Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. О культуре на два голоса. Мой собеседник в московской студии Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей!
Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван! С Новым Годом, с прошедшими Новыми Годами, с предстоящими Старыми Новыми Годами, и так далее!
Иван Толстой: Сегодня в программе:
Вечная Лолита – радиоэссе Бориса Парамонова
Памяти ветерана итальянской славистики Нины Каухчишвили
Переслушивая Свободу: Георгий Адамович об Андре Жиде.
Культурная панорама и музыкальные записи. Андрей, объявите, пожалуйста, исполнителя.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, я очень хотел в преддверии Старого Нового Года найти какую-нибудь рождественскую или новогоднюю музыку наших джазовых музыкантов, и вдруг выяснилось, что никто из них не записал целиком новогодней джазовой программы, поэтому мы будем слушать сегодня разных музыкантов, фрагменты разных альбомов, и начнем мы, пожалуй, с фрагмента пьесы “Рождественский вальс” из альбома “Рождественский концерт” замечательного питерского трио – Вячеслав Гайворонский, Владимир Волков, Андрей Кондаков.
Иван Толстой: Андрей, это наша первая с вами программа в Новом Году. Поделитесь, пожалуйста, праздничными впечатлениями. Вы, небось, сидели сиднем где-нибудь под Нарофоминском?
Андрей Гаврилов: Ах, если бы! Но получилось совершенно по-другому, Иван. Получилось так, что после долгого перерыва я попал в одно из самых своих любимых мест на земном шаре, а именно на остров Шри-Ланка.
Вы знаете, как странно бывает, я помню с детства одну цитату. Я очень много читал советской прессы, будучи пионером, и то ли в “Пионерской правде”, то ли в какой-то детской книжке, то ли в журнале “Пионер”, я сейчас не помню и надеюсь, что не вспомню никогда, был рассказ, который начинался с того, что мальчик приходит из школы и говорит папе с завистью, что Вовка или Петька приносил сегодня кокос, который обезьяна на Цейлоне бросила в его дядю-моряка. “Ты представляешь, папа, с Цейлона!”. На что советский папа отвечает: “Да ладно, у нас тоже в доме есть цейлонские вещи”. “Какие?”, - говорит мальчик с горящими глазами. И папа открывает какой-то там ящик на кухне и достает пачку цейлонского чая. Я помню ужас, который меня охватил, потому что, во-первых, неужели взрослые не понимают, что это разные вещи - цейлонский кокос и пачка цейлонского чая, во-вторых, у меня было сомнение, я не знал этого точно, я это позже узнал, но у меня было сомнение, что цейлонский чай - не совсем цейлонский, я еще тогда не знал, что это всего лишь сорт, и чай делается в Краснодаре. Но что-то в этом было ненастоящее. Но вот эта фраза почему-то засела у меня в памяти.
И когда несколько лет назад вдруг представилась возможность попасть на славный остров Цейлон, который теперь называется Шри-Ланка, я, конечно, этой возможностью воспользовался. Я был, в итоге, на Шри-Ланке несколько раз, последний раз это было незадолго до того страшного цунами 2004 года, и вот сейчас я снова попал в эту абсолютно, с моей точки зрения, благословенную страну. Вы знаете, Иван, замечательно встречать Новый Год под заснеженной елкой где-нибудь в лесу, когда в 12 часов выходит красавица луна, но я вас хочу заверить, что не менее прекрасно сидеть в 12 часов, зарыв ноги в горячий песок, на берегу Индийского океана.
Иван Толстой: Под кокосом, естественно.
Андрей Гаврилов: Нет, под кокосом нельзя, потому что под кокосом не сидят, кокос может упасть, по кумполу врезать и - все, этот Новый Год будет для вас последним. Поэтому довольно часто натягиваются специальные сети, чтобы кокосы никому по голове не попали.
Шри-Ланка вообще удивительная страна. В этом году, сидючи на пляже, я читал книгу одного из самых знаменитых шриланкийцев, а именно Артура Кларка.
Иван Толстой: Да, он же там закончил свои дни.
