Россия готова открыть свой страховой рынок для иностранных компаний
Ефим Фиштейн: В канун саммита «большой восьмерки» в Санкт-Петербурге делегации России и США на переговорах о вступлении России во Всемирную торговую организацию пришли к компромиссу по одному из самых спорных вопросов – открытию для иностранных компаний российского рынка банковских и страховых услуг. США согласились не настаивать более на требовании разрешить зарубежным банкам открывать в России не только свои дочерние компании, но и прямые филиалы, против чего категорически возражает Москва. В свою очередь, Россия согласилась с тем, что такие филиалы смогут открывать зарубежные страховые компании. Но стоит ли ожидать их стремительного нашествия? Об этом – в материале моего коллеги Сергея Сенинского...
Сергей Сенинский: ... Еще 3 года назад законодательно установленная квота участия зарубежных компаний на российском рынке страховых услуг составляла 15%. При этом реальная доля их участия была в несколько раз меньше. С 2004 года официальная квота была повышена до 25%. Но как изменилось реальное присутствие зарубежных страховых компаний на этом рынке в России? Наш первый собеседник – из Лондона – аналитик международного рейтингового агентства Standard&Poor's Татьяна Гринёва:
Татьяна Гринёва: За последние полтора-два года интерес иностранных компаний к российскому рынку возобновился. Если мы посмотрим на статистические данные, с 2000 по 2004 год доля участия иностранного капитала в уставных капиталах страховых организаций в России снизилась с 5,3% до 2,7%. Но это произошло на фоне роста российского капитала. Если мы посмотрим уже на 2004 год, квота участия иностранного капитала увеличилась на 37% и составила на 1 января 2005 года 3,7%. На 2006 год мы полагаем, что прогноз будет такой же.
Сергей Сенинский: То есть доля зарубежного участия в общем капитале страховых компаний в России пока не превышает 5% - при разрешенных 25%.
Также 3 года назад расходы на любые виды страхования в России составляли не более 30 долларов на человека в год. Тогда это было в 7-10 раз меньше, чем в странах Центральной Европы и в 30-40 раз меньше, чем в странах Европы Западной. Как изменился этот показатель с тех пор в России? Из Москвы – аналитик инвестиционного банка Deutsche UFG Илан Рубин:
Илан Рубин: Три года назад, если смотреть на реальный рынок страхования в России, объем страхования на душу населения был ближе к 12 долларам, а не 30. Дело в том, что цифра 30, официальная цифра, включала и "серые" схемы, и обязательное медицинское страхование, а все это не рыночное страхование, а меня интересуют в первую очередь рыночное страхование. Три года назад это было примерно 12 долларов на душу населения, сегодня я оцениваю это примерно в 60 долларов.
Сергей Сенинский: По этим данным – рост за три года сразу в пять раз. За счет чего?..
Илан Рубин: Три года назад началась система ОСАГО, то есть обязательное страхование автогражданской ответственности. Это дало огромный толчок рынку.
Сергей Сенинский: Тем не менее, расходы на все виды реального страхования в России по-прежнему многократно ниже, чем в других странах, напоминает Илан Рубин:
Илан Рубин: Это намного меньше, чем почти в любой другой стране. Разве что чуть-чуть выше, чем на Украине или в Сербии и Черногории. Например, в Венгрии в 2005 году - 334 доллара, в Чехии - 478 долларов, в Соединенных Штатах - 3875 долларов на душу населения. То есть разница просто огромная... В Швейцарии - 5560 долларов на душу населения, в Великобритании - 4600 долларов.
Сергей Сенинский: Один из главных источников доходов большинства крупных международных страховых компаний – взносы, собираемые по разным видам страхования жизни. В России этот рынок лишь формируется. Но можно ли говорить о том, что пока именно этот сегмент рынка страхования не расшириться в России до определенных объемов, зарубежные страховые компании вряд ли проявят к нему массовый интерес? Или это – не совсем так? Татьяна Гринева, агентство Standard&Poor's, Лондон:
Татьяна Гринёва: Не совсем так, потому что ведущие международные страховые организации уже давно проявляют интерес к российскому рынку. Голландская ING находится на российском рынке с 2002 года. Американская AIG - с 1994 года. Британская компания Aviva открыла свои офисы в Москве в 2005 году.
Но международные компании заинтересованы не только в рынке страхования жизни. Мы наблюдаем, что они заинтересованы точно также и в страховании, например, коммерческих рисков. И мы наблюдаем вновь пришедших на российский рынок – например, американская компания ACE, в 2005 году. Поэтому оба этих рынка, мы надеемся, будут интересовать зарубежные компании - как рынок страхования жизни, так и весь остальной рынок.
Сергей Сенинский: Российские власти согласились открыть внутренний рынок для прямых филиалов зарубежных страховых компаний, в отличие от филиалов зарубежных банков. Почему, на ваш взгляд? Этот рынок в России пока менее значим для экономики? Или – по каким-то другим причинам, например, тактики на сложных переговорах с США по вступлению России в ВТО? Из Москвы – Илан Рубин, инвестиционный банк Deutsche UFG:
Илан Рубин: В принципе понять точно, почему правительство приняло такое решение, невозможно. Не совсем понятно, считает ли правительство, что этот компромисс навредит российскому страховому рынку. Если правительство считает, что этот компромисс действительно навредит страховому рынку, то я просто предполагаю, что возможности лоббирования банков были больше, чем возможности лоббирования страховщиков, потому что банков намного больше в экономике, и банкиры, конечно, более влиятельны. Но, с другой стороны, если правительство считало, что это решение особенно не вредит страховому рынку (как и я лично тоже считаю), то, скорее всего, решение было принято чисто по соображениям тактики.
