Иван Толстой: В Нью-Йорке прекратился выпуск ежедневной газеты на русском языке, единственной ежедневной газеты в эмиграции, к тому же просуществовавшей 99 лет. “Новое Русское Слово” всегда гордо заявляло, что оно старше большевистской “Правды”.
10 апреля вышел последний ежедневный номер. А 17 апреля газета появилась в новом качестве. Теперь это еженедельник, выпускаемый совместно с газетой “Нью-Йорк Таймс” по пятницам.
С нью-йоркскими читателями, бывшими сотрудниками и издателями газеты беседовал Ян Рунов.
Ян Рунов: Агония длилась довольно долго: читатели замечали, что и рекламы в газете становилось всё меньше, и печатных материалов. Газета “худела”. Её покидали грамотные, популярные журналисты. Она становилась всё более убыточной. Хотя фактическим владельцем “Нового Русского Слова” последние годы является киевский бизнесмен Вадим Рабинович, издателем и редактором много лет остаётся Валерий Вайнберг. Он рассказывает:
Валерий Вайнберг: Всему приходит конец, и для меня это как в той песне: “не сыпь мне соль на рану, не говори навзрыд”, для меня это личная трагедия, поскольку я в газете провел 45 лет. Я видел и взлеты, и падения, но сегодняшний экономический кризис очень отразился на существовании ежедневной газеты, которая, как и все остальные газеты сегодня в США, я думаю, и во всем мире, субсидируются. Нет газеты, которая существует на сегодняшний день на заработанные деньги, включая “Нью-Йорк Таймс”. Недавно мексиканский бизнесмен влил свою долю - 250 миллионов долларов - для того, чтобы продолжать хорошие традиции такой газеты как “Нью-Йорк Таймс”. В США закрылось 129 газет. Мы, как этническая газета, в которой не рекламируется национальный продукт, мы как бы не авиалинии, не банки, и так далее, естественно, субсидии значительно превышали наши заработки. Поэтому пришлось сейчас перейти на формат еженедельника.
Иван Толстой: “Новое Русское Слово” возникло в пору, когда русских читателей в Америке было еще мало. Некоторые историки берут за год основания газеты даже не 1910, а ноябрь 1907 года, когда русский эмигрант Иван Окунцов и военный инженер Федор Постников, собрав 500 долларов, стали издавать газету “Русский голос”. И хотя этот “Русский голос” был листком коммунистическим, а “Новое Русское Слово” – наоборот, тем не менее, единство у них было хотя бы в том, что издавал их один и тот же человек – Иван Кузьмич Окунцов. По принципу: и нашим, и вашим. Ласковое теля двух маток сосет. Как вспоминал Окунцов, он при издании был един во многих лицах – и редактор, и наборщик, и разносчик, и уборщица. Иван Кузьмич вообще был большим затейником. Он, например, помещал заголовки в перевернутом виде: а так, мол, читатель больше внимания обращает. Вообще, на “Русском Слове”, как тогда называлось “Новое Русское Слово”, эмигранты учили читать своих детей, и сами учились.
В годы Первой мировой войны в газету пришел работать Марк Вейнбаум, который на пару с Виктором Шимкиным стал ее издателем. В 21-м году из России вернулся съездивший туда посмотреть на революцию Окунцов. Иван Кузьмич вернул себе бразды правления газетой, получившей к тому времени расширенный заголовок – “Новое Русское Слово”.
В 20-е годы газета заметно оживляется, у нее новые авторы, бежавшие из России, профессиональные перья – Камышников, Ветлугин, Фовицкий, Гребенщиков, из Европы регулярно присылают свои статьи, очерки, рассказы Бунин, Аверченко, Зайцев, Куприн, Адамович, Дон Аминадо, Дионео, Пильский, Айхенвальд и другие видные парижские и берлинские авторы. Перепечатывались советские писатели, делались литературные, театральные и кинематографические обзоры. Словом, всё как в большой, уважающей себя газете. Но провинциальность собственных тем вытравить было нельзя. Такое впечатление, что яркой жизни русская заокеанская колония была лишена. Хотя, конечно, же, яркая жизнь была. Но не хватало местных талантов, чтобы это отразить.
Развитие русской эмиграции до Второй мировой войны сдерживалось, по существу, одним главным фактором: Соединенные Штаты крайне ограничивали квоты на въездные визы. Попасть на постоянное место жительства в Америку было очень трудно. И даже когда Гитлер захватил половину Европы, русские (и не только русские) эмигранты спасались в немногочисленных еще свободных уголках на юге Франции, но отплыть за океан не могли. И речь не шла о безымянных изгнанниках, нет, даже признанные фигуры, например, Владимир Набоков смог получить необходимые бумаги в самый последний момент и успел со своей семьей на последний пароход.
Война преобразила “Новое Русское Слово”. Газета ожила, стала актуальной, вдумчивой, талантливой. Ее расцвет продолжался все сороковые и пятидесятые годы. Не было такого литературного имени, чтобы оно не появилось на четырех ежедневных страничках газеты. Пошли не только статьи, эссе и рассказы со стихами, полились мемуары и старопарижская, староберлинская, старобелградская полемика. Началась эпоха предварительного подведения итогов. Эмиграция стала вспоминать саму себя – и для нас, сегодняшних читателей и историков это, конечно, самые интересные публикации.
