В 60-е годы Габриэль Гарсиа Маркес – редкий для переводного писателя случай – в Америке был таким же кумиром, как и в Советском Союзе. Понятно, что долгожданную биографию колумбийского писателя встретили с обостренным вниманием и ревностью.
Книгу "Габриель Гарсиа Маркес. Жизнь" Джеральд Мартин, историк литературы Латинской Америки, писал 15 лет. Маркес даже шутил, что биограф не заканчивает книгу в ожидании его смерти. Но Мартин опубликовал книгу при жизни своего героя - хотя тому уже перевалило за 80, самому Мартину – за 50, и обоих уже лечили от рака лимфатических желез.
Gerald Martin. Gabriel Garcia Marquez. A Life. - том размером в 642 страницы (до которых был сокращен первоначальный текст в 2000 страниц). Начинается книга даже не с детства писателя, а с генеалогического древа двух семей: отцовской (Гарсиа) и материнской (Маркес). Армия родственников, браки, незаконные связи, преступные связи, вендетты, кланы в колумбийской глуши, убийства... Вскоре вы теряете способность запоминать. Рецензент Пол Берман пишет:
"Можно даже заподозрить, что Мартин не описывает жизнь писателя, а соревнуется с ним. Маркес украсил роман "Сто лет одиночества" одной страницей генеалогической таблицы, а Мартин снабдил его биографию семью страницами".
И дальше – подробнейшим образом: детство, нищая журналистская молодость в Европе, формирование политических взглядов во время путешествий за "железный занавес", победоносное шествие по миру романа "100 лет одиночества" и последние десятилетия мировой славы и почета. Довольно неожиданным кажется то, что в детстве Маркес напоминал обычного европейского мальчика из хорошей семьи, читавшего Дюма и "Сказки тысячи и одной ночи", а позже – Сервантеса и Достоевского. Но он был еще и латиноамериканским мальчиком:
"Он читал испанцев 16 - 17 веков ("Золотого века" испанской поэзии). Он жил не только в городе Аракатака в северной Колумбии, но и в элегантном мире Луиса де Гонгоры и других поэтов имперской Испании - чьи знания уводили его еще глубже, в тень римских мифов и эзотерической философии".
На первой же странице биографии Мартин представляет Маркеса как "самого известного писателя, созревшего в глубинах Третьего мира, и самого известного представителя литературного стиля, получившего название "магического реализма". По версии Мартина, "этот стиль - с его опоэтизированием сверхъестественных событиий и народных верований - отражает дух примитивного бунта, который дорог многим прогрессивно мыслящим писателям во всех регионах мира, некогда подвергшихся колонизации". Но вот что пишет литературовед Пол Берман:
"В университете Маркес с увлечением изучал творчество раннего модерниста, никарагуанского поэта Рубена Дарио. Дарио почти неизвестен в Европе, потому что его темы были специфически испанскими. И проблемы, которые затрагивал Дарио, были как раз теми, которые предстояло решать Маркесу: например, как примирить путаницу детства, отраженную в поэзии Золотого века, со взрослой путаницей, столь характерной для нашего времени. На мой взгляд, сверхъестественность и магия в прозе Маркеса - это не постколониальный литературный бунт против западного империализма, а поздние цветы высокого испанского барокко".
В автобиографии, которая называется "Жить, чтобы рассказывать об этом", Гарсиа Маркес описал рождение основной темы и стиля своего творчества. С некоторыми уточнениями эта сцена приводится и в книге Мартина:
"Маркес, уже взрослым молодым человеком, вернулся в родной город и по-новому взглянул на дедовский дом. В то время он весь был погружен в изучение Джойса, Фолкнера, Пруста, Вирджинии Вулф и обдумывал многомерность понятия "время". И вот он увидел старый дом, и нахлынувшие детские воспоминания вдруг отчетливо показали ему направление его писательского пути: он должен заново изобрести самого себя. Конечно, можно стать членом лощеного писательского авангарда, а можно остаться мальчиком из Аракатаки. Так появилась его грандиозная тема и его писательская личность – он сам, взрослый и ребенок в одном лице. И так появился его метод исследования: взгляд назад, на самые сильные потрясения детства".
Мартин пишет, что сам Маркес из всех своих романов больше всех любит "Осень патриарха" - роман о диктаторе неназванной страны на Карибах. С одной стороны, эту авторскую любовь вполне объясняет изысканность прозы романа. Пол Берман так характеризует стиль этой книги:
"Почти каждое предложение в романе "Осень патриарха" - победа автора над языком (а иногда – победа языка над автором). Предложения начинаются голосом одного персонажа, а кончаются голосом другого. Или тема меняется в середине предложения. Или меняется век. Читаешь, задыхаясь. Хочется отложить книгу и зааплодировать, но тут предложение делает такой поворот, что оторваться от него невозможно, как невозможно выпустить руль на крутом повороте дороги. Эти прелестные периоды в то же время - тиранические. Что естественно: "Осень патриарха" - роман о тиране. Союз сюжета и напева делает его шедевром – даже большим, чем другой прекрасный роман о тиране: "Праздник козла" Марио Варгаса Льосы. У Маркеса диктатор (чей портрет рождается из фраз, похожих на тропические цветы) - отвратительный монстр, но он представлен как человеческое существо, достойное жалости и даже чего-то вроде горькой любви. Мне всегда было непонятно, какие политические взгляды выражает Маркес этой странной двусмысленностью?"
