Дмитрий Волчек: В этом выпуске радиожурнала Поверх Барьеров поговорим о судьбе чешского писателя Иржи Вейля - исполнилось 50 лет со дня его смерти. Российские читатели знают роман Иржи Вейля “Москва-граница”: это одна из первых книг о сталинских чистках и политических процессах в СССР. Роман, изданный в 1937 году, Иржи Вейлю не простили в послевоенной коммунистической Чехословакии, имя писателя находилось под запретом, а второй роман о Советском Союзе – “Деревянная ложка” – был легально издан только в 1992 году. Об этой книге и судьбе Иржи Вейля рассказывает Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: Иржи Вейль родился в 1900 году в семье фабриканта, которого разорила Первая мировая война. Семья переселилась из провинции в Прагу. Будущий писатель вступил в гимназический кружок социал-демократов, а в университете вместе с единомышленниками основал организацию коммунистической молодежи.
Вейль был убежден, что в Стране Советов строят справедливую жизнь, и неудивительно, что своей профессией он избрал русскую литературу. Его докторская работа была посвящена связям произведений Гоголя с английским романом 18-го века. Первые его переводы – это стихи Маяковского и роман Всеволода Иванова и Виктора Шкловского “Иприт”. В 1922 году Вейль с группой молодежи впервые посетил Советский Союз. По возвращении стал работать в пресс-отделе советской миссии в Праге. Вместе с тем он усердно переводил труды теоретиков русской школы формализма, произведения Канторовича, Алексея Ремизова, Брюсова, Федора Сологуба, Зощенко, Кирсанова, Багрицкого, Пастернака и Мейерхольда. Он также много писал о чешском театре и кино, читал лекции студентам, вел жизнь салонного левого интеллектуала, как и многие известные творческие люди в Чехословакии тех лет, увлекавшиеся советским авангардом.
В 31-м году Вейль стал издателем левого журнала “Творба” (“Творчество”), редактировал серию книг “Советские авторы”.
В 1933 году Москва пригласила его на работу в издательство Коминтерна в качестве переводчика марксистской литературы и журналиста. В 34-35-х годах он стал свидетелем партийных чисток и политических процессов, начавшихся после убийства Кирова. В 35-м году сам стал жертвой оговора, его исключили из партии за какой-то уклон и послали на перевоспитание и исправление в Киргизию, а оттуда в Казахстан на строительство Балхашстроя – гиганта второй пятилетки, строящегося руками заключенных. Через полгода ему было разрешено вернуться в Чехословакию. Пережитое в Советском Союзе Вейль описал в романе “Москва-граница”. Компартия Чехословакии немедленно начала злобную кампанию против автора. Продолжение романа “Деревянная ложка” Вейль уже и не пытался издать, так как Чехия оказалась под угрозой гитлеровской оккупации, и писатель не пожелал публиковать роман, критический по отношению к Советскому Союзу. Была попытка опубликовать оба романа в 1969 году, но советское вторжение в Чехословакию смело все планы издательства.
В 39-м году Иржи Вейль оказался в оккупированной немцами Чехии, где ему, как еврею, грозила неминуемая гибель. В 42-м году он отказался подчиниться нацистскому приказу явиться на сборный пункт для отправки в концлагерь и инсценировал самоубийство. До 45-го года он скрывался и участвовал в подпольной работе.
В 48–м к власти в Чехословакии пришли коммунисты и снова взялись за Вейля. Его книги были запрещены и сам он изгнан из Союза писателей Чехословакии. В 1956 году был снова принят в Союз, написал ряд интересных произведений, но в 59-м году преждевременно скончался от лейкемии. Роман “Деревянная ложка” появился в самиздате в 1978 году.
Исследователь творчества Иржи Вейля Алице Едличкова пишет о причинах ненависти социалистического государства к писателю, мечтавшему о революционном преобразовании мира:
Диктор: Он посмел правдиво изобразить строительство советского государства при Сталине (чем, между прочим, Россия до сих пор гордится), он показал не только преступную ложь процессов, но и изнанку строительного энтузиазма, чудовищность и бесчеловечность социалистического строя. Все это он познал на собственном опыте в Москве и на Балхашстрое, где люди работали как рабы. Главная тема Вейля – это подчинение индивидуума общественной системе, несоответствие гуманистической утопии ее реализации, тоталитарный принцип вождизма. Причем удел героев Вейля – это не борьба с грозной машиной власти, а постепенный процесс маргинализации личности, вытеснение ее на задворки. У Вейля есть новый для чешского читателя аспект советской темы – это преступления сталинизма в области нефункциональной плановой экономики, разоблачение неэффективного промышленного строительства, не соответствующего огромным потерям человеческих жизней.
