Марина Тимашева: Юбилей Полтавской битвы снова привлёк общественное внимание к личности победителя http://www.svobodanews.ru/content/transcript/1794293.html Впрочем, внимание от него никогда особенно и не отвлекалось. Свидетельство тому – антология “Петр Великий в русской литературе” издательства “Геликон Плюс”. Героя книги уже третий век потомки обсуждают как живого, эмоционально и заинтересованно, его поступки, мысли, качества характера. И каждая новая эпоха, каждое общественное движение определяет себя через Петра. Теперь дискуссию продолжит в нашем эфире Илья Смирнов.
Илья Смирнов: Больше 500 страниц научных и художественных текстов. Историография, от Карамзина до нашего современника профессора Ани́симова Евге́ния Ви́кторовича, плюс “Достопамятные повествования и речи” А.К. Нартова, соратника Петра по токарному ремеслу, и надгробная речь Феофана Прокоповича, соратника в делах церковных. Далее образы императора в прозе Пушкина, двух Толстых, Мережковского и Тынянова. Поэзия: опять же, от Пушкина и до свободных стихов Давида Самойлова про встречу наших универсальных гениев, Петра Алексеевича с Александром Сергеевичем. Между наукой и искусством притаился раздел “Философы”, хотя я не вполне понимаю, чем В.О. Ключевский был менее философичен, и скорее отнес бы тексты из этого раздела к исторической или религиозной публицистике. Но тоже интересно. Скажем, критика Петра с позиций христианских, например, у Льва Толстого, она понятна и предсказуема в контексте евангельского отношения к государству вообще: ”и сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне” (Лука 4:6), но здесь вы можете оценить, как с христианских позиций выстраивается защита Петра (233).
Выскажу сразу претензии к книге. Первая – из тех, что повторяются в каждой второй рецензии. Здесь споткнулся о примечания. Ну очень уж лаконичные, а местами такие загадочные, как будто их не перечитывали перед сдачей в печать (см., например, 502). Далее: будь я издателем, подобрал бы и визуальный ряд: образы Петра в живописи, кинематографе, театре разных лет. Наконец, в подборке текстов маловато ХХ века. А ведь тогда происходили интересные процессы: именно Петр оказался первым из царей, удостоенных реабилитации со стороны победивших борцов с самодержавием.
Марина Тимашева: Но Вы сами понимаете, что нельзя объять необъятное. Если вспоминать, чего ещё не хватает, антология разрастется до Большой Советской Энциклопедии. А если исходить из того, что есть – кто в споре о Петре выглядит сильнее? Апологеты или обличители?
Илья Смирнов: То-то и беда, что исторические дискуссии часто приобретают у нас эмоционально-обличительный уклон. Не просто изучение прошлого, но непременно “борьба с мифами”. Берется какой-то факт, зачастую давно известный специалистам, вырванный с мясом из контекста или просто недостоверный, и с этой сенсацией наперевес штурмуют “мифы”. Вы считали этого полководца героем, а он был негодяй. Или сексуально озабоченный. Или, наоборот, считали никчемным, а он святой. Потом рябь на поверхности затихает, и становится понятно, что те представления, которые естественно сложились лет 30 тому назад у людей более-менее грамотных о Сталине, о Чехове, о Великой Отечественной войне – они, в общем и целом, правильные. Сенсации последних “бесцензурных” лет могли их уточнить, но не опровергнуть. Так вот, вокруг памятника Петру играть в “борьбу с мифами” легче всего. И оттого вдвойне бессмысленно. Даже не специалист может подобрать факты из его биографии таким образом, что выйдет житие святого. Или обвинительное заключение. И то, и другое, вроде бы, основано на источниках. А, по сути - ложь.
Как говорил на лекциях наш учитель Владимир Борисович Кобрин, когда Петра ругают, хочется его похвалить, когда начинают хвалить, хочется ругать.
На материале антологии, можно учиться восприятию истории как сложной материи, живописи, не допускающей упрощенных черно-белых толкований.
Марина Тимашева: Иными словами, в книге честно представлен весь спектр мнений?
Илья Смирнов: Да, начиная от апологетики: “Мы не можем открыть своих глаз, не можем сдвинуться с места, не можем оборотиться ни в одну сторону без того, чтобы везде не встретился с нами Пётр… Какой нынче день? 18 сентября 1863 года. Петр Великий велел считать годы от Рождества Христова…, месяцы от января… Попадается на глаза книга –Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы… Приносят вам газеты – Петр Великий начал их издание… После обеда вы едете в гости – это ассамблея Петра Великого. Встречаете там дам, допущенных до мужской компании по требованию Петра” (125)
И вплоть до грубой брани:
“От крови пролитой горяч,
Будь проклят, плотник саардамский,
Мешок с дерьмом, угодник дамский,
Печали певческой палач” (488)
От такого плюрализма самое время обратиться к вступительной статье составителя профессора Игоря Николаевича Сухих http://lit.phil.pu.ru/profcv.php?id=24, которая как раз написана спокойно, объективно, с уважением не только к герою, но и к авторам книги. Составитель следует той пушкинской традиции, в которой “реальный Пётр, Медный Всадник как его инкарнация (символ истории и государственности) и бедный Евгений (символ неисторической частной жизни) оказываются соизмеримы, равны друг другу. Пушкин… видит за каждым свою правду и не выбирает чью-то сторону, а сопоставляет их, изображает их драматически неразрешимое сосуществование” (21). И далее в продолжение Вашей мысли – о познании себя через Петра. Он “в разных литературных зеркалах отражает время… У Случевского он похож на олеографию… У Мережковского – на участника религиозных собраний, у Волошина – на революционную стихию, у Цветаевой – на эмигрантскую ностальгию, у Тынянова – на гримасу безмерного ужаса приближающихся больших процессов. Даже у Алексея Толстого в зависимости от времени появляются два разных императора…” (25)
Марина Тимашева: А теперь век ХХI-й: что мог бы современный человек извлечь для себя полезного из наследия Петра?
