В московском издательстве "Новый Гулливер" вышла книга рассказов Павла Лемберского "Уникальный случай". Прозу живущего в Нью-Йорке Лемберского критики возводят то к Бабелю, то к Хармсу, но сам автор говорит, что на него повлияло американское кино. В книге 49 рассказов, с отрывка одного из них мы и начнем:
"Кто они, эти суетящиеся люди без имен, без биографий, люди, чьи жизни безразличны нам, чья смерть не станет нашей трагедией. Эти толпы в метро, эта галдящая молодежь, - к бармену не протиснуться, - обменивающаяся банальными двусмысленностями, горланящая, как горланили их прадеды, вернувшиеся с великой войны, их покойные прабабки, дымящие предсмертным "Честерфилдом", дерзко глядящие в глаза героям в военной форме. И галдящие. Ах, когда и к нам, наконец, придет новомодный фокстрот, когда и у нас его будут писать без дефиса и кавычек? А. Гарри... А Гарри... А Гарри молчит, неподвижен твой Гарри в окопах в противогазе. Нема тут Гарри, бабушка, твой Гарри на войне остался".
- В чем cостоит уникальный случай писателя Лемберского?
- Наверное, в том, что я живу в США с 19-летнего возраста. Книжка автобиографическая, написана на русском языке, в ней собраны рассказы за последние 10-15 лет и одно большое эссе "Записки нью-йоркского киномана". "Уникальный случай" - название-ловушка. Любой случай, наверное, по строго философскому определению является уникальным. Случай Лемберского - это любой отдельно взятый случай, независимо от места жительства, будь то та сторона Атлантики или эта.
- Я бы сказала, что это типичный случай. Типичный "маленький человек" вне зависимости от того, по какую сторону Атлантики он находится, но каждая история действительно является уникальной. Как вы выстраиваете свою оптику, Павел?
- Наверное, о сюжете я забочусь во вторую, чуть ли не в последнюю очередь. Если какая-то словесная ткань, синтаксис и лексика складываются в сюжет на каком-то метауровне, более высоком уровне, это замечательно, и таких рассказов достаточно много. То есть, меня не обвинишь в какой-то оголтелой экспериментальности. При всей фантастичности некоторых рассказов (а может быть, даже доброй трети рассказов этой книжки), в основе любого рассказа лежит история человека, которого я когда-либо знал, - и, может быть, это я сам. И это событие, которое меня так или иначе зацепило.
На меня повлияла американская литература, кроме того, американское кино, малоизвестное в России, и мое эссе, в частности, затрагивает режиссеров экспериментальных. Допустим, Майя Дерен - россиянка, считающаяся бабушкой американского авангарда. Пол Шаритс, Сэм Брекидж и так далее. И некая разорванность экспериментального американского кино 60-х и 70-х так или иначе отражается в моих текстах. Я работал в киноиндустрии после университета, и с этими людьми знаком.
Отрывок из эссе Павла Лемберского "Исповедь нью-йоркского киномана", книга "Уникальный случай":
"Авангард нашаривался вслепую, квадратно-гнездовым, доинтернетным способом. В 1977 году на углу Пятой и 42-й приметил афишку Публичной библиотеки - "Фильмы Марселя Дюшана в "Китчен". Имя Дюшана знал то ли из интервью с продвинутым Йокой Ленноном в журнале "Роллинг стоун", то ли из совдеповской брошюры "Кризис безобразия". О фильмах Дюшана не знал ничего. О знаменитом центре "Китчен" тоже. Отправился по старому адресу, на Брум-стрит. В просторном лофте - пятнадцать задумчивых арт-студентов, на экране крупным планом 8-миллиметровый авангард: цепи, заборы, дверные ручки, шахматные фигуры. Диегезисом не пахнет. Словом диегезис тоже. Нечаянная встреча с богемным даунтаном особого следа не оставила. Наутро делился впечатлениями с коллегой в отделе упаковок женского платья. "На "Звездные войны" сходи", - посоветовал лаконичный Хосе.
На кампусе между психологией и лингвистикой забрел в темную аудиторию. На экране миловидная женщина в клешах спасалась бегством от преследователя в черном. Вместо лица у преследователя зеркало. Или зеркало у женщины? Не помню, что заинтриговало больше: четырнадцатиминутный фильм или перспектива ходить в кино, не пропуская лекций. Постфактум идентифицировал "Полуденные сети" ("Meshes of the Afternoon", 1943) бабушки американского авангарда Майи Дерен (Элеоноры Деренковской), к фильмам которой стал относиться с пиететом. Постпостфактум пиетет куда-то пропал, интерес к работам Дерен о культуре Гаити и магии вуду остался."
