Дмитрий Волчек: 15 лет назад в Праге умер Ладислав Фукс, один из самых знаменитых чешских писателей 60-х годов. Умер в одиночестве, полузабытый: в его квартире, полной диковинных безделушек, поклонники хотели устроить музей, но вещи, в том числе и картины, написанные самим Фуксом, растащили соседи. Всякий, кто помнит угрюмую Прагу начала 90-х, не найдет в этой истории ничего поразительного: в ту пору постсоветской нищеты было не до писательских музеев, тем более что Фукса не назовешь героем нового времени – он не был диссидентом, не был революционером. Для меня, как и для многих, знакомство с Ладиславом Фуком началось с фильма Юрая Герца “Крематор”, поставленного по его повести. Картина эта, много лет находившаяся под запретом, смотрится так, словно ее сняли вчера, поскольку суммирует эксперименты прежних киноэпох – от экспрессионизма 20-х до Годара и Сейджуна Сузуки – и в то же время наделена такой магической силой, что невозможно назвать ее подражанием и втискивать в контекст чешского кино 60-х. Посмотрев фильм, я кинулся искать книги Ладислава Фукса, и начал с романа “Мыши Наталии Моосгабр”. Героиня – пожилая мещанка госпожа Моосгабр – живет в стране, застрявшей на перекрестке времени, где средневековье соседствует со звездолетами. Она общается с товарками, тщательно наряжается, гоняется за призрачными подростками в городском парке, страдает от непонимания молодежи… - что это? о чем это? Догадается ли читатель, что Наталия Моосгабр, оказывающаяся беглой правительницу анахроничной страны – это сам автор, Ладислав Фукс?
Я попросил Нелли Павласкову подготовить рассказ о его судьбе.
Нелли Павласкова: Главная тема книг Ладислава Фукса – страх человека, над которым нависла угроза несвободы и насилия. Как символ этой темы он выбрал Вторую мировую войну и Холокост. Большинство произведений Фукса автобиографичны, почти во всех его книгах главный герой – впечатлительный, слабый, замкнутый юноша, жаждущий дружбы и понимания. Часто юноша перевоплощается в женщину – но это всегда тот же самый Фукс – мастер тайнописи и намеков, изобретатель масок, ибо в его времена гомосексуализм был наказуем.
Довоенное детство писателя счастливым не было, хотя в Первой Чехословацкой Республике его семья занимала завидное положение. Отец, крупный полицейский чин, главный криминалист, был холодным и властным человеком, а мать интересовало лишь одно - привить Ладиславу, единственному ребенку, хорошие манеры. Тема печального детства и бунта против отца появляется во многих книгах Фукса. Но самый большой кризис переживает он в юности, после гитлеровской оккупации Чехии. Тогда на его глазах исчезали ближайшие друзья – еврейские одноклассники. Фукс, нарушая запрет властей, продолжал с ними встречаться, ходил на вокзал провожать их в скорбный последний путь. Гибель друзей оставила в его душе неизгладимый след, и позже многие исследователи задавались вопросом, как смог нееврейский писатель так глубоко почувствовать трагедию истребляемого народа. Есть и ответ: Фукс чувствовал свою сопринадлежность к преследуемым, ибо в те же годы понял, что и он принадлежит к клану отверженных. Одна из первых его книг – сборник рассказов “Мои черноволосые братья”. Исследователь творчества Фукса Алеш Ковальчик писал:
Диктор: “Лейтмотив этой книги – “печаль желтая и шестиконечная, как звезда Давида”, отвечает мыслям и размышлениям героя рассказов – Михала, подростка, потрясенного страшной действительностью: войной и умиранием.
Тема Холокоста часто возникала в послевоенной чешской литературе, однако об истреблении евреев писали, как о несчастье других. Жертвы холокоста были представлены не как люди, на месте которых могли очутиться мы сами, а как серая масса, лишенная жизненных историй. У Фукса жертвы нацизма изображены не как “ОНИ”, а как “мы”, как наша трагедия”.
Нелли Павласкова: В конце жизни Ладислав Фукс, по настоянию своего друга, редактора Чехословацкого радио Иржи Тушла, написал книгу воспоминаний “Мое зеркало” и убедил Тушла дополнить ее своими раздумьями. Тушл назвал свой раздел “Что было в зазеркалье”. В этих мемуарах Фукс еще раз возвращается к книге “Мои черноволосые братья”.
Диктор: “Наши еврейские одноклассники ни в чем от нас не отличались. Как и все, в чем-то они преуспевали, в чем-то отставали, играли с нами в футбол, проказничали. Но все изменилось после 15 марта 1939 года. Сначала взялись за их отцов. Адвокаты, юристы и врачи не могли больше заниматься своим делом. Потом и нашим одноклассникам запретили посещать кино, театры, музеи, галереи и рестораны. Их исключали из школ, в трамвае они смели стоять только на открытой площадке в конце последнего вагона, а на их одежде появилась желто-черная звезда с надписью “Юде”. Им даже было запрещено стоять на берегу рек и прудов. Ну а потом настала кульминация всей этой драмы и смерть в газовых камерах. Так погибли все мои еврейские товарищи. Только один вернулся – Зденек Фриш, да и тот сразу же после войны эмигрировал в Австралию, потому что уже не чувствовал себя в безопасности на родине. Все это потрясло меня так глубоко, что эта тема стала главной в моих книгах. Я начал писать о том, чем была переполнена моя душа, и с чем я не мог смириться”.
