотят изменить Россию; однажды он просто назвал их дураками. Фигура Репетилова, либерального болтуна, не без основания считается сатирой на декабристов. Они всё-таки перешли от разговоров к делу, но сделать его не смогли. Как бы там ни было, но Грибоедов, повторяем, был человек этого круга, и после разгрома движения остался в культурном одиночестве, в окружении людей всячески ему чуждых, службистов и карьеристов. Он сделался как бы культурным предателем, предпочтя гордому одиночеству Чаадаева – человека того же склада - службу реакционному режиму.
Грибоедов как предатель – тема одного из лучших советских романов «Смерть Вазир Мухтара» Юрия Тынянова. Можно сказать, что Тынянов и создал эту концепцию Грибоедова. Ю.Н.Тынянов вне всякого сомнения был одним из лучших знатоков русского культурного прошлого. Но нельзя не заметить того, что в его романе Грибоедов был подвергнут некоей стилизации, на него автор спроецировал советскую уже ситуацию, в которой люди культурные ощущали себя чуждыми, не имея, однако, иного выбора. Это они чувствовали себя предателями. Грибоедов был взят Тыняновым для репрезентации этой темы средствами своего рода Эзопова языка.
Но Тынянов был всё же слишком знающим человеком, чтобы пройти мимо другого сюжета в жизни Грибоедова, как бы он его ни истолковал. Грибоедов был не только автором гениальной комедии, у него было еще одно авторство: он написал проект под названием «Записка об учреждении Российской Закавказской Компании». Это Компания по производству и торговле колониальными товарами мыслилась на манер Ост-Индской, но наделялась привилегией политической независимости, вплоть до права объявлять войну. Себе Грибоедов усваивал роль главы Компании и даже наместнику престола на Кавказе уделял только место члена ее совета. Как пишет Тынянов в романе: «Он хотел стать королем». Или, как намекнул генерал-интендант Жуковский, давший экспертную оценку проекта, задумал отложиться от России.
Вот тут и следует видеть декабристскую связь Грибоедова. Была в его Записке одна деталь, по сию пору вызывающая недоумение историков советской школы. В качестве рабочей силы на кавказских плантациях предполагалось завезти русских крепостных, освобождаемых тем самым от крепостной зависимости, но обязанных отработать на этих плантациях – самим или их детям – пятьдесят лет.
В романе Тынянова о проекте Грибоедова так отзывается полковник Бурцов, сосланный на Кавказ как человек, сильно заподозренный в декабризме:
«Вот, - сказал он хрипло. – Договорились. Вот. А вы крестьян российских сюда бы нагнали, как скот, как негров, как преступников. На нездоровые места, из которых жители бегут в горы. Где ваши растения колониальные произрастают. Кош-шениль ваша. В скот, в рабов, в преступников мужиков русских обратить хотите. Не позволю! Отвратительно! Стыдитесь! Тысячами – в яму! С детьми! С женщинами! Это вы, который «Горе от ума» создали!»
Тынянов следует здесь тогдашнему представлению, что резко отрицательная оценка грибоедовского проекта была дана сосланным декабристом Бурцовым, которому было поручено произвести экспертизу. Но уже позднее выяснилось, как уже было сказано, что эту оценку делал генерал-интендант Жуковский. Защитником русских мужиков и целостности государства оказался не предполагаемый декабрист, а царский администратор.
Тут не будет никакого противоречия, если держаться правды, а не мифа о декабристах. Правда же главная в том, что движение декабристов в целом, а не в тех или иных частностях надо понимать так, что они были людьми феодальной аристократической психологии, всегда внутренне чуждой царистскому абсолютизму; декабристская вольность – реликт аристократической фронды. Их несомненное антикрепостничество окрашено отнюдь не в народнические тона: в освобождении крестьян они видели для себя шанс превратиться в крупных земельных собственников вне какой-либо ответственности за крепостных, тем самым делавшихся наемными работниками, сельскими пролетариями. Это был проект аграрного, а в случае Грибоедова и торгового капитализма. В нынешних терминах Грибоедов – олигарх, которому не удалось стать олигархом. Он остался автором гениальной комедии. Такова мена российской истории.
