Владимир Тольц: Ну, как не вспомнить сегодня очередную октябрьскую годовщину? 92 года тому назад большевики взяли власть в Петрограде. А 90 лет назад, как поется в знаменитой песне, "по военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой девятнадцатый год". И для сегодняшней передачи мы выбрали архивные документы именно этого "боевого" года, выбрали с целью обсудить некоторые не самые, может быть, известные аспекты тогдашней большевистской власти.
Ольга Эдельман: Это документы из довольно экзотического архивного фонда – агитационных бронепоездов ВЦИК. В 1919 году по той части страны, которая была подконтрольна большевикам, несколько специальных поездов совершали поездки, посещали области и районы, проводили митинги, совещания, знакомились с обстановкой, разъясняли политику советской власти. На поезде "Октябрьская революция" ездил сам Михаил Иванович Калинин. Каждая поездка охватывала какой-то регион - Центрально-черноземный, Поволжье, Белоруссию, Урал.
Владимир Тольц: Оля, тут надо, по-моему, уточнить. Ведь в отличие от многих, от, может быть, большинства документов, с которыми мы знакомили наших слушателей, эти не были в спецхране?
Ольга Эдельман: Да, в советское время это был открытый фонд, на нем написано множество диссертаций. По архивным правилам, исследователь, читающий дело, должен расписаться в приложенном к нему специальном листе использования. Заглянув туда, можно узнать, когда, кто смотрел дело. Листы использования исписаны, к ним подклеены продолжения, однако это все довольно давние даты. Некоторые из дел никто не заказывал после 1958 года, 1969-го, самый поздний – 1986-й.
Владимир Тольц: Да, с тех пор они, как многие популярные в советское время сюжеты, оказались заброшены. И, пожалуй, что зря. Ну, давайте посмотрим, о чем и как рассказывает нам документация агитационного бронепоезда.
Ольга Эдельман: В первые пореволюционные годы делопроизводство велось бестолково и небрежно. Зачастую вообще непонятно, кто писал и кому адресовал доклады и сообщения. Как, например, отчет о работе агитпоезда "Октябрьская революция" в 5-й поездке, в октябре-ноябре 1919 года, по маршруту Тула – Елец – Воронеж – Тамбов – Мценск – Орел, с остановками в деревнях, на железнодорожных станциях.
"Короткое пребывание в остановках поезда мешало инструкторам развить свою работу, но и то, что удалось обнаружить товарищу Таратуте и другим, как, например, десятки вагонов с товарами, принадлежащих дивизии и месяцами не сгруженные, или отмененный товарищем Калининым в Орле приказ о сборе белья со всего населения под страхом наказания, и после того, как вся орловская буржуазия сбежала к белым, а у обывателя и рабочего и так не жирно. И массу мелких других указаний и поправлений, в которых провинция не могла выполнить без разрешения представителя Центра, как, например, указание товарищем Соколовым на более решительную организацию продотрядов и обеспечения продовольствием Орла. Не считая других более мелких распоряжений от крестьян, решенные товарищем Калининым.
Крайне острый недостаток работников обнаружен в Воронеже, Козлове и Ельце, куда нужно бы послать работников ввиду важного значения этих пунктов и периодически посылать товарищей для прочтения лекций и рефератов по текущему моменту. Но еще больше обнаружилось недостаток средств. Ревкомы в этих городах ревмя ревели, а центр не внемлет".
Владимир Тольц: Заметная безграмотность автора доклада с лихвой компенсируется феерической фразой о "ревмя ревевших ревкомах". Она, может быть, перекрывает самые смелые поэтические опыты футуристов, да и Маяковский до такой строки не додумался. В содержании записи тоже немало удивительного. Даже загадочного. Ну, отчего, к примеру, в Орле, после того, как вся местная "буржуазия сбежала к белым, а у обывателя и рабочего и так не жирно", там распорядились изымать у населения белье? Как сказала мне моя коллега, брали бы уж сразу верхнее платье – от него тепла больше и проку тоже… И хотя "дедушка Калинин" все это отменил, - мы не будем сейчас цитировать многочисленные записи выступлений Михаила Ивановича на митингах и его бесед с жителями районов, по которым проезжал бронепоезд, - в сущности, уже из приведенного отрывка несложно догадаться, как складывалась большевистская диктатура или, если угодно, вертикаль власти. Кроме как в центре, другой управы на безумных комиссаров, оказавшихся у власти в городах, районах, областях, другой управы на них не было.