Нелли Павласкова: Первой книгой, прославившей сорокалетнего искусствоведа, сотрудника Национальной картинной галереи, был не этот сборник рассказов, а роман “Пан Теодор Мундшток”, изданный в 1963 году. Это был психологический роман о судьбе пражанина, еврея, ожидающего отправки в концлагерь и медленно сходящего с ума. Погибает он под колесами автомобиля. У многих читателей этого романа возникали тогда ассоциации с другим пражским автором, в те годы еще запрещенным в социалистической Чехословакии. Иван Клима, редактировавший роман Фукса, вспоминает:
Диктор: “В 1961 году, прочитав рукопись романа, я написал в рецензии: “Читая безусловно интересный роман Фукса, нельзя не вспомнить Франца Кафку. Но Фукс не подражает Кафке, а отталкивается от аналогичного с Кафкой мышления и эмоций, его произведение является зеркалом страданий еврейского народа”.
Нелли Павласкова: А вот отрывок из рецензии в парижской газете “Монд”:
Диктор: “Фукс – продолжатель Кафки. Такая же ирония при изображении трагического, юмор с той же самой “коррозией”, в мышлении чувствуется та же самая безнадежность и понимание абсурдности человеческого бытия…”
Нелли Павласкова: А Иржи Тушл в “Зазеркалье” пишет, что в 1961 году Фукс вообще не читал Кафку. Любимыми его авторами в ту пору были хрестоматийные чешские писатели – Божена Немцова, автор исторических романов Алоис Ирасек, а из западных – Томас Манн и Хемингуэй. Он любил оперы Верди, Доницетти и Беллини. Курил самые плебейские сигареты, одну от другой, ел один раз в сутки, пил много красного вина, смотрел старенький допотопный телевизор. А в романах описывал гастрономические оргии и приводил подробные рецепты изысканных блюд.
Поясняет чешский литературовед Мартин Путна:
Диктор: “Автор, которого сравнивают с Францем Кафкой, автор, который создал свой неповторимый стиль и литературный мир, Кафку не читал. Благодаря многозначности и причудливости своего жизненного стиля, балансирующего на грани приемлемого, Фукс стал легендой и культовой фигурой чешской культурной сцены, но, вместе с тем, объектом милосердного сочувствия и мишенью немилосердных насмешек. Фукс по-прежнему остается великой загадкой”.
Нелли Павласкова: Одной из великих загадок Ладислава Фукса стала его женитьба на итальянской богемистке, богатой и знатной Джулиане Лимитти. Это произошло в 1964 году, когда Фукс сделал отчаянную попытку вырваться из среды гомосексуалистов с уголовным прошлым и заодно из затхлого мира социализма, где ему угрожала тюрьма за сексуальную ориентацию. Свадьба состоялась в Милане, в базилике Санта Мария Маджиоре, и поздравления с законным браком были получены от Папы Римского Павла Шестого и главы итальянской компартии Пальмиро Тольятти. Свадьбе предшествовало турне писателя по Италии, которое подготовила Джулиана. Фукс читал в университетах лекции об истории евреев в Чехии. Италия его покорила. Поначалу казалось, что жизнь может пойти по иному руслу. Теперь, по прошествии многих лет, о женитьбе Фукса с юмором вспоминает его близкий друг писатель Арношт Люстиг в новой книге мемуаров.
Диктор: “Однажды, в бытность мою директором пражского еврейского музея, я познакомился с итальянской девушкой, страстной поклонницей всего еврейского в Чехии. Эта девушка воспылала любовью к Фуксу. Через некоторое время Фукс подружился с девушкой, надеясь, что близость с ней поможет ему изменить сексуальную ориентацию.
Девушка была необычайно наивной. Она думала, что так все и должно быть. Ей не казалось странным, что он не набрасывается на нее. Фукс сделал ей предложение, и она с восторгом согласилась стать его женой. В Италии она, кроме университета, работала и в парламенте и знала самых разных и самых влиятельных людей, включая Папу и Пальмиро Тольятти. Она их тоже пригласила на свадьбу. Девушка купила в Риме роскошную квартиру с камином из белого мрамора. Я посетил ее накануне свадьбы, и она говорила, что всё в ее квартире “для Ладислао”. И тогда и я начал верить, что свадьба может быть счастливым решением неразрешимых проблем.
Но на свадьбе случилось нечто весьма неприятное.
Обслуживающий гостей румынский официант стал причиной того, что в Ладиславе проснулись старые наклонности, и посреди торжественного ужина официант исчез с Фуксом и с деньгами. Невеста учинила скандал, продолжавшийся много дней и ночей. На него отреагировало руководство компартии Италии, пославшее телегу в Прагу, а компартия Чехословакии, воевавшая с Союзом писателей, поспешила заявить, что, мол, чешские писатели считают себя совестью народа, но в действительности - извращенцы, доказательством чего служит афера Фукса.
