Монография Александра Каменского «Повседневность русских городских обывателей», посвящённая городу Бежецку, — первая в отечественной историографии попытка комплексного изучения повседневной жизни русской городской провинции первых трех четвертей XVIII века.
У книги есть еще и легкомысленный (во всяком случае, для современного слуха) подзаголовок: «Исторические анекдоты из провинциальной жизни ХVIII века». Но книга на самом деле серьёзная. Жизнь невеликого города Бежецка — находящегося в нынешней Тверской области — в историческом промежутке от великого Петра до великой Екатерины воссоздана в монографии профессора Александра Борисовича Каменского через быт, трудовые будни (и нетрудовые блудни) горожан, судебные тяжбы, особенности местного управления и самоуправления. Такой подход себя вполне оправдывает, поскольку политические бури обходили стороной этот город с населением в 2-2,5 тысячи человек, а страшное «государево слово и дело» здесь, если и звучало, то вот в каком контексте: «сказывал за собою государево дело пьянски, а за ним де дела никакова не имеетца и за другими ни за кем не знает».
Авторский комментарий: «он вместе со свидетелями был отправлен-таки в Тайную канцелярию… там, через несколько дней, получил те же самые плети, которыми, без каких-либо дорожных хлопот, мог насладиться в родном городе».
Сразу выскажу критическое замечание, чтобы не оставлять под занавес рецензии. У книги есть авторское теоретическое предисловие. Я пытался разобраться в хитросплетении «исторической антропологии», «антропологической урбанистики» и прочего, вплоть до пресловутого «постмодернизма», но тщетно. Я знаю, что с начала 1990-х у нас слово «антропология» используется некоторыми историками в каком-то новом значении, отличном от традиционного, обозначенного в словаре. Но тогда это новое надо определить. Я искал такое определение у разных авторов, знакомился с целыми книгами, посвященными этому новому непонятно чему, опрашивал историков. Ничего мало-мальски внятного так и не нашел. Нет определения и, в данном случае, это наводит на мысль, что предисловие должно просто засвидетельствовать идеологическую лояльность. Недостаток простительный, потому что вся остальная книга написана ясным и живым русским языком, с юмором, с сочувствием к людям, чьи судьбы открываются нам в архивных источниках. То есть, на самом деле, автор очевидным образом продолжает традицию Натана Яковлевича Эйдельмана. И работа с источником, кстати, мастерская.
Смотрите: по официальной ведомости петровского времени, в городе 21 двор принадлежал кузнецам, 10 — сапожникам, ещё был 1 иконописец, много разных специальностей, кроме парикмахера. Как же так – в свете известных царских указов о брадобритии? И автор находит в источнике совершенно другой тематики, в деле о ссоре двух горожан, указание на то, что в момент ссоры одного из них, «у избушки на рундуке» брил посадский Фомин. Видимо, он-то занимался парикмахерским ремеслом без официальной регистрации, не декларируя доходов. Вполне современная коллизия. Как будто с современной газетной страницы (рубрика «Происшествия») сошёл и бургомистр Алексей Дедюхин. Бургомистр выборный. «Как же ему это удалось? Несомненно, путем подкупа горожан, а также используя то, что многие… были его должниками». Глава про Дедюхина помогает понять, почему выборная власть может быть не лучше назначенной, а аккурат наоборот.
При этом в городе совершается на удивление мало тяжких преступлений. Убийств (то ли 3, то ли 4 за всё время), изнасилований. А прочие насильственные преступления совершаются, как правило, «пьянским образом», отчего обостряются старые обиды, наносится ущерб имуществу и личности соседа. Причём, вот, что любопытно: одни и те же люди попеременно фигурируют то в качестве нападавших, то в качестве потерпевших, которые подают жалобу. Или даже так: человек, наказанный батогами за уличный дебош, спустя несколько лет, сам назначается на полицейскую должность. Автор объясняет это «патриархальным… характером нравов»… «в небольшом городке с устойчивым составом населения, где все жители знают друг друга, уровень взаимозависимости всех членов общества очень высок». А от элементов последовательно антиобщественных общество избавлялось, сдавая их в рекруты или ссылая (целыми семьями) в Сибирь.
Сопоставляя эту картину с современной, мы волей-неволей приходим к проблеме криминальной субкультуры, через которую уголовщина сегодня воспроизводится уже как норма и своеобразный экономический уклад. В этом смысле Бежецк XVIII века предстает более здоровым обществом, чем наше нынешнее. Чего не скажешь о санитарном состоянии города. Власти пытались принимать какие-то меры против «навозного падалища» на улицах и мусора в пожарных колодцах, но без особого успеха. Автор сравнивает Бежецк с западными городами того времени и признаёт, что те выглядели (и пахли) не лучше.
Специфическим средневековым духом веет и от некоторых судебных дел: жуткая история «девки Парасковьи Ивановой», на которую донесли, что она беременна, но при осмотре этого не обнаружилось, в связи с чем несчастную женщину долгие годы держали в тюрьме, время от времени подвергая пыткам, чтобы получить признание в детоубийстве.
В конце книги профессор Каменский скромно определяет свою монографию как собрание «материалов» и «наблюдений», причём незавершённое: «сформулировать какие-либо выводы, да ещё такие, которые отличались бы научной новизной и актуальностью», достаточно сложно». С моей точки зрения, выводы как раз очень интересные. В источниках по Бежецку — подчёркиваю: патриархальный город в глубинке! — нет никаких свидетельств того, что «петровские преобразования… вызывали какое-либо сопротивление». Парадокс! Мы же знаем, что сопротивление было, это не выдумка историков, сопротивление бесстрашное и ожесточённое. Но где? Например, среди казаков — староверов, то есть там, где для несогласия с царём имелись серьёзные социально-политические мотивы, а не просто привычка одеваться и бриться-стричься каким-то определённым образом.