Сергей Сенинский: В странах Европейского союза - законодательство допускает ли возможность открытия прямых филиалов зарубежных страховых компаний? Например, из другой страны ЕС или американских, японских? Из Берлина – представитель Объединения немецких страховых компаний Штефан Шведа, к которому обратился наш корреспондент в Мюнхене Александр Маннхайм:
Штефан Шведа: Все довольно просто. Здесь действует так называемый «общий принцип права на свободное открытие страховой компании» в любой стране ЕС. Естественно, что деятельность такого предприятия должна отвечать всем требованиям европейского регулирования этой сферы. Между странами – членами ЕС – не существует вообще каких-либо ограничений.
Фактически их нет в Европе и для страховых компаний, скажем, из США или Японии. Лишь в редких случаях применяется так называемый «принцип взаимности», другими словами, проверяется, есть ли уже филиалы отечественных страховых компаний в соответствующей стране. В противном случае, хотя и чисто теоретически, существует вероятность получить отказ на открытие филиала иностранной страховой компании. Но и это – весьма устаревшая практика, такое случается очень редко.
Сергей Сенинский: Если иметь в виду все компании, работающие на страховом рынке Германии, много ли среди них зарубежных?
Штефан Шведа: В наше объединение входят 454 страховых компании, из которых около 40-ка можно, если хотите, назвать иностранными, неевропейскими. Ведь строгого различия между сугубо немецкими и зарубежными у нас фактически нет. Но в правовом отношении любая страховая компания, работающая на территории Германии, считается немецкой.
В предыдущие лет 30 многие немецкие страховые компании были куплены зарубежными конкурентами, то есть фактически менялся владелец. Но теперь эта практика фактически сошла на нет...
Сергей Сенинский: Видимо, ключевым здесь стоит считать тот факт, что любая страховая компания, работающая в Германии, с точки зрения правовой, считается немецкой – то есть работает по местным правилам, даже если это – филиал, а не дочерняя компания. Вполне возможно, такие же правила появятся и в России.
Руководители Всероссийского союза страховщиков
не раз говорили о необходимости внесения поправок в действующее законодательство о страховании, которые делали бы даже прямые зарубежные филиалы подконтрольными не только материнским компаниям, но и Федеральной службе страхового надзора. А если так, то столь принципиального различия между филиалом и дочерней компанией зарубежного страховщика уже не будет. Но мощного нашествия зарубежных страховых компаний ожидать пока не стоит, полагает Илан Рубин:
Илан Рубин: В принципе я такой сценарий, мощного нашествия, совершенно исключаю. Дело в том, что те западные компании, которые хотели работать на российском рынке, работают здесь уже давно - и немецкая Allianz, и American International Group, и швейцарская Zurich.... Американская ACE работает, и крупнейшая страховая компания Чехии Ceska Pojistovna… Для них не было никакой необходимости дожидаться неких договоренностей между Россией и США...
Сергей Сенинский: На только формирующемся в России рынке страхования жизни зарубежные компании – теоретически - могут предложить страховку по ценам в 10-15 раз ниже выставляемых сегодня российскими компаниями. Если просто сравнивать с ценами, которые они предлагают в своих странах... Но – реально ли это? И могут ли, на ваш взгляд, и другие виды страхования от зарубежных компаний быть столь же привлекательными по ценам, чтобы можно было говорить о реальном конкурентном давлении на российских участников этого рынка? Татьяна Гринёва, агентство Standard&Poor's:
Татьяна Гринёва: Цена - очень важный фактор, но не определяющий. Российские страховщики имеют конкурентные преимущества над зарубежными страховщиками. Ведь помимо открытия рынка, всегда существуют барьеры вхождения на этот рынок, помимо регулирующих органов. И такими барьерами являются системы дистрибуции, локальное ноу-хау и наработанные отношения с компаниями, понимание местной культуры, брэнд и статистические данные, которые имеют страховые компании.
Чтобы продавать продукцию на рынке в 10-15 раз дешевле, необходимо иметь каналы дистрибуции, через которые вы сможете продавать. Кроме того, чтобы продавать продукцию по ценам в 10-15 раз ниже, чем российские компании будут продавать, необходимо иметь статистические данные по рынку, на основе которых вы будете оценивать свои риски. У зарубежных компаний этих преимуществ на данном этапе пока нет...
Сергей Сенинский: По предварительной договоренности на переговорах с США о доступе на российский рынок филиалов зарубежных страховых компаний, переходный для России период составит 7 лет.
5 лет без бабушки: европейская и российская секс-индустрия после Беаты Узе
Ефим Фиштейн: 5 лет назад в Швейцарии тихо ушла из жизни 82-летняя Беата Узе, которую многие числили самой успешной и самой скандальной предпринимательницей послевоенной Европы. Ей принадлежит честь (сомнительная, как опять же многие считают) создания европейской секс-индустрии, вот уже пятилетку успешно существующую без ее основательницы. Об экономических, производственных, правовых и моральных аспектах жизни этой разрастающейся «империи чувств» материал, подготовленный моим коллегой Владимиром Тольцем.