Но прошла и эта пора. Авторы старели, старел и читатель. А новых не прибавлялось. Дети неизбежно превращались в американцев.
В 70-е годы в Соединенные Штаты поехали новые эмигранты, еврейская волна или, как ее называли, Третья. Здесь было много ярких литераторов. В Америке осели Иосиф Бродский, Саша Соколов, Алексей Цветков, Константин Кузьминский, Лев Лосев, Эдуард Лимонов, Петр Вайль и Александр Генис, Сергей Довлатов.
Свой рассказ продолжает Ян Рунов.
Ян Рунов: О роли, которую сыграла ежедневная газета “Новое Русское Слово”, рассказал писатель и владелец издательства “Эрмитаж” Игорь Ефимов.
Игорь Ефимов: Впервые “Новое Русское Слово” попало в нашу семью в те месяцы, когда мы ждали американской визы в Вене, летом 1978 года. И с нами была бабушка моей жены Марины, ей тогда уже было 90 лет, и она в России привыкла читать русскую газету каждый день и, прочитав, задумчиво откладывала ее и говорила: “Что-нибудь из этого должно быть правдой”. В Вене она тоже потребовала себе русскую газету, и мы пошли и в киоске купили несколько русских газет, в том числе “Новое Русское Слово”, и принесли ее бабушке. Она развернула, начала читать и, естественно, когда в газете русскими буквами, русскими словами вдруг она натыкалась на заголовки “Страшное преступление большевиков”, “Расстрел царской семьи”, “Новая ложь Кремля”, она впала в такой страх и ужас, пошла красными пятнами, отложила, разволновалась, но на следующий день она уже говорила: “А где это “Новое Русское Слово”? Так что у нее ушло на адаптацию к этой газете всего день-два. После этого мы приехали в Америку и быстро завязались у меня дружеские отношения с газетой, еще с Андреем Седых, и потом с новыми редакторами, и с Вайнбергом, и с другими сотрудниками газеты. Я сейчас посмотрел папку своих статей, за 30 лет, я думаю, я напечатал в этой газете столько статей, что если когда-нибудь выйдет полное собрание сочинений Ефимова, то эти статьи составят целый том. Так что, конечно, это было для нас центральное место общения, выражения чувств, мыслей, надежд. Огромную роль сыграла газета в жизни Третьей волны русской эмиграции. Она, конечно, и раньше существовала, но она очень живо откликнулась на наше появление, и Андрей Седых проявил замечательную гибкость. Он, принимая новых молодых журналистов и сотрудников, учитывал интересы новых читателей, хотя можно себе представить, какие трудности были при контакте его прежних читателей - Первой и Второй волны эмиграции, - они не всегда доброжелательно принимали Третью волну, то есть, пребывающую в 70-е годы, и он справлялся, по-моему, замечательно с этими противоречиями.
Ян Рунов: Когда-то сотрудничала с газетой Людмила Кафанова. Некоторые эпизоды своей работы она описала в двухтомных воспоминаниях, вышедших в Америке под названием “Любовь и мистика”.
Людмила Кафанова: Первый визит в Нью-Йорке я нанесла редакции газеты “Новое Русское Слово”. Помещалась она тогда на 256 улице, в старом, полуразвалившемся домике, пережившем свою молодость, скорее всего, в годы Войны за Независимость. На первом этаже располагалась типография, точная копия филиала Музея Ленина в Москве, около Бутырской тюрьмы, где, якобы, в первые годы ХХ века печаталась большевистская “Искра”. Сама редакция, редакторы и переводчики новостей, корректоры, отдел подписки, отдел рекламы и бухгалтерия ютились в большой комнате на втором этаже, где был выгорожен закуток для главного редактора и владельца газеты Андрея Седых, он же Яков Моисеевич Цвибак. Мне, после ультрасовременных редакционных кабинетов и типографий комбината “Правда”, где помещался и печатался “Огонек”, было странно видеть в Нью-Йорке редакцию и типографию старейшей в мире за рубежами СССР ежедневной антисоветской агенты на русском языке в столь допотопном состоянии. Но, что есть - то есть, другого не дано.
