Вера, дочь погибшей три года назад Анны Политковской, сделала заявление: "Наша семья постепенно начинает терять надежду на то, что вся цепочка причастных к преступлению будет найдена и виновные понесут наказание. Ключевым фактором в этой связи может стать политическая воля руководства страны".
В программе "Час прессы" Елены Рыковцевой об этом разговаривали: журналист РИА Новости Вера Политковская, обозреватель "Davidzon Radio" (США) Александр Грант и заместитель главного редактора "Новой газеты" Андрей Липский.
Елена Рыковцева: Вера, вы всерьез считаете, что будет политическая воля – найдут, продвинутся в расследовании, не будет – ничего не изменится?
Вера Политковская: Да, я действительно так считаю.
Елена Рыковцева: Почему? Это разве цивилизованно?
Вера Политковская: Нет, это невозможно назвать цивилизованным. Но дело в том, что три года прошло. И за эти три года как же нам, прошу прощения за такие слова, пудрило мозги то же следствие: "сейчас все происходит быстро, вы молодцы, вы нам помогаете, все отлично идет, вот скоро, еще чуть-чуть – и всех поймаем". Прошло три года. И что, люди найдены? Люди, которые попали в суд и были на скамье подсудимых, по мнению нашей семьи, причастны к этому убийству. Но мы говорим, что их вина не доказана для того, чтобы они были по-честному осуждены, а не просто: вот вам, ребята - они, конечно, не самые главные, но удовлетворитесь, пожалуйста, этим. А если бы была политическая воля, то тех ошибок, которые следствие допустило, их бы точно не было.
Елена Рыковцева: Александр, оцените такую постановку вопроса. Вы понимаете Веру, когда она это говорит?
Александр Грант: Я внимательно слушал Веру, и меня сразу не то что умилило, а немножко насторожило само понятие, сам термин "политическая воля" при расследовании уголовного преступления. Я живу в стране, где три ветви власти – судебная, законодательная и исполнительная – существуют совершенно самостоятельно, они не вмешиваются в дела друг друга. "Политическая воля" как средство давления на расследование преступления – это вообще немыслимо. Следователь должен делать свою работу, политик должен заниматься своим делом. Но что происходит в этой замечательной стране, России? Через три года после совершения такого страшного преступления, убийства, вы знаете о нем меньше, чем знали три года назад. Это парадокс! И это трагедия.
Вера Политковская: Вы говорите об "умилительности" термина "политическая воля" применительно к расследованию убийства. А если оно так и есть, что же делать?
Елена Рыковцева: У вас – обращаюсь к Андрею – возникло ощущение, что наверху хотят, чтобы установили действительных виновников? Им это уже нужно теперь, через три года, или все еще нет?
Андрей Липский: Мне кажется, что нынешний президент лично в большей степени заинтересован в раскрытии этой истории, нежели прошлый президент, который сейчас временно работает премьером. Но дело в том, что когда мы смотрим на позицию власти в этой ситуации, мы не можем ограничиться этими двумя персонажами. К примеру, у силовых ведомств, которые по уши, так сказать, в этом деле, есть свои интересы. И мы видели, как их интересы реализуются, когда организовывались утечки информации. При джентльменских договоренностях между "Новой газетой" и следствием о том, чтобы не говорить лишнего, потому что это может помешать следствию, вдруг какие-то фамилии, какие-то версии выскакивали в дружественных власти газетах. Эти публикации, во-первых, настораживали каких-то людей, которые начинали закапываться глубже в ил. Во-вторых, ставили под сомнение чистоту следствия: потом на процессе можно было сказать, что были нарушены какие-то правила, названы фамилии, которые пока нельзя называть. И так далее. Мне кажется, что очень много фигурантов на разных уровнях власти, заинтересованных в том, чтобы потопить этот процесс, не найти виновников, а тем более – заказчиков.
Елена Рыковцева: Вера, когда все это случилось, вы думали о реакции на Западе, о разном отношении к этой трагедии там и в России? Вы это сравнивали? Вас обижало, что в России относятся к убийству вашей мамы по-другому?
Вера Политковская: Да, меня лично это обижало, конечно. Я достаточно свободно ориентируюсь в информационном пространстве, я все это видела, читала и знаю, каково отношение большей части нашего общества к маминой деятельности, к ее смерти. Так что, конечно, как дочери это было читать тяжело.
Елена Рыковцева: А чем вы объясняете такое отношение российского общества?
Вера Политковская: Мама много писала о проблемах, с которыми сталкиваются наши, вообще-то, сограждане в Чеченской Республике. Ведь когда у нас случились взрывы домов, в России практически все чеченцы перешли в ранг террористов, которых нужно "мочить в сортире". И, к сожалению, люди оказались более склонными воспринять именно предложение "мочить в сортире" чеченцев, а не рассуждать о том, что в каждой стране есть уроды и нормальные люди, что не существует нации, в которой есть только плохие люди, и нации, в которой есть только хорошие люди. Мама представляла чеченцев как нормальных, обычных людей. Понятно, что у них есть какие-то свои уклады, но они такие же люди, у них семьи, у них такое же горе, если убили отца, убили мать, убили сына, изнасиловали дочь. Но, видимо, люди все-таки больше приняли на веру то, что все чеченцы – террористы, а русские должны их "мочить".
Елена Рыковцева: А вы пытались маму остановить? Ведь она знала, как это опасно. И вы знали, что это опасно. Знали, что неблагодарная это работа, что защиту чеченцев не оценят в России – именно потому, что они другие. Вы говорили ей, что, может быть, оно того и не стоит?
Вера Политковская: Да. И я, и мой брат Илья, и ее родители, ей все говорили это. Но у нее был только один ответ: "Этим у нас не занимается никто". Соответственно: "И кто, если не я?" Вот и всё.
