Владимир Тольц: Сегодня мы продолжаем рассказ о судебном процессе "Виктор Кравченко против еженедельника "Леттр франсез"", начавшемся в Париже в январе 1949 года.
Дело это вызвало большой шум в прессе. Кравченко, член советской закупочной комиссии в США, в 1944 году бежал, а затем опубликовал антисоветскую книгу под названием "Я выбрал свободу". Когда эта книга была переведена и издана во Франции, французские коммунисты, располагавшие в стране немалым публикационным ресурсом, бойкими публицистическими перьями и, несмотря на изгнание в мае 1947-го из правительства, значительной поддержкой сторонников и симпатизантов, начали мощную атаку на перебежчика, повествующего немыслимую для них правду о советском государственном терроре. В ноябре 1947-го в коммунистическом еженедельнике "Леттр франсез" появилась статья "Как была сфабрикована книга Кравченко". Автором ее был назван некий, никому не известный Сэм Тома, якобы являвшийся прежде агентом американских секретных служб. Основные тезисы публикации: Кравченко - изменник, бросивший свою страну во время войны, к тому же пьющий, а книга написана не им, и верить ей нельзя, потому что Кравченко действовал по указке тех самых американских секретных служб, секреты которых знал автор антикравченковской публикации.
Кравченко подал на еженедельник в суд. Все это весьма подробно освещали западные газеты, а в Советском Союзе оперативно переводили для самого узкого круга читателей секретных бюллетеней ОЗП - "Особые закрытые письма ТАСС".
Ольга Эдельман: Заранее ожидалось, что слушания, начавшиеся 24 января 49 года, продлятся три недели, заявлено было выступление примерно ста свидетелей, из них около 70 со стороны Кравченко и 20 - со стороны директора "Леттр франсез" Клода Моргана второго ответчика журналиста Андре Вюрмсера, автора одной из самых резких статей против Кравченко. Адвокат Кравченко - Жорж Изар, Моргана и Вюрмсера - Норман. Председатель суда - Дюркгейм. Слушания продлились полных два месяца, а приговор был вынесен 4 апреля.
Владимир Тольц: За это время сказано было немало. Поэтому мы, Оля, должны выбрать какие-то ключевые линии этого, в общем-то, довольно путаного дела, чтобы рассказать нашим слушателям о том, что там было по-настоящему важного.
Ольга Эдельман: Давайте сначала определим позиции сторон. Думаю, что всем нашим слушателям несложно представить себе, о чем писал и что говорил обличавший сталинский режим перебежчик Виктор Кравченко: о чистках, принудительной коллективизации, арестах времен большого террора, отсутствии свободы в СССР. Но вот о том, что думали и говорили французские коммунисты той поры, в России известно меньше. Поэтому давайте сегодня мы ими и займемся. До начала процесса Кравченко, приехав в Париж, дал пресс-конференцию. В ответ созвал коллег и Андре Вюрмсер.
"Париж, 13 января. ТАСС.
Прежде чем предоставить слово Вюрмсеру, Марсель Виллар подчеркнул информационный характер конференции. "Конференция, - сказал он, - будет носить французский характер без рекламной шумихи... Андре Вюрмсер - патриот и член движения французского сопротивления, имеет полное право обличать измену, когда она через четыре года после освобождения служит заменой паспорту. В августе 1944 года, когда я водрузил французский флаг на здании министерства юстиции, я не думал, что антифранция и аналогичный этому антисоветизм возродятся столь быстро. Мы были далеки от мысли, что дезертир и изменник приедет сюда для того, чтобы давать Франции уроки свободы, что он приедет для того, чтобы обвинять сопротивление, поскольку речь идет именно об этом".
Вюрмсер заявил: "Речь идет о политическом процесс, об идеологическом процессе, возбужденном иностранцем при поддержке иностранного правительства против французского журналиста, свободу слова которого он желает ограничить. Но увы, Кравченко - изменник. Он - советский офицер, который, дезертировав, изменил своей стране. Вот этого этот учитель честности и свободы, который дает уроки Франции".
Ольга Эдельман: Война окончилась совсем недавно, коллаборационистов во Франции сильно не любили, а участники Сопротивления по праву гордились собой, кстати, как отмечал корреспондент ВВС, "почти у всех адвокатов на черных мантиях пестрые ленточки военных медалей" - речь об адвокатах "Леттр франсез". Клод Морган, главный редактор еженедельника и ответчик по делу, заявил в суде - в изложении французского радио, вещавшего на Индокитай:
"Мы защищаем чистоту литературы, французскую мысль против американских журналов, более изворотливых, чем грубая гитлеровская пропаганда, и пользующихся некоторыми из ее аргументов... Мы имеем право называть кошку кошкой, а Кравченко – предателем".
