Михаил Соколов: Сначала коротко о некоторых новостях внутренней политики России:
Компартия России провела пленум по кадровым вопросам, на котором Геннадий Зюганов критиковал за неверную антикризисную политику премьера Владимира Путина и министра финансов Алексея Кудрина, обойдя вниманием президента Дмитрия Медведева.
Мэром Петрозаводска избран спикер Законодательного собрания Карелии Николай Левин. Явка на выборах в столице республики составила всего 20%: это связано с тем, что из кампании по выборам мэра Петрозаводска вышел, перейдя в «Единую Россию» и получив место в Совете Федерации, главный критик властей региона бизнесмен Девлетхан Алиханов.
В Барнауле на прошлой неделе в 16-ый раз проходила международная конференция Алтай-2009. Провели ее германский фонд Эберта и российский политик Владимир Рыжков. Алтайский форум собирается уже в 16 раз. Это - единственный оставшийся в России регулярный неправительственный экономико-политологический форум.
Алтайский форум - каждый раз коллективная попытка провести комплексный анализ и понять, в каком состоянии находится Россия, ее общество, каковы его отношения с государством, какие тенденции развития доминируют. Каждый раз основная тема злободневна и актуальна. Сегодня главная тема - «Россия - год кризиса».
Сейчас, как в своей презентации доказал президент Института экономического анализа Андрей Илларионов, специалисты видят нескольких параллельно проходящих разных кризисов, при этом набор их в каждой стране специфичен, от кризиса сильнее страдают США, Европа и Япония, а меньше – Китай или Австралия.
Экономический кризис в России имеет свою специфику и протекает весьма тяжело отмечает Илларионов:
Андрей Илларионов: У нас в России за первые пять месяцев этого года, с января по май, сокращение валового внутреннего продукта составило 10%, а по сравнению с соответствующим периодом предшествующего года это сокращение производства более в два раз глубокое, чем то, что было в 1998 году. Его масштабы и скорость падения не имеют себе равных, по крайней мере, в нашей истории.
Если за пять месяцев сокращение на 10%, то в апреле-мае этого года сокращение еще более глубокое, на 13,3%, промышленного производства на 19%, грузооборот транспорта на 17, инвестиции на 22%, экспорт на 77%.
Таких масштабов в течение одного года, в течение такого короткого периода у нас не было никогда.
Если сравнивать этот кризис с кризисом конца 80-х – начала 90-х годов, то они отличаются очень существенно. Кризис, происходивший в течение 9 лет с 89 по 98 год, носил длительный, но пологий характер. Длинно сокращались, долго были на дне и потом стали подниматься. Такой был растянутый.
Нынешний кризис просто абсолютное падение. Сейчас темпы падения промышленного производства несколько замедлились, но в конце прошлого года 2008 в октябре, ноябре, декабре и январе нынешнего года были отмечены темпы сокращения промышленного производства в России, которые не наблюдались никогда в истории страны.
За шесть месяцев середины 2008 года до декабря 2008 года промышленное производство сократилось на 36%. Очень острое сокращение, серьезное было в металлургии – свыше 50%, в химии, нефтехимии, машиностроение сократилось на 65% за полгода. То есть две трети объема производства было просто срезано за полгода.
Начиная с марта и апреля обнаруживается некоторая стабилизация, то есть достигли дна, по крайней мере, предварительного дна, определенной ступеньки и даже в марте-апреле был на уровне статистических погрешностей небольшой рост. И это позволило довольно многим аналитикам, представителям российского правительства высказать надежду, что кризис закончился и сейчас после такого резкого спада пойдет резкий рост.
Однако майские данные показали, что спад восстановился, все основные показатели вновь пошли вниз. Пока еще не такими катастрофическими темпами, как это было осенью прошлого года, но, тем не менее, кризис продолжается.
Несколько причин можно назвать. У нас точка зрения, которая возобладала и которая усиленно навязывается российской общественности представителями нашей власти и некоторыми экономистами, заключается в том, что мы здесь не виноваты, кризис чужой, импортированный, принесен из Соединенных Штатов Америки. И вот эта инфекция, экономическая зараза принесена сюда, а мы страдаем от этого.
Аккуратный анализ экономических данных, статистических рядов показывает, что это утверждение не соответствует действительности. Наш кризис начался на несколько месяцев раньше, чем американский. По основным экономическим показателям, по промышленному производству, по грузообороту транспорта, по инвестициям, все наши показатели начали сокращаться в зависимости от показателя на один месяц, на два месяца, на три месяца, на шесть, на восемь месяцев раньше, чем в Соединенных Штатах Америки.
Уже потом в дальнейшем, когда начался американский кризис, когда начались кризисы в других странах, эти кризисы могли воздействовать на наш, но начало кризиса наше.
Среди тех причин, которые следует упомянуть, по крайней мере, в качестве разумных гипотез – неверная политика Центрального банка, в том числе нашего Центрального банка. Это массированные заимствования на внешних рынках иностранного капитала для осуществления инвестиций, в том числе тех инвестиций, которые являются неэффективными и которые затем производят продукцию, которая не пользуется спросом.
Один очень важный элемент кризиса, причина кризиса, который чрезвычайно болезненно воспринимается властями – это геополитический, точнее, кризис, вызванный рисками безопасности. Радикальное ускорение падения всех показателей началось с 8 августа 2008 года, то есть с начала российско-грузинской войны. И за два месяца, которые прошли с 8 августа до середины октября, российский фондовый рынок потерял 70% своей стоимости, оказавшись абсолютным лидером среди всех стран мира. Поскольку похожая ситуация, правда, не в таких масштабах, произошла в других странах, которые относятся к нашим регионам, которые прилегают к Кавказу и к планируемому маршруту трубопровода «Набукко», инвесторами эта ситуация анализируется как оценка экономическим сообществом резко возросших рисков инвестиций, ведения какой-либо экономической деятельности в регионах, причастных к России и к этому маршруту поставки энергоресурсов.