Илья Смирнов: Вот его суждение о фундаментальной науке: “Изыскивая чрезвычайное, внезапно изобретают многие побочные полезные вещи. Такого рода людей должно всячески оберегать, а не презирать, как то многие… чинят, называя такие упражнения бреднями” (108). Суждение, заметим, не просто провозглашенное, но оплаченное высоким жалованьем для учёных.
“Руки его были вечно в работе, с них не сходили мозоли” (157), освоил десятки ремесел, во всяком деле начиная службу с нижних чинов (106, 57 и др.), “ему гораздо приятнее было, когда друзья называли его саардамским корабельщиком или мастером Питером” (49), даже отдыхая на марциальных водах “для телодвижения… выковал несколько пуд железа, положив на нем клейма”, а на заработанные деньги купил башмаки, носил “и показывал многим и рассказывал, что выработал их своими руками” (83). Понимаете? Не на охоту поехал “для телодвижения”, а занялся полезным трудом, презираемом в тогдашней дворянской среде. Вспомните сюжет из прошлой программы, что считалось “бесчестьем”. Но ведь именно сейчас аристократическое презрение к труду возвращается к нам в “постиндустриальной” упаковке.
Продолжаю читать. “Монарха, которого… считали одним из самых могущественных и богатых в свете, часто видели в стоптанных башмаках и чулках, заштопанных женою или дочерьми… в таком кабриолете.., в каком не всякий московский купец решился бы выехать… В торжественных случаях, когда его, например, приглашали на свадьбу, брал экипаж напрокат у… Ягужинского” (158). Может, я чего не понимаю в политологии, но человек, который сейчас осмелился бы так себя противопоставить: я не играю в ваши игры, засуньте ваши «бренды», потребительские кредиты и прочий мерчендайзинг туда, откуда вы это достали, вот такой человек и был бы настоящим революционером, а уж за какую партию голосовать – вопрос из второго эшелона.
Ну, и на десерт - о духовном. При том, что в существовании Бога он, вроде бы, не сомневался (71, 106), к суеверию и шарлатанству относился именно так, как и нам бы следовало. Смотри замечательную историю про “старцев”, которые за большие деньги всучили его жене “святой несгораемый платок” (92). “Рассмеявшись, сказал: “Это, Катенька, обман. А что дала бродягам за такую святость?” – “Тысячу рублей” – “Счастливы старцы, что до меня отсюда убрались. Кусок такого полотна привез я из Голландии. Я заставил бы их прясть другой лён в Соловках”.
Прочитает это наш современник и задумается: не пора ли и нам взять вот этих – которые каждый день в радиоэфире “впаривают” старикам сушеные лопухи и “квантовые аппараты” от всех болезней – и отправить их сажать лопухи вдоль Полярного круга?
Марина Тимашева: Здесь самое время напомнить про оборотную сторону: к чему ведут слишком решительные меры по наведению порядка и справедливости. И в XVIII-м веке так было, и в XX-м. Каждый, кто к этому призывает, почему-то не задумывается, что и сам может оказаться за Полярным кругом.
Илья Смирнов: Да, такова оборотная сторона преобразований, которые “писаны кнутом… нетерпеливого самовластного помещика” (10). Спорить с классиком не буду, как и отрицать того, что в достижениях скрывались предпосылки будущих невзгод. К сожалению, Россия страдает то от отсутствия политической воли, то от ее переизбытка. “У меня две фазы, мама”. Но вот на что хотелось бы обратить ваше просвещенное внимание. Подсчитывая, сколько времени могли бы занять петровские реформы без самого реформатора (нетерпеливого, самовластного и жестокого), историки прошлого получили отставание на 100 лет, “да и то при условии, если бы в течение этого долгого промежутка времени не случилось никакого помешательства, ни внутреннего, ни внешнего” (176). Но сейчас-то мы понимаем, что условие невыполнимое. Отставшие в своем развитии социальные организмы разрушались, превращались в колонии, становились источником энергии, попросту пищей для чужого капитализма. У Петра не было выбора. И лишнего времени не было.
Поэтому, если уж вам не нравятся революции, сверху ли, снизу ли, старайтесь не доводить страну до такого состояния, когда для решения назревших и перезревших элементарных вопросов будут призваны Петр Алексеевич или Владимир Ильич.