Ольга Эдельман: И вот судебные слушания начались. Интерес к процессу был огромный. Специально у входа поставили 9 телефонных будок для репортеров.
"Париж, 24 января. "Франс Пресс".
Несмотря на строгий контроль, зал полон до отказа... Председатель суда огласил обвинения, выдвинутые Кравченко, и предоставил последнему слово.
Кравченко читает свое заявление на русском языке, сопровождая свою речь энергичными жестами в сторону своих противников. Переводчик переводит заявление фразу за фразой. Кравченко выражает свое удовлетворение тем, что он предстал перед демократическим судом Франции... Между прочим, Кравченко указал, что некоторые свидетели, вызванные защитой противной стороны, дадут свои показания под давлением, потому что их родственники остались в руках тиранов Кремля... Затем Кравченко отмечает, что он не смешивает Советы с Россией, которая будет вечно существовать. Вслед за этим он нападает на Мориса Тореза в довольно резких выражениях, указав, что когда последний был в России, то французские коммунисты не видели в этом ничего плохого, в то время как его, покинувшего Россию, они считают изменником.
Норман решительно протестует против обвинений, предъявленных Кравченко бывшему вице-председателю французского Совета министров...
Вюрмсер задает вопрос Кравченко, известен ли ему "Кукольный дом". Кравченко отказывается отвечать, ограничиваясь замечанием, что это просто шутка. Вюрмсер делает вывод, что Кравченко не сам писал книгу, в которой подробно говорится о знаменитой пьесе Ибсена. Жорж Изар (адвокат Кравченко) возражает, указывая, что "Кукольный дом" по-русски может иметь другое название.
Затем развертываются дебаты о поведении французских коммунистов после войны. Происходит обмен резкими репликами между Изаром и Норманом по поводу поведения Тореза в 1939 году".
Ольга Эдельман: Я специально взяла этот, довольно пространный, отрывок из сообщения "Франс Пресс", чтобы передать нашим слушателям атмосферу процесса. На первый взгляд эти все прения выглядят довольно нелепо. Ибсен, Морис Торез…. Сразу хочу попросить гостя нашей московской студии – заместителя директора Франко-российского центра гуманитарных и общественных наук в Москве, историка Марка Эли пояснить: что там было с Торезом, на что намекал Кравченко?
Марк Эли: Кравченко намекал на то, что после пакта Риббентропа-Молотова, подписанного в 1939 году, во Франции Французская коммунистическая партия попала под запрет и ушла в подполье. И с этого момента Морис Торез переехал на жительство в Москву. И это осталось пятном в его биографии, во-первых, и во-вторых, в глазах противников Коммунистической партии – напоминанием о том, что СССР сотрудничал с Гитлером до нападения немецких войск на СССР в 1941 году.
Владимир Тольц: Ну, к Торезу и к Ибсену, упомянутому Ольгой, мы еще вернемся. Это - лишь фрагмент дебатов о том, кто являлся настоящим автором книги Кравченко. Нужно только помнить, что страстные споры по поводу писательских потенций Кравченко – лишь оболочка главного. Ведь это спор не столько о репутации Кравченко, сколько о репутации СССР.
"24 января, из обзора французской печати, ТАСС.
"Фигаро": "Дело давно уже не в Кравченко и не в его книге... Допустим на один момент, что процесс проигран. Это будет свидетельством того, что в СССР царит демократия, что тюрьмы пусты и что там процветает свобода. Если процесс будет выигран, рухнет советский престиж, престиж философский, политический и моральный".
Ольга Эдельман: Мы продолжаем рассказывать о процессе перебежчика Виктора Кравченко, автора книги "Я выбрал свободу", против коммунистической французской газеты "Леттр франсез", происходившем с конца января по начало апреля 1949 года.
Владимир Тольц: Среди написанного тогда парижскими газетами - и доведенного ТАССом до сведения кремлевских бонз - стоит особо выделить вот это, хоть и утрированное, но очень точное замечание:
"В газете "Попюлер" Андре Фонтэн в статье под заголовком "День чистки и сталинская география" пишет: Защита еженедельника "Леттр франсез"... лавирует между двумя противоречивыми, но дополняющими друг друга аргументами: 1) Кравченко не является автором книги "Я выбрал свободу"; 2) написав книгу "Я выбрал свободу", Кравченко поступил как предатель. В этом противоречии, которое является их стихией, коммунисты черпают свои аргументы в зависимости от момента, действуя подобно хорошо отрегулированному маятнику.