Иными словами, этой войной был запущен дополнительный импульс для вывода всех возможных средств из стран, которые оказываются подверженными военным действиям, в том числе и наша страна, которая ввела войска на территорию Грузии.
Особенно это было связано с заявлениями, которые делали наши лидеры, о том, что Россия не боится «холодной войны», что готова противостоять всему миру. Все эти действия вызвали огромные опасения в окружающем мире и, естественно, у инвесторов. И когда они видят, что власти какой-то страны собираются воевать со всем остальным миром, первое, что они делают – они выводят средства из этой страны, не дожидаясь, к чему это приведет.
Михаил Соколов: Единственный верный рецепт выхода из кризиса отнюдь не рост государственных расходов, а методы, которые применяют такие экономисты как Каха Бендукидзе – считает Андрей Илларионов.
Андрей Илларионов: Эта страна осуществляет совсем другие антикризисные действия, которая не является концепцией всеобъемлющей для уважаемого господина Обамы, его администрации. Эта страна – Грузия. Грузинские власти после войны и после начала этого кризиса, что они сделали? Они сказали: раз кризис, значит мы будем делать прямо противоположное. Мы снижем налоги, мы снижем государственное расходование, убираем государственное регулирование, мы будем делать все возможное для того, чтобы хорошо жилось бизнесу нашему и любому другому, который сюда придет.
Что происходит сейчас в Грузии? Поразительно. Кризис падения в России ВВП 10% за первый квартал, во втором квартале, апрель-май, минус 13%. В Грузии темпы роста плюс 2%. Это не 12%, как было год назад, но это рост – это не падение. Регистрация сделок с подержанными автомобилями, сделки с жильем, там есть небольшое снижение процентов на 10-15, ниже, чем в прошлом году. Но это после войны, в условиях кризиса, без нефти, без газа, эти показатели лучше, чем в России.
Если посмотреть на приток иностранных инвестиций, честно говоря, в это трудно поверить, они получают сейчас после войны в условиях кризиса иностранных инвестиций на уровне 10% ВВП. Это фантастическая цифра. Китай в течение всех этих лет получал на уровне 4% ВВП. Сколько Россия получает со всей нефтью, со всем газом и так далее? 1% ВВП, причем 70-80% идет в нефтянку и в газ.
Михаил Соколов: Главная проблема России, весьма специфическая, обостряется кризис управления, отмечает представитель Института современного развития Евгений Гонтмахер:
Евгений Гонтмахер: Мы предполагали, что в России такого рода кризис наступит где-то в 11-12 году. Вот эта ситуация мировая в какой-то своей части немножко это дело ускорена. Кризис наш абсолютно российский, сделан нашими, к сожалению, собственными руками, кризис управления. Вот, по-моему, это тоже наша специфика.
Потому что большинство стран мира, по крайней мере, страны развитые, там сформированы институты, в рамках которых происходит развитие экономических, политических, социальных процессов. Наверное, сейчас под влиянием мировых процессов эти институты возможно будут как-то меняться, но они есть. То есть независящий от воли конкретного человека механизм разрешения или, по крайней мере, попытка разрешения конфликтов. И проблем, которые возникают.
Россия в этом смысле как всегда отличается, потому что у нас за эти последние годы вот такого рода институтов так создано и не было. В результате сейчас вообще-то развитие нашего кризиса идет совершенно стихийно, вообще кризис еще не начался в России на самом деле, по нашей оценке, мы видим только первые какие-то признаки.
Действия всех властей, и исполнительной, и законодательной власти, они носят в основном характер, в советское время, помните, было такое выражение – бить по хвостам. То есть уже что-то произошло, потом начинается на это реакция. То есть абсолютно нет попытки упредить, понять, что нужно делать, чтобы эту опасность упредить.
Это, конечно, кризис прежде всего наших управленческих институтов. Так называемая вертикаль власти, о которой много говорили в последнее время, она абсолютно не состоялась. Это видно на всех событиях, начиная со знаменитого Пикалево, где лично премьер должен был приехать, чтобы что-то порешать. Ни один институт, который был на бумаге, не сработал, начиная от неформального института, который называется партия «Единая Россия», кончая профсоюзами, местной властью и губернаторами.
Возьмем тот же Приморский край, возьмем то, что происходит вокруг Байкальска. Таких точек достаточно много.
Здесь, в Алтайском крае, пока Медведев не пригрозил лично губернаторам, что если они не будут заниматься своими точками на своей территории, что они будут сняты, как будто бы эти наши уважаемые люди даже не знали, что есть какие-то точки, где люди зарплату не получают.
Это на самом деле для России очень опасная ситуация. Отсутствие институтов, отсутствие процедур выхода из такого рода ситуаций, оно, конечно, чревато самыми непредсказуемыми, с моей точки зрения, политическими процессами, политическими событиями, о которых можно только догадываться. И в этом смысле предсказуемость ситуации в России, она сейчас намного более снижена даже по сравнению с тем, что было, допустим, года два назад. Сказать о том, что будет через два-три месяца – это, конечно, крайне сложно.
Думаю, что призыв Медведева планировать развитие страны на 20 лет вперед – это вызов. Он должен, видимо, понимать, что для того, чтобы планировать на 20 лет вперед развитие страны, надо опираться снова же на какие-то процедуры, на какие-то институты, а не на действия хаотические каких-то людей.
Повестка дня нашего кризиса, она на самом деле прежде всего состоит в том, чтобы из него выйти, если мы сможем из него выйти, с новыми, хорошими, нормальными институтами, которые лежат в поле демократии и рыночной экономики. Здесь эти ценности пока за редким исключением никто не подвергает сомнению.
