Марина Тимашева: Книжная рубрика в нашей программе опять связана с Петром Первым. Видимо, под прикрытием его исполинской фигуры серьезные сочинения по истории ещё могут как-то пробираться на книжный прилавок. Книга называется “Василий Никитич Татищев – автор и редактор “Истории Российской”, автор Михаил Свердлов, издательство “Европейский дом”, Санкт-Петербург. Комментирует Илья Смирнов.
Илья Смирнов: Вы правы: просветительская миссия Петра Великого продолжается и через триста лет.
А если подойти от противного (и очень противного), то в одном из так называемых учебников истории, которые рецензирует мой друг Авесхан Македонский, среди прочих перлов, есть и такой, конкретно о Петре, что при нём, дескать, происходило некое “утеснение гуманитарного знания” http://scepsis.ru/library/id_1269.html Хотелось бы, конечно, посмотреть в ясные глаза даже не авторов, бог с ними, но министра, чьим официальным министерским грифом учебник проштемпелёван, и спросить: а какое такое “гуманитарное знание” вы имели в виду? в каких конкретно дисциплинах и какие позиции утратила Россия в результате петровских преобразований? А еще лучше, если бы сам Петр Алексеевич расспросил. Он, как известно, очень не любил людей, которые лгут по месту работы.
На самом деле гуманитарные науки начинаются именно при Петре, и благодаря ему, а конкретно история становилась у нас академической дисциплиной усилиями одного из младших соратников и сотрудников императора - Василия Татищева. Василий Никитич принадлежал к тому “новому поколению россиян”, чьё воспитание “определяли идеалы Петра Великого: творческая активность и новые знания, общественное благо, свобода вероисповеданий, служба Государству, Просвещение, “бытие” вместо “неплодия”, патриотизм и прогресс” (28). Боевой офицер-артиллерист, был ранен в Полтавском сражении, в Швеции после войны выполнял ответственные дипломатические и разведывательные задания, один из основоположников горной и металлургической промышленности в России, то есть именно он “много сделал для того, чтобы Россия… преодолела многовековую отсталость и уже к середине 18-го столетия догнала Англию по производству железа” (32). И он же – убежденный сторонник абсолютизма, немало способствовал приходу к власти, и именно к власти самодержавной, императрицы Анны Иоанновны. На примерах из биографии Татищева Михаил Борисович Свердлов показывает внутренние противоречия петровской идеи “регулярного государства”, в котором все, от простого солдата до императора, должны честно выполнять свою работу. Идеал вступал в противоречие с объективной реальностью. Всем известно про приступы дикого гнева, которые случались с императором, когда он очередной раз убеждался, что любой человек, назначенный на должность, быстро становится нечист на руку. Но могло ли быть иначе, если “в условиях постоянных военных действий… денег в казне для выплаты жалованья… не хватало. Широко была распространена выплата лишь части оклада, а то чиновники не получали казенного жалованья годами”, притом, что “рубль обесценивался, цены росли” (49). В этих условиях неизбежно реанимировались средневековые традиции “кормления” от должности, а Татищев, как человек образованный и склонный к теоретическому мышлению, еще и подводил идейную базу, рассуждая о “разнице между мздой и лихоимством”. То есть: не преступление получить вознаграждение “за добросовестное и быстрое решение дела”, когда “не токомо после обеда, и ночью потружуся, для того карты, собак и беседы и прочие увеселения оставлю”. Преступление - за вознаграждение нарушить закон. Причинить вред. Вот такая интересная теория, до сих пор не потерявшая актуальности. На этой зыбкой почве Татищев неоднократно имел серьезные (хотя и не фатальные) неприятности по службе, и автор книги не утверждает прямо, что герой был совсем уж ни в чём не виноват (50).