Нелли Павласкова: В романе “Деревянная ложка” снова появляется герой книги “Москва-граница” - чешский журналист и переводчик Ян Фишер (alter ego писателя). Изо всех сил старался Фишер влиться в московскую жизнь, но так и не смог. Чувство вины не покидает его: вместо энтузиазма и прилива энергии он чувствует усталость, а позже и отвращение к своей работе в издательстве Коминтерна.
Диктор: “В эту страну Фишер приехал, как гость, и в ее глазах не стал другом. Он не проливал кровь за нее, не умирал от тифа, голода и холода, он был всего лишь гостем и хотел купить любовь этой страны своей работой, аккуратным хождением на собрания и в кружки… Но любовь нельзя купить, и страна стала ему чужой, недружелюбной, она отбросила его, как ненужную ветошь…”
Нелли Павласкова: Естественно, такие настроения героя замечены коллективом, и вот уже Фишера на партсобрании обвиняют в принадлежности к левой оппозиции, и он с ужасом ощущает свою вину, хотя ни в чем не повинен.
В “Деревянной ложке” мы встречаемся с Фишером в последний вечер его пребывания в Москве, когда у него уже нет ни жилья, ни денег, ни друзей, только билет на поезд в ссылку – в Казахстан.
Диктор: “Сидеть последний вечер в московском кафе… какая бессмыслица и глупость отдать последних четыре рубля за глоток кофе с малюсеньким пирожным – впрочем, вокруг него все бессмысленно: и Москва, убегающая в бесконечность, и вооруженные люди в штатском, сражающиеся с невидимым врагом. Бессмысленна и жизнь, которая уже ему не принадлежит, которую он проиграл и потерял. В репродукторе звучит польское танго, сладкий голос поет “целую ваши ручки”, “ренчки” по-польски. Было много рук, взметнувшихся вверх, как при присяге, когда голосовали за его исключение из партии и строгое наказание. Были среди них и руки, сжатые в кулак, как символ мести, были и руки нерешительные, и механически поднятые в силу привычки. Может быть, кто-то и целует эти руки, как о том поет сладкий голос, все возможно и все безразлично. Завтра начинается путь: семь дней и семь ночей в город Алма-Ата. И соленое озеро Балхаш”.
Нелли Павласкова: Из героев “Москвы-границы” в “Деревянную ложку” переходит и другой репрессированный – молодой венский коммунист, тоже исключенный из партии на московском станкостроительном заводе – высококвалифицированный рабочий Тони Штрикер. Он приехал в Москву, потеряв работу в Вене, работа для него – главное в жизни, как и для молодого врача Лиды, чешки, выросшей в Киргизии в чешской колонии – кооперативе Интергельпо. Самый интересный персонаж “Деревянной ложки” - старый большевик Александр Александрович. В молодости он разошелся с родителями – богатыми казанскими купцами, побывал в царской ссылке, в эмиграции в Париже, позже стал дипломатом, бросил старую жену-большевичку и женился на отставной французской балерине, привез ее в Москву и зажил в Доме на набережной жизнью советского вельможи.
Диктор: “Александр Александрович оказался во главе огромной прекрасной страны, которую рабочие добыли собственной кровью. Было весело потом выбрасывать мещан из их замечательных квартир на Поварской и на Петровке и селить туда рабочих с Красной Пресни, было забавно придти в роскошный ресторан на Тверской, положить на стол ручную гранату и заказать чай у дрожащего от страха официанта. Ему казалось, что он руководит страной и владеет ею, так почему же нынче он так боится, если не боялся с горсткой людей захватывать в семнадцатом Кремль?”.
Нелли Павласкова: Александр Александрович – единственный персонаж, к которому автор не испытывает никаких симпатий. Более того – он ему ненавистен. В тот самый вечер, когда Тони Штрикер в поезде, везущем зэков (политических, бандитов, кулаков, воров и растратчиков) в Казахстан, учится хлебать щи деревянной ложкой и заедать их черным хлебом-размазней, Александр Александрович наслаждается жизнью в Москве.
Диктор: “Вечерние огни горят на Театральной площади в весенние сумерки. Александр Александрович возвращается домой пешком, через Красную площадь, в кармане коробочка с изумрудным кольцом для Марселль, как прекрасна Москва с еще замерзшей рекой, но в воздухе чувствуется весна с белыми березами и снегом. Сегодня вечером пойдет Александр Александрович с Марселль в Большой театр, будут сидеть в ложе, на Марселль новое платье, сшитое в Москве. Марселль даже представить себе не могла, что в Москве есть первоклассный салон индпошива, где шьют по последней парижской моде. Но Марселль все же чего-то не хватает, она не жалуется, нет, но иногда все же вздыхает, что нет, мол, здесь такой вольницы, как в Европе, где делай, что хочешь, поезжай, куда пожелаешь. Но все изменится, когда он снова станет дипломатом, послом, очутится в Европе. Париж, правда, ему уже не светит, но в какую-нибудь богатую, приятную страну – безусловно. Да, Москва – это не Париж!”.