Михаил Соколов: Рассматривая проблемы социальной политики, Евгений Гонтмахер обратил внимание на опасные для России тенденции в связи с ростом безработицы.
Евгений Гонтмахер: Замалчивают, безусловно, показатель так называемой общей безработицы, то есть та, которая во всем мире считается по методологии Международной организации труда. Оперируют, и даже я видел, как губернаторы докладывают президенту, цифрой, сколько зарегистрировано безработных. Это абсолютно ручной показатель, как им манипулировать, мы все прекрасно знаем, это мы все проходили.
Если необходимо, всегда можно приостановить процесс регистрации новых безработных, если нужно, наоборот открыть для этого двери.
Антикризисная программа правительства, которая недавно была утверждена на вторую половину года, практически все меры, они как раз способствует тому, чтобы зарегистрированная безработица увеличилась. Хотя декларируется и считается, что это наоборот ее будет снижать.
Например, повысили до 4900 максимальный размер пособия, хотя далеко не все могут получить, но тем не менее. Теперь значительная часть наших людей срочно пошла регистрироваться в качестве безработного, потому что хотят получить эти деньги. При этом люди не собираются искать работу или, по крайней мере, работают в неформальном секторе. У нас, кстати, уход в неформальную экономику начался еще до начала кризиса. Количество налогоплательщиков, в частности, ЕСН, у нас началось снижаться с 2006 года. И это, кстати, говорило уже тогда о кризисе наших институтов и о кризисе нашего управления.
Так же как второй факт, который отмечен был на протяжении всех 2000-х годов, как рост, по официальным данным, имущественного расслоения. Это показывало, что государство не выполняет одну из своих важнейших функций – это функция перераспределения тех средств, которые собираются в качестве налогов.
Надо, безусловно, оперировать данными общей безработицы, которая рассчитывается по единой методике практически во всех странах мира. Берется три сотых процента от экономически активного населения, опрашивается на предмет того, являешься ли ты безработным или нет и ищешь ли ты работу. У нас уже этот показатель зашкалил за 10%.
Я еще год назад говорил, что у нас будет 10-12%, мне устроили тихий остракизм. Всемирный банк дает прогноз чуть ли не 13%.
Михаил Соколов: Евгений Гонтмахер предлагает посмотреть на экономический кризис, как говорится, с открытыми глазами, он обнажает проблему – без создания новой экономики Россия обречена иметь армию безработных:
Евгений Гонтмахер: У нас проблема не в безработице – проблема в занятости. У нас не создаются рабочие места. Потому что высокая безработица – это не беда. В европейских странах, в Испании 20% безработица, например, в ряде других стран она примерно тоже в этом размере.
В России рекордная безработица была в 98 году после дефолта, она была 13,4%. Но тогда это все быстро рассосалось по простой причине: потому что в силу причин, который так сложились, конъюнктура и прочее, загрузка мощностей резко возросла, пошел экономический рост и безработица снизилась очень быстро до очень небольших показателей и общая, и зарегистрированная.
Но мы сейчас как раз стоим – это главное – перед опасностью того, что пусть будет 12%, но это будет застойная длительная безработица, потому что людям некуда идти работать. И здесь не просто дело в том, что был тракторный завод, он встал, а мы его откроем и люди туда вернутся. Этот тракторный завод нам не нужен.
Сейчас на наших глазах происходит болезненный социально очень опасный, но неизбежный процесс умирания советской экономики, в которой мы с вами живем, несмотря на то, что Советского Союза нет 20 лет, мы живем по-прежнему в значительной части советской экономики. По моей оценке, 50% рабочих мест, которые мы сейчас имеем, кстати, в том числе в бюджетной сфере, это места, которые не соответствуют требованиям 21 века.
И если мы хотим быть после кризиса в числе хотя бы второго ряда стран, уж первого – ладно, мы должны эти рабочие места не просто возобновить, а мы должны их заменить. Для этого, естественно, должна быть другая институализация частной инициативы.
Я всегда говорю простую фразу – свободу бизнесу. Бизнес в неволе не размножается никакой, ни малый, ни средний, ни крупный бизнес. Что из него сделали в последние годы, если уже, помните, Путин признал. Медведев сказал, что его кошмарят и прочее. Крупный бизнес без согласования с администрацией президента не может сделать какую-то существенную инвестицию ни в России, ни, тем более, купить какой-то западный актив.
Мы пришли к ситуации фактически государственной экономики, которая является рыночной только в своей внешней, абсолютно формальной оболочке. Здесь нужны меры достаточно радикальные в каком смысле. Я лично считаю, что для того же малого бизнеса надо не просто регулировать количество проверок, то, что сейчас пытаются сделать, одна проверка в три года, а если больше, то только с разрешения прокуратуры. Мы знаем прекрасно, что за одну проверку в три года малый бизнес заплатит столько, сколько он платил за все проверки, которые были до того.
Сейчас, кстати говоря, объем коррупции довольно сильно вырос в условиях кризиса. Это снова же показывают все оценки. Потому что те люди, которые имеют отношение к финансовым потокам, они понимают, что может случиться все, что угодно, завтра-послезавтра, надо срочно обеспечить некое будущее с точки зрения материальной.
Кстати говоря, коррупция за последние годы 2000-е приобрела совершенно другой характер. В 90-е годы она тоже была, естественно, мы это помним, но там коррупция была средством решить вопрос. Сейчас все последние годы коррупция – это дань. Если ты не платишь эту взятку, тебя уничтожают. Да, это налог, который, кстати говоря, в значительной степени понизил эффективность нашей и без того неэффективной экономики. Потому что объемы коррупции десятки миллиардов долларов.