Владимир Тольц: Социологи утверждают, что в Германии имя Беаты Узе знает более 90 процентов взрослого населения страны. То есть примерно столько же, сколько в России знают имя ее президента. Но имя Узе в России известно куда меньше. Игорь Мальцев - российский журналист, сотрудник Издательского дома «КомменсантЪ», в соответствии с русской традицией назвавшего Беату в свое время «бабушкой европейской секс-революции», говорит мне:
Игорь Мальцев: Для русского уха имя Беаты Узе мало чего значит по одной простой причине: потому что она не производила порнографии, она занималась секс-бизнесом, рассылкой сексуально ориентированных товаров, но никогда не снимала порнографию и никогда ее не продавала.
Владимир Тольц: Я не готов полностью согласиться с Игорем Мальцевым: законопослушная немка никогда не производила порнографию и не торговала ею только до тех пор, пока порно в ФРГ было вне закона. А каноническая версия судьбы Беаты Узе, изменившей жизнь нескольких поколений послевоенной Германии, и, прежде всего одиноких женщин, которых во второй половине по понятным причинам было немало, похожа на сказку и достойна описания в романах и фильмах. - 1 мая 1945-го года она за штурвалом украденного военного самолета вместе с двухлетним сыном вырвалась из осажденного советскими войсками Берлина. Оказалась в английской тюрьме. А затем осела в Фленсбурге, где стала издавать брошюрки, содержащие советы по предохранению от беременности. Так в послевоенной немецкой экономике был открыт ею новый сектор товаров и услуг, связанных с гигиеной и сексом. В успешности она не сомневалась. Ныне ее аргументация стала для экономистов хрестоматийной:
Диктор: "Трудно продавать пуговицы, машины или, скажем, кока-колу, потому что её не все пьют. Нелегко сбывать кальсоны или рубашки, потому что их не все носят или носят не такие... А секс нужен всем. И доступен всем. Это - самый ходовой товар".
Владимир Тольц: В начале 1960 –х Узе на торговле этим «ходовым товаром» стала уже миллионершей и основала «Институт супружеской гигиены», который знатоки числят «первым в мире секс-шопом». Впоследствии густая сеть этих заведений покрыла всю Европу, а учреждение Беаты Узе превратилось в акционерное общество, владеющее кинопроизводством, кабельными и спутниковым телевидением… Торговая марка «Beate Ushe» вошла в список 50 самых известных в мире немецких марок, наряду с «BMW», «Mercedes» и прочими. «Империя чувств» и сексуальных прибамбасов, продолжает свое существование и после смерти основательницы, принося прибыли теперь и в Интернете, и в «сексе по телефону». Мой берлинский коллега Юрий Векслер, которого я попросил связаться с компанией, сообщил мне, что работающие в концерне «Beate Ushe» полторы тысячи сотрудников «обеспечивают организацию производства и продажу 20 тысяч наименований товаров и услуг», которые они готовы предоставить к концу этого года двумстам миллионам пользователей Интернета в Европе. Пресс-секретарь концерна фрау Ася Черноокофф сегодня рассказывает Юрию Векслеру о других новинках «Beate Ushe»:
Ася Черноокофф: Порнография, по крайней мере, в Германии бурно развивалась после официального разрешения в 70-х годах. Тогда секс-шопы вырастали, как грибы после дождя. До этого Беате Узе в своих секс-шопах преследовала больше цели просвещения в сфере гигиены брака. Но появились порнофильмы, и мужчины проявили к этой продукции мощнейший интерес. Поэтому эти порнофильмы и как бы делались на мужской вкус. Мы заказали серьезное исследование, показавшее, насколько по-разному в сфере секса и эротики мужчины и женщины думают и чувствуют. Мужчин больше возбуждают, вдохновляют сами конкретные изображения, а женщины нуждаются в своего рода упаковке, сюжете, например, и часто не хотели бы видеть просто голые факты, им нужна пища для возбуждения собственной фантазии, так как у женщин многое происходит в воображении, в голове. Там возникают эротические желания и представления, там разыгрываются собственные сценарии. Поэтому существующие порнофильмы мало трогают женщин. И нам удалось найти подходящего режиссера Петру Джой, которая успешно сняла первые фильмы специально для женщин. В них снимались не профессионалы, а реально существующие любовные пары. Это выглядело аутентично, как показали просмотры, сильно действовали на женщин. Но что удивительно, что такие фильмы мужчинам тоже понравились и даже больше, чем, так сказать, мужские порнофильмы.
Юрий Векслер: На мой вопрос: играет ли какую-то роль в немецкой секс-индустрии, в частности, в деятельности концерна «Beate Ushe» эротическая литература, эротическая поэзия, госпожа Ася Черноокофф ответила:
Ася Черноокофф: Мы недавно открыли новую сеть магазинов специально для женщин, они носят название « May be » . Традиционные магазины, согласно закону, должны были выглядеть отпугивающе для подростков, как неприступные бастионы. Но это отпугивало и многих женщин. Некоторые из них думали – я не пойду туда, я не знаю, что там меня ждет, может быть там полно сладострастных мужчин, которые только и ждут появления женщины и начнут сразу приставать. Это, конечно, не так, но многие так думали. Чтобы убрать этот барьер, мы создали сеть магазинов, выглядевших как обычные бутики. В них и ассортимент товаров несколько иной. И там, в частности, можно купить то, что многие женщины любят – книги, стихи о любви. В частности, очень популярные в Германии вообще звуковые книги, в данном случае эротического содержания.