Андрей Гаврилов: Его последний роман во многом посвящен именно Шри-Ланке. И очень приятно было узнавать какие-то реалии, видеть какие-то отсылки на те места, где ты бывал сам и тому подобное. Шри-Ланка - удивительная страна, потому что в ней удивительным образом, несмотря на все конфликты, несмотря на чудовищную гражданскую войну, которая там шла столько лет, тем не менее, это страна, в которой удивительным образом уживаются разные религии и разные культуры. Вы можете стоять на перекрестке и справа от вас будет вишнуистский храм, слева будет буддистская ступа, прямо будет католическая церковь, сзади будет что-то еще, и совершенно спокойно, это никого не удивляет. Более того, и дорогие сердцу изображения совершенно одинаковым образом затянуты пленкой от дождя, который бывает в это время года на этом острове.
Кроме того, меня совершенно в свое время поразила мысль, которая никогда до этого в голову не приходила. Когда Адам и Ева были изгнаны из Рая за то, что они вкусили от Древа Познания добра и зла, они, в частности, лишились бессмертия, которое вроде бы им полагалось. Они жили долго и счастливо, конечно, все это очень хорошо, ну, а что было после, где их похоронили? Так вот, их похоронили на одном из островов, который относится к Шри-Ланке - маленький остров, на котором есть могила Адама и Евы. Я это узнал поздно, я там не был, но обязательно в один из следующих разов, если попаду когда-нибудь в те края, я хочу посмотреть на это место. “Могила Адама и Евы” - это звучит примерно так же, как в Греции, когда идешь где-нибудь в Дельфах, экскурсовод говорит: “Посмотрите, справа - храм, который построили сыновья Посейдона”. Ты переспрашиваешь: “Сыновья кого?”. “Ну, Посейдона, бога моря. Вы знаете Посейдона?”. “Да, - говоришь ты тупо, - я знаю Посейдона”. “Так вот эти сыновья его построили”. И ты вдруг понимаешь, что реальность и миф, реальность и легенда смешиваются в какой-то совершенно непонятный коктейль - где реальность, где не реальность? С одной стороны, вот он, храм, с другой стороны - сыновья бога его построили. Так же и на Шри-Ланке есть могила Адама и Евы, и есть то место, куда ступил Адам, когда был изгнан из Райского сада. И на этой горе, которая теперь называется естественно, Пик Адама, сохранился огромный отпечаток человеческой ступни. Приверженцы одной религии говорят, что это след Адама, приверженцы другой говорят, что это нога Будды, и так далее. Тем не менее, вот такое место на Шри-Ланке есть и, согласно исследованием соответствующих ученых, именно Шри-Ланка является как бы проекцией Райского сада на землю. Вот как хотите, так к этому, Иван, и относитесь.
Иван Толстой: Ну, хорошо, но скажите, что вы по крайней мере в 12 часов ночи пили, какое шипучее вино?
Андрей Гаврилов: Вы знаете, в 12 часов ночи весь берег превратился в арену фейерверков и петард. Слава богу, это не закрытое помещение, все к этому относятся достаточно внимательно и никаких нежелательных последствий не было. Но минут 5-10 света, стрельбы и чего только еще вы можете себе представить - все это там происходило.
Что пьет народ на Шри-Ланке? На Шри-Ланке в этом году я увидел впервые очень хорошие винные магазины, раньше я их не видел, их просто не было, где вы можете купить практически любое вино. Но в этом году Новый Год совпал с Праздником Полнолуния, а в Праздник Полнолуния продажа спиртного запрещена. То есть, его не запрещено потреблять, вы можете накануне купить хоть цистерну вашего любимого напитка и нагло попивать - хотите из бокала, хотите через соломинку, но в продаже ничего нет. Но это просто сноска. А я, разумеется, попробовал местный напиток, и коктейль “Арак” с кока-колой. По-моему, вполне заслуживает внимания.
Иван Толстой: Чем ответить вам? Прямо даже не знаю. Ну вот, пожалуй, новостью о том, что расширен, наконец, канон Леонардо да Винчи, и вокруг Нового Года были то ли найдены, то ли обнаружены, то ли аттрибутированы, по крайней мере, две картины, которые, может быть, с какой-то, хотя бы маленькой долей вероятности, все-таки несут на себе какие-то следы рук Леонардо да Винчи.
Одна из этих картин - портрет молодой девушки, выполненный пером, чернилами и мелом по пергаменту.
До сих пор считалось, что рисунок насчитывает всего 150 лет и что это стилизация под итальянские профильные портреты XV века; в 1998 году его продали с аукциона всего за 19 тысяч долларов. Но после того как гипотеза об авторстве Леонардо получила весомое искусствоведческое подтверждение, эксперты спрогнозировали что рост стоимости работы будет приблизительно до 150 миллионов долларов.