А “преданьями старины” Татищев увлекся с подачи своего командира, генерала Якова Брюса, который взял для него у императора в библиотеке русскую летопись и предложил изучить (33). Итогом стал первый обобщающий труд по отечественной истории – “История Российская с самых древнейших времен”. Труд, с одной стороны, научный, то есть рациональный, аналитический: “Так же и к писанию истории весьма нужен здравый смысл, к чему наука логики много полезна. Другое суждение, чтоб как строитель мог отличить материалы годные от негодных, гнилые от здоровых, так же и писателю истории нужно с прилежанием рассмотреть, чтоб басен за истину и сочиненное за настоящее не принять” http://bibliotekar.ru/rusTatishcev/1.htm С другой стороны, наш первый историограф сам не был свободен от средневековых привычек к “баснословию” и к соединению “сочиненного” с “настоящим”. Отсюда феномен “татищевских известий”, то есть сообщений, которые не находят подтверждения ни в каких достоверных письменных источниках. Отсюда и бесконечные споры о том, кем считать Татищева, вплоть до прямых обвинений в фальсификации, с одной стороны, а с другой стороны доходило до утверждений, что его “История Российская” сама по себе может служить источником, поскольку основана на каких-то древнейших рукописях, которые будто бы до нас не дошли.
Профессор Свердлов, как и положено биографу, симпатизирует герою своей книги, и отвергает грубые слова “фальсификация”, “подделка” (314), но признает наличие многочисленных “домыслов” (104), “литературных дополнений” (188), “историко-литературных экскурсов” (114) и, как еще в одном месте дипломатично сформулировано, “сведений… внеисточникового происхождения” (92). Как они появлялись – прослеживается подробно и честно. “Как следует из зачеркнутого текста второй редакции… В.Н. Татищев ввел в повествование высшее должностное лицо – тысяцкого. Имя тысяцкому он ещё не придумал и оставил для него свободное место. В его уста вложил речь, несвойственную литературе Древней Руси, но с фразами, характерными для мышления историка или литератора века ХУ111 в…” (194). Подобного рода “литературные дополнения” связываются в книге Свердлова не только с общественно политическими взглядами Татищева (202 и др.), но и с влиянием философских концепций Г.В. Лейбница и Х. Вольфа (314) – то, что касается “интуитивного познания” - и с общим уровнем развития науки в то время. “Татищев следовал за традицией, свойственной начальному периоду становления исторической науки – восполнение недостатка исторических сведений посредством осмысления исторического процесса” (104). И шведские ученые, с которыми сотрудничал Татищев, выдвигали совершенно фантастические концепции, основанные тоже не на источниках, а на случайном созвучии слов из разных языков или на “метафорическом толковании” “скрытых смыслов” (37 – 39). Искали (и находили) в Швеции Атлантиду.
Ладно, это было в поза-поза-прошлом веке. Но ведь совсем недавно мы рецензировали, в принципе, добросовестную монографию, в которой прямо на обложку вынесено: история ГУЛАГа почему-то с 18-го года http://www.svobodanews.ru/content/transcript/398954.html. Почему? Потому что с точки зрения правильной идеологии Советская власть должна быть плохая. С самого начала, без хронологических нюансов. А раз должна быть, значит – следите за логикой “интуитивного познания” - то и была таковой. И нынешняя наша книга о Татищеве, к сожалению, не свободна от таких “метафор”. Например, в теоретической вводной главе я с изумлением прочел про какое-то, будто бы появившееся недавно в науке “постмодернистское направление”, которое, видите ли, отрицает “возможность рационального познания общества” (8), и еще отказывается от “дефиниций, от системы доказательств” и вообще от “исторического факта” (315). Заметьте, что в других местах автор демонстрирует мастерскую работу с оттенками значений юридической терминологии – например, в главе, посвященной договорам Руси с Византийской империей, как их интерпретировали Татищев и другие ученые. А здесь в упор не видит терминологической бессмыслицы. Ну, не может быть в науке никакого такого “направления”, которое бы отрицало “рациональное познание”. Если отрицает, значит не наука. По определению. А скрытый смысл состоит в том, что сегодня серьезные исследователи, к сожалению, вынуждены заискивать перед шарлатанами, поддерживая претензии господ “постмодернистов” на то, что их бессмысленная болтовня имеет отношение к науке.
Так что задача не в том, чтобы осудить предков, которые кое-чего недопонимали в тысяча семьсот мохнатом году. А в том, чтобы не повторять их ошибки в году две тысяча глянцевом.