Ольга Эдельман: Вот еще из документов, это 3-я поездка агитпоезда "Октябрьская революция", июнь-август 1919 года, Поволжье.
"Из выступлений на совещании в Саратове.
Представитель поезда "Октябрьская революция" Некрасов: Постоянная цель поездок поезда "Октябрьская революция" - это выяснение на местах правильной постановки советской работы, правильность постановки партийной работы... Наши железнодорожные комиссары, несмотря на то, что 90% из них сами рабочие, в силу крайне невыигрышного своего положения, как администраторов, в глазах масс, и в силу крайнего обременения текущей работой, естественно, поотрывались от масс. Об исключениях говорить не приходится. К чести железнодорожных комиссаров надо сказать, что среди них ни в прошлую, ни в эту поездку поезда "Октябрьская революция" не пришлось снять ни одного комиссара - преступника из среды железнодорожных комиссаров, что случалось и случается в других областях. Многие восстания по деревням объясняются преступными действиями разных комиссаров местных Исполкомов, многих из них и снимают, и расстреливают. К чести нас – железнодорожников – мы далеки от таких явлений, но, тем не менее, и простой отрыв от масс, простая холодность, и то уже - явление ненормального порядка... Чем больше каждый комиссар в отдельности будет подчеркивать свою роль не как администратора-бюрократа, а как последовательного революционера, тем легче будет добиться возможного возобновления связи с массами...
ШКОМ товарищ Осипов: Комиссары сделались дураками, нет революционной работы, сидишь в стенах, это гнетет и опускаешься, но партийная дисциплина не позволяет бежать. С нас много спрашивают, а помощи дают мало, мы отделяемся от партии, многое упускаем и превращаемся в бюрократов, наше дело слишком техническое, а не революционное, из-за вечного просмотра бумаг. Как-то надо оживить или влить новые силы, или выявить боевую сторону нашей работы, чтобы не превратиться в чиновников".
Владимир Тольц: Обратите внимание, комиссар или работает, или его снимают и расстреливают. Невеликий набор вариантов, оказавшийся, кстати, золотым алгоритмом работы большевиков с кадрами. Неслучайно много лет спустя товарищ Сталин произнес чеканную свою фразу, которую до сих пор любит повторять частый гость наших передач Никита Петров: "У чекиста два пути – на выдвижение или в тюрьму".
Ольга Эдельман: Мне кажется, если бы большевики хоть как-то умели управлять, понимали бы хоть немного в управленческой, административной работе, то председателю ВЦИК не пришлось бы месяцами мотаться по стране, разбирая жалобы крестьян.
Владимир Тольц: Оля, он в той же должности потом всю жизнь примерно тем же и занимался. И здесь вскоре возник и отшлифован был другой универсальный алгоритм, функциональное разделение: "добрый и злой следователи". Вот всероссийский староста Калинин выступал в амплуа "доброго".
Ольга Эдельман: Да, конечно. Но вы заговорили о более поздних годах, когда это можно списать на партийную диктатуру, подменившую выборные советские органы, превратившие их в декоративную деталь. А в 1919 году все еще только складывается. И глава государства вот ездит на этом самом агитпоезде.
Владимир Тольц: То есть вы хотите сказать, что это, используя еще одно популярное ныне выражение, - крайне неэффективный менеджмент?
Ольга Эдельман: Ну да. И даже хуже того. Обратите внимание, с каким презрением участники совещания говорят об административной работе. Они, видите ли, желают какой-то "революционной работы", "боевой". А кто сидит за столом с бумагами – это разложение и отрыв от масс. Как, собственно, они себе представляли эту "революционную боевую работу"? Митинги? Речи? Заседания? Чтение рефератов? И не потому ли эти люди норовили перевернуть жизнь неповинных обывателей вверх тормашками, что сами они, большевистские комиссары, мыслили утопией и ни к какому разумному делу не были приучены?
Владимир Тольц: Участник нашей сегодняшней передачи, он находится в Челябинске, и мы говорим с ним по телефону, - это доктор исторических наук, профессор Игорь Нарский.
Игорь Владимирович, вы изучали жизнь в уральских городах в революционные годы. Агитационные бронепоезда, о которых мы сегодня говорим, проезжали и по Уралу, и хотя в выбранных нами фрагментах документов именно об Урале речи нет, но картина-то повсюду была примерно одинаковая. Поэтому хочется услышать ваш комментарий насчет степени эффективности большевистского менеджмента и формирования вертикали власти в 1919 году.