Сейчас в чисто экономическом плане надо просто освобождать вообще от всяких проверок, может быть малый бизнес от налогообложения освободить на пару-тройку лет. Ничего страшного, наш государственный бюджет вполне это дело выдержит, просто надо с умом к этому подходить. В отношении крупного бизнеса, он должен стать, безусловно, партнером равноправным для нашей власти, а не так, как, вы помните, в Пикалево господина Дерипаску, правда, это был спектакль.
С одной стороны говорится, в антикризисной программе правительства написано, что выход из кризиса на базе частной инициативы. Там написано: за счет средств налогоплательщиков мы не будем поддерживать неэффективные предприятия. А в то же время предпринимаются такого рода спектакли, и люди массовым образом, особенно те, кто работает в советской экономике, требуют национализации, то есть возвращения туда, куда мы, надеюсь, никогда уже не вернемся. А если туда мы вернемся, то у нас через два-три года будет, может быть раньше, что-то типа Северной Кореи. Главное запустить события, и они уже сами идут без воли тех, кто их запустил. И здесь ровно то же самое именно потому, что у нас не существуют ясные, четкие, понятные институты.
Не надо обвинять собственника частного, потому что только частный собственник может нас вывести из кризиса. А вот эти все, знаете, крики Исаева и прочей компании: давайте срочно национализируем – это тупик.
Инфраструктурные проекты, конечно, нам нужны – это абсолютно очевидно. Но снова же, если это государство будет проводить тендеры, мы с вами знаем, как это проводится. Даже если оно будет частным собственникам якобы давать заказы. Половина денег уходит, знаете, куда.
Мы готовы на таких условиях инфраструктурные проекты делать? Давайте мы сначала поймем, что на эти деньги дороги будут построены, а не какие-то виллы, дачи где-то за этими заборами.
Михаил Соколов: Подозрения о том, что высший эшелон власти крайне коррумпирован, подтвердил экономист Андрей Илларионов:
Андрей Илларионов: Когда я стал советником, то, естественно, когда приходят новые люди в администрацию на разные позиции, то люди, которые занимаются многими разными проектами вокруг этого, они смотрят, кто, какой. Надо подходить и делать предложение. Правило такое: если человек говорит, что – а теперь мы будем бороться с коррупцией, то это означает: ага, значит теперь размеры надо увеличить вдвое. То есть, если человек говорит – надо жестко бороться с коррупцией – втрое. Если – мы коррупцию уничтожим, значит надо ставки увеличить в пять.
Поскольку я про коррупцию ничего не говорил, но, наверное, было что-то известно, народ подумал, что, наверное, серьезный случай. Первые несколько недель была пауза, а примерно через месяц стали приходить люди с разными предложениями. Причем совершенно естественно говорят: а зачем сюда люди приходят?
Предложение, которое мне было первое сделано, очень известный человек, вы даже себе не представляете, там была описана схема, знаете, на какую сумму? Еще раз говорю, это не сейчас – это был май 2000 года. 6 миллиардов долларов. Это не я один, естественно, там целая схема, много разных людей. Это чистое изъятие средств из государственного бюджета. Это все, естественно, государственные и политические деятели.
Михаил Соколов: Экономист Андрей Илларионов воздержался от четких прогнозов и сроков выхода из кризиса. Трудно предугадать действия власти, которая потеряла обратную связь с обществом.
Андрей Илларионов: Если такие рецепторы, как независимые средства массовой информации или конкурентная политическая система или независимые суды не работают, то тогда головной мозг, который отвечает за движение в целом всего организма, движется в том числе и туда, куда двигаться не надо, и своевременно не получает сигналов об опасности. Поэтому, что касается экономической ситуации, она сложная, но она не столь сложна, как ситуация с общественными институтами, которые находятся в гораздо более тяжелом кризисе, и которая, к сожалению, обещает нам более длительный институциональный кризис, чем какой бы то ни было экономический.
Это просто отражает природу нашей власти, другого объяснения нет. Обратная связь не работает абсолютно. Если не работает обратная связь, в случае вопиющего поведения, преступного поведения или когда средства Стабилизационного фонда раздаются в колоссальных масштабах друзьям и приятелям, о каких экономических методах говорить?
Можно написать замечательную программу экономических мер, что нужно делать, но она не будет осуществляться, потому что она не будет услышана или она так же будет проигнорирована.
Михаил Соколов: Я продолжаю рассказ о международной конференции «Россия и кризис», которую на Алтае провели германский фонд Эберта и российский политик Владимир Рыжков.
Кризис и власть. Политолог Дмитрий Орешкин считает, что мы плохо понимаем, как устроена власть в России. Есть декларации, мифы, а есть реальность.
Дмитрий Орешкин: Есть набор декларативных, символических ценностей, скажем, вертикаль, сильный лидер, подъем с колен, наведение порядка, держава, равноудаленные олигархи. И есть политическая практика.
На самом деле видно, что вертикаль – это камуфляж. Потому что реальные отношения в стране строятся на договорных связях между центром и регионами. Например, Муртаза Рахимов делает жесткое заявление, его не то, чтобы не наказывают, а наоборот пытаются умиротворить. То же самое можно сказать про Шаймиева, Тулеева, особенно Кадырова.
Подъем с колен в реальной практике мы наблюдаем, нравится это или не нравится, обострение отношений с Грузией, Украиной, Белоруссией, Эстонией, Прибалтикой в целом, выход из ОДКБ Белоруссии и Таджикистана. То есть нет такого ощущения, что международные позиции России усилились де-факто. В телевизоре, конечно, усилились.