Иван Толстой: Во Вроцлаве прошел крупный фестиваль белорусской культуры «Белоруссия сейчас!» (или «Теперь Белоруссия!»), на котором были представлены, прежде всего, те белорусские музыканты, писатели, ученые, которых у себя на родине нынешние власти не чествуют. Вообще, практически все значительные белорусские культурные мероприятия осуществляются в Польше именно общественными организациями, которые при этом принципиально не сотрудничают с белорусским посольством, с властями и именно они, эти организации, в последние годы знакомят поляков с белорусской культурой. Об этом феномене рассказывает Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий: Фестиваль музыки молодой Белоруссии «Басовища» в Городке что возле Белостока , фестиваль белорусской бардовской песни «Бардовская осень» в Бельске-Подляшском, фестиваль белорусской культуры «Теперь Белоруссия!» во Вроцлаве под патронатом премьер-министра Польши Казимежа Марцинкевича – это только некоторые из целого ряда культурных мероприятий, посвященных Белоруссии, что проходят ежегодно в Польше. Все эти фестивали организовываются негосударственными организациями, иногда на гранты польского правительства, иногда практически на одном энтузиазме и собственными силами, но получается из года в год все лучше и масштабнее.
Фестиваль белорусской культуры во Вроцлаве растянулся в этом году почти на неделю – его посетил и министр культуры Польши Казимеж Михал Уяздовский. Организаторы из Коллегиума восточной Европы говорят, что современная независимая белорусская культура заслуживает того, чтобы ее пропагандировать, особенно в ситуации, когда у себя на родине ее создатели не только не могут рассчитывать на поддержку властей, а скорее наоборот – сталкиваются с репрессиями. Говорит Анджэй Домбровский - руководитель вроцлавского Коллегиума восточной Европы.
Анджэй Домбровский: «Это уже третий фестиваль, который мы организовали во Вроцлаве – программа, как мне кажется, получилась очень интересной. Кроме всего прочего, мы постарались показать такую Белоруссию, которой поляки не знают. Мы путешествуем в далекие страны и не догадываемся, какие прекрасные места есть здесь, неподалеку у наших соседей. Что касается самой идеи, то, по-моему, это абсолютно нормально – поддержать соседей в трудной ситуации. Мы издаем также белорусские книги – прозу и поэзию».
Алексей Дзиковицкий: Примечательно, что кроме таких крупных мероприятий, как фестиваль белорусской культуры во Вроцлаве, в разных городах Польши проходит множество небольших вечеров, выставок, концертов, как, например, презентация белорусскоязычного хип-хопа, а значит с партиотическими текстами, в варшавском клубе «Сатуратор». Это мероприятие не принесло владельцу клуба пану Мартину особенной финансовой выгоды, однако дело, как он признается, совсем в другом.
Мартин : «Мне 32 года, и я хорошо помню, как в коммунистические времена мы оказались один на один с коммунистической системой, а весь демократический мир стал на нашу строну и помогал нам. В период последних полностью сфальсифицированных президентских выборов в Белоруссии, об этой стране много говорили, а теперь это уже проходит. Я не хочу, чтобы о Белоруссии, о том, что там люди борются за свои права, забывали. И это мой небольшой вклад в то, чтобы о Белоруссии помнили. Поэтому я и согласился на это мероприятие»
Алексей Дзиковицкий: Белорусский репер Кроу - лидер проекта «Красным по белому» рад, что его музыка нравится полякам – совсем недавно он подписал контракт с одной из польских звукозаписывающих компаний. У себя на родине Кроу выступает в маске - так, чтобы не было видно его лица.
Кроу: «Все из-за текстов, которые «оскорбляют власти». А на самом деле это правда о наших властях, которые ни с кем не церемонятся. Так что в маске я выступаю, прежде всего, для собственной безопасности. Так было особенно в начале карьеры. Сейчас это уже больше имидж».