Но в том, что касается описания политических взглядов - и вообще общественного лица Маркеса, биограф ведет себя чрезвычайно осторожно. Как замечает рецензент "Нью-Йорк Таймс" Джаннет Маслин, "биограф Маркеса понял, что в этом сложном случае лучше держаться фактов и не пытаться постичь непостижимое".
После всемирного успеха романа "100 лет одиночества", а особенно после получения в 1982 году Нобелевской премии, Гарсиа Маркес попал из подсобного мира журналистики в поле зрения сильных мира сего. И биограф безжалостно описывает могучие и долгие усилия, которые прикладывал писатель к тому, чтобы быть приглашенным на званые обеды президентов, магнатов и диктаторов всего мира. По-видимому, неслучайно одним из прозвищ, которые он заслужил, было прозвище "Габриэль Гарсиа Маркетинг". Но самой скандальной стала привязанность Маркеса к Фиделю Кастро.
"Писатель Варгас Льоса с отвращением называл Маркеса "кастровским лакеем". И даже биограф Мартин, хотя настаивает на сердечной дружбе писателя с маниакальным властолюбцем-диктатором, все же честно приводит странные поступки Маркеса – например, когда он, во время визита Кастро в Колумбию, вызвался быть одним из его охранников-"бодигардов". Так или иначе, Маркес оставался не только лично преданным Кастро, но вставал и на защиту его деятельности от любой критики".
Чем объяснить эту противоестественную привязанность гуманиста, короля "магического реализма" к тирану? "Из биографии Маркеса, - пишет Берман, - становится ясно, что писатель не изменил тому откровению, которое озарило его полвека назад перед домом его детства: он каждый раз застывает в восхищенном изумлении перед всем гротескным, душераздирающим и неправдоподобным".
Материал подготовлен по материалам программы Александра Гениса "Поверх барьеров - Американский час".
Книгу "Габриель Гарсиа Маркес. Жизнь" Джеральд Мартин, историк литературы Латинской Америки, писал 15 лет. Маркес даже шутил, что биограф не заканчивает книгу в ожидании его смерти. Но Мартин опубликовал книгу при жизни своего героя - хотя тому уже перевалило за 80, самому Мартину – за 50, и обоих уже лечили от рака лимфатических желез.
Gerald Martin. Gabriel Garcia Marquez. A Life. - том размером в 642 страницы (до которых был сокращен первоначальный текст в 2000 страниц). Начинается книга даже не с детства писателя, а с генеалогического древа двух семей: отцовской (Гарсиа) и материнской (Маркес). Армия родственников, браки, незаконные связи, преступные связи, вендетты, кланы в колумбийской глуши, убийства... Вскоре вы теряете способность запоминать. Рецензент Пол Берман пишет:
"Можно даже заподозрить, что Мартин не описывает жизнь писателя, а соревнуется с ним. Маркес украсил роман "Сто лет одиночества" одной страницей генеалогической таблицы, а Мартин снабдил его биографию семью страницами".
Довольно неожиданным кажется то, что в детстве Маркес напоминал обычного европейского мальчика из хорошей семьи, читавшего Дюма и "Сказки тысячи и одной ночи", а позже – Сервантеса и Достоевского. Но он был еще и латиноамериканским мальчиком
И дальше – подробнейшим образом: детство, нищая журналистская молодость в Европе, формирование политических взглядов во время путешествий за "железный занавес", победоносное шествие по миру романа "100 лет одиночества" и последние десятилетия мировой славы и почета. Довольно неожиданным кажется то, что в детстве Маркес напоминал обычного европейского мальчика из хорошей семьи, читавшего Дюма и "Сказки тысячи и одной ночи", а позже – Сервантеса и Достоевского. Но он был еще и латиноамериканским мальчиком:
"Он читал испанцев 16 - 17 веков ("Золотого века" испанской поэзии). Он жил не только в городе Аракатака в северной Колумбии, но и в элегантном мире Луиса де Гонгоры и других поэтов имперской Испании - чьи знания уводили его еще глубже, в тень римских мифов и эзотерической философии".