Сам Фукс притворялся, что его вообще нет в живых. Невеста-жена ему писала и звонила. Фукс вырвал из стены телефонные провода и спрятался в психиатрической клинике, с главврачом которой дружил. И тогда Союз писателей Чехословакии послал меня, как друга Фукса, в Италию, чтобы я по душам поговорил с его женой. Я пригласил ее в кафе, предварительно подготовившись к корректному разговору. Я старался объяснить ей, что Фукс женился на ней из самых лучших побуждений, искренне хотел измениться и полюбить ее. Но она вдруг громко разрыдалась, и все посетители кафе обратили на меня грозные взоры, как на сурового любовника, бесчувственно бросающего беззащитную девушку.
Тогда я перешел к делу и тонко намекнул ей, что Ладислав родился со склонностью к тому же самому полу, и что женщины его не волнуют до той степени, чтобы он мог или хотел иметь с ними детей. Она все поняла и пообещала мне, что не будет жаловаться ни Папе Римскому, ни председателю итальянской компартии и тем самым ставить под угрозу существование всех трехсот чешских писателей.
Нелли Павласкова: Через тридцать лет после брака Ладислав Фукс в книге воспоминаний “Мое зеркало”, книге, похожей на путеводитель по странам, музеям и европейским ресторанам, напишет о своей жене несколько строк:
Диктор: “Джулиана Лимитти была приветливым, инициативным и жертвенным созданием. Она была ассистенткой профессора Луиджи Вольпичелли, крупного богемиста, потом сама получила профессуру. На кафедре педагогики она занималась Коменским. Работала секретарем в парламенте…”
Нелли Павласкова: Цикл произведений Фукса о Холокосте венчает всемирно известная повесть “Крематор”. Действие происходит накануне нацистской оккупации Чехии и потом - в самом начале ее, в 1939 году. Главная фигура романа - директор крематория Карел Копфркингл - отменный семьянин, обожающий жену, детей, кошку, непьющий и некурящий, убежденный, что “никто не должен страдать”. Он ратует за кремацию, ибо покойнику не угрожает погребение заживо, пробуждение в гробу и страшные мучения. После оккупации под влиянием своего немецкого друга он вспоминает, что и в его жилах есть капля немецкой крови, и, следовательно, он тоже принадлежит к арийской расе. Но немецкий друг обращает его внимание и на то, что мать его жены – еврейка и, следовательно, их дети тоже на четверть евреи. Поэтому их ждут страдания в прекрасном гитлеровском рейхе.
Любимая книга крематора – он ее читает как Библию - книга о Тибете, где даже звери не страдают.
Его нравственным кредо становится нацистская идеология. Из сострадания он ловко вешает ставшую неудобной жену, убивает и кремирует нежного сына Мили, а дочь убегает от него в последнюю минуту. Наконец господин Копфркингл впадает в тибетские галлюцинации и окончательно превращается в безумного сверхчеловека.
Дмитрий Волчек: На русский язык “Крематора” перевела Инна Безрукова. Повесть была опубликована в 1992 году в журнале “Иностранная литература”.
Я знаю, что вы с вашим супругом Сергеем Сергеевичем Скорвидом познакомились с книгами Ладислава Фукса очень давно и, может, даже были первыми советским читателями Фукса.
Инна Безрукова: Одними из первых, безусловно. Я прочитала «Крематора» по-чешски сразу после окончания университета, это был 80-й год, и года через два увидела фильм. И когда посмотрела фильм, поняла, что нужно переводить.
Дмитрий Волчек: Фильм ведь не похож на книгу, он другой по интонации.
Инна Безрукова: На книгу он не похож, но посмотрев на то, как играет Грушинский, я поняла, что эта книга должна быть по-русски, потому что в 80-е годы сложно было представить, что книга выйдет, но представить, что этот фильм увидят, было абсолютно немыслимо. Поэтому первоисточник нужно было как-то доносить. Мне казалось, что это необходимо и что это будет достаточно легко. Разумеется, это оказалось нелегко, то есть совсем трудно. Делала я ее в стол, делала я ее долго, вместе с Сергеем Сергеевичем мы переводили. Закончена она была при Горбачеве уже, значит, это был конец 80-х, а “Иностранка” ею заинтересовалась в начале 90-х годов. Редактором там была Майя Викторовна Тарасова, очень тщательный редактор, такой совершенно старой гвардии иностранковский, которая проверяла очень трогательно абсолютно все, звонила в синагогу, узнавала названия праздников… В общем, “Иностранка” работала так, как она работала всегда, начиная с 50-х годов. Сейчас так уже никто не работает, в том числе и “Иностранка”. Там теперь ласково говорят: “мы вам доверяем, вы же, кончено, все проверили”.
Дмитрий Волчек: Должен сказать, что ваша переводческая работа совершенно великолепна: я читал редакторским взглядом, и мне не хотелось изменить ни одной запятой, не хотелось переставить ни одного слова, это действительно замечательный успех переводчика. Но вы сказали, что трудно переводить. Почему Фукса трудно переводить?