Порядок, наведение порядка, мы видим, что на порядок выросла коррупция. Причем она стала из стимулирующей, которая позволяет развивать бизнес и получать ресурсы вне очереди, системной. За право стоять в очереди ты должен платить. Порядок подведен на самом деле произволом. Есть территории, где вообще конституционный порядок не действует, зато действует порядок, наведенный произволом местных элит, например, Чечня. Зоны, которые подчиняются определенным законам, к федеральным законам отношения не имеющих. Там есть свой суд, своя институция кровной месте, там есть свои силовики, которые ни в какой конституции не прописаны, подчиняются лично Кадырову.
И вообще это по существу конфедеративное устройство страны, а вовсе не вертикальное, потому что с Кадыровым Кремль вынужден договариваться почти как с равноправным политическим субъектом. Своя идеология, своя внешняя политика, своя кадровая политика, свои репрессивные не органы, а какие-то структуры, которые могут кого угодно застрелить в Москве. Мало кто сомневается, откуда корни растут.
Малоудаленность олигархии – то же самое. Мы видим, что вместо малоудаленности появился новый класс олигархов, гораздо более приближенных к власти, будь то, например, РЖД во главе с Якуниным, будь АвтоВАЗ и вообще Ростехнологии наравне с Чемизовым, «Транснефть» во главе с Токаревым. Они все имеют преимущества при получении государственных субсидий благодаря своим лоббистским возможностям и они используют эти лоббистские возможности для развития бизнеса, а бизнес используют для укрепления лоббистских возможностей. Это типичные видовые признаки олигархии, просто это другие люди, по большей части с погонами на плечах, причем гораздо более равноприближенные к власти, чем равноудаленные.
В символическом отношении мы имеем набор позитивных ценностей, а на практике мы видим формирование и укрепление позиции нового класса, который я бы назвал бюрнесом – бюрократический бизнес, союз бизнеса и бюрократии, который рассматривает Россию как экологическую нишу для себя или кормушку, по большому счету.
Михаил Соколов: Понять будущее России можно, лишь узрев интересы и ценности нового правящего нового класса, – подчеркивает политолог Дмитрий Орешкин.
Дмитрий Орешкин: Антикоммунизм – базовая особенность. Понято и осознанно бюрнесменами, что рыночная экономика производит на порядок больше прибыли и, соответственно, позволяет распределять ее между элитными слоями с эффективностью на 2-3 порядка выше, чем в советскую эпоху. То есть нынешние бюрнесмены порядка в сто – тысячу раз состоятельнее, независимее, веселее живут, чем советская номенклатура. Поэтому возврат к коммунизму совершенно противоречит ценностям этого класса. Коммунизму можно сказать привет, он из ценностей бывшей советской номенклатуры превращается в ценность низовых маргинальных слоев, государственной поддержки ему не видать.
Вторая такая же основная черта бюрнеса – это антидемократизм. Поскольку демократия несет угрозу утраты власти, связанных с ней преимуществ, демократия не нужна. Отсюда дискриминация выборов, контроль над СМИ, ограничение оппозиционных партий.
Третье – элитарность. Любой из нас знает, что есть забор, а за забором рядышком живут бизнесмены и бюрократы примерно в одинаковых коттеджах.
Четвертый элемент или ценность – стабилизация. Понятно, что им хочется законсервировать такую ситуацию, связанную с набором своих преимуществ. Отсюда торможение социального лифта, кадрового лифта. Трамвай не резиновый, местов нет, товарищи, подождите следующего. Когда следующий трамвай подъедет – никому неизвестно.
Конкуренция политическая и экономическая тоже тормозится.
Еще один интерес и ценность – монополизация. Уничтожение конкуренции в бизнесе, уничтожение конкуренции во власти. Пользуясь отсутствием конкуренции в бизнесе, бюрнес получает монопольную ренту.
Протекционизм: на внутреннем и внешнем рынке одинаково заинтересованы бюрократы в повышении своей значимости, а бизнес заинтересован в поддержке своих позиций со стороны бюрократии. Они в этом находят друг друга. Бизнес перестает быть свободным бизнесом, а бюрократы перестают быть наемными слугами народа и становятся слугами людей с капиталами.
Международная изоляция. В условиях открытого общества становится очевидной интегральная неэффективность этой системы, соответственно, лучше, когда окружающий мир нам враждебен.
Про коррупцию я говорил, она становится системой перераспределения бюрократических ресурсов в обмен на финансовые потоки.
Упор на показной патриотизм, пропаганду, как механизм подмены понятий. Вместо любви к родине любовь к бюрократическому аппарату государства. То есть настоящий патриот с точки зрения истинного бюрнесмена – это при царе монархист, при Сталине сталинист, при Ельцине ельцинист, при Путине путинист. Кто критикует государственное устройство, тот критикует, с их точки зрения, Россию.
Консервация ресурсной ориентации экономики не требует инноваций, не требует усилий, при условии стабильности позволяет благополучно существовать и обогащаться.
Ну и, наконец, москвоцентризм, централизация взамен федерализации, повышение статуса регионов, встраивание их в эту символическую вертикаль.
Михаил Соколов: Что же происходит с «новым классом» в условиях кризиса? – Дмитрий Орешкин показывает:
Дмитрий Орешкин: Единство бюрнесов разрушается, исчезает этот путинский консенсус элит. На фоне сужающихся ресурсов ожесточается конкуренция между элитными группами внутри бюрнеса. А их несколько, этих элитных групп. Идет осознание и элитой, и обществом нарастающего разрыва между заявленными ценностями и реальной практикой, накапливается некоторое разочарование, внизу менее ярко выраженное, наверху более ясно выраженное.
Неизбежность трений внутри тандема. Кто-то должен взять на себя ответственность за проблемы и, понятно, что этим кто-то не хочет быть Медведев.