Игорь Нарский: Я думаю, что ни о какой вертикали власти в 1919 году говорить не приходится. Еще пока существует верховный правитель России Колчак, еще идет Гражданская война, еще живы ожидания мировой революции, и, в общем, все пути еще открыты, совершенно еще непонятно, что будет. Ни о какой вертикали власти нельзя говорить еще до большевиков, в 1917 году, когда Временное правительство разом распустило администрацию губернскую, распустило полицию. Абсолютнейший хаос. Хаос настолько существенный и, можно сказать, необратимый на тот момент, что в конституции РСФСР 1918 года появилась даже статья в главе 8-ой, статья номер 8 о том, что звание народного комиссара принадлежит исключительно членам Совета народных комиссаров, ведающего общими делами Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, и никаким иным представителям советской власти как в центре, так и на местах присвоено быть не может. Эта статья – отражение того, что Совнаркомы в это время существовали повсеместно. В общем, ситуация была – хуже не бывает.
Я хотел бы только отметить, знаете что? Вот эти вот документы агитпоездов, они все-таки создают такую картинку из вагона поезда. Ну, приезжают представители Москвы, им что-то не нравится, или не нравится все, они чертыхнулись и такие разочарованные поехали дальше. Люди, которые в это время находились по ту сторону, то есть на местах, – из их документов ситуация представляется еще более катастрофической и страшной, в общем. 1919 год – это повсеместное господство чрезвычайных органов. Нормальной власти нет, поэтому всюду, где большевики устанавливают власть, действуют Ревкомы, Революционные комитеты, которых десятки тысяч в это время.
Вот этот образ "комиссаров в пыльных шлемах" – это более поздняя конструкция, такая романтизированная, которая продержалась вплоть до перестройки. Если посмотреть документы того времени, сохранились дневники некоторых из этих комиссаров, то можно увидеть вот что. Я позволю себе одну цитату из комиссара, которого расстреляли в августе 1918 года восставшие рабочие. После его смерти был у него в столе в кабинете найден дневник, в котором, помимо прочего, сообщалось следующее: "Правительство наше начинает трещать. Впрочем, к черту всю политику. Как хочется мне быть богатым, чтобы хоть несколько дней провести в объятиях и ласках тех красивых женщин, которые проходят мимо моего окна. И я достигну этого, я буду богат. Только бы поскорее уехать из Москвы и покончить с этим глупым съездом (идет Съезд военных комиссаров – И.Н.). Там, в родном болоте, я быстро будут богатеть. А будет плохо – устрою авантюру с деньгами, как тамбовский военком. Молодец! Свистнул 12 миллионов. Сумею и я. Только поминай, как звали. Уйду туда, где никто не знает меня, переменю фамилию и буду наслаждаться жизнью".
Ольга Эдельман: Я хочу остановиться еще на одной детали. В протоколе упомянутого совещания в Саратове есть список участников, должности и фамилии. Фамилии сейчас опустим, а список должностей этих людей выглядел так:
"ИПОЛКОМ, ЗИПОЛКОМ, СИПОЛКОМ, ДКОМ, ЗДКОМ, ПКОМ, БКОМ, МКОМ, ЧКОМ, СКОМ, ШКОМ, ХКОМ, ДНКОМ Саратова, Саратов ТЧКОМ, ТМКОМ Саратов, Главполит Отдел. дороги, РТЧК, РАЙПРОФСОЖ".
Ольга Эдельман: Я даже не хочу задаваться вопросом, как эти безумные аббревиатуры следует расшифровывать. Я хочу спросить Игоря Владимировича Нарского: как Вы считаете, эти люди вообще сами-то понимали, что у них за должности и какой круг занятий они подразумевают? и почему в те годы комиссары были охвачены эпидемией любви к таким вот чудовищным, невозможным для произнесения и понимания аббревиатурам? Может, они зачем-то нарочно этот туман напускали?
Игорь Нарский: Вообще-то, на самом деле, разобраться в структуре органов, в этом хаосе и в этом параллелизме организаций было невозможно, в том числе, самим управленцам, этим временным участникам всей этой страшной ситуации. Конечно, отчасти здесь действует не то что бы желание напустить тумана, но попытка типа детских попыток пользования тайными языками, что-то в этом духе здесь мы тоже наблюдаем. Но за этим стоит и некая рациональная функция. Дело в том, что появляется одновременно огромное количество организаций с труднопроизносимыми названиями, пышными и длинными, поэтому проще было пользоваться этими аббревиатурами. Плюс еще, конечно, здесь некая символическая функция. Это попытка радикального разрыва с прошлым привела к тому, что язык начал наполняться этими жуткими аббревиатурами. И все это было похоже на такую стремительно разрастающуюся раковую опухоль.