Инна Безрукова: Во-первых, любую хорошую литературу переводить трудно.
Дмитрий Волчек: Но по-разному.
Инна Безрукова: Конечно, по-разному. Мне было его трудно переводить, во-первых, потому что, согласитесь, вещь жутковатая, она требовала большого количества душевных сил и напряжения. Потом там нужно было искать интонацию, которая тоже не сразу далась. Я помню, как я (тогда еще не было компьютеров, я вообще переводила от руки), сидела, зачеркивала, потому что я все время, когда переводила, видела кино перед собой, и понимала, что он не может так произнести. И приходилось переделывать. Я тогда была еще не очень опытным переводчиком, хотя вы и хвалите результат. И потом тогда еще было такое время, время надежд, казалось, что все переменится вот-вот, да, собственно, мне это до сих пор кажется, я такой романтик, что переведешь хорошо книжку, и от этого чуть лучше в мире станет. Поэтому я очень старалась тогда. И когда нам позвонили из Саратовского ТЮЗа, что они хотят инсценировать “Крематора”, это было очень приятно. Там тогда сидели по ночам, переписывали в пьесу. У них вышел тогда спектакль в Саратове. На самом деле, представить себе, что сейчас кто-нибудь захотел бы вот так инсценировать “Крематора”, я могу с трудом. Очень изменилось время.
Дмитрий Волчек: Инна Геннадьевна, вот такой сложный вопрос: понимаете ли вы Фукса, понимаете ли до конца? Я не все понимаю, мне кажется, что у него очень много скрытого, зашифрованного, может быть, совсем пропавшего, потому что речь идет о каких-то биографических деталях, ведь он для цензуры в свое время очень сложно кодировал, в том числе, и в “Крематоре”.
Инна Безрукова: Хороший вы задаете вопрос - как можно сказать, до конца ли ты понимаешь автора? Я думаю, что вообще нет такой ситуации, когда какой-то переводчик может самонадеянно сказать о себе, что, да, он до конца понял автора и понял все его шифровки, все его скрытые смыслы. Конечно, такого не бывает, и Фукс - не исключение. Разумеется, сейчас (я недавно его перечитывала по-чешски и по-русски) я его вижу, кажется, глубже, чем 20 лет назад. Но это вполне естественно. Да, я думаю, что я не до конца его понимаю. Я в любом случае считаю, и считать всегда буду, что переводчик очень много от себя вносит в книгу, отстраненности тут вообще быть не может, тут есть какие-то всегда личные моменты. Для того чтобы понять автора, нужно обязательно изучать его биографию, обязательно изучать его переписку, как он общался с людьми, что о нем говорили, что о нем думали, что о нем печатали. С Фуксом у меня получилось далеко не так подробно, как бы я хотела, но мне казалось, что если я не вижу, скажем, пять-шесть смыслов его книге, то первые три-четыре слоя я все-таки вижу и пытаюсь это донести. То, что он что-то шифровал, то, что он что-то кодировал - да, естественно, по мере того, как появляется у читателя и переводчика жизненный опыт, эти коды становятся виднее. То, что мне казалось совсем непонятным лет 20 назад, теперь стало яснее. Но это вовсе не значит, например, что я бы хотела что-то вносить новое в перевод, который был сделан 20 лет назад.
Нелли Павласкова: Лучшие свои произведения Фукс написал в шестидесятые годы. В начале семидесятых возникают гротескные фантастические и детективные романы, апокалиптические видения гибели земного шара. Автор метался в поисках выхода после разгрома Пражской весны. Решив остаться в Чехословакии, Фукс уничтожает всю корреспонденцию, отражающую его раздумья. В книге “Что было в зазеркалье” Иржи Тушл публикует единственное сохранившееся письмо, посланное Фуксом из Мюнхена друзьям в Канаду осенью 1968-го.
Диктор: “Из Вены я приехал в Мюнхен по приглашению баварского радио. Я люблю Германию и полагаю, что здесь я бы быстро привык. Но много друзей осталось в Праге. Я хотел бы кое-кого сюда вывезти: очень плохо, когда приходится оставлять дома друзей. Теперь слышу беспокоящие меня известия, что русская полиция уже никого из наших не хочет выпускать за границу. В Вене “Джойнт” заплатил мне за гостиницу, и за их счет я смог купить себе кое-что, это была хорошая помощь, как и от Пен-клуба и Литературного общества. Это было трогательно. Два последних месяца казались мне целой долгой жизнью. Вряд ли я смогу вернуться в Прагу, вряд ли я смог бы там писать, ну а жить – вообще нет.
Я получил еще одно прекрасное письмо из Израиля, меня сердечно приглашают министерство культуры и Макс Брод, но говорят, что там все время раскаленная земля, все время перестрелки… Но я, конечно, когда-нибудь туда обязательно поеду, если Бог даст….”
Нелли Павласкова: Сложилось так, что Ладиславу Фуксу пришлось вернуться в Прагу и приспособиться к новым условиям: от него требовали писать в соцреалистическом духе. Об этом периоде жизни и творчества Фукса говорит Мартин Путна.
