Марина Тимашева: В Тель-Авиве завершился фестиваль, который называется “Израдрама”. Он проводится ежегодно, но всякий раз приглашает театральных деятелей из разных стран. В этот раз приехала огромная делегация от Союза театральных деятелей России, а также от Казахстана, Литвы, Латвии, Узбекистана, Молдовы и Грузии. Все спектакли шли с русскими титрами в отличных переводах. Организатор фестиваля – Институт израильской драматургии имени Ханоха Левина. Он основан в 2000 году директором тель-авивского театра “Камери” Ноамом Семелем. Недавно “Камери” играл в Москве “Гамлета”, а Ноам Семель рассказывал, что театр располагает пятью залами и готовит к открытию шестой. Действительно, здание, в котором размещается еще и музыкальный театр Тель-Авива, занимает фактически целый квартал. На деньги компании-организатора лотереи построили современный, технически оснащенный, просторный театр. Превосходная акустика, хорошие кресла, большое расстояние между рядами (дело не только в пожарной безопасности, но и в том, что можно удобно расположиться), буфеты – всему этому можно только позавидовать. За курение в помещении – штраф тысяча шекелей (примерно 300 долларов), хотя и эта проблема решена – курить можно на большой открытой террасе. К программке спектакля прилагается полный текст пьесы, многие постановки записаны на DVD, диски можно купить, буквально не отходя от кассы. Всего в Израиле 9 театров, пять из них находится в Тель-Авиве. Играют, по преимуществу, на иврите, но есть коллективы, говорящие на идиш. Израильские театры содержит государство и муниципалитеты, билеты стоят около 200 шекелей (примерно полторы тысячи рублей), но благодаря сложной системе скидок, купить их можно значительно дешевле. Все театры оснащены специальными подиумами для инвалидов. Даже в старые здания встроили лифты, и еще соорудили подвижные платформы. Специальные служащие размещают на них инвалидные коляски в тех случаях, если нужно преодолеть всего несколько ступенек. Персонала в театрах много, и это молодые, дружелюбные, улыбчивые люди. Занятно, что на выходе из театров стоят люди с большими картонными коробками, до краев заполненными бубликами. И после спектакля зрители их охотно раскупают. Откуда взялась эта традиция, никто мне объяснить не сумел, но говорили, что в кафе идти уже поздно, дома еды не заготовлено, вот и запасаются бубликами. К разряду необычных впечатлений следует отнести и то, что зрители начинают громко аплодировать, не дожидаясь финала представления, прямо на последних репликах или тактах музыки, но очень быстро аплодисменты смолкают и зрители расходятся. Заметьте, что почти у всех театров – много залов, спектакли в них начинаются чуть ли не одновременно, как сеансы в кинотеатрах-мультиплексах, но везде – аншлаги. Говорит руководитель театра “Бейт Лессин” Авишай Милштейн
Авишай Милштейн: Не знаю, что вы успели посмотреть и что вы еще успеете посмотреть, но множество спектаклей, которые вы здесь посмотрите, как раз затрагивает острые проблемы израильского общества, различные конфликты. Действительно, проблематика очень острая. И, вместе с этим, 90 процентов населения Израиля регулярно посещает театры. В театры в Израиле ходят гораздо чаще, чем на футбол, и ходят именно на такие спектакли.
Марина Тимашева: Такая любовь к театру особенно удивительна, если учесть, что театральная традиция возникает только в середине 19-го века. К тому же, многие люди приехали на историческую Родину из тех стран, в которых театральной традиции не было вовсе. Однако, в справедливости слов Авишая Милштейна легко было убедиться, посмотрев спектакли фестиваля. Их было одиннадцать, при этом, четыре просто очень хороших, а три – несовершенных в театральном смысле, но касающихся серьезных проблем. Почти все спектакли сопровождает музыка живых оркестров - много и очень красиво поют. Театр здесь чрезвычайно целомудрен: за все время мы увидели на сцене одну обнаженную женскую спину и пару мужских торсов, речь при этом шла и об изнасилованиях, и о похоти, и о любви. Театр Израиля чурается так называемого постмодернизма, он не циничен, не стесняется сильных чувств, не прячет их за насмешкой, он простым, как правило, языком рассказывает о сложных отношениях, задает умные вопросы и не навязывает ответа, – лично я по такому театру сильно стосковалась. Иногда кажется, что если инопланетянину поручат по российским спектаклям судить об обществе, то он провалит задание. Увидит он постановки по классическим произведениям, или глупые и пошлые комедии, или, так называемые, актуальные пьесы, в которых выведены персонажи, довольно противные и большинству россиян совершенно неинтересные. А вот из Израиля инопланетянин вернется, вооруженный точным знанием о том, где он побывал, и чем там живут люди. Почти все спектакли посвящены проблемам, которые важны для всех жителей Израиля. За пять дней, проведенных на фестивале, я узнала про страну больше, чем за всю предыдущую жизнь из книг, журналистики, и рассказов знакомых. В зеркале театра действительно отражается жизнь народа и его история. “Никто не хочет такой истории, но другой нет” - как сказано в музыкальном спектакле “Смех крысы” театра “Камери” - музыка Эллы Милх-Шерифф, либретто написано композитором в соавторстве с Навой Семель, режиссер Одед Котлер.
