В то, что медицинская реформа действительно возможна, американцы начали верить лишь после того, как могучий здравоохранительный комплекс предложил сэкономить два триллиона долларов за следующие десять лет.
Чтобы оценить этот беспрецедентный шаг, надо распутать цепь парадоксов. Лучше американской медицины в мире нет. Она может сделать все, включая много лишнего. Самая развитая и расточительная, она лечит и разоряет страну с одинаковым успехом. В год на здоровье души и тела среднего американца уходит около семи с половиной тысяч долларов. Это вдвое больше, чем в других развитых странах с социализированным здравоохранением, например - во Франции, где болеют меньше и живут дольше.
При этом, американцы одержимы здоровьем, но дорожат они им еще и потому, что знают, сколько оно стоит. Чуть ли не самая важная часть американской зарплаты – страховка. Если у вас, как у 46 миллионов американцев, полиса нет вообще, то дело плохо. Умереть не дадут, но и жить – не очень. Проще всего тем, с кого взять нечего. Долго, однако, так могут протянуть только бездомные. Их лечат даром и самым невыгодным для общества образом: от инфаркта до насморка – в скорой помощи. Легче приходится тому, кого закон признает малоимущим. Хуже тем, кто сводит концы с концами и нигде не служит, например – художникам всякого рода. Когда жившая без страховки Сюзан Зонтаг заболела раком, весь интеллигентный Нью-Йорк собирал деньги на ее лечение. Оно, кстати сказать, надолго оттянуло развязку, потому что американская онкология – лучшая в мире. Но долги остались. Страх перед ними преследует всех, ибо медицина стоит зверские, несуразные, будто игрушечные деньги. Стоимость пребывания в больнице превышает цену за постой в "Рице" или "Плазе", может быть, даже вместе взятых. И понятно - почему. Во-первых, мы платим за тех, кто этого не делает. Во-вторых, больница – проходной двор и фабрика расходов. Она за все дерет, чтобы содержать парк сложных машин и сомнительную орду бездельников. Среди персонала встречаются социальные работники, эксперты по трудотерапии, психиатры широкого профиля, заезжие фармацевты, учителя танцев, тренеры, массовики-затейники, диетологи и коммивояжеры. Апофеоз траты наступает с приближением смерти, и последний день человека – самый дорогой в его жизни. Когда сделать уже ничего нельзя, медицина пускает в ход простаивающую технику, чтобы растянуть агонию и раздуть расходы.
За всем этим хищно присматривают страховые компании. Они зарабатывают на хлеб тем, что, стоя между пациентом и врачом, отбирают у одного как можно больше, следя, чтобы другому досталось как можно меньше. С лукавством колхозного нарядчика страховка начисляет докторам трудодни и больным доплаты.
Так, создав безумно сложную бумажную архитектуру, страховой бизнес сам себя кормит. Живя по списанным у Кафки законам, бюрократический организм заполняет собой экономическое пространство. Из-за этого Америка тратит на медицину намного больше, чем ей надо. В совокупности выходит 650 лишних миллиардов в год. Это как шесть войн в Ираке. Не удивительно, что страна мечтает реформировать свою медицинскую систему и панически боится, что будет хуже, ибо Америку инстинктивно пугает всякий призрак социализма, особенно - в белом халате.
Чтобы оценить этот беспрецедентный шаг, надо распутать цепь парадоксов. Лучше американской медицины в мире нет. Она может сделать все, включая много лишнего. Самая развитая и расточительная, она лечит и разоряет страну с одинаковым успехом. В год на здоровье души и тела среднего американца уходит около семи с половиной тысяч долларов. Это вдвое больше, чем в других развитых странах с социализированным здравоохранением, например - во Франции, где болеют меньше и живут дольше.
При этом, американцы одержимы здоровьем, но дорожат они им еще и потому, что знают, сколько оно стоит. Чуть ли не самая важная часть американской зарплаты – страховка. Если у вас, как у 46 миллионов американцев, полиса нет вообще, то дело плохо. Умереть не дадут, но и жить – не очень. Проще всего тем, с кого взять нечего. Долго, однако, так могут протянуть только бездомные. Их лечат даром и самым невыгодным для общества образом: от инфаркта до насморка – в скорой помощи. Легче приходится тому, кого закон признает малоимущим. Хуже тем, кто сводит концы с концами и нигде не служит, например – художникам всякого рода. Когда жившая без страховки Сюзан Зонтаг заболела раком, весь интеллигентный Нью-Йорк собирал деньги на ее лечение. Оно, кстати сказать, надолго оттянуло развязку, потому что американская онкология – лучшая в мире. Но долги остались. Страх перед ними преследует всех, ибо медицина стоит зверские, несуразные, будто игрушечные деньги. Стоимость пребывания в больнице превышает цену за постой в "Рице" или "Плазе", может быть, даже вместе взятых. И понятно - почему. Во-первых, мы платим за тех, кто этого не делает. Во-вторых, больница – проходной двор и фабрика расходов. Она за все дерет, чтобы содержать парк сложных машин и сомнительную орду бездельников. Среди персонала встречаются социальные работники, эксперты по трудотерапии, психиатры широкого профиля, заезжие фармацевты, учителя танцев, тренеры, массовики-затейники, диетологи и коммивояжеры. Апофеоз траты наступает с приближением смерти, и последний день человека – самый дорогой в его жизни. Когда сделать уже ничего нельзя, медицина пускает в ход простаивающую технику, чтобы растянуть агонию и раздуть расходы.
За всем этим хищно присматривают страховые компании. Они зарабатывают на хлеб тем, что, стоя между пациентом и врачом, отбирают у одного как можно больше, следя, чтобы другому досталось как можно меньше. С лукавством колхозного нарядчика страховка начисляет докторам трудодни и больным доплаты.
Так, создав безумно сложную бумажную архитектуру, страховой бизнес сам себя кормит. Живя по списанным у Кафки законам, бюрократический организм заполняет собой экономическое пространство. Из-за этого Америка тратит на медицину намного больше, чем ей надо. В совокупности выходит 650 лишних миллиардов в год. Это как шесть войн в Ираке. Не удивительно, что страна мечтает реформировать свою медицинскую систему и панически боится, что будет хуже, ибо Америку инстинктивно пугает всякий призрак социализма, особенно - в белом халате.