Диктор: “В семидесятые-восьмидесятые годы Фукс считался официальным писателем, он был принят в новый Союз писателей, но ему удалось закамуфлировать в своих книгах великое множество дерзостей, двусмысленностей и скрытых провокаций. Фукс прославился описанием тяжелой и мрачной атмосферы жизни в Чехии, оккупированной нацистами. Позже он сделал нацистскую оккупацию метафорой жизни в “реальном социализме”, метафорой экзистенциальной угрозы человеку вообще”.
Нелли Павласкова: В 1983 году Фукс пишет свой последний роман “Герцогиня и кухарка” Он сам определил его жанр, как историческую научную фантастику: “все научное неминуемо должно быть ограниченным и узким”. Это монументальное поэтическое произведение и в то же время подведение итогов. Действие романа происходит в Австро-Венгрии конца 19-го века, а сам роман – чистой воды литературная мистификация, в его ткань вплетена “Книга о зеркалах” некоего таинственного Деметриуса Фация, и роман о гибели римской империи, который пишет сама герцогиня. Кухарка Бетти Барбеллова появляется только в последней части книги, а главная роль напарницы герцогини принадлежит ее горничной Жюстине. Она помогает герцогине выбрать кухарку в ее новый отель “Асперн”, рассказывает хозяйке о том, что происходит в мире, и играет роль наивного читателя произведений герцогини, подтверждая свою функцию – служить зеркальным отражением аристократки. Кухарка тоже становится зеркалом времени, но на ином уровне. Она должна уметь приготовить все типичные блюда 19-го века, и ее искусство должно быть “музейным”. Слово “кухарка” имеет в романе двойное значение. Первое – повариха, второе – обозначение самой герцогини, ибо она - редчайший знаток рецептов всего мира. Роман заканчивается сентябрем 1898 года, днем покушения и смерти в Женеве императрицы Елизаветы. Исследователи творчества Фукса единодушно считают, что в образе герцогини Фукс закодировал самого себя, а в других действующих лицах романа– своих интимных друзей, в будущем обладателей авторских прав на наследие писателя.
Десять лет - с 1983 по 1993 год - Фукс ничего не публиковал. Но по настоянию Иржи Тушла перед смертью успел написать мемуары – книгу, в которой не было никаких откровений. Если бы не “Зазеркалье” Тушла, то ничего нового о Фуксе из его воспоминаний узнать невозможно. Разве что вот такое признание:
Диктор: “Сидеть одному на берегу моря, ни о чем важном не думая – это минуты моей медитации. Море такое бесконечное, как бесконечен космос, ибо, где оно на круглом земном шаре начинается и где кончается? Бесконечное, оно таинственно близко к вечности. Немного размышляю о метафизических вопросах и о проблемах времени и бесконечности… Но вершина всего этого для меня – закат солнца на море, солнечная корона растет, приближаясь к морской глади, она не ослепляет, ведь и погребальные свечи бывают спокойными, на них можно смотреть открытым взором, как и на солнце, хотя оно красное, точно его лизнуло пламя….”
Нелли Павласкова: А вот пример так называемых “Интермеццо” самого Тушла, когда он вступает в Зазеркалье. Тушл объясняет, почему свои мемуары Фукс назвал “Мое зеркало”.
Диктор: “Зеркальный лабиринт на Петржине. Незабываемое впечатление его детства. Да, любовь Фукса к зеркалам, которая позже трансформировалась в психоз. Это все о нем знали. Он часто в компании говорил о зеркалах и с лукавой улыбкой повторял свою любимую цитату из Борхеса: “Зеркала, как и совокупление – есть бесстыдство, ибо они умножают число людей”. Ладислав всегда садился лицом к зеркалу. Но вскоре я перестал подозревать его в нарциссизме, хотя его поведение не исключало некоторой самовлюбленности. Да, конечно, он рассматривал самого себя, искал в зеркале свое второе “я”. Это был признак некоторого раздвоения личности, а оно могло вылиться – этого он смертельно боялся - в настоящую шизофрению. Он говорил: “Если бы я не писал о мертвецах, то обязательно сам начал бы убивать”. Тема зеркала у него появляется неоднократно.
Нелли Павласкова: Я сказала Иржи Тушлу, что Фукс написал очень необычные мемуары. На трехстах страницах ему удалось не сказать о себе ничего. Впрочем, в восьмидесятые годы и в начале девяностых Фукс исчез из поля зрения читателей, как будто и не существовал вовсе. Во Франции ставили пьесы по его книгам и вопрошали, куда подевался сам Фукс? Чем вы это объясняете?