Алексей Дзиковицкий: Интересно, что на белорусских концертах, фестивалях, выставках практически всегда очень много посетителей. Министр культуры Польши Казимеж Михал Уяздовский объясняет это близостью польской и белорусской культур, а также чувством солидарности поляков.
Михал Уяздовский: «Здесь есть несколько мотивов. Во-первых, чувство солидарности. В прошлом мы, поляки, много лет жили в одном государстве с белорусами, а теперь наши близкие соседи белорусы – в неволе, у творческих людей нет свободы выражения. Нас поддерживали когда-то, и мы поддерживаем теперь других. А во вторых, что может быть важнее культуры? Иоанн Павел второй еще перед созданием «Солидарности» говорил в ООН, что именно культура в понимании основных ценностей является тем, что определяет направление развития народа, человечества. Здесь нет никаких политических расчетов, а простое понимание того, что если мы сейчас поддержим независимую белорусскую культуру, то раньше или позже сформируется под ее влиянием независимая Белоруссия. А, кроме того, у белорусской культуры есть такая свежесть, которой позавидовали бы многие в Европе. И при всем этом белорусская культура в Европе мало известна. Хотя что тут говорить, и польскую культуру в Западной Европе не очень-то знают».
Алексей Дзиковицкий: Конечно, до широкой известности в Европе многим белорусским художникам, музыкантам, литераторам нужно еще пройти длинный путь. Однако как расценить то, что популяризаторами белорусской культуры в Европе являются, прежде всего, негосударственные организации, все это делается под запрещенным теперь в Белоруссии бело-красно-белым флагом, более того, люди эти говорят в большинстве по-белорусски, а ведь даже в Минске за это можно наткнуться на неприятности. В Европе показывают не белорусский официоз, лубочные ансамбли, а культуру живую, независимую, за которой, как утверждают специалисты, будущее и у которой есть шансы получить европейское признание. Хорошо это или плохо, что нынешнее белорусское государство как бы не принимает участия в этом процессе?
Говорит Илья Глыбовский – белорусский активист из Чехии.
Илья Глыбовский: «Имеет значение, прежде всего то, кто приходит на эти фестивали и что люди на них узнают. Когда культурные мероприятия за границей организовывают представители общественных организаций, то жители этих стран видят совсем другую Белоруссию. Появляется интерес, хочется узнать больше об этой стране. Да и сами подумайте, даже если бы конкуренция между государственными и негосударственными мероприятиями была, то и так последние будут интереснее, потому что их делают энтузиасты, люди, которые работают не для денег. На сегодняшний день неправительственные инициативы, организации эмигрантов гораздо эффективнее любого государства, а тем более государства тоталитарного».
Иван Толстой: Десятки полотен восточноевропейских художников выставлены в залах Эрмитажа. Их объединил замысел устроителей – общая судьба. Рассказывает наш петербургский корреспондент Юлия Кантор.
Юлия Кантор: «Смысл жизни – искусство» - от этого названия выставки, открывшейся в Мраморном дворце, веет чем-то вполне советским. Хотя речь на ней идет о событиях как раз постсоветских: о Восточной Европе и ее художниках последнего десятилетия. Кстати, на разных языках выставка называется по-разному. На английском, например, Essens of life – эссенция, экстракт жизни. В переводе с венгерского: соль жизни – перчинка искусства. Словом, создатели упражнялись и в вербальной игре.
Куратор выставки Ядран Адамович, югослав, много лет живущий в Америке, привез в Русский музей, как он выразился, произведения своих друзей. Вставляя в долгий английский приветственный спич русские слова, Адамович рассказал, что собирал эту выставку по принципу «переживания»: ему хотелось представить палитру ощущений художников бывшего соцлагеря, живущих в переломную эпоху. В соответствии с этим замыслом в Петербург приехали графические работы художников из Венгрии, Чехии, Югославии, Польши, Сербии, Хорватии, Словении, Румынии, бывшей ГДР и России.