Еще одно проявление кризиса – это оживление партийной конкуренции. Вот тут никуда не денешься, вроде все они послушные, но никто не хочет тонуть, обнявшись с «Единой Россией», все хотят показать свою позицию на фоне нарастающего кризиса. И соответственно, и «Справедливая Россия» начинает критиковать «Единую Россию», коммунисты оживляются, ЛДПР оживляется. Вот этот сонный парламент, который не место для дискуссий, начинает постепенно пробуждаться. Таким образом путинский консенсус элит исчерпывает себя и, по-видимому, это не краткосрочно.
Михаил Соколов: Кризис будет носить в Росси характер затянувшейся депрессии, и нынешний правящий слой может попытаться реагировать на проблемы с помощью закручивания гаек, прогнозирует Дмитрий Орешкин:
Дмитрий Орешкин: Демография, ее не поменять никак. Понятно, что на пенсию будет выходить людей больше, а приходить людей будет меньше на рынок рабочей силы. Решить задачу экономического роста на фоне сужающегося рынка труда пока еще, по-моему, никому не удавалось.
Проблема с федерализмом, то есть проблема с управляемостью территорий. Проблема с коммуникацией, коммуникативный кризис, когда люди здесь говорят: мы не можем добраться до первого лица. Дело не в том, что они не могут добраться до первого лица, а дело в том, что для решения любой проблемы надо добраться до первого лица.
Во-первых, кризис затяжной, во-вторых, комплексный, в том числе психологический. То есть мы начинаем понимать, что нас по телевизору кормят туфтой. Стабилизация, не успев начаться, превращается в застой. На этом фоне происходят глубокие изменения как в психологии, так и в политической практике. Например, начинают себя осознавать городские элиты как политического игрока. В городах производится большая часть ВВП, и этот самый ВВП городские элиты вовсе не спешат отдавать наверх, потому что им надо строить, поликлиники, дороги, школы. В этой ситуации они начинают просто элементарно торговаться как с губернатором, так и с федеральным центром. Пока они себя не проявили, в ближайшем будущем проявят.
Как эта вся система будет реагировать на меняющуюся ситуацию? Исходя из таких интересов узко классовых, шкурных интересов вот этого бюрнеса, понятно, что попытка укрепления авторитаризма неизбежно будет предпринята. Уйти в той системе ценностей, которая построена лидерами бюрнеса, нельзя. Забраться на вертикаль трудно, но еще труднее с нее спуститься. Потому что пока ты наверху, ты вне закона, ты полностью командир, тебе подчиняется прокуратура, суды, парламент, все, что угодно. Но как только ты слез, оказывается, что тот, кто забрался вместо тебя, занимает эту же позицию и, соответственно, ты уже ничем не защищен, никаким ни законом, никакими гарантиями.
Если насчет себя персонально Путин может договориться, то насчет своего ближайшего окружения вряд ли. И те люди, которые входят в его команду, ухода от власти не могут допустить просто потому, что это связано с реальной угрозой утраты собственности, а может быть личной безопасности. Значит вынуждены будут каким-то образом бороться за сохранение себя при власти. Причем в основном как раз путинская половина вертикали, путинская голова вертикали. Потому что медведевская, она пока еще не накопила такого богатого багажа, за который можно было бы опасаться.
Какие варианты? Самый простой вариант – это бегство наверх, когда премьер Путин приглашает под каким-то благовидным предлогом создать новое государство, где он будет президентом. Элементарный пример – союз России и Южной Осетии. Маловероятный вариант.
Второй вариант – замещение местоблюстителя. Заболевает внезапно Дмитрий Анатольевич Медведев, просит уйти в отставку, досрочные выборы, естественно, выбираем Путина. Тоже не очень хороший вариант, потому что медведевская группа достаточно усилилась для того, чтобы сказать, что мы оснований для того, чтобы уходить в отставку, не видим, вы уж извините.
Еще одна возможность – война неожиданная. Коль война, то значит не до грибов, не до демократии, надо сплотиться, враг у ворот. Чрезвычайное положение какое-то из-за внутреннего конфликта.
Простой вариант – длинный застой – не проходит просто потому, что длинный застой существовал. Нужен абсолютный консенсус элит и нужен один лидер. Но в любом случае попытка сохранения авторитаризма, которая, как мне кажется, в той или иной форме будет совершена, все равно она может только подморозить ситуацию, законсервировать на какое-то время. Это значит накопить подземные нерешенные проблемы, которые в этих условиях разрешаться не будут.
Раньше или позже авторитаризм все равно уйдет, и что придет ему на смену. Вопрос в том, сохранится ли Россия, как единое политическое пространство, после авторитаризма. И чем сильнее он будет, и чем дольше он будет функционировать, тем больше шансов, что не сохранится, потому что он естественным образом подавляет альтернативные скрепы социального единства. Усиливает вертикальные моменты и ослабляет горизонтальные моменты.
В нормальных условиях, в условиях демократии, наращивая социальный опыт, социальную инфраструктуру взаимодействия между регионами, строим дороги, налаживаем диалог, развиваем общественные организации, которые взаимодействуют друг с другом, и таким образом создаем социальную инфраструктуру единства страны помимо вертикали. И если это все не создается, то когда вертикаль рушится, она раньше или позже рушится, страна остается с голой задницей, мы ничем не объединены де-факто.
Михаил Соколов: Год назад эксперты говорили о том, какие шансы дает развилка диархии Путин – Медведев. Сегодняшнее содержание политики тандема, да и происхождение Медведева почти не дают шанса на модернизацию свыше, считает политолог Андрей Рябов.
Андрей Рябов: Мне представляется, что если какие-то проблемы в тандеме возникают, то они могут возникнуть и стать импульсом к какому-нибудь переформатированию российской политики, прежде всего ее верхних слоев, то они родятся не из конфликта или взаимопонимания между дуумвирами. Скорее всего это может произойти в случае, если в корпоративных конфликтах ключевая фигура утратит доверие участников этих отношений. Если они почувствуют, что он не справляется или делает что-то не так, создает угрозу всех этих отношений, может возникнуть поляна альтернатив.