И вторая новость, связанная с картиной Леонардо это обнаружение неизвестного мужского портрета его работы, на котором, не исключено, что художник изобразил сам себя (впрочем, надежных доказательств представлено пока не было, и вообще вся эта история - дело темное). В разгар этой шумихи всплыла и якобы единственная скульптура Леонардо да Винчи: терракотовая голова скорбного старика. Искусствоведы из Перуджи предположили, что она была создана Леонардо в период ученичества в мастерской Верроккьо. И мотивирована была гипотеза сходством скульптурной работы с двумя изображениями святого Иеронима, которого рисовал тот же самый Леонардо да Винчи.
И, наконец, под самый конец года журналисты “The Washington Post” узнали, что обнаружена неизвестная работа Леонардо в Бостоне, в знаменитой Бостонской галерее. Однако эта история оказалась настолько сенсационной, что больше про нее решительно пока что сказать нечего.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, когда вы начали говорить фразу, что то ли обнаружены, то ли атрибутированы, то ли найдены произведения Леонардо, я, честно говоря, испугался, что вы сейчас продолжите, “то ли нарисованы картины” Леонардо да Винчи.
Иван Толстой: Это - запросто, мастеров хоть отбавляй.
Еще из новостей начавшегося года. Грустных новостей. 4 января, в Милане скончалась одна из самых известных в Европе слависток, Нина Михайловна Каухчишвили, автор многих книг и переводов, неутомимый пропагандист русской культуры в Италии.
О ней рассказывает ее коллега, живущий в Италии историк Михаил Талалай.
Михаил Талалай: Если посмотреть частотность эпитетов, прилагаемых к Нине Михайловне, то, думаю, на первое место выйдет слово “неутомимый” - “instancabile”. Она поражала всех - и стар, и млад - своей необыкновенной, выдающейся даже на общевозбужденном итальянском фоне неутомимостью, некоей пассионарностью, страстной увлеченностью, даже чудаковатой на фоне академической среды.
Когда Нина Михайловна заступала к микрофону по залу обычно проходила волна приятного возбуждения: он нее уже заранее ждали какой-то энергетической подпитки, раскованности, выходки, обличения или восторженной оценки. Академические рамки ей были тесны: она любила форумы, открытые столы, экуменические встречи и прочие массовые формы общения людей культуры.
Меня в ее деятельности, помимо неутомимости, поражала вездесущность Нины Михайловны. Она была в курсе всех главных событий русско-итальянской жизни и даже их участницей – и это при том, что Каухчишвили не пользовалась электронной почтой и Интернетом, и даже общение по телефону в последние годы с ней было затруднено по причине резкого ухудшения ее слуха. Ей как-то хватало традиционных способов, и я даже недавно получал от нее по почте – не электронной – нужные мне сведения и ксероксы редких статей.
Каухчишвили принадлежала к тем людям, которые являются целыми учреждениями, институтами, со своими структурами, аппаратами, филиалами. За исключением интернетовского обеспечения, она была хорошо оснащена и пользовалась какими-то магнитофонами и микрофонами – отчасти, вероятно, чтобы лучше слышать. А слышать и знать она хотела все. Обычная филология и русская литература ей тоже были тесны. Ее интересовала философия, богословие, история – чаще с религиозным уклоном, то есть там, где в разных ипостасях проявляются вера и дух.
Любимым и весьма здоровым ее детищем стали ежегодные конференции в монастыре Бозе на тему русской духовности. Именно там я и познакомился с ней, лет пятнадцать назад, на одной из самых первых конференций, - она была посвящена наследию старца Паисия Величковского. Собственно Нина Михайловна и внедрила меня, совсем ей незнакомого человека, в этот исключительный мир: когда я изъявил желание приехать на конференцию, меня отослали к Каухчишвили, как к некоему фильтру и сначала она для меня явилась в форме факса, на который я должен был отослать для одобрения свой текст. Позднее я, как и многие другие, практически ежегодно встречался с ней именно в монастыре Бозе. Его монахи и прислали мне письмо о кончине Нине Михайловны, озаглавленное “Пасха Каухчишвили”. В начале января, в рождественские дни, даже не читая текста, мне стало ясно, что речь идет о ее упокоении.