Иржи Тушл: Фукс был абсолютно аполитичным человеком. Все годы тоталитарного режима в Чехословакии он прожил без газет, (читал иногда одну единственную газету, которую издавала марионеточная католическая партия), не слушал последние известия, не следил за событиями. Он жил в своем замкнутом мире. И когда настала бархатная революция в 1989 году, то он ее отметил в сознании, но не особенно понимал что происходит. Он зарегистрировал единственный неприятный для него сигнал: в начале девяностых годов издательство “Чехословацкий писатель” вернуло ему книгу с двумя романами – “Мыши Натальи Моосгабр” и “Воззвание из тьмы”, вышедшими в 1971 году и долго не переиздававшимися. Аргументация была такая, что, мол, теперь надо дать возможность печататься тем авторам, которые вообще были запрещены в годы несвободы. Он очень ждал переиздания этих романов, и когда пришел отказ, он потерял свой единственный контакт с миром – то есть с этим издательством. Он отправился туда за объяснением, но застал полную неразбериху, там все поменялось, он ушел домой и вообще перестал выходить из дому, тем более что обострилось его заболевание. Он не мог ходить из-за плохого кровообращения в ногах. Жил он на пятом этаже старинного дома без лифта. Фукс отгородился от всего мира и вскоре, в 1994 году, умер. Его тело нашли в квартире только через два дня. И после его смерти семь лет не могли переиздать его книги.
Нелли Павласкова: Это связано с судебным процессом, который вела из-за авторских прав его итальянская жена Джулиана? Но ведь они были разведены?
Иржи Тушл: Джулиана Лимитти, теперь уже старая дама, живущая в Риме, воспользовалась тем, что Фукс забыл оформить гражданский развод с ней (папа Римский их развел еще в семидесятые годы). Со своими адвокатами она опротестовала завещание Ладислава и требовала перевода на себя всех авторских прав. Судебный спор длился семь лет, и поэтому никто не имел право издавать его книги. Госпожа Лимитти потом сама прекратила эту тяжбу. За эти годы Фукс-писатель как-то исчез из памяти сограждан. В завещании он передал авторские права своим ближайшим интимным друзьям. Для Джулианы Лимитти получение авторских прав было вопросом не денег, а престижа. Тридцать лет она не могла справиться с тем, что ее любимый муж сбежал от нее сразу после свадьбы. Два раза она приезжала в Чехословакию, хотела встретиться с Ладиславом. Но она всегда заранее сообщала ему о приезде, и он оба раза скрылся от нее в психиатрической клинике, куда его упрятали друзья – врачи.
Нелли Павласкова: И они так никогда больше и не встретились?
Иржи Тушл: Нет, никогда. Итальянская секретная служба отправила в Чехословакию возмущенную депешу о том, что Фукс на собственной свадьбе флиртовал с каким-то молодым человеком, не исключаю, что этим занялись и чехословацкие органы, которые шантажировали писателя, поэтому он был так напуган. Рассказывают, что он вел дневниковые записи после каждого посещения его квартиры гэбэшником. Но после его смерти эти записи пропали. В точности я ничего не знаю об этом, Фукс не любил возвращаться к этому периоду своей жизни. О своих любовных связях с мужчинами он мне тоже не рассказывал. Если я случайно сталкивался у него с его партнерами, то он был очень недоволен, а о своей женитьбе он рассказывал мне два раза. На всех фотографиях он старательно отрезал госпожу Лимитти, и я должен признаться, что пару фотографий с ней я у него тайком экспроприировал и опубликовал потом в нашей книге.
Нелли Павласкова: Но о Фуксе мало что было известно не только в девяностые годы, но и восьмидесятые…
Иржи Тушл: Последнюю свою книгу - исторический роман “Герцогиня и кухарка” - он издал в 1983 году. Потом он взялся за новый роман, написал одну главу и заявил мне, что больше уже никогда писать не будет, потому что не в состоянии удержать в памяти композицию произведения. Он никогда не готовил заранее план романа, характеристики героев, а все держал в уме. Этот новый роман должен был называться “Странное супружество Люции Феровой”. Л. Ф. – это его инициалы, и в этом романе должны были отразиться все эмоции, все переживания, связанные с его браком. Он не закончил этот роман. Поэтому в восьмидесятые годы ему нечего было предложить читателям, а издательства не переиздавали его старые произведения. Причина была в том, что официальное издательство “Чехословацкий писатель” как бы “терпело” Фукса, он, правда, стал членом нового послушного властям писательского Союза, но его не считали своим, его не любили, он никогда не был их фаворитом….. Единственной связью с читателями в 80-е годы были выездные беседы, которые проходили вне компетенции Союза писателей и вне издательства. Он ездил тогда только со мной, я был его модератор, шофер и секретарь.
Нелли Павласкова: В своей книге вы пишете, что даже те вещи Фукса, которые были написаны как бы по заказу режима, все равно были не по душе заказчикам, и они не переиздавались, партийная критика их ругала, теперь между прочим те же люди их ругают за то, что они были якобы прорежимные… А знаменитый фильм режиссера Юрая Герца “Крематор” был вообще запрещен.