(Звучит фрагмент спектакля)
Люди из будущего совершают путешествие в прошлое и останавливаются в Польше времен Второй мировой войны. Родители-евреи, пробуя спасти дочь, за деньги пристраивают ее польским крестьянам. Сами они погибают, деньги на содержание девочки не поступают, крестьяне держат ребенка в погребе, навещают редко, над ней издеваются. Единственное существо, с которым девочка общается, - крыса. Так продолжается до тех пор, пока крестьянская семья не решает избавиться от опасного балласта, правда, передает ее не нацистам, а католическому священнику. “Агнец, принявший на себя грехи мира” будет спасен. История, к сожалению, запутана всякими перемещениями во времени, но спектакль очень эмоциональный и заставляет думать: о том, что молитвы можно возносить за “избавление от жидовской заразы”, но при этом они не перестают звучать красиво, и о грехе уныния и о том, можно ли требовать от людей любви друг к другу, если сам Бог не любит сотворенных им. Половину сцены занимает израильский камерный оркестр, рядом – небольшая круглая площадка (там - погреб, там - девочка) и дощатое возвышение – там все остальные действующие лица спектакля. Позади – экран, он служит для видеоизображений или театра теней и позволяет избегнуть натурализма. Мизансцены скупы, картина статична, но актеры чрезвычайно точны в оценках, и каждую минуту действия вы просто кожей чувствуете состояние несчастного ребенка, сострадаете ему, отождествляете себя с ним.
(Звучит фрагмент спектакля)
Второй, на мой взгляд, лучший спектакль фестиваля называется “Погребение”. Режиссер – Ханох Левин. Автор пьесы по мотивам трех рассказов Чехова - тоже Ханох Левин. Картина выдержана в изумительной красоты осенней, коричнево-бордовой гамме. На сцене – маленькие макеты деревянных деревенских домиков, и еще один актер в образе дома. К ногам его привязаны табуретки, под мышками зажаты длинные палки-опоры. На голове – шляпа, под шляпой – фонарик. Если он стоит слева, действия происходит в Шучах, если справа – в Жучах. Одно местечко ничем не отличается от другого. Но в одном есть фельдшер, а в другом его нет. Поэтому главный герой, гробовщик, возит туда-обратно свою жену, а потом, когда она умирает, продолжая подсчитывать убытки, ездит взад-вперед сам. Старик и старуха похожи на стареньких тряпичных кукол. Думаю, что вы уже узнали в них героев “Скрипки Ротшильда”. Правда, здесь появляется женщина, которая везет к фельдшеру ребенка, его кипятком обварила соседка, но молодая мать не понимает, что ребенок давно мертв. И вечно скупой Ротшильд предлагает ей смастерить гроб для малыша бесплатно. Еще тут обитают ангелы, они одеты, как деревенские оборванцы, но за спиной у них – крылышки, и они делают все, что от них зависит, чтобы облегчить страдания умирающих.
(Звучит фрагмент спектакля)
Мелодраматические сценки, решенные в эстетике “наивного театра”, чередуются со смешными номерами, похожими на лацци итальянской комедии - дель-арте. На сцену выезжает воображаемая телега. Актер-лошадь фыркает, бьет башмаками-копытами, и норовит тронуться в путь, а пассажиры держат перед собой веревку, то трясутся на ухабах, то валятся вперед-назад, значит, телега останавливается. Условность решения напоминает ранние спектакли Роберта Стуруа, Эймунтаса Некрошюса и Андрея Борисова. Сделано очень просто, но ужасно смешно, потому что в телеге едут то проститутки, обсуждающие никчемных нынешних клиентов, то клиенты, обсуждающие никчемных нынешних проституток. И, в то же время, отчаянно горько, потому что возница вновь и вновь пробует рассказать спутникам, что на днях похоронил сына, но никто его не слушает, и, в конце концов, своим горем он делится с лошадью. Темы все чеховские, но они как будто пропущены через еврейское местечко, знакомое нам по текстам Шолом Алейхема. А в спектакле “Город маленьких людей” театра Ансамбль Герцелии, поставленном как раз по рассказам Шолом Алейхема, вышло ровно наоборот. Из декораций: опять макеты деревянных домиков, но изображение черно-белое, что полностью противоречит нашим представлениям о красочном Шолом Алейхеме. Только в самом начале спектакля стоит на игрушечном домике, как скрипач на крыше, человек, но у него в руках нет скрипки.