Нина Михайловна скончалась в своем Милане, 4 января на 91-м году жизни: она успела отметить 90-летие. Родилась же она в Берлине, 20 августа 1919 года, в семье грузина-эмигранта и русской женщины. Интересно, что она изначально, по рождению принадлежала к католической Церкви. То, что Нина – католичка, меня удивило при нашей первой встрече: в Грузии, однако, как она мне объяснила, существуют исторические районы с католическим, как бы униатским, населением, но совершенно спокойно относящимся к Православию – более того, Нина Михайловна очень любила русскую православную культуру, писала про всех самых важных русских святых, а одно из ее последних исследований, вышедших и на русском – посвящено матери Марии (Скобцевой), которая поразила Каухчишвили (и не только ее) своей жизнью, точнее - житием.
В 40-м году семья Нины покинула Берлин и переехала в Милан. В качестве собирателя мемуаров я не раз обращался к Нине Михайловне с просьбой написать что-нибудь для того или иного сборника. Она как-то отнекивалась, но за мемуары все-таки села – понятно, не по моей просьбе, а по внутреннему побуждению. В итоге, впрочем, она подробно описала русскую жизнь в Германии, а не в Италии – и это понятно. Первые 20 лет прошли там, да и время, 20-30-е годы, было яркое.
В Италии жилось спокойнее. Католики Каухчишвили вписались в местный фон. Они слегка итальянизировали фамилию, которая в ее немецком варианте писалась невозможным для итальянцев образом: в одном месте стояло подряд пять согласных букв. Нина поступила в Католический университет Милана по специальности русская литература. Ее первый предмет изучения – Долли Финкельмон, внучка Кутузова, одна из пушкинских муз и, кстати, тоже католичка из России. Нина опубликовала ее французский дневник, первые, самые важные его части. Затем она увлеклась семиотикой (отсюда и ее известная дружба с Тарту), затем – отцом Павлом Флоренским, затем – русской святостью и многим иным.
Ее способности как человека-учреждения понадобились в 60-е годы, когда Нину пригласили обустроить славяноведческую кафедру во вновь учрежденный университет города Бергамо – в отечественной культуре его упорно произносят как Бергамо.
Нину отличал юмор и ирония, и поэтому она извинила мои некоторые избыточные эпитеты в ее адрес. В своей обзорной статье для еженедельника Русская мысль про конференции в Бозе я назвал ее матриархом итальянской славистики, а также серой кардинальшей монастыря, легкомысленно упустив из виду, что статья попадет и к Нине Михайловне. При нашей следующей встрече она припомнила мне и матриарха, и кардинальшу.
Мы много с ней смеялись и в одну из наших последних встреч, все в том же монастыре Бозе в Пьемонте. По окончании конференции нас посадили в один и тот же поезд, шедший на Милан, и мы общались наедине с часок. В заключение беседы, во время которой, как водится, мы обсуждали докладчиков – их выступления и биографии - она заявила мне: “Да, много было участников. Жаль, однако, что Талалай не приехал”. Пришлось не без смущения и последующего оглушительного смеха Нины Михайловны открыться… Напомню, что ей уже было под 90, и у нее было плохо со слухом и, возможно, со зрением. Прекрасная память, ей, однако, не изменяла, о чем я убедился в самый последний раз, когда ее слушал, в 2008 году, на конференции Русские в Милане.
Мы рассказывали о предметах наших исследований, а Нина Михайловна Каухчишвили рассказывала о себе самой - с полным правом.
Иван Толстой: Продолжаем культурный обзор. Какие впечатления за последние дни у интеллигентного человека? Это я вас, Андрей, так называю, ничего?