Вошла в закуток главного редактора, представилась, Яков Моисеевич встретил меня весело и любезно, взял принесенную статью, убей бог, не помню, о чем, посмотрел и сказал: “Нам подходит, будем печатать”. После чего завел со мной очень милый разговор о том, о сем, а когда я посчитала, что Андрей Седых и так провел со мной много времени, я встала, чтобы уходить. Главный редактор подошел ко мне, обнял меня за плечи, и я почувствовала, как рука его медленно, но верно движется по моей спине вниз. “Дорогой Яков Моисеевич, - проговорила я сладким, сдобренным большой долей иронии голосом, - я не возражаю против ваших манипуляций вокруг моей спины и ниже, но предупреждаю, это вам обойдется в норковое манто”. Седых тут же обернул руку и захохотал: “А еще совсем недавно было достаточно ланча в дорогом ресторане”. “Забудьте о такой дешевке, - смеялась я, - все страшно подорожало”. Яков Моисеевич никогда больше не позволял себе со мной подобных, скажем так, эскапад. Но история с норковым манто имела продолжение. С кем бы из своих друзей Седых меня ни знакомил, он обязательно сообщал: “Как вам нравится - Людмила требует у меня норковое манто”. Его друзья смеялись и отпускали по этому поводу шутки своего производства. Андрей Седых был на десятом небе от удовольствия. Одна только прелестная Надя Райзенберг, знаменитая пианистка и выдающийся музыкальный педагог, отнеслась к его рассказу всерьез. “Мила, как вам не стыдно?” - спросила она. - У меня нет норкового манто, у жены Яши - тоже, почему он должен одевать вас так дорого?”. Это развлечение продолжалось несколько лет, я у них печаталась, потом у них работала переводчиком около трех лет, потом я от них ушла.
Ян Рунов: Когда вы начали с ними сотрудничать, и когда это закончилось?
Людмила Кафанова: В 1975 году, прямо через несколько недель после того, как мы приехали. Я с ними сотрудничала, наверное, до 80-го года или до 82-го. Потом я гуляла в “Новом Американце”, потом меня Седых пригласил работать, несмотря на мой виток в “Новый Американец”. Я с “Новым Американцем” порвала, мне они не нравились, и он меня пригласил поработать переводчиком новостей, что я делала около трех лет. Потом я с ними опять разошлась, я ушла в другую газету, в “Новости”, а когда все это погорело, я к ним вернулась и несколько лет делала еженедельный материал “Криминальный бульвар”. Потом опять я от них ушла, мне просто было немножечко не с руки продолжать все это.
Ян Рунов: 25 лет назад ответственным секретарем газеты “Новое Русское Слово” был журналист Евгений Рубин. Он вспоминает.
Евгений Рубин: Когда я сюда приехал, я даже уже начал сотрудничать на Радио Свобода. Там я, по-моему, впервые увидал эту газету, но мне кто-то сказал раньше, что она существует. Я, когда взял ее в руки, мне показалось, что она лишена интереса. В ней было четыре страницы, никаких актуальных, злободневных, острых материалов там не было. Две рекламы двух похоронных бюро - вот и все, что в ней было.
Ян Рунов: Это какой год был?
Евгений Рубин: Это был 1978 год. Как-то со временем познакомился с людьми, которые возглавили эту газету. Прежде всего, с Валерием Вайнбергом, он был ее менеджер. Я основал свою собственную газету, сейчас уже об этом смешно вспоминать, и тайно мне набор делали в “Новом Русском Слове” по ночам. Я туда отвозил материалы, там были ночные машинистки и наборщицы, и Вайнберг разрешил мне это делать и расплачиваться лично с машинистками. И вот так я познакомился с “Новым Русским Словом”, с его внутренней жизнью.
Ян Рунов: Вы издавали еженедельную газету, а “Новое Русское Слово” было ежедневной газетой?
Евгений Рубин: Естественно. Я начал издавать сначала газету “Новый Американец”, потом рассорился со своими партнерами и ушел, и возникла новая газета, в которой я уже был один ее издатель.
Ян Рунов: А кто вас пригласил в “Новое Русское Слово”?
Евгений Рубин: Меня пригласили Вайнберг и Седых. У них был какой-то человек, заместитель главного редактора, и он ушел от них, как это ни смешно, в священники в Нью-Джерси. Тоже не миролюбиво ушел, а поссорившись с ними. И Седых пригласил к Вайнбергу поговорить со мной. Предложили мне условия по тем временам не такие уж плохие, правда, сказали, что отныне должности заместителя редактора не будет, она упраздняется, а будет ответственный секретарь. Я туда пошел и 11 месяцев пробыл на этом посту. Это год был где-то 84-й.
Ян Рунов: Что вы можете сказать о внутренней обстановке, о том, кто руководил тогда?
Евгений Рубин: Валерий Вайнберг не мог ею руководить, потому что он человек, который не может написать трех фраз грамотно. Руководил ею Седых, во всяком случае, ее творческой частью, а Вайнберг был финансовым ее директором практически, потому что Седых финансами совсем не занимался. Газета вообще процветала, потому что эмиграция выросла значительно, количественно выросла, появились целые районы, заселенные российскими эмигрантами, а ежедневной газеты не было другой, было “Новое Русское Слово” и “Новый Американец”, который бедствовал. Позже значительно появились еще, и со временем, уже после меня, после того, как я оттуда ушел, еженедельников расплодилось в одном Нью-Йорке, наверное, десятка полтора, может, и больше - и “Вечерний Нью-Йорк”, и “Курьер”, и еще бог знает сколько газет. А “Новое Русское Слово” продолжало твердо стоять на ногах, потому что люди нуждаются в ежедневной информации, а такая информация как-то там постепенно появилась, они связались с агентствами международными, получали от их телетайпов новости, публиковали их, и газета как-то существовала, хотя, с точки зрения журналиста, и при мне, и после меня она была чрезвычайно слабая, они практически платили авторам гроши, да и своим сотрудникам тоже почти ничего. И хотя были такие люди как Сергей Довлатов, как Борис Парамонов, как Юз Алешковский, как Лев Наврозов, и еще целый рад умелых мастеров своего дела, к ним практически не обращались, и они не печатались. Ну, 10-15 долларов платили за статью. Они, в основном своими силами управлялись, а силы у них были очень слабые и очень не профессиональные. И это время я застал как раз, я там в это время был ответственным секретарем этой газеты.