Ольга Эдельман: 90 лет назад, в 1919-м, по стране - той ее части, где не было белых, - разъезжали агитационные бронепоезда.
"Доклад члена ВЦИК Жана Августовича Миллера во ВЦИК о деятельности поезда имени товарища Ленина в командировке по Украине с 29 июня по 9 августа 1919 года.
Литературно-инструкторский поезд имени товарища Ленина, на который я был назначен Организационным Бюро Центрального Комитета РКП в качестве ответственного агитатора, пробыл в пути 42 дня.
Агитационная деятельность поезда выражается в следующих цифрах: число городов посещенных - 7, число митингов, устроенных поездом - 38, общее число посетителей митингов около 70000 в среднем, около 1800 человек на каждый митинг; стоимость содержания штата поезда за это время приблизительно - 250000 рублей, в среднем стоимость каждого митинга - 6500 рублей".
Ольга Эдельман: Маршрут этой поездки: Брянск – Конотоп – Дарница – Нежин – Белополье – Ромны – села, станции – Лубны – Миргород – Киев. Митинги проводили на городских площадях, в мастерских с рабочими, на перроне со случайной публикой, у железнодорожного полотна с крестьянами, то есть где как. Раздавали агитационную литературу, кино показывали. В число инструкторов входили представители от всех наркомов, то есть всех ведомств, за исключением Наркомпроса и Наркомздрава.
"Темы на всех митингах: текущий момент, Советская власть и гражданская война, сущность и задачи советской власти, кроме того, в Нежине, Конотопе и Ромнах темы - церковь и государство.
Из приведенных цифровых данных внимание обращается на то обстоятельство, что поезд фактически действовал всего около 20 дней из 42 дней нахождения в пути, следовательно, 22 дня находился в состоянии бездеятельности. В Киеве с 3 по 9 июля включительно поезд простоял, не ударив палец о палец. В Нежине целые сутки 12 июля - полное бездействие. В Конотопе вечер 13 июля с 6 часов не использован, и целые сутки 15 июля - полное бездействие..."
Владимир Тольц: Смешно, конечно, что неумение руководить и организовать распространяется и на сам агитпоезд, как бы несущий на места правильный образ советской власти. И опять же комичный, поэтический почти антропоморфизм: "поезд простоял, не ударив палец о палец".
"Маршрут поезда инструкторами не обсуждался, и распределение времени стоянок поезда для всех оставалось загадкой. Наблюдалось полное отсутствие системы и плана инструктирования... Приезжая в попутный город, мимоходом знакомились с учреждениями, путем опроса председателей или заведующих учреждениями, причем срок стоянки оставался невыясненным. Ввиду этого, очутившись на день в городе, на другой никто не решался приступать к работе до выяснения, что поезд будет стоять еще сутки, а может и другие. Сотрудники занимались прогулками. За все время работы поезда не был посещен ни один губернский центр, кроме Киева, следовательно, губернские руководящие центры не только оставались не обследованными и не инструктированными, но не были даже информированы, что сделано в посещенных поездом местах.
О причинах неудовлетворительной работы поезда. Вернее будет говорить о причине в единственном числе, ибо не вижу более одной, и это - полное отсутствие руководства всей организацией поезда... Политком, назначенный ВЦИК, оставался на поезде все время и находился все это время в стадии полной бездеятельности. Чем это объяснить, точно не знаю, ибо встречаюсь с товарищем Гуковским первый раз в жизни. Кажется мне, поскольку я за эти 6 недель успел познакомиться с этим товарищем, что у него нет никаких способностей руководителя, организатора, равно и администратора и агитатора. Ввиду этого все на поезде были предоставлены самим себе. Совещания с сотрудниками - агитаторами и инструкторами не устраивались; ячейка коммунистов, начавшая было функционировать, ввиду полной индифферентности комиссара фактически не функционировала и не могла функционировать".
Ольга Эдельман: Итак, во всем виноват лично политкомиссар Гуковский.
