Прожив полтора десятилетия в Нью-Йорке, а потом почти столько же в Праге, ушедший сегодня писатель и журналист Петр Вайль был в не меньшей степени человеком московским и шире - российским. Писатели, режиссеры, люди театра и кино были его родной средой. В этой среде утрата воспринимается особенно остро.
Писатель Борис Акунин (Григорий Чхартишвили):
- Петр Вайль - выдающийся деятель культуры и невероятно талантливый писатель. Но для меня гораздо важнее то, что Петя - мой друг. Все это время, все эти месяцы, когда он был болен, я думал и вспоминал о нем каждый день. То, что сегодня произошло, для меня очень большой удар. - Помните ли вы какой-нибудь характерный эпизод, связанный с Петром - эпизод, в котором он выразился максимально, если говорить языком XIX века?
- Лично для меня главная книга Петра Вайля, которая многое мне объяснила - не только про поэзию, но, шире, и про человека, и про культуру, и про мир, - это как раз его последняя книга "Стихи про меня". Она раскрывает его духовное, интеллектуальное устройство замечательным образом. Благодаря этой книге он вообще создал новый жанр косвенного рассказа о себе. Думаю, что у этого жанра будут продолжатели.
- Не отвык ли Петр за годы свои жития за границей от России, от русской литературы? От такого, может быть, негласного правила общения с читателем, которое вечно живет среди литераторов здесь, в России?
Когда он приезжал в Москву, было ощущение, что он живет здесь все время, что мы вчера расстались
- Во-первых, таких единых правил, по-моему, не существует: все это очень индивидуально. Во-вторых, Петя был поразительно любопытный к жизни и ко всем ее проявлениям человек. Живя за границей много лет, он знал о том, что происходит у нас, здесь, гораздо лучше, чем, например, я. Много раз он мне звонил и сообщал, например, какую-то новость - и я впервые узнавал ее от него. Когда он приезжал в Москву, было ощущение, что он живет здесь все время, что мы вчера расстались. Мне надо свыкнуться с мыслью об этой потере. У меня такое ощущение, что просто какая-то часть мира отвалилась.
Давняя дружба связывала Петра Вайля и с поэтом Сергеем Гандлевским:
- Такое слияние дружества, культуры, иронии, так присущие ему - пожалуй, я совершенно непроизвольно о них вспомнил в Италии в этом году, в августе. Петя показал Италию нам с женой 12 лет назад. Среди прочего, мне очень запомнилась совершенно невзрачная колонна - совершенно невзрачная, если невзрачной может быть колонна и площадь - в Риме на площади Массимо. Что-то я такое ему сказал. Прошло 12 лет. У меня топографический идиотизм. Петра нет. Я в Риме совершенно один. Разумеется, вспоминаю о Петре еще чаще, чем обычно за год этой его страшной болезни - потому что я в Риме, а в Риме я был только с ним. И вспоминаю это место. И вдруг боковым зрением вижу, что меня выносит ровно на ту площадь. Я там посидел, покурил и про себя решил: что бы там ни было, вдали я буду или где, - но есть место в мире, где для меня обретается Петр Вайль. Земля ему пухом.
Среди дорогих Вайлю людей - кинокритик Андрей Плахов:
Петр был одним из самых верных друзей, человеком до щепетильности порядочным в отношениях с людьми
- Мне кажется, Петр Вайль лучше других чувствовал, насколько скоротечна жизнь. Именно поэтому он так ценил все, что жизнь способна дать человеку - от интеллектуальных до кулинарных удовольствий. В том числе - человеческие отношения. Петр был одним из самых верных друзей, человеком до щепетильности порядочным в отношениях с людьми. Нет, кажется, такой сферы жизни, которая была бы ему неинтересна.
Раз он в полемическом азарте написал, что тот, кто не любит футбол, не может быть честным человеком - или "последний негодяй", что-то в этом роде. Я сказал ему: "Петр, честно говоря, я не очень люблю футбол. Как понимать эту фразу?". Он ответил: "Бывают исключения". И засмеялся, конечно. Это говорит о том, что Вайль настолько вживался в любую сферу, даже далекую от него, настолько эмоционально, азартно ее переживал, что это само по себе производило впечатление живого артефакта.
Конечно, его отношения с кино - это отдельная история. Фактически мы - я имею в виду коллег-кинокритиков – считали его своим коллегой, членом своей гильдии; он им и был. Его всегда страшно зажигало, когда он получал какие-то приглашения на фестиваль, на какую-то кинематографическую дискуссию: кинематограф он воспринимал как настоящее искусство нового времени. Вайль относился к нему именно как к искусству - хотя понимал, что это и развлечение, это и массовая культура. Помню его прекрасную статью про фильм "Титаник", напечатанную в "Коммерсанте"; как раз я ее ему заказывал. Все, что происходило в кинематографе второй половины XX века - и то, чему мы были свидетелями, - его волновало. И при этом он сохранял свой высокий интеллектуальный статус, когда писал про эту низменную сферу - так же, как, предположим, про футбол, про свои путешествия, про еду, про кулинарию… Про все что угодно. Все это было чрезвычайно интеллектуально и по-настоящему глубоко. И вместе с тем это было легко, с удовольствием. В этом смысле он был абсолютно уникальным человеком, каких действительно вокруг нас практически не встретишь.
