Ровно четыре года назад на Луизиану и соседние штаты обрушился тропический ураган Катрина. Американский телеэфир заполнили тогда апокалиптические картины невиданного бедствия. Под водой оказалась территория, равная по площади Британским островам. В Новом Орлеане без крова, пропитания и питьевой воды оказалось около 50 тысяч человек. Пресса сообщала о бандах вооруженных мародеров, об отчаянии оставшихся без помощи людей, о том, что в крытом спортивном комплексе, превращенном в убежище, царит беспредел – там бесчинствуют уголовники, насилуют детей, разлагаются трупы... Хватало и блогеров, нагнетавших ужасы.
Впоследствии ужасы не подтвердились. Да, люди страдали и мучились из-за скученности, неработающих вентиляции и канализации. Но сообщения о насилии, грабежах и поголовном озверении оказались чудовищной гиперболой.
Специфика новоорлеанской ситуации заключалась в том, что слухи о хаосе и криминальной активности распространяли местные должностные лица. Тем самым они переводили стрелки с самих себя на федеральные власти: дескать, раз уж правительство страны не в силах справиться с последствиями катастрофы, какой спрос с нас. Действия федеральных ведомств и лично президента подверглись в прессе самой сокрушительной критике.
Газеты потом каялись и извинялись перед читателями за публикацию непроверенных сведений. Но никому и в голову не пришло привлекать журналистов к судебной ответственности.
Томас Джефферсон выразился однажды так: "Если бы мне было предоставлено право решать, иметь ли нам правительство без свободной прессы или свободную прессу без правительства, я бы предпочел последний вариант". Он превратил самого себя в наглядный пример: во время второй избирательной кампании он терпел любые, самые вздорные нападки и оскорбления и все-таки был избран на второй срок.
Уголовное преследование хакасского журналиста Михаила Афанасьева, сообщившего о том, что в воздушных карманах затопленного машинного отделения Саяно-Шушенской ГЭС остаются живые люди – пример явно неадекватной реакции властей на действия прессы. Когда в апреле 2003 года руководители российской прессы подписали "Антитеррористическую конвенцию", в которой обязались при освещении терактов не "сеять панику" и не превращаться "в инструмент давления на общественное мнение", я предположил в порядке абсурда, что этак, чего доброго, появятся конвенции о правильном освещении стихийных бедствий и катастроф. И вот абсурд настал.
Однако у дела Афанасьева есть и другая сторона. В его обращении к пользователям Живого Журнала говорится о том, что родственникам пропавших без вести "не удается достучаться до высоких начальников в Хакасии. Они заинтересованы в сокрытии этой информации". Фактически он обвинил начальников в преступном бездействии. Если он прав, начальников самих надо отдавать под суд.
Именно эти фразы и стали основанием для возбуждения уголовного дела против Афанасьева. "Обладая достоверной и официальной информацией", он распространял "заведомо ложные сведения". Поскольку в отношении обвиняемого действует презумпция невиновности, он ничего доказывать не обязан. Это хакасские чиновники, принявшие инвективы Афанасьева на свой счет (а в его тексте никакие имена не названы), должны будут в суде доказывать, что к ним можно было достучаться и что они делали для спасения людей все возможное.
Как будто все правильно. Если бы еще и суд был беспристрастный... Ах ты, Боже мой! Как бы мне самому не попасть под статью о "заведомом распространении"! Вспоминается зачин гоголевской "Шинели": "В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий". Сколько лет с тех пор минуло, исчезли царства, мир неузнаваемо преобразился, а российская власть как была, так и осталась одним сплошным сердитым на собственных граждан департаментом.
Но неужели же в Америке чиновники никогда не судятся с журналистами? Изредка такие сутяжники попадаются, в основном из начинающих. Таковым суд вежливо объясняет, что, избрав поприще публичной политики, они тем самым лишили себя защиты от несправедливых нападок и что свобода слова представляет для общества несравненно бόльшую ценность, чем его мелкие личные обиды. В знаменитом решении по делу, которое стало сюжетом фильма Милоша Формана "Народ против Ларри Флинта", сказано, что "если кто-то оскорблен какими-либо высказываниями, то это причина для предоставления конституционной защиты сделавшему это высказывание".