Ян Рунов: А какое у вас впечатление об Андрее Седых осталось?
Евгений Рубин: Он дольно симпатичный человек, причем сам очень умелый журналист. Он раз в неделю или два раза в неделю печатал свой большой материал в “Заметки редактора”.
Ян Рунов: Раз в неделю, по вторникам.
Евгений Рубин: Да, на актуальные темы, и это были хорошие заметки, которые читались, и которые были одной, я думаю, из привлекательных черт этой газеты. Остальное же было чрезвычайно слабое, если это не касалось просто сухих новостей. Я помню, такой разговор у меня был с Седых. Он вообще был человек уже старый, ему было далеко за 80, и ему было трудно все читать, а там присылал материалы такой академик Александров (это академик болгарский, он бежал оттуда) - история царских семей, русских царских семьей. Это были катастрофические по своему качеству материалы, просто катастрофические. И когда я приходил к Седыху с выправленными уже, я ему показывал просто, сколько мне пришлось возиться и править эти материалы, говорил: “Ну, зачем нам это нужно?”. Он отвечал: “Мы - провинциальная, в сущности, периферийная газета, нам надо заполнять место, достаточно, если у нас есть один приличный материал в номере, остальные нам надо как-то так…”. Вот так вот было при нем. А теперь вот я считаю, что “Новое Русское Слово” на грани кончины, потому что еженедельников в одном Нью-Йорке полтора десятка, а, может и больше есть на том берегу, на западном еженедельники, есть масса печатных изданий на русском языке. И еще одно слабое, очень слабое, оно никому не нужно. Его тогда купил олигарх украинский по фамилии Рабинович, часть людей уволил и стал делать в Киеве пол-газеты.
Ян Рунов: Насколько высока у нее была репутация, когда вы возглавляли эту газету фактически, то есть вы ее делали?
Евгений Рубин: Я ее делал не сам, во-первых, а во-вторых, недолго, всего 11 месяцев. У нее репутации высокой никогда не было, у нее была просто репутация, как у газеты очень старой, это была как бы историческая репутация. Редакторы у нее были другие, и возглавляли ее другие люди, а потом появился Яков Моисеевич Седых, он в свое время работал в Париже в русскоязычной газете, а потом приехал сюда и возглавил эту. Где бы там не возникал разговор, говорили: “Ну, это старшейшая, она старше “Правды”. Я бы сказал, что это ее главная заслуга. Других выдающихся заслуг у этой газеты не было.
Иван Толстой: В первой части нашей программа не раз уже упоминался “Новый Американец” - конкурирующая русская газета, начавшая выходить в 80-м году в Нью-Йорке под редакцией Евгения Рубина. Отношения у Рубина с другими сотрудниками не сложились, они расстались, и главным редактором еженедельника стал Сергей Довлатов.
Поначалу создатели “Нового Американца” рассчитывали на поддержку со стороны старейшей русской газеты и самого Андрея Седых – как никак, человека легендарного, бывшего секретарем самого Бунина в его нобелевские дни.
Но вместо поддержки они встретили тяжелую ревность, испуг, а в качестве средств борьбы – замалчивание и клевету. В одном из номеров “Нового Американца” Довлатов писал:
“Открытое письмо главному редактору “Нового Русского Слова”.