Выставка уже побывала в Будапеште, а после Петербурга отправится в Ригу, Афины и Любляну.
Ядран Адамович : Я живу в Соединенных Штатах и, честно говоря, уже устал от того, что там думают по поводу русского искусства. Словом, моя идея заключается в том, чтобы представить человека как художника. Эти художники, чьи произведения вы здесь видите, очень значимы: они свидетели определенного времени.
Юлия Кантор: Я спросила Ядрана Адамовича, чего больше в собранных им и привезенных работах - факта социального самовыражения или собственно факта искусства?
Ядран Адамович : Нет, мы представляем гонимых художников – начиная с 60-х годов до настоящего времени. Свидетелей распада. Нас всегда воспринимали как маргиналов, однако с крушением прежней власти оказалось, что мы – лучшие художники своего времени. На протяжении 70 лет нам внушали, что авангард мертв, мертв, мертв, но мы все-таки выжили.
Юлия Кантор : Собственно, сама выставка дает ответ на этот вопрос. Русский музей, всегда смело экспериментировавший с представлением современного искусства, и в этот раз пошел на риск.
Коллажи Марко Ковачича – некое эхо советского «неофициального» искусства. В коллажах Младена Стилиновича, посвященных долларовой тематике, – претензии на графическую усмешку. Миломир Кавацевич в серии фоторабот о войне предельно внятен: разрушенная Национальная библиотека в Сараево, портреты живых с портретами убитых в руках. Понятная без слов трагедия, горе, поставленное в режим стопкадра, – здесь больше журнализма, нежели художественного осмысления.
От проекта можно было ждать как минимум яркого и резкого художественного сопоставления режимов, в каковых экспоненты-восточноевропейцы существовали. Режимы Хонеккера, Гусака, Тито и Брежнева сколь похожи, столь и различны, в всяком случае, в оттенках, доступных художественному мироощущению. Именно этого на выставке нет. Вместо этого суррогат самодовлеющей рефлексии в амплитуде от умиления до саморазрушения. А объединены эти рефлексии по территориальному принципу. Все дело в концепции, подменившей смысл. Не искусства, конечно, а экспозиции. Восток – дело тонкое, даже если это восток Европы.
Иван Толстой: Актриса Татьяна Калганова в 90-е годы работала в отделе новостей Радио Свобода в Праге. Затем снималась в телесериалах «Черный ворон», «Сестры» и «Улица разбитых фонарей». Сейчас, с петербургским Небольшим драматическим театром, она приехала в Градец Кралове под Прагой, где проходит международный театральный фестиваль. Петербургский театр привез постановку горьковского «На дне». Татьяна, кого вы здесь играете?
Татьяна Калганова: В нашем спектакле по пьесе Горького… Действительно, по пьесе, потому что работа в театре складывается так, что мы сочиняем спектакль все вместе. У нас нет такого, что приходит режиссер и говорит: вот ты пойдешь туда, в эту кулису пройди, здесь встань, здесь сядь, здесь скажи вот так вот. Мы работаем этюдным методом, так называемым. И мне это безумно нравится, потому что мы все являемся соавторами спектакля. При этом, это и мучительно - это имеет и другую сторону. Радости творчества не случаются каждый день. Потому что идет мучительный поиск конечного результата.