Владимир Тольц: О новинках «Beate Ushe» моему коллеге Юрию Векслеру рассказывала спикер концерна Ася Черноокофф.
В России, жительница которой на заре перестройки поведала миру, что «секса у нас нет», секс-шопы и секс-индустрия теперь тоже не новость. Центром кинопроизводства продукции этого рода является Санкт-Петербург. «Родоначальник» русской версии жанра, порно-режиссер Сергей Прянишников говорит моей питерской коллеге Татьяне Валович:
Сергей Прянишников: Начинали мы в году 95-96-м. ДО этого мы были обычными пиратами, просто тиражировали фильмы и продавали обычные трехчасовые кассеты. Когда вышел закон об авторском праве, плюс к этому мы присоединились к Женевской конвенции, встал вопрос о том, что нужно легализовываться и переходить в какие-то другие формы. Стали искать свою нишу. С 97 года мы стали снимать собственные фильмы. Мы единственные на сегодняшний день в России легальные производители.
Владимир Тольц: Экономические, правовые аспекты деятельности современной российской секс-индустрии выяснял и мой московский коллега Михаил Саленков
Михаил Саленков: Объем российского рынка секс-индустрии эксперты и сами его участники оценивают по-разному. Называются цифры от нескольких миллионов до миллиардов долларов. Один из главных его сегментов – видео. Вот какие данные привел в интервью нашей радиостанции генеральный директор одной из киностудий, специализирующейся на съемках жестких фильмов о любви, Сергей Логинов.
Сергей Логинов: Я считал, Прянишников – это 10 миллионов в год.
Михаил Саленков: Если говорить о копейках, сколько стоит снять один фильм?
Сергей Логинов: Я могу это сделать за 700 долларов, у Прянишникова то же самое получится за 5 тысяч долларов.
Михаил Саленков: А в чем разница?
Сергей Логинов: Я сам все делаю.
Михаил Саленков: Каким образом продукция реализовывается?
Сергей Логинов: В тех магазинах, которые сумели отстоять свое право на законную деятельность судебными тяжбами, иногда взятками.
Михаил Саленков: Насколько сложно работать в вашей области?
Сергей Логинов: Сложности я никакой не чувствую. Правоохранительные органы меня не замечают, местные УБЭП и милиционеры все знают.
Михаил Саленков: Еще один крупный сегмент российского рынка секс-индустрии – специализированные магазины «для взрослых». Назвать точное количество секс-шопов в стране специалисты не берутся. Более-менее точно можно говорить об их числе в Москве и Санкт-Петербурге. На эту тему я побеседовал с владельцем одной из крупнейших столичных сетей магазинов «для взрослых» Андреем Шарапкиным.
Андрей Шарапкин: Порядка ста магазинов на сегодняшний день, сетевых проектов не более трех, то есть это магазины в количестве более 10.
Михаил Саленков: По Москве сколько примерно составляет оборот рынка, на котором действуют подобные специализированные магазины?
Андрей Шарапкин: Оборот одного магазина колеблется от двухсот тысяч рублей, может он быть и в два, и в три раза выше.
Михаил Саленков: А если брать в целом по Москве цифру?
Андрей Шарапкин: Порядка трехсот тысяч магазин, если сто магазинов, значит у нас получается 30 миллионов.
Михаил Саленков: В какой валюте?
Андрей Шарапкин: Сейчас я говорю о рублях. Опять же мы говорим месячный оборот, то есть годовой мы можем его умножить на 12 месяцев, порядка 20 миллионов долларов, я думаю, составляет.
Михаил Саленков: Регламентировать секс-индустрию, в первую очередь ситуацию с порнографией собираются депутаты Государственной думы. Среди них член фракции «Родина» Александр Чуев, подготовивший несколько законопроектов по этому вопросу. Пока ни один из них не был принят, но Александр Чуев надеется вернуться к теме эротики и порнографии во время осенней парламентской сессии.
Александр Чуев: Снова и снова подаю в правительство различные варианты поправок, которые дают определение порнографии, в надежде, что все-таки какое-нибудь из них правительство устроит. Но мне кажется, что в данном случае не устраивает вообще само определение порнографии, что оно будет. Видимо, есть некоторое нежелание криминализировать этот сегмент. Я очень рассчитываю на то, что я найду союзников в «Единой России».
Михаил Саленков: Сравнивая российский рынок секс-индустрии с рынком западных стран, в первую очередь Германии и Голландии, эксперты отмечают, что в России оборот продукции «для взрослых» меньше в несколько раз.
Владимир Тольц: Так говорит мой московский коллега Михаил Саленков. То же мнение высказывает и Сергей Прянишников. Мне представляется важным, что и борцы с российской порнухой, и многие труженики секс-индустрии едины во мнении, что эту сферу, как в Европе, следует четко законодательно описать и ограничить.
Ефим Фиштейн: Это был мой коллега Владимир Тольц. Подробнее о прошлых и нынешних проблемах современной европейской и российской секс-индустрии в ближайшем выпуске его программы «Разница во времени», которая выходит в эфир в субботу и воскресение.
Джордж Сорос помогает Грузии в борьбе с наркоманией и СПИДом
Ефим Фиштейн: Одна из самых острых проблем современного мира – это борьба с наркоманией и сопутствующим ей бедствием - эпидемией СПИДа. Этой проблеме большое внимание уделяет частный фонд института «Открытое общество», который финансирует американский миллиардер Джордж Сорос. Материал на эту тему подготовила Людмила Алексеева.