(Звучит песня из спектакля)
Живописного, мелодраматического, привычного Шолом Алейхема нам не покажут. В этом спектакле он реалистический и страшный. Актеры в брехтовской, экспрессивной манере играют простых, грубых людей, измученных нищетой и непосильным трудом. Когда выяснится, что последние годы обитатели местечка жили по поддельному календарю и праздновали Пурим вместо Песаха, кто-то испуганно пробормочет: “Мы в смертельной опасности, евреи”. Ответом на это соображение станет невеселый смех людей, вся жизнь которых – смертельная опасность. Вот вроде бы опять смешная коллизия: женщине надо срочно понять, кошерна ли ее кастрюля, если в нее попало молоко, и можно ли варить в ней бульон. Но бульон-то нужен умирающему от чахотки сыну, а другой кастрюли нет, и это - настоящая трагедия. Над умственно-отсталой девочкой другие дети издеваются, а родная мать желает ей “сдохнуть”. Отец-могильщик гордится своим сыном, тот учится в городе на врача, вот только в письмах мальчик все время жалуется на то, что ему нечего есть. Реббе воспитывает своих детей хлыстом и уверяет, что такой путь к знанию короче. И на все вопросы у него есть только один ответ: “Ой”.
(Звучит фрагмент спектакля)
За каждой картиной следует рефрен: под вязкую, сумрачную музыку Кейва по авансцене бредут люди. Они идут тяжело, с трудом переставляя натруженные, обутые в тяжелые башмаки, ноги, и переспрашивают у ребе, долго ли им еще ехать. Вопрос звучит, как “долго ли нам еще так жить?”. Судя по всему, всегда – мелодия закольцована, люди движутся по кругу, а за ними, по игрушечной железной дороге, едет маленький поезд, он едет мимо, никогда ничего не изменится. Но (что значит разница восприятия) один из актеров объясняет, что для него это поезд Холокоста, а молодые зрители думают, что это поезд в светлое будущее.
Значит, Ханох Левин ставит Чехова, как Шолом Алейхема, а Офира Хениг ставит Алейхема гораздо жестче, чем принято, как теперь ставят Чехова. Спектакль Ансамбля Герцелии убедительно доказывает, что Шолом Алейхема не зря называют “еврейским Чеховым”. Режиссер говорит:
Офира Хениг: Наш спектакль основан на коротких рассказах Шолом Алейхема. Долгое время в Израиле он считался писателем, принадлежавшим к культуре Восточной Европы, к культуре идиш. Большую часть своих произведений он написал на идиш, а редкие попытки писать на иврите, которые он предпринимал, нельзя считать удачными. Все самые великие произведения сочинены им на идиш. Поскольку я этого языка не знаю, мне пришлось пользоваться переводом. Последние 5-6 лет молодые специалисты переводят литературу с идиша на иврит, используя очень чистый, прозрачный язык и не смешивая, как это делали раньше, идиш с ивритом. И мы решили представить нашему зрителю Шолом Алейхема, основываясь на современных переводах. Когда я их читала, я поняла, что они полны сарказма и жесткой критики. Его рассказы вовсе не так сентиментальны, как о них принято думать. Этим спектаклем мы бросили вызов общепринятому, не только в Израиле, но и во всем мире, способу постановки Шолом Алейхема. Очень просто продолжать думать о нем, как о розовом, сентиментальном писателе и не углубляться в то, что он довольно критично оценивает свой народ. Наш спектакль наделал в обществе много шума. Нашлись даже такие люди, которые называли его “антисемитской карикатурой”. Но мне кажется, что мы изъяли Шолом Алейхема из контекста европейского местечка. Его произведения универсальны, они общечеловеческие.
Еще Офира Хениг сказала: “Обычно история в Израиле рассказывается текстом, а нам нравятся образы”. Действительно, мировой театр занят поисками формы, она становится все сложней и изобретательней, зато одновременно содержание стремится к нулю. Получается таблетка-пустышка. Судя по многим спектаклям фестиваля, в Израиле все иначе. Содержание всегда существенно, но режиссура часто прямолинейная, она ничего пьесам не добавляет, и можно ограничиться их чтением. Действие, как правило, происходит в комнате. Сценография чаще всего подробная, реалистическая (в Москве так оформляли спектакли в 60-х – в 70-х годах). Режиссура ограничивается разведением мизансцен. Все это довольно старомодно, зато не мешает понять суть происходящего. Для иностранцев это занятие, само по себе, сложное. Вот пьеса Иехошуа “Ночь в мае” (ее показал театр “Габима”) - канун шестидневной войны, но, чтобы разобраться в словах и поступках действующих лиц, не говоря уже об аллегориях, нужно знать историю самой войны. Израильтяне знают ее назубок, и напряженно внимают каждой фразе. Впрочем, это крайний случай, во всех остальных спектаклях истории доступны для понимания любого человека. Особенно хороша пьеса “Хавдала” Шмуэля Асфари.
(Звучит фрагмент спектакля)
Марина Тимашева: Обзор фестиваля мы продолжим в следующем выпуске программы.