Андрей Гаврилов: Я вам прощу это, Иван, а что касается впечатлений, у меня одно очень сильное впечатление, которое перекликается с тем, что я вообще думал об ушедшем годе. Я попал в кинотеатр на днях, посмотрев фильм “Аватар” режиссера Джеймса Камерона. Я думаю, что очень многие наши слушатели его уже посмотрели, я могу так уверенно об этом говорить, потому что количество зрителей этого фильма, что в России, что по миру, бьет все рекорды. Судя по всему, это будет, по крайней мере, можно рассчитывать, что это будет самый кассовый фильм в истории кинематографа. Если он таким и не станет, то он сейчас второй по кассовости, то есть по популярности. Чем меня поразил этот фильм? Я буду считать, что кто-то не видел. Это - фантастика, действие происходит на планете Пандора, привет братьям Стругацким. И что там происходит, в общем, большого значения не имеет. Для людей моего поколения, которые выросли на творчестве Стругацких, Азимова, Брэдбери, Станислава Лема, это, в общем, фильм не серьезный, там толком нет сюжета, это сказка для взрослых, и бог с ней. Не это интересно. А то, что, несмотря на предыдущие опыты и эксперименты в области трехмерного кинематографа, я возьму на себя смелость сказать, что этот фильм открывает абсолютно новую страницу, точно так же, как если сейчас пересмотреть первые фильмы, с которых пошел вообще весь кинематограф, будь то “Прибытие поезда” или даже более поздний “Облитый поливальщик”. В общем, в них нет большой философской глубины и нет психологического раскрытия образов. Но они навсегда заняли место в истории кино, как первые фильмы.
Я не удивлюсь, если фильм “Аватар” займет свое место в истории кино не потому, что в нем раскрыты какие-то образы или есть глубокие философские истины, а именно потому, что, вполне возможно, с него начнется отсчет новой технологической игрушки или, если говорить серьезнее, нового технологического искусства, искусства трехмерного кинематографа. На сегодняшний день это самое совершенное произведение этого жанра, нет, не жанра, направления кинематографа, которое мне приходилось видеть. Вот с этой точки зрения посмотреть его надо обязательно. Но, хочу предупредить тех, кто не видел: не ждите откровений, все-таки это немножечко аттракцион, немножечко луна-парк, правда, сделанный на фантастически высоком уровне.
И вот какая у меня была перекличка с итогами прошлого года, Иван, если позволите. Дело в том, что это очень дорогой фильм, это видно, даже можно читать в интернете, сколько это стоило, потому что видно, какие это бешеные деньги, и, вместе с тем, в мировом кинематографе происходит совершенно противоположная тенденция. Например, кинокомпания “Парамаунт” начинает снимать микробюджетные фильмы. После того, как фильм ужасов “Паранормальная активность”, снятый всего лишь за 5 тысяч долларов, стал самым рентабельным проектом за всю историю кино, то есть, на каждый вложенный доллар принес наибольший процент прибыли, компания “Парамаунт” решила ежегодно выделять определенный бюджет, и для начала это будет миллион долларов на создание и развитие микробюджетных фильмов.
Чем, по-моему, это интересно? Дело в том, что кино примерно, как гранд-опера где-нибудь на Байройтском фестивале, - это тот вид искусства, который мы всегда считали недоступным для домашнего производства. Можно написать роман, даже если у тебя нет компьютера, ручкой на бумаге, можно нарисовать картину, можно написать стихотворение, можно (это чуть подороже) сделать скульптуру, но никто не мог подумать о том, что в домашних условиях, с помощью домашнего практически бюджета можно сделать настоящее кино, которое пойдет в настоящих кинотеатрах. То, что это произошло, это, по-моему, очень интересно. Кино с того искусственного пьедестала, супердорогого и супернедоступного для простых смертных вида искусства, я имею в виду не поглощение, потребление, а именно производство и участие простого смертного в создании этого произведения, так вот кино становится доступным. Я думаю, что любой человек, который захочет снять фильм, согласится, что 15 тысяч долларов (это для обычного человека и для домашнего бюджета немалая сумма), но, тем не менее, их можно найти, и это несопоставимо с теми сотнями миллионов долларов, которые тратятся на блокбастеры. Вот это, Иван, очень интересно.
Мы с вами уже говорили про народное и наивное искусство, мы с вами говорили про то, что называется примитивной живописью, как-то мы с вами обсуждали народную поэзию, вот, может быть, скоро будет и народное кино.
Иван Толстой: Вас все в будущее, Андрей, тянет, а меня привлекает прошлое. Вот археологи, оказывается, только что обнаружили
в окрестности пирамид новые захоронения. Эти находки помогают прояснить, чем питались создатели этих огромных сооружений. В могилах исследователи нашли скелеты и остатки домашней утвари.
По словам ученых, анализ захоронений, возраст которых лежит в пределах 4,5-4,6 тысяч лет, позволил установить, что работники питались достаточно хорошо. В частности, из близлежащих ферм им присылали овец и быков.
Одновременно на стройке было занято до 10 тысяч человек. При этом каждый строитель работал сменами по три месяца.