Уважаемый господин Седых,
Я прочитал Вашу статью “Кому это нужно” (“Новое Русское Слово”, 28 апреля). Мне кажется, она знаменует новый этап Вашей публицистической деятельности и потому заслуживает самого активного внимания. Статья написана абсолютно чуждым Вам языком, она напориста и агрессивна, более того, в ней попадаются словечки из уголовно-милицейского жаргона, например, “вертухай”, как Вы соизволили дружески меня поименовать. Я искренне радуюсь этому, как сторонник живого, не закрепощенного литературного языка. Я оставляю без внимания попытки унизить меня, моих друзей и наш еженедельник, отказываюсь реагировать на грубые передержки, фантастические домыслы и цитируемые Вами сплетни. Не хочу разбираться, почему Вы извратили тему доклада Андрея Синявского, зачем приписали Сагаловскому высказывания его героев, за что обидели доктора Проффера, чем заслужил ваше неуважение профессор Данлоп. Я оставляю без последствий нанесенные мне оскорбления. Я к этому привык. К этому меня приучили в стране, где хамство является нормой, где за вежливым обращением чудится подвох, где душевная мягкость воспринимается как слабоумие. Кем только я не был в жизни: “стилягой” и “жидовской мордой”, “агентом сионизма” и “фашиствующем молодчиком”, “моральным разложенцем” и “политическим диверсантом”. Мало того, я - сын армянки и еврея - был размашисто заклеймен в печати как “эстонский националист”. В результате я закалился и давно уже не требую церемонного отношения к себе. Что-то подобное я могу сказать и о нашей газете. Редактируемый мной еженедельник не хризантема, его можно изредка вытаскивать с корнем, чтобы убедиться, правильно ли он растет. Мне кажется, ему это даже полезно. Короче, быть резким - Ваше право старшего или, если хотите, право мэтра. Таким образом, меня не унижает форма ваших словоизъявлений. Меня интересует не форма, а суть. Что так неожиданно вывело из равновесия умного, интеллигентного пожилого господина, что заставило его нарушить обет молчания, что побудило его ругаться и топать ногами, опускаясь до лагерной фени? Чем мы так досадили Вам, господин Седых? Я могу ответить на этот вопрос. Мы досадили Вам фактом нашего существования. До 70-го года в эмиграции царил относительный порядок, отшумели прения и споры, распределились должности и звания, лавровые венки повисли на заслуженных шеях. Затем накатила Третья волна. Как и всякая человеческая общность мы разнородны, среди нас есть грешники и праведники, светила математики и герои черного рынка, скрипачи и наркоманы, диссиденты и работники партаппарата, бывшие заключенные и бывшие прокуроры, евреи, православные, мусульмане и дзэн-буддисты. При этом в нас много общего - наш тоталитарный опыт, болезненная чувствительность к демагогии, идиосинкразия к пропаганде, неверие в риторику. И пороки у нас общие: нравственная и политическая дезориентация, жизнестойкость, переходящая в агрессию, то и дело проявляющаяся неразборчивость в средствах. В нас густо замешано хорошее и плохое, как и в любой человеческой общности. Мы не хуже и не лучше старых эмигрантов, мы решаем те же проблемы, нам присущи те же слабости, те же комплексы чужестранцев и неофитов. Мы так же болеем душой за нашу ужасную родину, ненавидим и проклинаем ее тиранов, вспоминаем друзей, с которыми разлучены. Мы не хуже и не лучше старых эмигрантов. Просто мы другие. Мы приехали в 70-е годы, нас радушно встретили, помогли нам адаптироваться и выстоять, приобщиться к ценностям замечательной страны. Нам удалось избежать многого, что пережили старые эмигранты, и мы благодарны всем, кто способствовал этому. Мы вывезли из Советского Союза не только палехские шкатулки, не только кораллы и янтарные брошки, не только пиджаки из кожзаменителя. Мы вывезли свои дипломы и научные работы, рукописи и партитуры, картины и математические формулы. А главное - мы вывезли неистребимый и здоровый дух русского еврейства. Наши бизнесмены уверенно прокладывают себе дорогу в капиталистических лабиринтах, наши художники экспонируются в лучших музеях Америки, наши интеллектуалы заняли кафедры в лучших университетах страны. Мы начали создавать газеты и журналы, телевизионные студии и финские бани, рестораны и симфонические оркестры. Мы ненавидим бесплодное идеологическое столоверчение, нас смешат инфантильные проекты реорганизации тоталитарного общества. Мы поняли одну чрезвычайно существенную вещь – советская власть - не форма правления, советская власть есть образ жизни многомиллионного государства а, следовательно, она живет в каждом из нас, в наших привычках и склонностях, в наших симпатиях и антипатиях, в нашем сознании и в нашей душе. А значит, главное для нас - победить себя, победить в себе раба и циника, труса и невежу, ханжу и карьериста. Вы пишете: “Есть только один враг – коммунизм”. Это неправда. Коммунизм - не единственный враг. Есть у нас враги и помимо обветшалой коммунистической доктрины. Это наша глупость и наше безбожие, наше себялюбие и фарисейство, нетерпимость и ложь, своекорыстие и продажность. Когда Бродского спросили “Над чем вы работаете?”, поэт ответил: “Над собой”. В Лос-Анджелесе должна состояться представительная научная конференция, тема ее - “Русская литература в эмиграции. Третья волна”. Организаторы конференции проделали нелегкую работу, изыскали значительные средства, обеспечили