Иржи Тушл: Фильм был запрещен сразу же после его выхода на экран в 1969 году, потому что оператором был будущий диссидент Станислав Милота, который всю первую неделю советской оккупации 1968 года провел на улицах Праги, заснял весь этот ужас на пленку и отправил ее за границу. И эти кадры увидел весь мир. Вот за это фильм запретили.. Но, странно – подобная судьба постигла и фильм Влачила по новелле Фукса “Пастушок из долины”. Фукс тогда против своей воли сочинил заказную книгу о коллективизации в Словакии в конце сороковых годов. Это была его единственная книга о деревенской жизни. Этот фильм снимал уже не сам Влачил, а его ассистент, так как Влачил был законченным алкоголиком. Один из мотивов фильма – это бандеровцы. В книге Фукса они фигурируют как водяные на озере, ибо пастушок – дитя природы со сниженным интеллектом - верит в разные сказки и небылицы и в нечистую силу, которую ужасно боится. По воле сценариста фильма в образе нечистой силы выступают бандеровцы. В девяностые годы многие журналисты принялись громить Фукса, в частности, за то, что он плохо изобразил бандеровцев, они на некоторое время стали у нас героями, борцами с социализмом. При этом фильм “Пастушок из долины” самому Фуксу тоже не нравился, как и другие фильмы и телефильмы, снятые по его произведениям. Он высоко ценил единственный фильм – “Крематор”.
Интересна история создания заказной книги о детстве Юлиуса Фучика. Она называется “Хрустальный башмачок”. Эта книга была заказана руководителем детской секции киностудии “Баррандов”, известным детским писателем Отто Гоффманом, другом Фукса. Он хотел поставить фильм о детстве Фучика. Но Фукс не умел писать по заказу. Абсолютно не умел это делать и долго отбрыкивался. Но Гоффман так на него давил, так усердно напаивал, что однажды Фукс сдался и пообещал выполнить его просьбу. К Фуксу отправили для беседы вдову Фучика – Густу, но при первой же встрече Фукс просто выгнал ее из своей квартиры. Тогда его познакомили с сестрой Фучика, госпожой Роучковой, которая ему много рассказывала о детстве брата и показывала семейные фотографии. Эту женщину Фукс хорошо переносил, книгу он написал, она заканчивается на пятнадцатом году жизни Юлиуса.
В девяностые годы журналисты обвинили писателя, что по режимному заказу он писал о коммунисте, прославлявшем Советский Союз и, как выяснилось, не выдержавшем пыток в гестапо.
Фукс рассказал мне, что в процессе работы просто влюбился в этого златокудрого мальчика Юлиуса Фучика, он напоминал ему маленького лорда Фаунтлероя и, главным образом, мальчика из “Смерти в Венеции”. Эта книга Томаса Манна была его любимой, как и фильм Висконти.
Нелли Павласкова: В предисловии к мемуарам “Мое зеркало” Фукс пишет:
Диктор: “О своей жизни я пишу только то, что имело отношение к моему литературному труду, к моим книгам. Еще и то, что формировало меня, как личность, а также дела, события, которые я вспоминаю с удовольствием. Не требуйте от меня, чтобы я давал оценку истории, или даже судил других людей. Это право принадлежит только Богу. Если кто-то прочтет эту книгу через сто лет, его не будет интересовать, каким был я сам. Полнее всего мое “я” - только и только в моих книгах.
Нелли Павласкова: Эти слова были написаны в июне 1994 года, а в августе Ладислава Фукса не стало. Иржи Тушл продолжает свой рассказ.
Иржи Тушл: Всю свою жизнь он жил в стороне от всего, в изоляции. Его миром была его комната-кунсткамера с картинами, которые он рисовал, итальянскими миниатюрами, персидскими ковриками, с наглухо закрытыми окнами, комната прокуренная и пропахшая вином. Позже, став знаменитым писателем, он должен был завязывать какие-то знакомства с известными людьми, но в обществе он всегда носил маску. Мало с кем был искренним. Были у него и так называемые друзья для интеллектуальных бесед, но их он никогда не впускал в свой интимный мир. Мне он кое-что начал рассказывать о себе только в конце жизни, когда почти все его оставили, и из друзей остался я один. В конце жизни он удивил меня своими просьбами возить его в лес. Раньше он не интересовался природой. Фукс презирал так называемые воспоминания бульварного типа. Он говорил: “Если кто-то хочет обо мне что-то узнать, то пусть читает мои книги. Я весь в них”.
Нелли Павласкова: Интересно, что Милан Кундера говорит обратное: “Не отождествляйте автора с его книгами и их героями…”.
А у Фукса значит и в “Мышах Наталии Моосгабр” - эта странная старуха – это он сам, и герцогиня – это тоже он, как и мальчик Михал в “Вариациях на темной струне” и в других романах, как “История криминального инспектора”, где отец-криминалист убивает своего нежного тихого сына… Послушного, милого сына Мили убивает и сжигает в своем крематории и отец из повести “Крематор”… Фукс часто создает малоприятный образ отца, но почти нигде не пишет о матери….
Иржи Тушл: У Фукса было особое отношение к матери. Она не была такой обыкновенной мамой, обожающей своего единственного ребенка. Это была строгая дама, которая любила общество, сына оставляла на попечение служанок. Фукса воспитывали служанки, и первой его женщиной тоже была служанка. К матери у него было двойственное отношение, но после смерти отца он жил с ней в одной квартире, и даже когда она заболела психическим расстройством, не поместил ее в психиатрическую клинику. Она умерла в 1975 году в его квартире. Люди, посещавшие Фукса, даже не догадывались, что во второй комнате живет его безумная мать. Однажды я ее увидел, она выскочила из своей комнаты в ночной рубашке с всклокоченными седыми волосами и воздетыми к небу руками. Как у Хичкока. Мать была главной причиной того, что Фукс не эмигрировал из Чехословакии в 1968 году после советской оккупации. Он не мог ни оставить ее, ни взять ее с собой.