В этом случае очень велик шанс попытки перехода к открытому жесткому авторитаризму. И ссылаются при этом не только на мощь административных разных вертикалей, но и на определенный растущий популистский запрос. Популистский запрос при определенной ситуации действительно может сыграть. Одновременно это дает шанс и сторонникам реформ.
Наличие политической воли и стремление осуществить мобилизацию эффективную сторонников, дает небольшой, но шанс для движения страны в несколько другом направлении. В такой стране, по большому счету инертной, как сегодняшняя современная Россия, наличие политически активного меньшинства и наличие политической воли и стремление занять некие пустующие ниши, вакуумы во властных отношениях, может стать определенной перспективой развития политического процесса по либеральному пути.
Михаил Соколов: В интервью Радио Свобода представитель Института современного развития Евгений Гонтмахер был чуть более оптимистичен, показывая свою веру в просвещенное меньшинство.
Есть ли меньшинство, способное осуществить модернизацию политики?
Евгений Гонтмахер: Я думаю, что есть. Момент истины – это, конечно, кризис. Потому что если бы кризиса не было, то действительно дуумвират мог бы существовать, сколько существовала халява нефтегазовая, все бы довольны, система феодальная, она бы продолжалась. Но кризис вносит свои коррективы. Потому что через год, например, делить уже нечего будет.
Конфигурация власти может быть совсем другой. Там выйдут на первый план вопросы просто спасения тех людей, которые сейчас принимают решения, те, которые делят этот пирог. Там как раз появляется, мне кажется, шанс для групп, которые говорят о каких-то изменениях. Говорят об этом пока в безвоздушном пространстве или пустыне, потому что их никто не слышит. Потому что пока еще есть, что делить. Думаю, что правящий дуумвират понимает, что скоро делить будет нечего. Скоро другие вопросы будут и тогда шанс, что касается этого, я думаю, конец 2009, возможно, 2010 год.
Михаил Соколов: Как население может реагировать на кризис.
Научный сотрудник «Левада-центра» Марина Красильникова привела данные июньских опросов: считают себя пострадавшими от кризиса 77% наиболее бедных и 63 % тех людей, которым хватает денег лишь на еду. Одобряют деятельность правительства в целом 54 % , а не одобряют 43.
Но рейтинги президента Медведева и премьера Путина по опросу июня находятся на уровне 71 и 79 процентов. С первых лиц фактически снята ответственность за реальную ситуацию в стране, на них фокусируются лишь надежды.
Марина Красильникова: Количество тех, кто считает, что мы идем не туда, сравнялось с количеством тех, кто считает, что правильной дорогой идем, товарищи. То, чем характерно наше общество – это вера в единственное лицо – нашего лидера. Вера иррациональная, символичная, потому что это первое лицо, оно освобождено населением же от ответственности за то, что происходит в стране.
Индекс одобрения Медведева, он клон Путина, как главного лица. Несмотря на то, что происходит в стране, уровень одобрения президента остается высоким.
Михаил Соколов: Несколько месяцев назад до 40% ждало протестов против падения уровня жизни. Сейчас это 26 %. Объясняет в интервью Радио Свобода Марина Красильникова.
Марина Красильникова: Те примерно 40% респондентов, которые отвечали нам в конце 2008 года, что они считают вероятными массовые выступления против падения уровня жизни – это отнюдь не максимальные цифры, в предыдущие было и больше. Но сейчас по данным июньским эти показатели ожиданий массовых выступлений, они существенно снизились, сейчас это порядка 20-26%. О готовности участвовать сейчас говорят чуть менее 20%. Для сравнения, скажем, в 2005 году, когда были известные волнения по поводу монетизации льгот, о готовности участия заявляли 25-27%. Это протест не политический.
Цифры, которые я приводила, они касаются протеста с экономическими требованиями, там нет никакой политической окраски. Мы отдельно измеряем готовность участвовать в массовых акциях протеста с политическими требованиями, она гораздо ниже. То есть раза в два – в три ниже, чем готовность выступать с экономическими требованиями. Нет примеров их превращения в политические протесты, я имею в виду, примеров последнего десятилетия.
Если вы помните, опять же, я ссылаюсь на 2005 год, ни одна из политических партий не смогла активно участвовать в тех акциях пенсионеров, которые были в 2005 году. Это был протест совершенно отчаявшихся людей, которые апеллировали к государству, к власти и надеялись получить помощь от власти. Это отчаянная попытка привлечь внимание власти к тем проблемам, которые власти не удается решить. Сейчас это не изменилось.
Михаил Соколов: Как отмечает Марина Красильникова опросы Левада-центра показывают: по ощущению опрошенных ситуация не ухудшается, идет привыкание, общество остается апатичным, желания перемен у большинства населения нет, как, впрочем, нет желания что-то менять и у российской элиты.
В крайнем случае предлагается авторитарная сверху – модернизация в духе Петра 1. Политолог и социолог Георгий Сатаров говорит об том, что варрант авторитарной модернизации не есть выход из тупика.
Георгий Сатаров: Идея владеет умами самых приличных людей демократического толка, что у нас нет другого сценария, кроме как авторитарная модернизация или бюрократическая модернизация. Мы постоянно забываем, что мы уже пережили одну попытку бюрократической авторитарной модернизации. Это начало путинского президентства. Результаты известны.