высокий уровень дискуссий. Короче, все шло нормально. Что же Вас так обидело и рассердило? Приглашение запоздало? Такие недоразумения случаются. Не забронировали места в особой ложе? В демократической стране это не принято. Какие могут быть обиды? Умные родители не посещают школьных вечеринок, умные школьники тоскуют на родительских юбилеях. Это нормально. Вам ненавистен Лимонов с его шокирующей прозой? Я Вас отлично понимаю, проза Лимонова заслуживает самой резкой критики. Так критикуйте, напишите хорошую аргументированную статью, развенчайте его эстетическую и нравственную программу, вооружитесь пером, а не директивой. Вы же писатель, а не генерал. Вы пишете: “Максимов отказывается ехать на конференцию”. Очень жаль. Владимир Максимов – талантливый, сильный, искренний человек, при этом чудовищно нетерпимый и деспотичный. Открытая дискуссия с Александром Зиновьевым не предвещает ему триумфа. Полемика с Абрамом Терцем - и вовсе гиблое дело. Максимов, как и Вы, предпочитает либо не замечать своих оппонентов, либо унижать их. Тем не менее, конференция состоится и пройдет на самом высоком уровне. Ловко устраивает свои делишки Третья эмиграция. Вы пишете: “Газета “Новое Русское Слово” стремилась к объединению всех эмигрантов без деления их на пронумерованные волны”. А кто же написал знаменитые статьи, три штуки, по числу эмигрантских волн, с упоминанием всех блистательных имен Первой эмиграции, некоторых блистательных имен Второй эмиграции и с полным забвением некрасивых еврейских фамилий Третьей эмиграции? Эти статьи написали Вы, и правильно сделали, что написали. Как написали - это уже другой вопрос. Люди делятся по самым различным признакам, что не мешает им оставаться людьми. Неделимо только стадо баранов. Вы обрушиваетесь на дерзкий, самостоятельный, формирующийся еженедельник, обвиняете его в смертных грехах. Что произошло? Чем мы Вас травмировали? И вновь я отвечу: фактом нашего существования. Была одна газета “Новое Русское Слово”, властительница дум, законодательница мод и вкусов, единственная трибуна, единственный рупор общественного мнения. В этой газете можно было прочесть любопытные вещи: что Солженицын не знает русского языка, что Россия твердо стоит на пути христианского возрождения, что Леонид Ржевский выше Набокова. И все кивали. Затем появился еженедельник “Новый Американец” заговорил своим языком, правда, с легким еврейским акцентом, на свои темы, в своей оптимистической манере. И началась паника в старейшей русской газете. Да как они смеют, да кто им позволил, да на что они рассчитывают? А мы-то грешным делом рассчитывали именно на Вас. Вы утверждали, господин Седых – прогорите, лопнете, наделаете долгов. Вы многого не учли. Не учли жизнестойкости Третьей эмигрантской волны, меры нашего энтузиазма, готовности к самопожертвованию, преимуществ демократического устройства. Не учли даже обстановки собственной редакции - трое ведущих сотрудников “Нового Русского Слова” решили уволиться, лишиться теплых мест, лишиться стабильных зарплат и ринуться в новое опасное плавание. Знаете, что они мне сказали? “Мы готовы перейти в “Новый Американец”, мы хотим работать с тобой”. Поверьте, это был самый волнующий день моей эмигрантской жизни. Появился еженедельник, монополия была нарушена, возникли новые точки зрения, новые оценки, новые кумиры, и Вы, господин Седых, забили тревогу. Вы отказались поместить нашу рекламу, запретили своим авторам печататься у нас, стали обрабатывать наших партнеров и заказчиков. Теперь Вы хитроумно объявляете себя жертвой политической критики, а нас - советскими патриотами и функционерами КГБ. Это уловка. Политическая репутация “Нового Русского Слова” безупречна, мы не подвергали Вашу газету идейной критике, мы вообще не критиковали общую позицию “Нового Русского Слова”, мы критиковали недостатки газеты, ее неуклюжий и претенциозный язык, консервативность в оформлении, ее прекраснодушие и бесконфликтность, тусклую атмосферу исторических публикаций. Мы признаем заслуги Вашей газеты, мы также признаем Ваши личные заслуги, господин Седых, однако мы сохраняем право критиковать недостатки газеты и требовать от администрации честного делового поведения в рамках федеральных законов. Вы озаглавили статью “Кому это нужно?”. По всей статье рассыпаны таинственные намеки, упоминаются какие-то загадочные инстанции, какие-то зловещие силы, какие-то непонятные органы и учреждения. Дома бытовало всеобъемлющее ругательство “еврей”. Что не так - евреи виноваты. Здесь - агенты КГБ. Все плохое - дело рук госбезопасности, происки товарища Андропова. Пожар случился - КГБ тому виной, издательство рукопись вернуло - под нажимом КГБ, жена сбежала - не иначе как Андропов ее охмурил, холода наступили - знаем, откуда ветер дует. Слов нет, КГБ - зловещая организация, но и мы порой бываем хороши, и если мы ленивы, глупы, бездарны - Андропов не при чем, у него своих грехов хватает. А у нас – своих. Так зачем же нагнетать мистику, зачем же объяснять свои глупости и неудачи происками доблестных чекистов, зачем в благодатной Америке корчить из себя узников Лубянки. Это неприлично и смешно. КГБ здесь поставлено вне закона. Пособничество КГБ есть судебно наказуемое деяние. Голословные обвинения в пособничестве КГБ также являются наказуемым деянием, а именно клеветой. Надеюсь, с этим покончено.