Ольга Эдельман: Когда читаешь ТАССовские бюллетени, позиция французских коммунистов оставляет действительно двойственное ощущение. С одной стороны, чувствуется за ними определенная правота, а Кравченко во многих местах явно фальшивит. Вместе с тем, коммунисты так решительно отказывались признать, что советский режим, мягко говоря, несовершенен, что читаешь и гадаешь: где грань между наивностью и политиканской ложью? Вот второй день слушаний:
"Париж, 25 января. "Франс Пресс".
В начале заседания Жорж Эйземан, который, как и Жорж Изар, является адвокатом Кравченко, поставил несколько вопросов директору еженедельника "Леттр франсез" Клоду Моргану. "Когда и как вы узнали адреса ваших советских свидетелей", - спросил адвокат. Морган ответил: "Это было легко сделать. СССР не является закрытой страной, и я установил связь с моими советскими друзьями"...
Первый свидетель защиты Мартэн-Шоффье произнес хвалебную речь по адресу "Леттр франсез" и движения Сопротивления. И, подчеркивая поведение патриотов во время войны, в заключение заявил, что Кравченко был изменником своей родины и союзников".
Ольга Эдельман: Мартэн-Шоффье - бывший узник Бухенвальда, автор книги "Человек и зверь".
Владимир Тольц: Но, заметьте - это относится ко многим свидетелям-французам, вызванным "Леттр франсез": Кравченко он не знал, подтвердить или опровергнуть собственно предмет разбирательства - то есть была ли диффамация лично против него - заведомо не мог. Эта группа свидетелей старалась доказать, что Кравченко оклеветал СССР и, стало быть, "Леттр франсез" обрушился на него справедливо.
"Бывший министр авиации коммунист Фернан Гренье заявил, что он по профессии является "пекарем". Он держит в руках экземпляр книги "Я избрал свободу" и старается опровергнуть ряд мест этой книги для того, чтобы доказать, что эта книга написана не Кравченко.
Затем между свидетелями, адвокатами и членами суда начинается бесконечная дискуссия. Для того чтобы положить конец спору относительно географии СССР, адвокат Норман, представляющий "Леттр франсез", передает карту России Гренье, который вручает ее членам суда. Члены суда тщательно ее рассматривают. Председатель говорит: "Возможно, в России названия городов меняются так же часто, как названия улиц в Париже".
Ольга Эдельман: Гренье разбирал текст книги около двух часов, комментировал места, которые казались ему неправдоподобными. И заявил, помимо прочего, "что ужасные сцены периода коллективизации, описанные Кравченко, являются чистым вымыслом, предназначенным лишь для того, чтобы нанести ущерб советскому режиму".
Владимир Тольц: Через день выступал еще один свидетель со стороны "Летрр франсез" – Баби, профессор истории марксизма в Институте высших политических наук.
"Парижское радио, вещание на Индокитай, 27 января.
Профессор Баби находит тысячу противоречий в книге Кравченко... профессор Баби переходит к тем главам книги, в которых говорится о чистках, организации лагерей принудительных работ, о методах репрессий и ликвидаций, практикуемых НКВД. Он восклицает: "Я считаю, что никогда не было преследований в Советском Союзе!" Это взывает громкий смех в зале.
Кравченко встает и заявляет: "В понедельник я представлю официальные советские документы, касающиеся чистки. Осталось всего 8 человек из числа членов Центрального комитета русской Коммунистической партии 1917 года, добавляет Кравченко после некоторого колебания. А что стало с остальными? Где они? Они исчезли, как миллионы других моих соотечественников".
Владимир Тольц: Несколько слов о сложностях адекватного восприятия сегодня того, что происходило на процессе 60 лет назад. Очевидно, что Кравченко, выступая как обличитель бесчеловечного режима, апеллировал к фактам, мало кому ныне неизвестным, к явлениям и процессам, сегодня для нас представляющимся хрестоматийными. Тогда все для широкой общественности (да и для судей) выглядело иначе. Кравченковскую правду о репрессиях мало кто знал на Западе. Одни из тех, кто знал, - его противники, - старались ее скрыть, хотя бы для того, чтоб не разрушать собственную веру в советский социализм. Другим, - часто это были перемещенные лица, - не верили, как возможным пособникам оккупантов. К самому Кравченко тоже относились подозрительно – ведь скрываемую связь с американскими спецслужбами опровергнуть окончательно тоже не удавалось. Кстати, свидетелям, приехавшим из СССР (были и такие, о них позже) - тоже не верили как заложникам диктаторского режима. В общем, аргументов не хватало всем, поэтому полемика, подававшаяся в прессе как драма, предстает ныне часто искусственно театральной и какой-то мелодраматичной.