Людмила Алексеева: На территории бывшего Советского Союза институт «Открытое общество» осуществляет такие программы в Грузии. Об этом расскажет вам Жанна Атаянц, старший координатор международной программы снижения вреда института «Открытое общество».
Жанна Атаянц: Наша программа поддерживает проекты снижения вреда, которые по сути представляют собой главным образом обмен шприцев, а также связанные с этим услуги. Как, например, консультирование потребителей наркотиков, помощь им в обращении к медицинским специалистам.
Людмила Алексеева: О чем вы их консультируете?
Жанна Атаянц: В первую очередь, к кому из медицинских специалистов они могут обратиться. Наркозависимость – это некое психическое заболевание, которое трудно поддается излечению. И одним из наиболее эффективно зарекомендовавших себя моментов является заместительная терапия, которая позволяет стабилизировать состояние больного.
Людмила Алексеева: Что это значит – заместительная терапия?
Жанна Атаянц: Заместительная терапия означает, что человек принимает лекарство, которое содержит опиоидное вещество.
Людмила Алексеева: Это для чего – чтобы меньшую дозу получал и постепенно отвыкал?
Жанна Атаянц: Дело заключается в том, что обычно люди, с которыми мы работаем, наша фокусная группа – это потребители инъекционных наркотиков. Они заражаются, потому что они пользуются общими шприцами.
Людмила Алексеева: Заражаются СПИДом?
Жанна Атаянц: Заражаются СПИДом, гепатитом С, очень часто в этой группе также распространен туберкулез. Поскольку заместительная терапия обычно предполагает прием таблеток внутрь. Поскольку человек принимает таблетку - это означает, что он не колется, то есть не распространяется ВИЧ. Более того, человек начинает вести нормальный образ жизни, то есть он начинает работать, он перестает красть из дома, то есть он просто возвращается в общество как полноценный человек.
Людмила Алексеева: То есть он продолжает наркотике, но в гораздо меньшей дозе?
Жанна Атаянц: Формально он принимает ту дозу, которая ему необходима для поддержания его состояния. Мы можем называть это наркотиком, мы можем называть это лекарством – это уже вопрос слов. Но, тем не менее, он это вещество не вкалывает, он принимает внутрь как таблетку, и по сути человек находится под наблюдением врача и возвращается в нормальную жизнь.
Людмила Алексеева: Вы знаете такие примеры?
Жанна Атаянц: Да, естественно.
Людмила Алексеева: В каких странах эта заместительная терапия разрешена?
Жанна Атаянц: В большинстве стран Европы, в Иране, в Китае, в Америке и во многих странах бывшего Советского Союза. В Грузии разрешена, в Армении готовится законодательство, которое разрешит по сути использование метадона. наша программа готовится поддержать такой проект.
Людмила Алексеева: Что вы делаете в Грузии?
Жанна Атаянц: В Грузии довольно прогрессивное законодательство в области прогрессивной терапии, хотя бы потому, что метадон не запрещен. В прошлом году Глобальный фонд по борьбе со СПИДом, туберкулезом и малярией выделил деньги на поддержание трех проектов заместительной терапии в Грузии. Два проекта в Тбилиси и один в Батуми. Если какие-то проекты поддерживает какой-то крупный донор, как, например, Глобальный фонд, наша программа не осуществляет тогда прямое финансирование услуг, но мы всегда обеспечиваем программы, в которых мы заинтересованы, технической помощью.
Людмила Алексеева: А именно?
Жанна Атаянц: А именно мы организуем визиты технических советников, консультантов в эти программы, которые смотрят, чтобы эти услуги осуществлялись правильным образом с точки зрения врачей, но так же с точки зрения потребителей наркотиков. Чтобы они не ущемляли их прав, чтобы полиция, правоохранительные органы не препятствовали получению услуг. Потому что человек технически приходит, получает заместительную терапию, но он должен быть, во-первых, уверен в том, что гарантируется тайна его лечения и в том, что его не вышвыривают из программы за то, что он, предположим, раз или два пропустил прием лекарства.
Людмила Алексеева: Скажите, почему вы этими людьми занимаетесь, в чем гуманитарная направленность этой программы? В конце концов, в мире много проблем, почему вы решили решать именно эту проблему?
Жанна Атаянц: Здесь, конечно, несколько причин. Потребитель наркотиков – это одна из самых уязвимых групп. Люди с детства воспитаны в том духе, что наркоманы, наркозависимые, потребители наркотиков – это преступники. Во многих обществах идет такая массированная пропаганда, что если ты потребляешь наркотики, если у тебя есть опиоидная зависимость или какая-то другая зависимость, то ты это делаешь для того, чтобы просто получить удовольствие. На самом деле это болезнь. И если мы поменяем психологию общества с помощью просвещения, с помощью наших программ в том, что наркоман – это не преступник, а больной. Собственно говоря, в этом главная философия, стоящая за нашими действиями.
Людмила Алексеева: Значит относитесь к ним как к больным. Вы собственно хотите этих людей, во-первых, вернуть к нормальной жизни, во-вторых, распространить в обществе представление о них как о больных, а не о каких-то нехороших людях. Я думаю, что не менее важная задача этой программы ограничить распространение СПИДа и других болезней.