"Два момента особенно бросаются в глаза: 1) неделя стоянки в Киеве без всякого дела ... С кем, как и о чем совещался товарищ Гуковский и как вырабатывался маршрут и план работы поезда – это для всех сотрудников коммунистов остается государственной тайной по сей день. Поезд разлагался от бездеятельности; 2) Поездка из Ромодан в Полтаву является еще большим преступлением, ибо тут почти чудом поезд со всеми сотрудниками спасся от участи стать трофеем белогвардейцев. Не говоря уже о том, что критическое положение Полтавы было общеизвестно всем, не только на поезде, поездка туда была излишней по той простой причине, что там уже работал поезд товарища Стеклова. Надо было по телеграфу выяснить, очевидно, ехать туда было незачем. Правда, по приезде в Полтаву товарищ Гуковский удивлялся: "И как это я не догадался по телефону снестись заранее?"
Ольга Эдельман: Посмотрите, эти вроде бы ответственные работники – а как легко они свалили все на политкома. Бездельничали в ожидании указаний и инструктирования. А где их собственная революционная инициатива?
Владимир Тольц: Оля, я не вполне понимаю, вы что, возвращаетесь к тому же вопросу об истоках диктатуры, либо вы рассуждаете сейчас об "организации труда" агитаторов и главарей, революцией демобилизованных и призванных, и об эффективности менеджмента?
Ольга Эдельман: Знаете, я, готовясь к нашей передаче, прочла не только те документы, что мы цитируем, а много больше. И записи бесед, и вопросы, которые задавали Калинину, и претензии, которые ему высказывали. И появилось у меня пугающее ощущение, что по существу народ не очень возражал, претензии касались подробностей. По существу же народ этих безумных комиссаров со всем, что они делали и как они делали, считал своими, - ну, до тех пор, пока они не "отрывались от масс" в кабинетах за управленческой работой. То есть, я начала подозревать, что этот самый комиссар, который размахивал маузером и издавал приказ об изъятии белья у населения, а потом (факультативно) сам отправлялся под расстрел – это и было в самом чистом, первоначальном, исходном смысле слова народовластие. Демократия, стало быть.
Владимир Тольц: Ну, давайте все же не трактовать институт демократии так примитивно, по-большевистски.
Я обращаюсь к Игорю Нарскому. Игорь Владимирович, пишущие зачитанные нами документы большевики оказались победителями. Они не очень грамотны, они, как считает Ольга, не умеют руководить, они еще не наловчились выдавать свою неквалифицированность за особые достоинства, но в главном-то они преуспели: они подчинили себе неловко агитируемый ими народ и убедили, по крайней мере, его часть, что их власть народна. Скажите, на ваш взгляд, насколько этот внедренный в массовое сознание тезис соответствовал действительному положению вещей и насколько он являлся фантомом, порожденным пропагандой победителей?
Игорь Нарский: Я думаю, что такой вопрос предполагает, на самом деле, представление о том, что общество делится на некие макрогруппы, связанные формально какими-то критериями – профессией, возрастом, происхождением, и эти группы целиком следуют за какой-то властью, какой-то политической линии следуют, какой-то нет. Мне кажется, что в отношении революции и вообще, по большому счету, в отношении российской истории, ранней советской, говорить о наличии таких больших и устойчивых социальных групп невозможно. Мне кажется, здесь следует, скорее, говорить, что в России действовали нормальные клановые отношения, и поэтому следует скорее ставить вопрос так: какая-то власть могла восприниматься как своя. И здесь я бы сказал, что, с одной стороны, документы пестрят сообщениями о том, что население крайне недовольно властью и эту власть всячески костерит. Это с одной стороны.
С другой стороны, я возвращаюсь к этому вопросу: могла ли советская власть в таком случае восприниматься как своя? Мне кажется, что в том случае, если она защищала лично мои интересы. То есть это означает, что я, как современник событий, воспринимал власть как свою в том случае, если я ее прикормил, и если конкретный представитель этой власти, ну, удовлетворяет какие-то мои интересы.
Вот один маленький примерчик из советского фельетона за 1920 год. Крестьянка поднесла председателю Волисполкома кадку меда и пригласила к себе погостить. А после этого объяснила односельчанкам свое поведение так: "Ничего, бабоньки, теперь за меня председатель заступится. Ничего красные не отберут". Другими словами, красные, то есть продотрядники, которые время от времени на деревню налетали, для этой крестьянки были властью чужой, но вот председатель волисполкома, которого она угостила медом и оказала сексуальные услуги, для нее уже был представителем своей власти.
Владимир Тольц: Ну, что ж, ее можно понять… Говорил Игорь Нарский, профессор, историк Гражданской войны в России. А к разговору об агитационных бронепоездах мы еще вернемся в одной из наших следующих передач.
Вы слушали "Документы прошлого". В ней прозвучали документы из "Госархива Российской Федерации".