Вы пытались удушить “Новый Американец” самыми разными методами. Так, например, вы запугивали авторов, требовали от них безоговорочного послушания. К чему это привело? Наиболее одаренных литераторов и журналистов возмутило такое давление, они публикуются в “Новом Американце”, хотя мы еще не платим гонораров. Кстати, в сентябре начнем платить. Вы отказывались публиковать нашу рекламу, мы были чрезвычайно заинтересованы в ней, однако трагедии не произошло, нас знают, нас читают по всей русскоязычной Америке, наши подписчики живут в Израиле, Европе, на Гавайях, о нас писали три крупнейшие американские газеты, десятки наших материалов транслировались радиостанцией Голос Америки, многочисленные кафедры славистики используют наш еженедельник в учебных целях. Значит, и эта карательная мера провалилась. Мы сумели обойтись без вас. Вы использовали еще одно удушающее средство – заговор молчания. Вы чванливо игнорировали “Новый Американец”, притворялись, что его не существует, симулировали полную амнезию. Вы пошли дальше этого. Вами был объявлен сбор в пользу Игоря Шахниса, мы решили принять участие в этом благородном деле, послали вам чек. И что же? Вы отказались упомянуть нас даже в этом печальном списке. В трагической ситуации Вы оставались хладнокровным и расчетливым бизнесменом. Простите, что называю вещи своими именами, правда не всегда доставляет радость тем, кто старается ее избежать. Заговор молчания продолжался больше года. Сейчас он нарушен. Великий немой заговорил, правда, он заговорил крикливым, истерическим голосом с неясными, витиеватыми формулировками. “Так называемый “еженедельник”, “некий обиженный господин”, “двое с бутылкой”, и так далее. И все-таки заговор нарушен. Я считаю, что это победа американской демократии. Авторитарная позиция здесь не жизнеспособна, рано или поздно демократические формы торжествуют. Я надеюсь, разговор будет продолжен. Честный и доброжелательный разговор о наших эмигрантских проблемах. Мы готовы к этому разговору. Готовы ли Вы к нему, Андрей Седых? Докажите на практике, что Вы за объединение трех эмиграций, засвидетельствуйте это не словами, а делом. К этому обязывает Ваша репутация. Самое интересное, что мы действительно Вас уважаем, перечитываем Ваши рассказы, очерки, не забываем о том, что именно Вы помогали Бунину в трудной для него ситуации. Нам досадно, что большой писатель и журналист оказался во власти унижающих его эмоций. К сожалению, наша жизнь пишется без черновиков, ее нельзя редактировать, вычеркивая отдельные строки. Исправить опечатки невозможно.
Неизменно готовый к сотрудничеству, уважающий Вас Сергей Довлатов.
Постскриптум.
Когда газета была уже сверстана, я раскрыл “Новое Русское Слово” от 2 мая. Среди других материалов обнаружил комплект читательских писем главному редактору. Это были отклики на статью “Кому это нужно?”. Если не ошибаюсь, пять штук. Четыре - в поддержку Андрея Седых и одно - в нашу защиту. Я не поверил собственным глазам. Свершилось нечто беспрецедентное. “Новое Русское Слово” поместило критику в собственный адрес. О торжестве демократических принципов говорить рановато, однако первая ласточка взмахнула неокрепшими крыльями. Вот они, результаты честной и свободной конкуренции. Мы благодарим Андрея Седых за объективность в пропорции один к четырем. Мы надеемся, что эта тенденция будет развиваться. Жаль только, что и здесь сказались деловые коммерческие принципы “Нового Русского Слова” - из читательских писем было аккуратно вычеркнуто название злополучного еженедельника. Лишь бы не упоминать “Новый Американец”, лишь бы не давать ему косвенной рекламы. Вместо “Новый Американец” - “одна еврейская газета”, вместо еврей - “лицо еврейской национальности”. А читатели пусть голову ломают, интересы читателя на втором месте. Что ж, второе место это тоже почетно, это уже неплохо”.
“Новый Американец”, номер 65, 10-16 мая 1981 года.
Иван Толстой: Как бы ни представлял Сергей Довлатов главного редактора “Нового Русского Слова” Андрея Седых, газета, которую он делал в 70-80-е годы, очень много значила для читателей тех лет. Не будем забывать, что не только интернета не существовало, но и телевизор не показывал прямых советских программ. А на территории Соединенных Штатов по закону не могли транслироваться радиопередачи “Голоса Америки” и Радио Свобода, поскольку они оплачивались Госдепартаментом и Конгрессом страны. Так что читатель узнавал о положении в СССР, прежде всего, из ежедневного “Нового Русского Слова”.
Любопытно, кстати, что эта газета регулярно печатала тексты некоторых радиопередач, что звучали по Свободе. Георгий Адамович, Виктор Франк, Михаил Коряков, Владимир Юрасов и другие передавали в “Новое Русское Слово” копии своих скриптов. Да и позволяли себе авторы “Нового Русского Слова” на газетных страницах быть гораздо более политизированными, нежели у микрофона радио. Свобода была куда менее антисоветской, чем “Новое Русское Слово”, как это ни кажется сейчас странным.
По нашей просьбе наш нью-йоркский автор Ян Рунов взял серию интервью.