"Париж, 1 февраля. ТАСС.
Вюрмсер заметил, что Кравченко в своей книге, состоящей более чем из 600 страниц... не говорил о страданиях населения на оккупированных территориях. Кравченко бросился на Вюрмсера с кулаками и оскорбительными выкриками: "Негодяй, мерзавец" и так далее. Председатель суда, некоторое время безмолвно наблюдавший эту сцену, вынужден был затем призвать стороны к порядку. Между Кравченко и журналистами из "Леттр франсез" встал полицейский..."
Владимир Тольц: Я хочу, чтобы твердолобую сталинскую позицию тогдашних французских коммунистов нашим слушателям разъяснил сейчас французский историк, наш гость Марк Эли.
Марк, в обширный послевоенный период с 1945-го и, наверное, до горбачевской поры в Советском Союзе некоторые деятели ФКП проявили, может быть, самую большую среди своих собратьев по коммунистическому разуму способность к идеологическим трансформациям (ну, разве что некоторые итальянские и испанские коммунисты могут с ними сравниться). Вспомним для примера хотя бы одного из участников кравченковского процесса – Роже Гароди – сталинист, после ХХ съезда разочаровавшийся в сталинизме настолько, что стал пропагандировать "реализм без берегов" (его книгу, кстати, на эту тему в 1961 даже перевели в СССР, он был тогда членом ЦК ФКП, а в 1968-м, после "пражской весны", стали изымать из библиотек как "ревизионистскую"). Гароди на этом не остановился. Вышел из ФКП, принял ислам и вместо пролетарского интернационализма стал проповедовать антисемитизм. Это конечно крайний случай! Но почему в послевоенной Франции коммунисты, - да и шире левые, - имевшие большие потенции, так сказать, идеологической подвижности, почему они были столь доктринально негибки в этом деле? Некоторых, конечно, может быть, Москва удерживала деньгами в этом состоянии? Ну а другие?
Марк Эли: Владимир, мне кажется, что это проявляется в процессе Кравченко. Речь идет о расколе в группе участников Сопротивления во Франции. Для многих участников Сопротивления после войны единственная идеология, партия, которая являлась по-настоящему антифашистской, была коммунистическая советская, поэтому советская модель была до невозможности притягательна для большинства левых французских интеллектуалов, которые очень часто были сами связаны с участниками сопротивления или сами являлись ими. Поэтому я думаю, что в контексте французской интеллектуальной жизни, очень напряженной в послевоенное время, просто для большинства из этих интеллектуалов не было замены коммунистической идеологии.
И что происходит во время процесса Кравченко, - это именно раскол в левом поле интеллектуальном. Часть бывших участников Сопротивления решилась тогда отречься, если хотите, от Коммунистической партии. Это происходило медленно, не сразу, но потихонечку. И там есть несколько примеров, например, в разных органах прессы, как "L'esprit", "Les Temps Moderns", когда потихонечку эти органы в конце 40-х годов и потом на протяжении 50-х годов отходили от позиций Коммунистической партии Франции. Но коммунистические деятели, которые действительно являлись членами партии, позже всех стали отходить от сталинских позиций. А в 1949 году "ждановщина" была во Французской Коммунистической партии на полном ходу, и были четкие установки от партии, и члены Коммунистической партии их в основном и выполняли. Но раскол произошел среди левого фланга, если хотите, политической, интеллектуальной жизни Франции.
Ольга Эдельман: Ну, вот для примера еще одно выступление на процессе Кравченко – как раз упомянутого профессора философии Роже Гароди, тогда депутата Национального собрания – 22 февраля, в изложении ТАСС.
"Приступая к анализу книги за подписью Кравченко, - сказал Гароди, - ясно видишь, что на фоне автобиографического рассказа довольно бледной личности собрана вся антология антисоветской пропаганды..." Гароди указал далее, что все измышления об "ужасах" советского строя опровергаются в самой же книге за подписью Кравченко различными эпизодами из его жизни. От чистки к чистке, от обыска к обыску Кравченко только и делал, что получал повышение за повышением. Короче говоря, если ему верить, то ему не хватило лишь одной чистки, чтобы стать министром".