Нелли Павласкова: Но она умерла в 1975 году. И он мог уехать. Вместо этого он пишет по заказу книгу, осуждающую эмиграцию, - “Возвращение с ржаного поля”. Ее герой, студент университета, хочет после коммунистического переворота 1948 года эмигрировать на Запад. Он едет в родную деревню, общается с народом, с природой и понимает, что его место здесь, и он должен остаться и строить социализм. Правда, в книге выступает и конь по имени Фукс. И книга заканчивается словами “…и на Фукса надели новый хомут”. Как вы думаете, почему Ладислав Фукс не эмигрировал после смерти матери и пошла бы ему эмиграция на пользу?
Иржи Тушл: Думаю, что эмиграция пошла бы ему на пользу, хотя бы потому, что он был двуязычным. Немецкий он знал так же, как и чешский, и мог писать на этом языке. В Западной Германии у него было много друзей, он читал лекции в западногерманских университетах, читатели его знали. На Западе выходили его книги. Он, собственно, всегда хотел эмигрировать. Это было и главной причиной его женитьбы в 1964 году. Ладислав хотел жить в свободном мире и хотел ради этого сделать все, что угодно, отказаться от своего “я”, от своего естества, но он понял, что не сумеет довести дело до конца. По характеру своему он был боязливый, непробивной человек, любил все привычное. Новшества и перемены вызывали у него стресс. И наши поездки должны были проходить по точно разработанному плану, как военные походы, все по заранее написанному сценарию. В середине семидесятых он боялся перемен, с новшествами он бы не справился…
Нелли Павласкова: У Фукса установилась тогда прочная репутация трусливого человека. Даже говорили тогда “Фукс – это единица трусости”. Тем не менее, в предисловии к книге “Мое зеркало” Арношт Люстиг пишет:
Диктор: “В тяжкие годы Ладислав Фукс написал послесловие к моей книге “Дита Саксова”: “Интересно, что еврейские авторы - последовательные гуманисты. То ли их привела к гуманизму еврейская тематика, то ли к еврейской тематике их привел последовательный гуманизм и еще собственный печальный опыт. Этот гуманизм объединяет их с теми авторами, сердца которых открыты страждущей человечности, открыты Кресту, высшим жизненным принципам и лучшему, искупленному миру”.
Ладислав Фукс пишет о гуманизме еврейских авторов в годы, когда начинался грозный поход против сионизма, результатом которого стала бессмысленная резолюция ООН 1975 года: ни что иное, как убого замаскированный антисемитизм. И в эти годы Фукс требует всеобщего гуманизма, Креста и искупления в оккупированных советской империей странах. Разве такое мог написать трус? Фукс – человек, который предпочел терпимость отваге, открытой оппозиции и гибели в сопротивлении. Он относится к разряду людей, сделавших шаг из общего строя. Их унизили, объявили изгоями, они потеряли принадлежность к большинству и вынуждены были рассчитывать только на себя”.
Нелли Павласкова: Я спросила Иржи Тушла, что он думает по поводу написанного Арноштом Люстигом:
Иржи Тушл: Тема еврейства глубоко интересовала Фукса, он без устали писал о еврейской трагедии и в годы, когда это было нежелательно. Парадоксально и то, что, приехав в 1964 году по приглашению Джулианы в Италию, он читал лекции в университетах Италии о древней Иудее, выступал как эксперт по иудаизму и по истории европейских евреев, хотя сам был верующий католик. Джулиана, итальянская потомственная аристократка и славистка, тоже была страстной поклонницей еврейской истории и культуры. В 16 лет Фукс понял, что он – гомосексуалист и что его удел тоже быть всю жизнь гонимым. Фукс был несчастный человек. Он вынужден был скрывать свою сексуальную ориентацию, скрывать веру в Бога. Он боялся всего на свете. Единственная область, где он оставался мужественным и ничего не боялся – это было его литературное творчество.
Нелли Павласкова: И в заключение - снова писатель Арношт Люстиг.
Диктор: “В последний раз я видел Ладислава на Всемирном конгрессе по антисемитизму, который проходил в 1993 году в Праге под эгидой Общества Франца Кафки. Фукса узнавали и с большим почтением приветствовали делегаты из Израиля, Америки, Польши, где знали его книги и снятые по ним фильмы. А он стоял одинокий, печальный, заметно постаревший, в глазах вопрос, на который нет ответа. Говорил он медленно и тихо. Мы долго с ним не виделись – почти четверть века. В глазах у него была печаль человека, знающего, что живет последний год. Ладислав Фукс был канатоходцем на высоко натянутой проволоке: испытываешь головокружение при взгляде на него и на его творчество”.
\