Нелли Павласкова: Пока Александр Александрович наслаждается жизнью, стараясь заглушить тревогу и уговаривая себя, что его, старого большевика, и высокопоставленного чиновника, встречающегося с иностранными дипломатами в “Национале” и “Метрополе”, чистки не коснутся (ведь какие у него связи на самых верхах!), действие романа переносится в Киргизию, где на окраине города Фрунзе расцветает чехословацкий промысловый кооператив Интергельпо. Много простых чехов и словаков отправились в начале двадцатых в Азию, чтобы сказку сделать былью. В грязной пустыне построили они комфортабельные кирпичные домики с садами и огородами, два предприятия – текстильное и кожевенное, клуб, спортплощадки, детский сад, посадили тополя и акации в парке, выстроили столовые, школы и даже вечернюю школу политграмоты. В таком кооперативе в Киргизии вырастал в двадцатые годы и Александр Дубчек. Политические процессы конца тридцатых годов затронули и чехословацких поселенцев, поэтому многие из них вернулись на родину, пока это было возможно. Сказка Интергельпо кончилась плохо. Но в 1935 году чехословацкая молодежь, дети интергельповских рабочих, еще увлекались комсомолом и выработкой политической сознательности. В Интергельпо работали киргизы, татары, уйгуры, дунганы, русские и даже беглые персы из армии шаха. На окраине Фрунзе есть и русская деревня железнодорожников.
Диктор: “Нехорошая, азиатская деревня. Свиньи бегают там по улицам и валяются в арыках с горной водой. Такую страшную вещь киргизы бы себе не позволили, даже для кочевников-киргизов вода с гор – святая. Узбеки убивали бы за такое преступление. Кто знает, откуда явились эти железнодорожники, не понимают они законов этой земли, плюют они на нее и загрязняют”.
Нелли Павласкова: Из Интергельпо родом и молодой врач Лида; правда, она не совсем еще врач – кончила только четыре курса ускоренного мединститута во Фрунзе и мечтает продолжить образование в Москве. Но вместо этого ее, как сознательную комсомолку, мобилизуют на Балхашстрой. Но поблажек никаких Лида не получает и добирается до Балхаша, как и остальные вольнонаемные: ночуя неделями на грязных полах станций в ожидании поезда, без еды и питья.
Диктор: “Это уже почти Балхаш, эта станция с втиснутыми в нее телами посреди пустыни, это начало Лидиного пути. Люди, лежащие здесь и тупо целыми днями глядящие в потолок, вероятно, не знают, за что едут бороться, не знают, какая сила гонит их к соленому озеру Балхаш. Но Лида это знает. Ребенком приехала она в эту страну и маленькими слабыми руками уже носила кирпичи на стройку, сажала первые деревья, ставшие ныне парком, она выжила, когда умерли все грудные дети, и вот теперь едет на работу в другой пустыне. Руки выросли, стали сильными, но это те же самые руки. И они будут дальше работать, ясное дело, и все остальное безразлично, она здесь для того, чтобы работать для других, для всех”.
Нелли Павласкова: Строительство Балхашстроя в безводной пустыне осуществлялось жестоко, еды не хватало, но это еще не был лагерь уничтожения. Люди умирали целыми бараками “только зимой”, когда начинались сорокоградусные морозы и прекращался подвоз продуктов. Летом умирало сравнительно мало – от малярии и тифа. В этот ад попадет и советский зарвавшийся вельможа – Александр Александрович.
Диктор: “Александр Александрович был арестован внезапно. Он был сметен, уничтожен. Новые люди пришли к кормилу, люди гражданской войны и фабрик, подросшие комсомольцы, выслужившиеся на стройках первой пятилетки. Они строили государственную промышленность и не слыхали о дореволюционном прошлом старых большевиков, об их тайных встречах в лесах, о подпольных кличках, о явочных квартирах, ночевках у сочувствующих адвокатов и врачей, не слышали они о тайных типографиях в подвалах, о похоронах товарищей, загубленных царской полицией. Что знали они о годах эмиграции во враждебной Европе, о голоде посреди богатства, об отчужденности, сжимающей сердце? Своими собственными руками создавали эти новые люди историю, валялись во вшивых бараках, умирали от тифа, работали на сорокаградусном морозе. Они пришли в столицу, чтобы взять в руки власть, которая принадлежала им. Александр Александрович всегда боялся их и брезговал ими, хотя притворялся благосклонным покровителем. А те были слишком уверены в себе, они не опасались, что кто-то раскроет грехи их прошлого, узнает об участии в каких-то фракциях, в тайном “отзовизме”. Их чувства были просты, как и поступки: вот твое место, здесь и работай. Они были послушны железной воли партии и создали новую страну”.