Жанна Атаянц: Мы финансируем программы снижения вреда, мы работаем над тем, чтобы они возникали в различных странах в первую очередь. Потому что инъекционный метод потребления наркотиков – это главный способ передачи ВИЧ на территории бывшего Советского Союза. Если бы эти программы в свое время были бы основаны в массовом количестве, может быть нам удалось бы предотвратить ту эпидемию ВИЧ, которая сейчас просто с невероятной скоростью распространяется как в России, так и в других странах бывшего СССР. В свое время такие попытки были сделано, но, к сожалению, не нашлось достаточно средств или может быть понимания. Доказано на цифрах, что если программы снижения вреда охватывает по крайней мере 60% потребителей наркотиков данной местности, то при таком охвате удается, по крайней мере, остановить распространение ВИЧ. Сейчас мы, к сожалению, пожинаем плоды той ошибки, как я считаю, которая была допущена в конце 90 годов.
Людмила Алексеева: Но сейчас вы не одиноки в своих усилиях остановить эпидемию СПИДа? В этой сфере работают большие международные организации.
Жанна Атаянц: Многие пилотные проекты снижения вреда, которые в свое время мы основали, они были поддержаны другими крупными донорами, как, например, британское агентство по международному развитию, и на самом деле крупный донор – это Глобальный фонд по борьбе с туберкулезом, СПИДом и малярией. Например, в Грузии существуют пять проектов снижения вреда, один из них самый первый в Тбилиси, мы были основателями этого проекта, а сейчас и этот проект, и новые проекты были основаны с помощью Глобального фонда, а мы предоставляем им техническое содействие.
Людмила Алексеева: А что, в Грузии тоже эпидемия этих болезней?
Жанна Атаянц: Естественно, в Грузии эпидемия ВИЧ, и в Армении и в других странах.
Людмила Алексеева: Вы работаете только с фондами или вы работаете с государственными органами и общественными организациями? С кем контактируете?
Жанна Атаянц: В первую очередь, конечно, с общественными организациями.
Людмила Алексеева: Почему?
Жанна Атаянц: Потому что общественные организации наиболее восприимчивы к той философии снижения вреда, которую мы стараемся нести в общество. Например, в Грузии есть такая организация, называется «Альтернативная Грузия», которая выступает за законодательные изменения.
Людмила Алексеева: Чего они хотят добиться?
Жанна Атаянц: Они хотят добиться репрессивных положений, по которому формально наркоман признается больным, но тем не менее, если полиция его задерживает с употреблением наркотиков второй раз - это уже уголовное преступление.
Людмила Алексеева: То есть не признают все-таки на деле что наркомания – это болезнь?
Жанна Атаянц: Нет, не признают.
Людмила Алексеева: А как пытается исправить положение вот эта «Альтернативная Грузия»?
Жанна Атаянц: Они общаются с парламентариями, с Министерством здравоохранения, вступают с ними в диалог. Они разработали очень интересный проект наркополитики, они разработали проект изменения в законодательстве. И теперь в общем-то мы подошли к заключительной стадии, когда все изменения должны быть претворены в жизнь.
Людмила Алексеева: Надо убедить государство.
Жанна Атаянц: Надо работать с государственными деятелями. Мы считаем, что только в партнерстве общественные организации могут вообще чего-либо добиться.
Людмила Алексеева: Кроме «Альтернативной Грузии» есть общественные организации, которые работают в этой области?
Жанна Атаянц: Есть формальная группа самопомощи, организованная при проекте снижения вреда. Неформальная, потому что они пока боятся выйти из тени, они боятся внимания полиции. Эта группа собирает тех, кто, собственно говоря, хочет избавиться от употребления наркотиков. Они проводят занятия с психологом, они приглашают к себе юриста, которые учат их как обращаться с полицией, чтобы полиция не нарушила твои права, то есть как, не теряя свое человеческое достоинство, можно общаться с представителями правопорядка. И они также занимаются самопомощью. Мы также поддержали так называемый медиа-клуб, который собирает журналистов, иногда политиков, парламентариев, где дискутируются какие-то очень актуальные для Грузии вопросы. Например: преступник ли наркоман или больной? Для нас может быть очевиден ответ этот вопрос, но для политика не всегда он очевиден.
Людмила Алексеева: Какие планы у вас на будущее по работе в этой сфере в Грузии?
Жанна Атаянц: Грузия маленькая страна, довольно открытая для инициатив господина Сороса, так что мы можем пробовать разные формы работы. И мы готовимся поддержать, я считаю, это очень перспективный проект правозащитный по оказанию комплексной юридической помощи потребителям наркотиков.
Людмила Алексеева: К сожалению, в России заместительная терапия запрещена законодательно и ни институт «Открытое общество», ни другие международное организации в нашей стране в этой сфере не работают. Хотя Всемирная организация здоровья засвидетельствовала, что в России распространение СПИДа уже приняло эпидемический характер.
Трудности сельского хозяйства в высокогорных условиях кавказских республик
Ефим Фиштейн: Сельское хозяйство в республиках Южного Кавказа переживает не лучшие времена. Общий упадок этой сферы на всем постсоветском пространстве в кавказских странах осложнен особенностями географии и рельефа. Горская экономика, а тем более сельское хозяйство, в большинстве случаев убыточны. Мо коллега Андрей Бабицкий говорил на эту тему с экспертами из Тбилиси, Еревана и Азербайджана.