Ян Рунов: Как сами читатели восприняли новость о том, что у них теперь нет ежедневной русской газеты? Вот что говорят жители нью-йоркского района Брайтон-Бич.
Читатель: Буду другие газеты покупать.
Ян Рунов: Они тоже еженедельные.
Читатель: Ну что ж, и телевизор есть у меня, и радио есть русское. А что делать? Ну что делать, если один раз в неделю выпускают. Конечно, каждый день идешь на работу, и тут же я покупал газету. Что сделали с этой газетой? Надо было добавить еще пару копеек, и она бы была.
Читательница: Я обратила внимание, что ее нет, потому что я сейчас брала “Комсомолку”. Я “Новое Русское Слово” не брала, потому что я вам скажу честно, что там мало есть что сейчас читать.
Читатель: По-моему, это абсолютно правильное решение, потому что большинство народа, особенно в Нью-Йорке, все-таки не каждый день покупали ее.
Ян Рунов: Мужчина жалуется, что теперь в газете очень мелкий шрифт.
Читатель: Ее половина людей просто не смогут читать, эту газету. Это нужно хорошее зрение. Она для стариков. Старики вообще не смогут ее читать.
Ян Рунов: Молодежь будет ее читать?
Читатель: Я не думаю. Сейчас миллион таких газет.
Читатель: Эта газета нужна, потому что ежедневно, когда ее покупаешь, всегда и новости, и что в мире творится, и каждый день что-то новое и больше информации. Я лично доволен этой газетой был. Когда читаешь русские газеты, живя в Америке, так это просто жизнь счастливая, я считаю.
Читательница: Я не знаю, я считаю, что постоянно только и спрашивают “Новое Русское Слово”. Я работаю с клиентами, и меня очень часто отправляют покупать эту газету. Поэтому я тоже очень жалею об этом.
Читатель: Я слышал, как мне говорили, что будут давать копии тех больших газет, я имею в виду “Нью-Йорк Таймс” и все остальные. Конечно, это будет очень хорошо.
Ян Рунов: Как показал наш опрос, людям жаль, что не будет теперь единственной ежедневной газеты “Новое Русское Слово”, а будет еще одна еженедельная. Глава одного из нью-йоркских рекламных агентств вспоминает, как складывались денежно-деловые отношения с газетой.
Глава агентства: В последние годы они вообще никак не складывались, их просто не было. Реклама не работала и стоила она непропорционально дорого. Насколько я помню, четверть страницы, а у них четверть страницы довольно большая, стоила 400 с чем-то долларов. Практически не было ни одного звонка. У меня есть квартиры, которые я сдаю в рент, и я всегда отдаю в обычные газеты еженедельные, и я получаю очень большой ответ, тогда как в “Новом Русском Слове” мне надо было платить за это. Если это 15 долларов, все равно не хотелось платить, если можно отдать бесплатно.
Иван Толстой: И в завершение – последний вопрос Яна Рунова руководителю газеты Валерию Вайнбергу.
Ян Рунов: Из газеты достаточно бесцеремонно, без предупреждения, были уволены многие журналисты.
Валерий Вайнберг: Для нас всех это было неожиданностью, и это никакого отношения не имеет к приложению “Нью-Йорк Таймс”. Переход на еженедельное издание рассматривался несколько месяцев, были предложения печатать газету три раза в неделю и таким образом сократить расходы. Но последнее решение за теми, кто заказывает музыку. За ними последнее слово. И они решили прейти на еженедельник. Что касается журналистов, мне всех очень жалко, это действительно большая потеря для газеты и для меня лично, поскольку я имею к газете отношение на протяжении последних 45 лет, и знал лично основателя газеты Виктора Шимкина, и Марка Ефимовича Вейнбаума, который работал 50 лет, и Андрея Седых, моего учителя и ментора, с которым я проработал более 25 лет. Поэтому мне накануне празднования столетия, естественно, очень грустно и обидно. Но, к сожалению, так устроен мир, что мы должны делать тот продукт, который будет интересен нашему читателю.
Ян Рунов: Сколько будет стоить продукт?
Валерий Вайнберг: 75 центов.
Ян Рунов: Новый еженедельный выпуск вы называете то приложением “Нью-Йорк Таймс”, то дайджестом.
Валерий Вайнберг: Весь этот дайджест, все полосы будут цветными. Приложение “Нью-Йорк Таймс” - 12 полос. Материал готовит “Нью-Йорк Таймс”. Это программа, которая охватывает 29 газет во всем мире. “Новое Русское Слово” - единственная газета в США, которая вошла в эту программу. Я должен сказать, что мы очень рады этому сотрудничеству. В этом приложении появятся имена лучших журналистов в “Нью-Йорк Таймс”. Кроме того, мы еще входим в общую обойму всех газет, которые будут представлены рекламным агентством. По сведениям “Нью-Йорк Таймс”, все газеты, где они участвуют, их общий тираж составит шесть миллионов. Я думаю, что легче будет продавать рекламу.
Ян Рунов: В будущем году ежедневная газета “Новое Русское Слово” должна была отметить свое столетие. Отметит ли юбилей еженедельник с тем же названием?