Созданный 30 июня Государственный комитет обороны принял несколько постановлений о мобилизации женщин для несения службы в войсках ПВО, связи, внутренней охраны, на военно-автомобильных дорогах. В результате на фронте сражалось от 600 тысяч до миллиона женщин. Женщины уходили на фронт по разным причинам. Тамара Марковна, в пятнадцать лет записалась на курсы связистов-радистов.
Немец тогда без боев, без единого выстрела от Армавира идет к нам, в Белореченск. Я сидела, экзамены давала за восьмой класс. Вдруг раздается стук в дверь, слышу голос своего папы: «Петренко мне». Я выхожу, он: «Деточка, быстро в эшелон!» Я говорю: «А книги? Все осталось в парте!» - «Нет, скорее!» Я говорю: «Папочка, что?» - «У меня пока формировались эшелоны, со списками возился, и мы опоздали». Нам достались свиньи. Папа – член партии, руководящая работа. То есть весь руководящий состав, кто к лошадям попал (внизу – лошади, а на нарах – люди), кто к коровам, а мы вот попали к свиньям. И мы отправились последним эшелоном.
Еще не доезжая города Туапсе, есть поселок Индюк, так он мне запомнился. Мы остановились, народ выскочил, направо, налево, там росли еще овощи, фрукты кое-какие, - и вдруг на нас налетели немцы. Вы представьте, что тогда было, все стали бежать подальше от состава. Вот тогда я впервые увидела в самолете летчика, а он так низко летел, мне показалось, что это голова медведя – он же в шлеме, в очках. Ну, а после этого стал состав собираться, крик был страшный: «Коля!.. Маша!.. Петя!..» Кричат детей, друг друга зовут. Растерялись все. Маленькая моя сестренка, которой было 3 года 2 месяца, она была в желтеньком платьице и в желтеньких трусиках, и поэтому народ, когда бежал, ведь друг на друга, и я увидела, что по ней бегут. Увидела я трусики и платьице, и я стала ползти к ней, чтобы хотя бы выручить ее, а она не плакала, не кричала, ничего, головочкой упала в рельсы и все. Я ползла, по мне люди бежали, кричали, и вот тогда меня немножко там покалечило, потому что по мне бежали. И у нее и ножки были все в синяках. И я вдруг увидела маму, когда паровоз уже кричал. Мама настолько испугалась, что нас, трое детей… настолько человек испугался, что забыла обо всем и тоже бежать, интуитивно убегала. И я увидела маму и закричала: «Мама! Мама!» Мама прибежала со слезами, со страшным лицом, забрала нас, мы сели и уехали. Но нас только трое, четверо наших не было.
В Сочи мы все собрались, у нас же свиньи, мы ответственные за свиней были. Питались мы макухой, макуха – это жмых. Это давали свиньям, и мы этим питались, потому что у нас ничего не было, мы как стояли, так и бежали. Свиней мы этих гнали до города Адлера. Тогда не было дороги такой, как сейчас, асфальтированной. Пока мы пришли пешком до Адлера, босоножки все разбились, ноги все в крови. А в Адлере нашли с очень большим трудом квартиру, так как это был уже конечный пункт для эвакуации.
Я пришла в школу записаться, чтобы пойти мне восьмой класс кончать. Мне было всего 14,5 лет. А мне ответили: «У нас всего два только восьмых класса, забиты, мест нет. А ты пойди в библиотеку, девочка, там в библиотеке тебе все расскажут». Я пришла в библиотеку, в школьную, а там запись. Мне говорят: «Становись в очередь». Я встала. Запись куда? На фронт, на курсы на фронт. Ни папы, ни мамы нет, совета спросить не у кого. Я подумала: нам же есть нечего, мы умираем с голоду. У нас ни золотых часов, ни зубов не было, мама и бабушка плакали: «Как мы будем здесь жить?» И я записалась. Пришла и сказала: «Я записалась на курсы». – «Какие?» - «Не знаю, куда меня пошлют, а потом, после курсов, в армию». Я сейчас вспоминаю, я не заметила ни слез, ни ужаса, ничего. Полнейшее безразличие у всех. И что-то мне даже показалось, что даже вздохнули – хоть одного рта не будет.
Как и Тамара Марковна, многие из девушек уходили на фронт просто потому, что в тылу нечего было есть. Но многих побуждал к этому патриотизм. Правда, они не всегда хорошо понимали, что их ждет. Об этом – следующий рассказ.