Андрей Бабицкий: Наши гости: из Еревана Валерий Азаян, глава департамента развития сельской местности и продовольственного обеспечения Министерства сельского хозяйства Армении: из Баку Тогрул Джуварлы, эксперт информационного агентства «Туран»; и из Тбилиси Резо Осетиани, академик академии сельскохозяйственных наук Грузии, профессор. Сегодня, как можно, наверное, догадаться по списку гостей, наша тема – это сельское хозяйство. И я хотел бы начать с очень популярного и традиционного представления о том, что деревня вымирает, и социально, и экономически она не способна развиваться в традиционных формах хозяйствования и будущее за фермерскими хозяйствами. Их основное отличие в том, что они не требуют привлечения значительного числа рабочих рук, а соответственно, сегодняшнее население села избыточно. Похожие проблемы в ваших странах? Я начну с Еревана. Валерий Азаян, вам слово.
Валерий Азаян: Я думаю, что да. Дело в том, что все это связано с переходом к рыночным отношениям. В постприватизационный период сформировалось огромное количество мелких раздробленных хозяйств. Этим хозяйствам перестраиваться в новых отношениях весьма трудно, потому что в первую очередь необходимо, чтобы инфраструктуры сельской местности соответствовали новым условиям хозяйствования. Я думаю, что наши проблемы, они схожи с проблемами, которые в Грузии и Азербайджане. Конечно, постепенно, поэтапно все это выправляется, в Армении наметились устойчивые сдвиги положительные в этом направлении. Более подробно, если вас интересует, я могу охарактеризовать в дальнейшем.
Андрей Бабицкий: Благодарю вас. Я думаю, что мы подойдем к детальным характеристикам. Тогрул Джуварлы, Баку, у меня такой вопрос: мы видим на примере Европы, что сельское хозяйство дотируется. Скажите, это что – тенденция, которая будет сохраняться и как-то развиваться? Почему сельское хозяйство не может быть самоокупаемым?
Тогрул Джуварлы: Я думаю, это проблема дотирования будет сохраняться достаточно долго. Но здесь в Азербайджане интереснее другое, что самая главная проблема сельской местности до недавнего времени была, конечно, инфраструктура. И очень трудно было и добираться до села и товар свой фермеру было трудно продавать, света не было во многих регионах. Сейчас в какой-то степени эта проблема решается, потому что уже несколько лет существует программа развития регионов и в ее рамках развивается инфраструктура сельской местности тоже. И я полагаю, что, по крайней мере, на нынешнем этапе для Азербайджана важнее, чем прямые дотации.
Кроме того надо участь, что крестьянство наше не облагается никакими налогами, исключая налог на землю – это тоже достаточно существенная поддержка. Правда, это было не от хорошей жизни и так им было нечем платить, но все-таки это реально существует. Я полагаю, что здесь главная проблема – это промежуточное звено, то есть отсутствие нормальной переработки сельскохозяйственной продукции, конечно, создает большие проблемы. Потому что тот исходный производитель в сельском секторе, он, конечно, производя, должен быть гарантирован по части сбыта его продукции. И такую гарантию лучше всего дает переработка. Вот с этим большая проблема. Только одну цифру я приведу, что у нас в Азербайджане половину валового внутреннего продукта составляет промышленность, из этой половины процентов 60 составляет нефть и газодобыча и только 13% приходится на пищевую промышленность. Хотя здесь есть огромные холдинги, большие предприятия, тем не менее, только 13% в стране, которая считалась в известной степени аграрной.
Андрей Бабицкий: Тбилиси, Резо Осетиани, я так понимаю, что речь идет о проблемах горской экономики, потому что проблемы инфраструктуры, они вообще характерны для горной местности. С этой проблемой как справляются в Грузии? Скажем, если на более общий уровень выходить, обречено ли горское сельское хозяйство?
Резо Осетиани: С чем было связана программа аграрной реформы, которая, конечно, подразумевала и реформы в горной местности. Грузия больше похожа с этой точки зрения с Арменией, и поэтому горное земледелие всегда было объектом серьезного исследования и поддержки. После того как разрушился Советский Союз, колхозы и совхозы перестроились на частный рынок, в смысле я имею в виду, что эти земли, колхозы и совхозы, организационные формы перестроились на приватизацию, допустим, на мелкие участки. Около миллиона владельцев сельскохозяйственных угодий, которыми были эти земли, распределены около 0,5 гектаров. Потому что проблема рельефности в Грузии не давала возможность увеличить размеры. Оно имело, конечно, свои положительные и свои отрицательные результаты. Положительный результат, я думаю, заключается в том, что ментально и чисто с психологической точки зрения у наших крестьян, я бы все же не назвал их фермерами, я бы назвал их крестьянами, у них появилось чувство какой-то собственности к земле. Однако были некоторые неудачи, связанные с тем, что разрушение совхозов и колхозов в мелкие участки - это привело к разрушению материально-технической базы, я имею в виду те технические средства, которые были использованы в колхозах и совхозах, они были приватизированы. В большинстве случаев эта техника попала в руки не совсем людей, которые занимались сельским хозяйством. А возможность покупать технические средства, тракторы, которые было бы возможно использовать в горной местности, это у крестьян не было.
Сейчас правительство начало об этом думать. И уже в этом году для восточной Грузии были обеспечены несколькими сотнями тракторов. Насколько мне известно, правительство старается обеспечить другие части Грузии, в том числе и в горной местности. И эта сумма, если я не ошибаюсь, около шести миллионов лари. Посмотрим, что получится и как они смогут обеспечить наших фермеров.