В пьесе «На дне» я играю персонажа под названием Кривой Зоб. Дело в том, что у Горького этот персонаж мужского рода и, в общем, мало значительный персонаж – если выкинешь его, то пьеса не пострадает. Когда я пришла в театр, приехав из Праги, я была уже лишней девицей, лишней актрисой в данном распределении. Не было больше женских ролей. Но режиссер, Лев Борисович Эренбург, позволил мне попробовать что-то вокруг спектакля. Поначалу, когда мы начинали, я сочиняла персонажи вокруг горьковской пьесы «На дне». В какой-то момент в ночлежку приходила девушка-эссерка с листовками, и встречала там свою любовь, в какой-то момент появлялась такая цыганка-молдованка, которая продавала там все, начиная от бормотухи и заканчивая щепкой от гроба Господня. Больше всех продержалась Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, которая приходила в ночлежку с самим Антоном Павловичем. А родилась она из моего этюда. Я придумала, что приходит такая взбалмошная барынька, прототипом была Елена Соловей из фильма Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино», когда она говорит: «Давайте, завтра поедем, с утра рано встанем и будем кормить детей, чьи матери ушли на покос». Я подумала, что такая барынька могла, ужиная где-нибудь в шикарном ресторане, заговорить о проблемах русского народа. И я пришла в ночлежку буквально с пирожными. И там с ней приключалась такая занятная история, она поэтому долго держалась, но в итоге Ольга Леонардовна тоже благополучно удалилась и остались непосредственно только те персонажи, которые были написаны Горьким.
Кривой Зоб - изначально мужской образ - но я подумала, что он может быть женщиной. Натолкнула меня на эту мысль реплика Горького «Кривой Зоб собирается лечь на нары рядом с татарином». То есть там такие два персонажа - татарин и Кривой Зоб. Они крючники, носильщики. Понятно, что Горький имел в виду, что они два самых изгоя в этой ночлежке, и настолько у них постоянно нет денег, что они даже одну нарину на двоих снимают. Я подумала: а если это женщина, значит, может, там есть какая-то любовь. И, наверное, это любовь безответная, и сразу есть, что играть. И, таким образом, возник персонаж Кривой Зоб, в итоге, ушел из спектакля татарин, потому что не хватало мужчин в труппе. И Кривой Зоб превратился в горбатую карлицу-татарку, буквально за месяц-полтора до премьеры. Оценивать это я не могу. Надеюсь, что это оцените вы, придя на наш спектакль.
Иван Толстой: А, вообще, у вас есть какой-то опыт игры в Европе, прежде всего, на русском языке? А, может, даже и на других языках?
Татьяна Калганова: В Сиэтл мы ездили с театром на фестиваль. Но тогда я еще не участвовала в спектаклях, я просто с ними поехала в качестве непонятно кого. Но я уже репетировала «На дне». А спектакли мы повезли предыдущие, в которых я не была занята и куда год назад я ввелась. Во все наши три спектакля. Театр молодой, репертуар пока невелик. Работаем мы довольно долго. То есть мы не делаем спектакли за 2-3 месяца, а за год-полтора.
Иван Толстой: Режиссер пытается разговаривать с актерами перед гастрольной поездкой зарубежной, объясняя какие-то задачи для иноязычного зрителя?
Татьяна Калганова: Да нет. На самом деле, никогда не известно, каков зритель будет. Подходит к этому так, что это какой-то иностранный зритель и, может быть, мы введем несколько слов на чешском, поскольку мы в Чехию приехали, и это как-то всех порадует. Нет, конечно. Берите и играйте ребята, с богом. У нас есть такой ритуальчик обязательный перед спектаклем. Мы все собираемся во главе с режиссером, он вытягивает руку вперед, мы все кладем руки сверху и делаем: раз два, три, с богом! И выходим на сцену.
Иван Толстой: Вы пришли к нам в студию сейчас, после несколько часовой экскурсии по Праге. Чувствуете ностальгию?
Татьяна Калганова: Ностальгия ужасная. Дело в том, что я не была в Праге уже 4 года. То есть, последний раз, когда я была, случилось наводнение. Я приехала, и на следующий день я все это наблюдала. И так получилось, что было очень много работы, а когда случается небольшой отпуск, то хочется к морю. Хотя по Праге очень скучала. И здесь я поняла, что соскучилась еще больше, чем я предполагала. Потрясающе красивый город. Как сейчас Петербург я не замечаю… Замечаю, конечно: ой, хорошо! Но это так, мимоходом, из окна машины, потому, что торопимся по делам. Так же, когда я жила в Праге. Да, красивая, да удивительная. Но приехали очередные друзья, очередные гости, надо их выгуливать, это уже особо не радует.