Вот и весь сказ. Журналист за ложь и тенденциозность платит репутацией, но не свободой. Начальники должны доказывать свою компетентность не в судах, а на рабочем месте.
Впоследствии ужасы не подтвердились. Да, люди страдали и мучились из-за скученности, неработающих вентиляции и канализации. Но сообщения о насилии, грабежах и поголовном озверении оказались чудовищной гиперболой.
Специфика новоорлеанской ситуации заключалась в том, что слухи о хаосе и криминальной активности распространяли местные должностные лица. Тем самым они переводили стрелки с самих себя на федеральные власти: дескать, раз уж правительство страны не в силах справиться с последствиями катастрофы, какой спрос с нас. Действия федеральных ведомств и лично президента подверглись в прессе самой сокрушительной критике.
Газеты потом каялись и извинялись перед читателями за публикацию непроверенных сведений. Но никому и в голову не пришло привлекать журналистов к судебной ответственности.
Томас Джефферсон выразился однажды так: "Если бы мне было предоставлено право решать, иметь ли нам правительство без свободной прессы или свободную прессу без правительства, я бы предпочел последний вариант". Он превратил самого себя в наглядный пример: во время второй избирательной кампании он терпел любые, самые вздорные нападки и оскорбления и все-таки был избран на второй срок.
Уголовное преследование хакасского журналиста Михаила Афанасьева, сообщившего о том, что в воздушных карманах затопленного машинного отделения Саяно-Шушенской ГЭС остаются живые люди – пример явно неадекватной реакции властей на действия прессы. Когда в апреле 2003 года руководители российской прессы подписали "Антитеррористическую конвенцию", в которой обязались при освещении терактов не "сеять панику" и не превращаться "в инструмент давления на общественное мнение", я предположил в порядке абсурда, что этак, чего доброго, появятся конвенции о правильном освещении стихийных бедствий и катастроф. И вот абсурд настал.
Однако у дела Афанасьева есть и другая сторона. В его обращении к пользователям Живого Журнала говорится о том, что родственникам пропавших без вести "не удается достучаться до высоких начальников в Хакасии. Они заинтересованы в сокрытии этой информации". Фактически он обвинил начальников в преступном бездействии. Если он прав, начальников самих надо отдавать под суд.
Именно эти фразы и стали основанием для возбуждения уголовного дела против Афанасьева. "Обладая достоверной и официальной информацией", он распространял "заведомо ложные сведения". Поскольку в отношении обвиняемого действует презумпция невиновности, он ничего доказывать не обязан. Это хакасские чиновники, принявшие инвективы Афанасьева на свой счет (а в его тексте никакие имена не названы), должны будут в суде доказывать, что к ним можно было достучаться и что они делали для спасения людей все возможное.
Как будто все правильно. Если бы еще и суд был беспристрастный... Ах ты, Боже мой! Как бы мне самому не попасть под статью о "заведомом распространении"! Вспоминается зачин гоголевской "Шинели": "В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий". Сколько лет с тех пор минуло, исчезли царства, мир неузнаваемо преобразился, а российская власть как была, так и осталась одним сплошным сердитым на собственных граждан департаментом.
Но неужели же в Америке чиновники никогда не судятся с журналистами? Изредка такие сутяжники попадаются, в основном из начинающих. Таковым суд вежливо объясняет, что, избрав поприще публичной политики, они тем самым лишили себя защиты от несправедливых нападок и что свобода слова представляет для общества несравненно бόльшую ценность, чем его мелкие личные обиды. В знаменитом решении по делу, которое стало сюжетом фильма Милоша Формана "Народ против Ларри Флинта", сказано, что "если кто-то оскорблен какими-либо высказываниями, то это причина для предоставления конституционной защиты сделавшему это высказывание".
Вот и весь сказ. Журналист за ложь и тенденциозность платит репутацией, но не свободой. Начальники должны доказывать свою компетентность не в судах, а на рабочем месте.