"Кто они, эти суетящиеся люди без имен, без биографий, люди, чьи жизни безразличны нам, чья смерть не станет нашей трагедией. Эти толпы в метро, эта галдящая молодежь, - к бармену не протиснуться, - обменивающаяся банальными двусмысленностями, горланящая, как горланили их прадеды, вернувшиеся с великой войны, их покойные прабабки, дымящие предсмертным "Честерфилдом", дерзко глядящие в глаза героям в военной форме. И галдящие. Ах, когда и к нам, наконец, придет новомодный фокстрот, когда и у нас его будут писать без дефиса и кавычек? А. Гарри... А Гарри... А Гарри молчит, неподвижен твой Гарри в окопах в противогазе. Нема тут Гарри, бабушка, твой Гарри на войне остался".
- В чем cостоит уникальный случай писателя Лемберского?
- Наверное, в том, что я живу в США с 19-летнего возраста. Книжка автобиографическая, написана на русском языке, в ней собраны рассказы за последние 10-15 лет и одно большое эссе "Записки нью-йоркского киномана". "Уникальный случай" - название-ловушка. Любой случай, наверное, по строго философскому определению является уникальным. Случай Лемберского - это любой отдельно взятый случай, независимо от места жительства, будь то та сторона Атлантики или эта.
При всей фантастичности некоторых рассказов, в основе любого рассказа лежит история человека, которого я когда-либо знал, - и, может быть, это я сам
- Я бы сказала, что это типичный случай. Типичный "маленький человек" вне зависимости от того, по какую сторону Атлантики он находится, но каждая история действительно является уникальной. Как вы выстраиваете свою оптику, Павел?
- Наверное, о сюжете я забочусь во вторую, чуть ли не в последнюю очередь. Если какая-то словесная ткань, синтаксис и лексика складываются в сюжет на каком-то метауровне, более высоком уровне, это замечательно, и таких рассказов достаточно много. То есть, меня не обвинишь в какой-то оголтелой экспериментальности. При всей фантастичности некоторых рассказов (а может быть, даже доброй трети рассказов этой книжки), в основе любого рассказа лежит история человека, которого я когда-либо знал, - и, может быть, это я сам. И это событие, которое меня так или иначе зацепило.
На меня повлияла американская литература, кроме того, американское кино, малоизвестное в России, и мое эссе, в частности, затрагивает режиссеров экспериментальных. Допустим, Майя Дерен - россиянка, считающаяся бабушкой американского авангарда. Пол Шаритс, Сэм Брекидж и так далее. И некая разорванность экспериментального американского кино 60-х и 70-х так или иначе отражается в моих текстах. Я работал в киноиндустрии после университета, и с этими людьми знаком.
Отрывок из эссе Павла Лемберского "Исповедь нью-йоркского киномана", книга "Уникальный случай":
"Авангард нашаривался вслепую, квадратно-гнездовым, доинтернетным способом. В 1977 году на углу Пятой и 42-й приметил афишку Публичной библиотеки - "Фильмы Марселя Дюшана в "Китчен". Имя Дюшана знал то ли из интервью с продвинутым Йокой Ленноном в журнале "Роллинг стоун", то ли из совдеповской брошюры "Кризис безобразия". О фильмах Дюшана не знал ничего. О знаменитом центре "Китчен" тоже. Отправился по старому адресу, на Брум-стрит. В просторном лофте - пятнадцать задумчивых арт-студентов, на экране крупным планом 8-миллиметровый авангард: цепи, заборы, дверные ручки, шахматные фигуры. Диегезисом не пахнет. Словом диегезис тоже. Нечаянная встреча с богемным даунтаном особого следа не оставила. Наутро делился впечатлениями с коллегой в отделе упаковок женского платья. "На "Звездные войны" сходи", - посоветовал лаконичный Хосе.
На кампусе между психологией и лингвистикой забрел в темную аудиторию. На экране миловидная женщина в клешах спасалась бегством от преследователя в черном. Вместо лица у преследователя зеркало. Или зеркало у женщины? Не помню, что заинтриговало больше: четырнадцатиминутный фильм или перспектива ходить в кино, не пропуская лекций. Постфактум идентифицировал "Полуденные сети" ("Meshes of the Afternoon", 1943) бабушки американского авангарда Майи Дерен (Элеоноры Деренковской), к фильмам которой стал относиться с пиететом. Постпостфактум пиетет куда-то пропал, интерес к работам Дерен о культуре Гаити и магии вуду остался."