Иван Толстой: На этот раз вы на экскурсии были не пассивным слушателем – вы вели экскурсию. А для кого?
Татьяна Калганова: Для со-трупников. Для актеров нашего Небольшого драматического театра. Хоть он и небольшой, но актеров в нем достаточно. Нас 18 человек. И для всех 18-ти я вела экскурсию, возила их самыми красивыми пражскими тропами, самыми любимыми.
Иван Толстой: Что такое для вас ваша Европа? Где она и на каком языке она говорит?
Татьяна Калганова: Наверное, изначально моя Европа - это Прага. Потому что до Праги я была в Германии. В Финляндии, где-то еще на курортах. Но Прага, поскольку первый город, в котором я прожила достаточное количество лет для того, чтобы узнать Прагу и Чехию, то для меня Европа будет ассоциироваться с Прагой, для меня это синоним. Естественно, Европа не заключается для меня только в Праге, но, наверное, это так, это родина, и ее не выбирают. Так случилось, что Прага была первой.
Иван Толстой: Европейский театр и европейское кино. Живя в Петербурге, насколько вы следите за какими-то новинками, за тенденциями?
Татьяна Калганова: Естественно, слежу, естественно, как только что-нибудь интересное - покупаются диски. Походы в кино случаются тоже, но крайне редко, потому что нет на это времени. Благо, есть большой экран дома и можно ночью после репетиции успеть что-то и посмотреть. Есть любимые режиссеры. Ларс фон Триер, например, за которым я слежу, есть Альмодовар.
Иван Толстой: В какой роли мы увидим вас в ближайшее время?
Татьяна Калганова: Я снялась в таком детективном… Это даже не сериал, а четырехсерийный или двухсерийный фильм по Татьяне Устиновой - «Развод и девичья фамилия». Такое взбалмошное название. Но работа получилась вполне занятная, по внутренним ощущениям. Я не видела результата. Но в процессе казалось, что это довольно достойная история для того жанра, в котором я участвовала. Сейчас, летом, у меня будут съемки у замечательного молодого режиссера Володи Кота. Снимать мы будем в Ораниенбауме. Тоже история с убийством, с историческими экскурсами. Нет смысла пересказывать, что и как будет. Если я вам назову имя своего персонажа – Лиза, - это ничего вам не даст. И, собственно, не хочу говорить, какая она и что она, потому что эта работа еще не сделана. Я не люблю говорить о том, что не случилось.
Иван Толстой: В Лондоне вышла новая книга о Джеймсе Бонде. Рассказывает Наталья Голицына.
Наталья Голицына: Лейтмотив новой книги о Джеймсе Бонде - тезис ее автора о том, что созданный Иэном Флемингом образ британского суперагента оказался столь востребованным его страной потому, что он появился в нужное время в нужном месте. Саймон Уиндер доказывает, что травмированная утратой империи Британия с восторгом приняла героя Флеминга, который навевал ей «золотой сон» о ее неутраченном могуществе и сверхдержавном статусе. По мнению автора, Флеминг, который принадлежал к британскому высшему классу, стремился создать героя, обладающего для англичан всеми качествами психотерапевтического лекарства. Грандиозный успех бондианы, считает Уиндер, объясняется тем, что рядовой читатель и кинозритель мог с легкостью персонифицировать себя с флеминговским супергероем, плейбоем и бонвианом. Кроме того, таинственный мир британской секретной службы и гламурные похождения ее агента, полагает автор «Человека, который спас Британию», утоляют многие сознательные и бессознательные влечения и фантазии отчужденного от собственной сущности человечества.