На первой же странице биографии Мартин представляет Маркеса как "самого известного писателя, созревшего в глубинах Третьего мира, и самого известного представителя литературного стиля, получившего название "магического реализма". По версии Мартина, "этот стиль - с его опоэтизированием сверхъестественных событиий и народных верований - отражает дух примитивного бунта, который дорог многим прогрессивно мыслящим писателям во всех регионах мира, некогда подвергшихся колонизации". Но вот что пишет литературовед Пол Берман:
"В университете Маркес с увлечением изучал творчество раннего модерниста, никарагуанского поэта Рубена Дарио. Дарио почти неизвестен в Европе, потому что его темы были специфически испанскими. И проблемы, которые затрагивал Дарио, были как раз теми, которые предстояло решать Маркесу: например, как примирить путаницу детства, отраженную в поэзии Золотого века, со взрослой путаницей, столь характерной для нашего времени. На мой взгляд, сверхъестественность и магия в прозе Маркеса - это не постколониальный литературный бунт против западного империализма, а поздние цветы высокого испанского барокко".
В автобиографии, которая называется "Жить, чтобы рассказывать об этом", Гарсиа Маркес описал рождение основной темы и стиля своего творчества. С некоторыми уточнениями эта сцена приводится и в книге Мартина:
"Маркес, уже взрослым молодым человеком, вернулся в родной город и по-новому взглянул на дедовский дом. В то время он весь был погружен в изучение Джойса, Фолкнера, Пруста, Вирджинии Вулф и обдумывал многомерность понятия "время". И вот он увидел старый дом, и нахлынувшие детские воспоминания вдруг отчетливо показали ему направление его писательского пути: он должен заново изобрести самого себя. Конечно, можно стать членом лощеного писательского авангарда, а можно остаться мальчиком из Аракатаки. Так появилась его грандиозная тема и его писательская личность – он сам, взрослый и ребенок в одном лице. И так появился его метод исследования: взгляд назад, на самые сильные потрясения детства".
Мартин пишет, что сам Маркес из всех своих романов больше всех любит "Осень патриарха" - роман о диктаторе неназванной страны на Карибах. С одной стороны, эту авторскую любовь вполне объясняет изысканность прозы романа. Пол Берман так характеризует стиль этой книги:
"Почти каждое предложение в романе "Осень патриарха" - победа автора над языком (а иногда – победа языка над автором). Предложения начинаются голосом одного персонажа, а кончаются голосом другого. Или тема меняется в середине предложения. Или меняется век. Читаешь, задыхаясь. Хочется отложить книгу и зааплодировать, но тут предложение делает такой поворот, что оторваться от него невозможно, как невозможно выпустить руль на крутом повороте дороги. Эти прелестные периоды в то же время - тиранические. Что естественно: "Осень патриарха" - роман о тиране. Союз сюжета и напева делает его шедевром – даже большим, чем другой прекрасный роман о тиране: "Праздник козла" Марио Варгаса Льосы. У Маркеса диктатор (чей портрет рождается из фраз, похожих на тропические цветы) - отвратительный монстр, но он представлен как человеческое существо, достойное жалости и даже чего-то вроде горькой любви. Мне всегда было непонятно, какие политические взгляды выражает Маркес этой странной двусмысленностью?"
Но в том, что касается описания политических взглядов - и вообще общественного лица Маркеса, биограф ведет себя чрезвычайно осторожно. Как замечает рецензент "Нью-Йорк Таймс" Джаннет Маслин, "биограф Маркеса понял, что в этом сложном случае лучше держаться фактов и не пытаться постичь непостижимое".
После всемирного успеха романа "100 лет одиночества", а особенно после получения в 1982 году Нобелевской премии, Гарсиа Маркес попал из подсобного мира журналистики в поле зрения сильных мира сего. И биограф безжалостно описывает могучие и долгие усилия, которые прикладывал писатель к тому, чтобы быть приглашенным на званые обеды президентов, магнатов и диктаторов всего мира. По-видимому, неслучайно одним из прозвищ, которые он заслужил, было прозвище "Габриэль Гарсиа Маркетинг". Но самой скандальной стала привязанность Маркеса к Фиделю Кастро.
"Писатель Варгас Льоса с отвращением называл Маркеса "кастровским лакеем". И даже биограф Мартин, хотя настаивает на сердечной дружбе писателя с маниакальным властолюбцем-диктатором, все же честно приводит странные поступки Маркеса – например, когда он, во время визита Кастро в Колумбию, вызвался быть одним из его охранников-"бодигардов". Так или иначе, Маркес оставался не только лично преданным Кастро, но вставал и на защиту его деятельности от любой критики".
Чем объяснить эту противоестественную привязанность гуманиста, короля "магического реализма" к тирану? "Из биографии Маркеса, - пишет Берман, - становится ясно, что писатель не изменил тому откровению, которое озарило его полвека назад перед домом его детства: он каждый раз застывает в восхищенном изумлении перед всем гротескным, душераздирающим и неправдоподобным".
Материал подготовлен по материалам программы Александра Гениса "Поверх барьеров - Американский час".