Андрей Бабицкий: Ереван, Валерий Азаян, а есть ли какие-то протекционистские законы или программы, которые бы обеспечивали приоритет отечественной сельхозпродукции перед импортной на внутреннем рынке?
Валерий Азаян: Что касается протекционистских мер, то они направлены на развитие растениеводства, ветеринарии, животноводства, перерабатывающей промышленности. Особое внимание уделяется развитию малого и среднего предпринимательства. Вопросы орошения, и как я уже сказал, инфраструктурного обеспечения сельского хозяйства. Это дорожное строительство и весь этот комплекс.
Андрей Бабицкий: Баку, Тогрул Джуварлы, я хочу задать тот же вопрос, который завал нашему коллеге из Тбилиси. Скажите, горное земледелие, оно обречено?
Тогрул Джуварлы: В Азербайджане, во-первых, специфичность в том, что у нас равнинная местность достаточно большая, где производится сельхозпродукция. Правда, в основном это высокорентабельные производства как хлопок и виноград. Но с горной местностью это серьезная проблема. И скажем, в Азербайджане долго работала и сейчас продолжает работу программа Всемирного банка кредитования как раз только развития горных регионов. Сейчас, повторю, инфраструктура более-менее приводится в порядок, есть даже государственная программа достаточно большая и подробная. Но все дело в том, что, я думаю, все проблемы упираются в институциональное несовершенство. Потому что та же программа регионов, в ней слабо отразились муниципалитеты. Муниципалитеты в селе – это достаточно серьезная вещь институциональная. И по крайней мере, предпринималось много попыток создавать и развивать сельские общины, особенно в отдаленных горных регионах.
И стоимость продукции в первую очередь, как уже было отмечено, связана с энергоносителями. В Азербайджане в этом году обычный потребитель почувствовал это очень остро. Потому что где-то в январе подняли цену на дизельное топливо на 50%, в тот момент казалось, что ничего особенно страшного не произошло. Но сейчас пришло лето, фруктов произведено в Азербайджане 600 тысяч тонн, а это на 50% больше, чем в прошлом году, а цены жутко кусаются. В Азербайджане никогда не было проблем с фруктами, население считало, что придет дешевый сезон, и я наемся вдосталь, но в этом году это не так, потому что цены для Азербайджана сумасшедшие. Отчасти это связывают с тем, что часть сельхозпродукции стала уходить в Россию, на север, где продукция не подоспела пока. В этом есть определенная правда. Но, конечно, это связано не с этим предполагаемым вывозом, а в первую очередь с тем, что крестьяне начинают автоматически покрывать издержки производства.
И почему говорю, что это проблема институциональная. Совсем недавно обсуждался вопрос о том, что может быть стоило бы способствовать созданию компаний или фирм, которые скупали бы продукцию у крестьянина прямо во дворах. Потому что мало того, что крестьянину трудно добираться до Баку, где наилучший рынок, но еще неизвестно, найдет ли он место на рынке, потому что его просто могут туда не пустить, потому что те перекупщики, которые продают, они боятся демпинга.
Очень важно, чтобы в экономике все было стабильно. Потому что последние два-три года сельскохозяйственное производство достаточно устойчиво развивалось, и я бы сказал, что крестьянин даже как-то распрямил плечи, у него появилось больше возможностей какого-то выбора, он сам выбирал, что ему сеять, он примерно знал, где ему продавать. Но, скажем, вот это резкое повышение цен на энергоносители сильно его подкосило, и это я считаю тоже институциональной проблемой. Потому что государство должно быть очень внимательно к настроению сельхозпроизводителей. Потому что если за этим не следишь, то, как правило, он начинает играть в свои собственные игры. А так как он мало информирован, то как правило, он ошибается. В прошлые годы мы не раз замечали, как он засевал, скажем, свеклу, а оказывалось, что сахар подешевел или зерном начинал засевать огромные участки, а получалось так, что зерно вокруг. То есть он мало информирован и действует зачастую вслепую. Значит нужна какая-то информационная инфраструктура и для сельхозпроизводителей. И я думаю, что как раз западные фермеры из-за того, что там есть биржи, из-за того то, что там информационное общество, конечно, в этом смысле они куда больше знают о том, что реально выгодно сегодня производить.
Андрей Бабицкий: На очереди Тбилиси. Резо Осетиани, я бывал в высокогорных районах Грузии, некоторые села в Сванетии, по-моему, вообще не могут вести никакого хозяйства и способны существовать лишь на дотации, лишь за счет помощи со стороны руководства. Вот эта проблема этих изолированных горных обществ, которые настолько в сложных условиях существуют, что там вообще о хозяйстве сколько-нибудь успешном говорить не приходится, она насколько остра для Грузии?
Резо Осетиани: По-моему, это острая проблема не только для Сванетии, но и для других высокогорных регионов. Сейчас, насколько я понимаю, правительство нашло другие пути. Начали параллельно развивать горный сельскохозяйственный туризм. Тут подразумевается то, что высокая себестоимость в производстве сельскохозяйственной продукции, как-то балансировать прибыли из другой сферы, допустим, с переработки, с реализации, агротуризма и так далее, чтобы как-то связать эти звенья - производство сельскохозяйственной продукции, с переработкой, реализацией, агротуризмом. Потому что для Грузии сельское хозяйство – это не только сельское хозяйство, это и культура, и история.