Ольга Эдельман: При этом когда Кравченко упрекал оппонентов в том, что реальные страдания советского народа им безразличны, - он был прав. На Западе к 1949 году и без Кравченко имелось достаточно информации, чтобы задуматься. Может, дело в том, что коммунисты, озабоченные вопросами социальными, думали совсем в иной плоскости? Например, одним из свидетелей со стороны "Леттр франсез" выступил крупный ученый Фредерик Жолио-Кюри. И он тоже говорил о своих впечатлениях от посещения СССР, как советские люди воодушевлены созидательным трудом, какой они имеют широкий доступ к образованию, как много книг в Советском Союзе переводится - одного только Гюго перевели на 4 языка народов СССР. И он же действительно это все видел, и многое было справедливо. Ведь и сам Кравченко - сын простого рабочего-железнодорожника, получил образование, стал инженером, карьеру сделал.
Владимир Тольц: Ну, по-моему, эта, если угодно, наивность и просоветская восторженность такого рода свидетелей, как нобелевский лауреат Фредерик Жолио-Кюри, были по полной вознаграждены. В том же, кстати, 1949 году Фредерик Жолио-Кюри стал иностранным членом советской Академии наук, а в 1951-м – лауреатом Сталинской премии мира. И тут стоит вспомнить еще одного лауреата этой Сталинской премии, полученной вскоре после процесса, на котором он был одним из свидетелей со стороны "Леттр франсез". Это специально приехавший из Англии настоятель Кентерберийского собора Хьюлетт Джонсон, прозванный "красным каноником".
"28 февраля. "Франс Пресс".
Хьюлетт Джонсон говорит: "Я нахожусь здесь в интересах взаимопонимания между народами Востока и Запада и я думаю, что книга Кравченко не отражает России. Я знаю Советский Союз с 1917 года, и я написал о нем три книги. Если мои книги правдивы, то книга Кравченко не является таковой. Если же его книга, напротив, правдива, тогда мои книги, конечно, не являются таковыми. В своей книге Кравченко дает портрет Сталина, являющийся гротеском и карикатурой. Я видел Сталина в течение многих часов. Я изучал его лицо: я был поражен достоинством и правильностью черт этого лица". Все, что написано в книге, повторяет еще раз Джонсон, является лишь гротеском и карикатурой.
" После окончания этой войны я вновь посетил Советский Союз и пробыл там три месяца. Я имел возможность встретиться с руководителями всех религиозных общин. Я жил так, как мне хотелось, - сказал Хьюлетт Джонсон. - Я встретился с главой баптистской церкви, с главой еврейской общины, с руководителем армянской церкви и занимал почетное место в их процессии. Я виделся также с главой грузинской церкви и с архиепископом Ленинграда, и я уверен в том, что все религиозные общины могут вести самую нормальную жизнь в СССР..." Настоятель Кентерберийского собора ссылается на патриарха всея Руси, цитируя полученное от него письмо".
Владимир Тольц: Я вновь обращаюсь к нашему гостю Марка Эли. Допустим, для верхушки коммунистической партии Франции (как и других компартий) вопрос сотрудничества с Москвой был жизненно важен. Так что ужасам о советском режиме они старательно не верили. А что сказать о людях вроде Хьюлетта Джонсона, или Жолио-Кюри? Почему они так легко покупались на советскую показуху, как ты считаешь?
Марк Эли: Я думаю, что это большая проблема. Она и в 30-е годы была та же самая. Были известны путешественники в СССР, как Андре Жид, например, которые возвращались потом во Францию с разочарованием от того, что они видели в СССР. Но это не у всех так получилось. У некоторых процесс был длительным, и они вернулись – как Жолио-Кюри, например, – и радовались, и разочаровались только позже.
Но тут кажется, что для большой части французской общественности послевоенного периода Советский Союз – равно Сопротивление – равно антифашизм – равно победа против Гитлера. В этой картине мира нет места для проколов, нет места для пятен, нет места даже для более-менее объективного рассмотрения того, что происходит в СССР, внутри СССР. И поэтому Жолио-Кюри и другие легко верили тому, что им показывали в Советском Союзе. Но тут, я думаю, нужно быть каким-то психологом, может быть, чтобы объяснить, почему у некоторых путешествия по СССР вызвали такие радужные эмоции, а у других – сразу какое-то разочарование.
Владимир Тольц: "Документы прошлого". В следующих выпусках нашей программы мы продолжим рассказ о процессе Виктора Кравченко против "Леттр франсез". В этой передаче участвовал историк Марк Эли. Звучали документы Госархива Российской Федерации.