Нет субъекта, нет бюрократии, которая может осуществлять такого рода модернизацию. Она к концу прошлого тысячелетия в России исчезла, за время ельцинского президентства уже растлевалась, вымывались самые продуктивные кадры из нее. И та коррумпированная бесконечно бюрократия должна по этому сценарию модернизировать сама себя. Я назвал это деликатно – бесплодная мастурбация.
Страх, конечно, потому что реальная модернизация – это угроза для нынешнего правящего класса. Представьте себе маленький элемент модернизации, обещанный Медведевым – появление независимого суда. Я думаю, что это им снится постоянно в кошмарах и мы имеем то, что имеем.
Модернизация по сценарию Иноземцева, ремодернизация, как он говорит, это возврат к старому сценарию, то есть, грубо говоря, нам нужно снова выписывать спецов, технологии, только теперь не технологии выпуска чугуна, а технологии изготовления чипов. Это типичный сценарий отстающей модернизации. Нужна не индустриальная ремодернизация, а постиндустриальная модернизация.
Но никто не знает ни одного примера для стран западной культуры, когда постиндустриальная модернизация делалась в условиях диктатуры, в авторитарных условиях.
Михаил Соколов: Последние опросы экспертов и обобщение их прогнозов показали, что кризис резко снижает шансы вестернизации России или продолжения застоя. И выдвигает на первый план охранную диктатуру и революцию, и с меньшей вероятностью диктатуру развития.
При этом оба крайних сценария по сравнению с осенью сдали под влиянием кризиса мощный рывок.
Есть ли признаки реализации сценариев «революция» или «охранная диктатура» – спросил я политолога и социолога Георгия Сатарова.
Георгий Сатаров: Революция не просматривается, кроме отдельных спорадических стихийных вспышек, которые опять же пока гасятся и опять же старыми способами – деньгами. Это значит, что рано или поздно этот способ будет неприменим.
По поводу охранной диктатуры, тоже есть признаки слабо отчетливые, которые к тому же могут быть по-другому проинтерпретированы. Это вроде решение по Конституционному суду. Вроде бы это усиление централизации, но с другой стороны это может быть поиск рабочих мест, как известно.
Что касается мордобитий и ОМОНа, тут ничего нового нет опять же. Отчетливой динамики я не вижу. Где-то в этой точке зависание.
Михаил Соколов: Независимый политик Владимир Рыжков подвел итоги Алтайского форума.
Владимир Рыжков: Прежде всего можно сказать, что консенсусное мнение всех экономистов, и московских, и региональных, которые выступали на конференции, малоутешительное. Мы видим, что кризис только набирает силу, прогнозы на вторую половину этого года негативные. Мы видим, что кризис примет скорее всего затяжной характер.
И еще очень важная вещь – это то, что сценарии прохождения кризиса разными странами совершенно различные. Россия, как было констатировано на конференции, по отношению к ВВП уже потратила наибольшую сумму, наибольший процент для поддержки экономики и переживает наиболее глубокий спад. Это характеристика неэффективной, неграмотной экономической антикризисной политики.
Социальный прогноз, он также достаточно негативный на ближайшие полгода-год. И речь идет не только о том, что нас ожидает дальнейший рост безработицы и дальнейшее снижение доходов граждан. Но самое главное, что вот этот откат социальный, он, похоже, примет застойную форму, когда массовая безработица одновременно станет долгосрочной застойной безработицей, потому что у людей в условиях опять-таки этой среды, которая у нас сформировалась экономическая и политическая, не будет просто возможности найти новые рабочие места, а у предпринимателей будет очень мало возможностей создать новые рабочие места.
Что касается политики, то опять-таки прогноз неутешительный. Главный вывод, который можно сделать, что скорее всего политическая система, политический режим, они будут не только реформироваться, но скорее всего с высокой долей вероятности, на фоне экономических неудач, на фоне роста напряженности, социальных проблем страны, режим скорее будет ужесточаться и становиться более нетерпимым к критике, к открытой дискуссии.
Прогноз – это сгущение сумерек над страной, это углубление экономических, социальных проблем, ужесточение политического режима.
Но что все-таки оставляет определенные надежды – это то, что общество пробуждается. Мы проводим в Барнауле конференцию уже 16 лет, такого ажиотажа и интереса к темам конференции и такого заинтересованного, острого обсуждения у нас, по-моему, не было никогда. И так, чтобы двести человек два дня в выходные летом приходили в зал и с утра до вечера обсуждали проблемы страны, такого тоже я не помню. Это означает, что все-таки есть хотя какая-то часть общества, которая активизируется в этих условиях, начинает открыто обсуждать проблемы страны.
Это дает надежду, что может быть постепенно настроения будут меняться и в обществе, и общество будет выдвигать более жесткие требования к политической системе, более жесткие требования к властям, к бюрократии. И эти требования будут идти в сторону подотчетности, подконтрольности, прозрачности, соревнования идей, то есть демократизации страны.
Михаил Соколов: Консолидированное мнение экспертов Алтайского форума состоит в том, что в России сложился режим, близкий к консолидированному авторитарному. Тому самому, наличие которого и констатировала в России организация «Фридом хаус», пока шансы на перемены очень низки, и все же есть ощущение, про которое говорил Дмитрий Орешкин:
Дмитрий Орешкин: Идет ли осознание классовых интересов среднего класса и рабочего класса? Конечно, идет, просто идет медленно. Вот страна медленная, надо ее понимать, любить такой, какой она есть. А так люди начинают понимать, что что-то не так. Вообще общее ощущение, что что-то не так, политологи что-то не понимают. Почти каждый говорит: я что-то не понимаю. Твое начальство очень остро понимает, что оно что-то не понимает. Оно вроде как делает вид, но тоже не понимает, что делать.
Михаил Соколов: А поскольку российская власть не очень понимает, что происходит в обществе, а общество, что делается во власти, остаются даже в замороженной России некоторые шансы на изменения..