Нелли Павласкова: Старый глупый большевик Александр Александрович, возомнивший себя византийским визирем, пока еще не был сметен с лица земли, а “всего лишь” брошен на Балхашстрой с обозначением “каэр” - контрреволюционер, он выклянчил себе место учетчика в цехе и койку во вшивом, но теплом бараке с бандитами. Иностранец, чех Ян Фишер попадает на Балхашстрое в привилегированную категорию “инженеров-вредителей”, поселяется в бараке ИТР и получает должность массовика в клубе и культпросветработника среди воров. Позже становится сотрудником многотиражки. На стройке настоящие преступники – уголовники входили в категорию “социально близких” и пользовались некоторыми преимуществами. Строители были распределены по бригадам: бригада каэров, бригада кулаков, бригада кавказских разбойников, бригада воров, растратчиков и поджигателей, и группа инженеров-вредителей. У некоторых есть возможность освободиться, как награда за ударный труд, другие останутся здесь пожизненно. Но комсомолка, чешка Лида совсем другой человек.
Диктор: “Голодала она на Балхаше? Да. Могла умереть, заразившись тифом? Да. Но что общего все это имеет с работой? С малых лет Лида знает, что главное – это проделанная работа и безразлично, в каких условиях ее выполняешь. Мир, единицей которого является Лида, - твердый и неделимый, ни одна работа в нем не ценится больше или меньше. Не расслабляться. Не хныкать. Тысячи людей умерли на Балхаше, но ведь люди умирают повсюду. Это плохо, что умирают здесь, потому что смерти ставят под угрозу выполнение плана и падает производительность. Но люди умирают и на Балхаше, и в Караганде, в Донбассе и на Игарке, тысячи людей умирают и рождаются. Каждый может умереть, жить не обязательно, работать необходимо. Не хныкать. Ну, конечно, жизнь намного разнообразнее, чем плановые задания. Конечно, существуют майские вечера, волейбольный мяч, шоколадное мороженое в парке, новый берет и хорошие книги. Конечно, существуют сильная рука партнера по танцу, вечерняя прогулка в аллее парка, разбитого в пустыне, дружба и любовь, о которой можно помечтать, и учеба в Москве, к которой можно стремиться. Но это все не так уж важно. Главное - не расслабляться и не хныкать. Лида научилась сухой и трезвой речи, приказывающей и командной, военному отрывистому тону, которым в лагере разговаривали гэпэушники. Научилась держаться спокойно, что бы ни случилось, никогда не удивляться – такова была мудрость начальников лагеря. Она снова работала в амбулатории, не надо было ходить к больным в бараки. С весной заболевших на Балхаше стало меньше: кто не умер, тот не болел”.
Нелли Павласкова: Только однажды, перед самым освобождением Фишера, встречается Лида со своим земляком. Говорит она по-чешски с русским акцентом и плохо помнит родное село в Моравии, ивы и липы, которые не желают расти в Киргизии. Покинутая родина на минуту покажется ей сказочным сном, но потом она снова становится вежливо-холодной. Лида подала заявление остаться на Балхаше на второй срок, но может быть, и она или ее дети спустя годы окажутся среди возвращенцев в Чехословакию?
Но никогда уже не вернется в родную Вену контрреволюционер и ударник Тони Штрикер. В день его освобождения он погибнет под двинувшейся лавой сухой земли Балхаша. А как же Александр Александрович?
Диктор: “Александр Александрович - грязный и заросший, безуспешно ловит большой ложкой, похожей на поварешку, куски мяса в общем котле с остатками борща. Ночь над Москвой. На третьем этаже Дома правительства пыхтит самовар, и Марселль лежит на тахте с французской книгой в руках. Утренние часы с тонкими ломтиками копченой осетрины, московское розовое утро, когда еще стоит туман над рекой, когда автомобиль ждет тебя во дворе Дома правительства, и хозяева страны медленно спускаются вниз по парадной лестнице. Тяжелые массивные письменные приборы с уральскими полудрагоценными камнями, крупный письменный стол из кавказского ореха, кланяющийся швейцар. Все это превратилось в грязь и песок пустыни, в табуретку в углу цеха, в огрызок карандаша и грязные листки бумаги, и некому рассказать о подпольных кружках и боях на московских баррикадах, о жизни за границей и о московских ночах”.
Дмитрий Волчек: О судьбе чешского писателя Иржи Вейля рассказывала Нелли Павласкова. Роман “Москва-Граница” несколько лет назад был переведен на русский язык и выпущен в Москве, а “Деревянная ложка” ждет российского издателя.