Войне-то уже шла вовсю в 1943 году. Мы свой военкомат осаждали без конца, нас было 12 человек – 6 мальчиков и 6 девочек, нам было по 19 лет. А военком говорит: «Не мешайтесь под ногами, исчезните отсюда». Мы его допекли, он потом говорит: «Ладно, помойте мне окна, наведите порядок». Ну, мы все отдраили ему капитально. Тогда, значит, нас по 5 человек повезло, привезли нас, наверное, это Воронежский фронт тогда был, станция Лиски. Приходит полковник, а с нами – капитан. «Ты зачем их привез? Ты куда приехал? Наши Харьков сдали, нам завтра идти в бой, а ты их провез! Я с ними что буду делать? Вези их обратно!» Он позвонил своему комиссару к нам в военкомат, а тот говорит: «Нет, они все добровольцы. Он не может не взять». Ну, тогда приходит по политчасти офицер и говорит: «Товарищ полковник, давайте возьмем, ребята картошку чистить будут». Мы так обрадовались, и нас взяли. И сразу картошку стали чистить. А потом сколько-то времени прошло – Харьков наши освободили, нам не пришлось воевать за Харьков.
Мы приехали в Харьков. Но Харьков был насыщен какими-то бендеровцами, и нас зачислили в отделение связи. И мы пошли восстанавливать связь. Взяли катушки, взяли аппараты. Связь восстановили, идем – на пути наша прожекторная. Мы туда зашли, и наши парни все сидят – мы думаем: что такое? А они – убиты, у них сонные артерии перерезаны.
Татьяна Петровна, служила во время войны и связистом в артиллерии, и медицинской сестрой.
Нас у мамы 7 человек детей. С первых дней войны отца взяли на фронт. И вот началась у нас оккупация на Кубани. Немцы издевались, и насиловали, и убивали. И среди своих людей было очень много предателей, которые выдавали комсомольцев, коммунистов. И все это я видела своими глазами, это ужас был! Потом прогнали немцев, отец приехал из госпиталя. И мне было 17 лет, и 3 марта я ушла добровольно в Красную армию. Никто дома не знал. Отец страшно ругался и кричал: «Что же, они младенцев будут брать?!» А когда я ходила в военкомат, меня не хотели брать: «Подрасти, еще мала». Ростом я была маленькая, худенькая. Ну, три раза ходила в военкомат, а потом на четвертый раз пошла – и военкому заявила: «Если вы меня не возьмете, я напишу Сталину письмо. У нас 12-летние дети воюют!» И меня взяли в учебный батальон.
Это было на Кубани. И вот мы прошли 80 километров пешком до этого учебного батальона, такие же девчонки, моего возраста. И в распределительном батальоне нас учили по-пластунски ползать, колючки там такие высокие, приходили – у нас все руки и лица были в крови. Кормили очень плохо тогда, страсть была! Давали нам 600 граммов хлеба, мы его пополам делили. Очень трудно было, дочка. Я потом, грешным делом, думаю: лучше бы я дома была.
80% средних и младших медицинских работников на фронтах составляли женщины. Екатерина Петровна прослужила четыре года и побывала на четырех фронтах. Я спросила ее, не было ли ей страшно, особенно в первые дни.
Меня направили в полк, там работать, помогать фельдшеру. А я не боялась. Я не понимала, что пули могут убить, что это смерть ходит. Меня буквально валили: «Да что же ты ходишь?! Убьют ее». И через сутки меня отправили в санроту, потому что говорят: «Это жертва ходит». Но я не боялась, не знаю почему, страха у меня не было. Мелькают – фьють и фьють, ну, и пусть себе. Я просто даже не отдавала себе отчета, что это пули летают, что они могут убить, у меня не было этого страха.
Отправили меня обратно в санроту и дали грузовик, на котором раненых возили. Раненые, раненые, раненые… А в то время ведь преимущество было немецких, и они преследовали нас буквально самолетами. Первый раз прошел – слава богу, у нас все обошлось; пошел на второй заход – и, что я вам хочу сказать, в кузове никого не осталось. Когда грузили, это были такие тяжелые больные, а тут – как растворились все, все в ров легли и все. Когда он прошел, быстренько все в машину сели, и едем. А я смотрю – у шофера моего пятна вырисовываются здесь. Я говорю: «Слушай, а что у тебя? Останови машину. Что с тобой?» Осколок торчит между двух ребер. Вот тогда мне в первый раз стало страшно.