Новая находка подтверждает теорию, высказанную археологами еще в 90-х годах прошлого века. Тогда обнаружение могил строителей в непосредственной близости от самих пирамид - гробниц фараонов - заставило пересмотреть традиционные представления о том, что сооружения возводились рабами. Ученые пришли к выводу, что это были вольнонаемные рабочие, иначе их не позволили бы хоронить вблизи фараонов.
Наш нью-йоркский автор Борис Парамонов прислал очередное радиоэссе. Снова о Набокове. Признаюсь: слушать его я стал вяло. Набоковские суждения Бориса Михайловича я знаю давно и неплохо. Но он в очередной раз меня удивил: на пропаханном десятками профессионалов поле он нашел то, чего никто не заметил. С удовольствием предлагаю нашим слушателям это выступление, названное “Вечная Лолита”.
Борис Парамонов: Нынешние разговоры про набоковского недоноска Лору – Лауру, при всем моем отвращении к этому чисто коммерческому проекту, всё-таки зафиксировали мысль на знаменитом авторе, а тут еще по телевизору в очередной раз крутанули “Лолиту” Стэнли Кубрика – фильм 1962 года, сделанный при активном сотрудничестве Набокова (он был соавтором сценария), и я в очередной раз этот фильм посмотрел. Мне нравится эта картина, в отличие от второй экранизации “Лолиты”, сделанной сравнительно недавно, лет десять назад. Вторая экранизация была сделана очень плоско, рабски следовала книге, а в кино так делать не следует, у кино свои приемы, своя выразительность. В “Лолите” Кубрика как раз эта автономность зрительного развертывания была достигнута, хотя кое-что супротивное роману не совсем воспринималось: староват был Гумберт (вообще-то роскошный англичанин Джеймс Мэйсон), и совсем уж вульгарной представлена Шарлотта (прелестная толстуха Шелли Уинтер). Сама Лолита была сделана семнадцатилетней, а это, как мы помним из романа, для Гумберта уже старость. Фильм нес, выносил и всячески украшал гениальный Питер Селлерс, помимо Куилти выступавший еще и в другой роли: сценаристы сделали его директором Лолитиной школы, который беседует с Гумбертом, номинальным отцом, о необходимости начать ознакомление Лолиты с сексом.
Я пытаюсь не любить Набокова, но стоит о нем заговорить, и остановиться уже не могу. Так и в этот раз – решился, наконец, ознакомить публику еще с одной набоковской темой.
Была в Америке (и есть) писательница Дороти Паркер. Она писала и прозу, и стихи в ныне уже исчезнувшем жанре эпиграммы (в старинном, античном смысле слова). В прозе ее жанром был, понятно, рассказ, и несколько шедевров у нее, безусловно, есть. Я бы сказал, что она была чем-то средним между Довлатовым и Чеховым, и ближе всё-таки к Чехову. Сомерсет Моэм до небес хвалил ее сочинения, высшим достижением назвав “Крупную блондинку” - рассказ о спивающейся женщине (момент у Дороти Паркер автобиографический). Сомерсет Моэм написал, что самым трудным в рассказе, действие которого растянуто на много лет, произвести и оставить единство впечатления, и этот как раз сделано в “Крупной блондинке”. Я бы сказал, что это почти так же хорошо, как чеховский “Ионыч”, и если все-таки “Ионыч” лучше, то потому, что еще короче, еще меньше места потребовал для описания всей жизни человека.
И есть у Дороти Паркер интересная связь с Набоковым. В 1955 году она напечатала в журнале “Нью-Йоркер” рассказ под названием “Лолита”. Набоков, что называется, встал на уши. Дело в том, что он приносил в редакцию “Нью-Йоркера” рукопись “Лолиты” и взял честное слово с редактора Кэтрин Уайт, что она никому ее не покажет за исключением ее мужа, тоже работника “Нью-Йоркера”. Увидев в печати рассказ Дороти Паркер, он, естественно, посчитал, что Кэтрин Уайт слово нарушила. Супруги с трудом, но сумели убедить Набокова, что это случайное совпадение. Я сейчас вас ознакомлю с содержанием рассказа, и судите сами, так это или не так. Предварительное замечание: по-русски я Дороти Паркер никогда не видел и даю отрывки из рассказа в моем маловысокохудожественном переводе.