Однако автор новой книги о Бонде умалчивает о том, что непосредственным толчком для Иэна Флеминга к созданию образа агента 007, спасающего мир от глобальных катастроф, послужило дело «кембриджской четверки» советских агентов, среди которых был, в частности, занимавший высокий пост в британской разведке Ким Филби, выдавший КГБ сеть британских агентов в России. Флеминга поразило это событие; он был уязвлен тем, что предатели принадлежали к британскому истеблишменту, откуда столетиями черпались управленческие кадры Британской империи. Как замечает Бонд в романе «Из России с любовью», «настоящие офицеры даже не подозревают о существовании таких людей». Герой Флеминга должен был реабилитировать свой класс, противопоставить вероломству и безответственности преданность стране и монархии, стать новым символом Англии. Спустя полгода после шпионского скандала Иэн Флеминг приступил к работе над первым романом о Бонде. Почему всё же Саймон Уиндер назвал свою книгу «Человек, который спас Британию»? Вот как он отвечает на этот вопрос.
Саймон Уиндер: На мой взгляд, Джеймс Бонд спас Британию в двух различных смыслах. Он предложил ей фантастическую модель британского могущества в момент, когда Британия этой мощью уже не обладала. И в книгах, и в фильмах Бонд рыщет по миру, разрушая происки врагов, вооруженных ядерным оружием, и это в то время, когда Британия в конце 40-х утратила свой имперский статус. Он в буквальном смысле спасает Британию от полного коллапса в книгах, но и в реальной жизни он спасет ее психологически своим поведением.
Наталья Голицына: Вы отмечаете, что Джеймс Бонд был и остается для миллионов англичан очень влиятельной фигурой. Чем вы это объясняете?
Саймон Уиндер: Когда Иэн Флеминг создал Джеймса Бонда в начале 50-х годов, он попытался с помощью этого вымышленного образа уверить Британию, что между 45-м и 65-м годами она вовсе не деградировала, а всё еще остается великой державой. И уникальность это британского величия Флеминг усмотрел в отсутствии покушения на нее извне. И что интересно: Флемингу с его героическим прошлым во время второй мировой войны удалось создать образ человека, который вопреки заголовкам в газетах, твердящим, что Британия находится в катастрофическом экономическом,
политическом или культурном состоянии, доказывает всем, что страна полностью сохранила свое место в мире.
Наталья Голицына: Вы пишите в своей книге, что «Джеймс Бонд может существовать только потому, что он британец». Что вы хотели этим сказать?
Саймон Уиндер: В образе Джеймса Бонда интересно то, что он персонифицирует собой множество британских предрассудков. К примеру, убежденность британцев в том, что другие страны представляют собой то ли странные, то ли незаконные образования, и поэтому Британия может вторгаться в них или указывать, как им жить. Это представление было частью британской общественной жизни на протяжение полувека. И тот факт, что агент британского правительства, путешествуя по миру, спасает мир, убивает злодеев, спит с прекрасными женщинами - как в книгах, так и в фильмах, - полностью соответствует нашим стереотипам об этих странах. Это и делает Бонда столь привлекательной фигурой у него на родине. Я не могу, к примеру, представить существование итальянского или португальского Бонда. Для таких Бондов было бы невозможно демонстрировать столь откровенное превосходство над остальным миром, которое чувствуют многие люди в Британии.
Наталья Голицына: Почему в таком случае Джеймс Бонд и фильмы о нем привлекают миллионы людей во всем мире?
Саймон Уиндер: Думаю, что он человек, которым многие хотят стать и очевидно являются. Наемные убийцы, которых нанимают правительства, - это очень ограниченная группа лиц, которым позволено реализовать самые невероятные фантазии. Сама идея, что человек может свободно путешествовать по миру, владеть прекрасными женщинами и реализовывать свои самые смелые фантазии для многих крайне привлекательна. В реальной жизни это невозможно. И хотя обычно никто никого не убивает, в воображении это случается довольно часто. В начале 50-х этого было достаточно для британских читателей, которые до этого в силу экономических причин и ограничений на вывоз валюты не могли свободно путешествовать по миру. И когда ситуация изменилась они ринулись в зарубежные экзотические места по следам Джеймса Бонда.