Полный текст программы читайте здесь.
В программе "Час прессы" Елены Рыковцевой об этом разговаривали: журналист РИА Новости Вера Политковская, обозреватель "Davidzon Radio" (США) Александр Грант и заместитель главного редактора "Новой газеты" Андрей Липский.
Елена Рыковцева: Вера, вы всерьез считаете, что будет политическая воля – найдут, продвинутся в расследовании, не будет – ничего не изменится?
Вера Политковская: Да, я действительно так считаю.
Елена Рыковцева: Почему? Это разве цивилизованно?
Вера Политковская: Нет, это невозможно назвать цивилизованным. Но дело в том, что три года прошло. И за эти три года как же нам, прошу прощения за такие слова, пудрило мозги то же следствие: "сейчас все происходит быстро, вы молодцы, вы нам помогаете, все отлично идет, вот скоро, еще чуть-чуть – и всех поймаем". Прошло три года. И что, люди найдены? Люди, которые попали в суд и были на скамье подсудимых, по мнению нашей семьи, причастны к этому убийству. Но мы говорим, что их вина не доказана для того, чтобы они были по-честному осуждены, а не просто: вот вам, ребята - они, конечно, не самые главные, но удовлетворитесь, пожалуйста, этим. А если бы была политическая воля, то тех ошибок, которые следствие допустило, их бы точно не было.
Елена Рыковцева: Александр, оцените такую постановку вопроса. Вы понимаете Веру, когда она это говорит?
Александр Грант: Я внимательно слушал Веру, и меня сразу не то что умилило, а немножко насторожило само понятие, сам термин "политическая воля" при расследовании уголовного преступления. Я живу в стране, где три ветви власти – судебная, законодательная и исполнительная – существуют совершенно самостоятельно, они не вмешиваются в дела друг друга. "Политическая воля" как средство давления на расследование преступления – это вообще немыслимо. Следователь должен делать свою работу, политик должен заниматься своим делом. Но что происходит в этой замечательной стране, России? Через три года после совершения такого страшного преступления, убийства, вы знаете о нем меньше, чем знали три года назад. Это парадокс! И это трагедия.
Вера Политковская: Вы говорите об "умилительности" термина "политическая воля" применительно к расследованию убийства. А если оно так и есть, что же делать?
Елена Рыковцева: У вас – обращаюсь к Андрею – возникло ощущение, что наверху хотят, чтобы установили действительных виновников? Им это уже нужно теперь, через три года, или все еще нет?
Андрей Липский: Мне кажется, что нынешний президент лично в большей степени заинтересован в раскрытии этой истории, нежели прошлый президент, который сейчас временно работает премьером. Но дело в том, что когда мы смотрим на позицию власти в этой ситуации, мы не можем ограничиться этими двумя персонажами. К примеру, у силовых ведомств, которые по уши, так сказать, в этом деле, есть свои интересы. И мы видели, как их интересы реализуются, когда организовывались утечки информации. При джентльменских договоренностях между "Новой газетой" и следствием о том, чтобы не говорить лишнего, потому что это может помешать следствию, вдруг какие-то фамилии, какие-то версии выскакивали в дружественных власти газетах. Эти публикации, во-первых, настораживали каких-то людей, которые начинали закапываться глубже в ил. Во-вторых, ставили под сомнение чистоту следствия: потом на процессе можно было сказать, что были нарушены какие-то правила, названы фамилии, которые пока нельзя называть. И так далее. Мне кажется, что очень много фигурантов на разных уровнях власти, заинтересованных в том, чтобы потопить этот процесс, не найти виновников, а тем более – заказчиков.
Елена Рыковцева: Вера, когда все это случилось, вы думали о реакции на Западе, о разном отношении к этой трагедии там и в России? Вы это сравнивали? Вас обижало, что в России относятся к убийству вашей мамы по-другому?
Вера Политковская: Да, меня лично это обижало, конечно. Я достаточно свободно ориентируюсь в информационном пространстве, я все это видела, читала и знаю, каково отношение большей части нашего общества к маминой деятельности, к ее смерти. Так что, конечно, как дочери это было читать тяжело.
Елена Рыковцева: А чем вы объясняете такое отношение российского общества?
Вера Политковская: Мама много писала о проблемах, с которыми сталкиваются наши, вообще-то, сограждане в Чеченской Республике. Ведь когда у нас случились взрывы домов, в России практически все чеченцы перешли в ранг террористов, которых нужно "мочить в сортире". И, к сожалению, люди оказались более склонными воспринять именно предложение "мочить в сортире" чеченцев, а не рассуждать о том, что в каждой стране есть уроды и нормальные люди, что не существует нации, в которой есть только плохие люди, и нации, в которой есть только хорошие люди. Мама представляла чеченцев как нормальных, обычных людей. Понятно, что у них есть какие-то свои уклады, но они такие же люди, у них семьи, у них такое же горе, если убили отца, убили мать, убили сына, изнасиловали дочь. Но, видимо, люди все-таки больше приняли на веру то, что все чеченцы – террористы, а русские должны их "мочить".
Елена Рыковцева: А вы пытались маму остановить? Ведь она знала, как это опасно. И вы знали, что это опасно. Знали, что неблагодарная это работа, что защиту чеченцев не оценят в России – именно потому, что они другие. Вы говорили ей, что, может быть, оно того и не стоит?
Вера Политковская: Да. И я, и мой брат Илья, и ее родители, ей все говорили это. Но у нее был только один ответ: "Этим у нас не занимается никто". Соответственно: "И кто, если не я?" Вот и всё.
Полный текст программы читайте здесь.