Героиня рассказа – некая миссис Юинг, живущая в небольшом, но тонном американском городке, кипящем вполне светской жизнью. Она вдова, но перед внезапной смертью мужа собиралась якобы с ним развестись, и теперь этот ее двусмысленный статус придает ей некоторую дополнительную пикантность, ибо миссис Юинг и вообще женщина незаурядная в светском смысле, ведущая активную жизнь, разговорчивая, по собственному разумению остроумная, мастер игры в бридж и всякое такое. Единодушно считается, что она, вне всякого сомнения, выйдет замуж вторично и даже удачней, чем в первый раз. И есть у нее дочь.
Диктор: “У миссис Юинг была дочь по имени Лолита. Конечно, никто не оспаривает родительского права называть отпрысков, как им, родителям, нравится, однако иногда было бы предусмотрительным попробовать заглянуть в будущее и постараться увидеть, как со временем будет выглядеть их чадо. Лолита была совершенно бесцветной, худой, с остро торчащими локтями и коленями, а ее волосы, такие тонкие, что казались редкими, никак не хотели виться и висели прямыми прядями, как ни закручивала их миссис Юинг в папильотки”.
Борис Парамонов: Когда Лолита достигла возраста, в котором, если вспомнить Набокова, начинают предаваться любовным прелиминариям, естественно, никто из молодых людей не обращал на нее внимания. Выведя Лолиту в свет, миссис Юинг немного добилась.
Диктор: “Даже приведенная в гости, Лолита сразу же находила угол, в котором спокойно устраивалась на весь вечер. Мать, покрывая шум общего разговора, могла кричать ей через всю большую, полную народа комнату: “Эй, затворница, иди сюда, потолкайся с людьми!” Лолита только улыбалась и оставалась на месте. Вообще-то в ее молчаливости ничего ужасного не было. Ее лицо, если только вы были способны запомнить его, носило выражение робкого доброжелательства, а ее улыбка могла считаться высшим из скудного списка ее достоинств. Но такие качества обладают ценностью, только когда их часто видят и помнят; а кто в ее случае замечал и помнил?”
Борис Парамонов: И вот в городке появляется приехавший из Нью-Йорка по делам риэл-эстэйт бизнеса блестящий молодой человек Джон Марбл. Местные девы выступают в полной боевой готовности, но, будучи вежливым и корректным, Джон в этих пределах с ними и остается, пока не случается ужасного – он полюбил Лолиту, сделал ей предложение и женился на этой неинтересной молчальнице.
Молодые живут в Нью-Йорке, миссис Юинг их регулярно посещает и с удовольствием рассказывает, что Лолита осталась той же, жизнь в метрополии ей впрок не пошла и что она по-прежнему такая же кулема: даже надев новое дорогое платье - а таких у нее много, - она сразу же превращает его в старую тряпку.
Диктор: “Я одно и то же всегда твержу Лолите, и пишу ей всё время, - говорила миссис Юинг. - Живи пока живется и будь счастлива, пока счастлива. Потому что – вы же понимаете, если такой мужчина, как Джон Марбл, женится на такой девушке, как Лолита… Но она знает, что ей всегда найдется где приклонить голову. Этот дом – ее дом. Она всегда может вернуться к своей матери”.
Ибо миссис Юинг была не из тех женщин, которые легко теряют надежду”.
Борис Парамонов: О чем этот рассказ? О соперничестве матери с дочерью, своей тусклой невыразительностью подчеркивавшей предполагаемый блеск матери. О матери, не способной примириться со сногсшибательным дочериным успехом. И у читателя не может не появиться мысли о набоковской Лолите и ее матери Шарлотте, проигравшей в пух и прах борьбу за интересного мужчину Гумберта Гумберта.
Так что похоже, что Кэтрин Росс из журнала Ньюйоркер, потихоньку от ее мужа, поделилась с Дороти Паркер содержанием тайной крамольной рукописи, а та и загорелась собственным творческим огнем. Женщины, если речь не идет о сексуальном соперничестве, всегда сговорятся.
И есть в этой истории еще одна драгоценная подробность. Дороти Паркер напечатала в том же “Нью-Йоркере” первую рецензию на “Лолиту”. Что это доказывает – ее невиновность в отношении собственной “Лолиты” или очаровательную женскую способность, согрешив, мило улыбнуться?
Иван Толстой: Переходим к рубрике “Переслушивая Свободу”. Сорок лет тому назад, 3 января 1970 года у нашего микрофона выступал парижский поэт и критик Георгий Адамович с размышлениями о творчестве Андрэ Жида.
Георгий Адамович: Исполнилось сто лет со дня рождения Андре Жида. Начну, однако, свою беседу о нем с далекого воспоминания, которое прямого отношения к этой юбилейной дате не имеет. В 1918 или, может быть, 19-м году, Николай Гумилев, вернувшийся из Парижа и Лондона, куда еще до революции он был послан в составе какой-то военной миссии, сказал на собрании в Доме искусств: “У нас все еще считают, что первый французский писатель - Анатоль Франс. А крупнейший современный французский писатель – Андре Жид”. Слова его многих удивили. Жид был сравнительно мало известен в России. Слава и престиж Анатоль Франса, наоборот, находились в зените, свидетельством чего может послужить статья Замятина, написанная немногим позже, где есть такие строки: “Если составить атлас культуры за последнюю четверть века, то, конечно, на карте России обозначена вершина – Лев Толстой, а на карте Франции - Анатоль Франс. В этих двух именах - духовные полюсы двух наций”. Но, по-видимому, Гумилев на месте, в Париже, уловил веяния, которые до России еще не дошли. Да которым, по тем грозным, бурным временам, и нелегко было бы до нас дойти. В те годы Андре Жид действительно становится во французских передовых литературных кругах кем-то вроде властителя дум. Не то, чтобы талант его явно превосходил дарование Анатоля Франса. Нет, не в этом было дело. Влияние, неуклонный рост влияния Жида основан был на твердо продуманном сопротивлении изящно-поверхностному, скептическому, легковесному отношению к творчеству. Отношению, символом которого был, в течение долгих лет, Анатоль Франс. Считалось почти бесспорным, что такой взгляд на литературу - черта прирожденно французская, соответствующая духовному складу нации и ее культуре. Андре Жид поставил себе задачей убедить соотечественников, что это не так, и что лучшее, самое высокое, Францией созданное, имеет мало общего с беспечными и меланхолическим усмешками над человеческим существованием, которое, в конце концов, будто бы неизбежно сводится к суете сует. А Франция, французская интеллектуальная молодежь, по-видимому, ждала писателя, который опять вгляделся бы в загадки бытия, в трудности и в темные стороны жизни, бесконечно противоречивый внутренний мир человека. Разумеется, прежние традиции еще находили приверженцев и в их ряду следует, пожалуй, на первом месте назвать имя Жана Кокто, любимца литературно-светского Парижа. Но при сопоставлении с этим талантливым острословом и неутомимым законодателем мод, с этой типично “столичной штучкой”, если воспользоваться выражением городничихи о Хлестакове, Жид выигрывал и казался подлинным мудрецом. Кокто был, в сущности, приемником Анатоля Франса, хотя при своем демонстративном пристрастии к новизне во что бы то ни стало, он от такой преемственности отрекся бы. Андре Жид, наоборот, стремился вывести французскую литературу из парижских салонов, напомнить о ее связи с Монтенем и Паскалем, Шатобрианом и Бодлером. Можно было бы, конечно, назвать и другие имена. А, пожалуй, он еще настойчивее хотел сблизить ее с чужеземными духовными сокровищами. В первую очередь, с Достоевским, которого он боготворил, а, отчасти, с Ибсеном. Авторитет его оказался окончательно упрочен лишь после Первой мировой войны.
Иван Толстой: Андрей, а теперь пришло время для вашей персональной рубрики. Сегодняшние музыкальные исполнители под вашим увеличительным стеклом. Прошу!
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, прежде чем прейдем к заключительной музыкальной теме, я бы хотел сказать, что вчера пришло очень грустное сообщение о том, что в Краснодаре на 76-м году жизни скончался Георгий Гаранян. Мы представляли с вами в наших программах нашим слушателям его творчество. Это действительно ошеломляющая новость, буквально накануне Нового Года я видел Георгия Гараняна, он был веселым, как всегда живым, он шутил, был источником какой-то веселой праздничной энергии. И в Краснодаре он оказался именно потому что у него там были концерты вместе с Мишелем Леграном, которые теперь уже не состоятся. И я даже не знаю, что здесь говорить. Это всегда трагично, когда уходит человек, а для меня это еще дополнительно трагично потому, что часть своей энергии в последние годы Георгий Гаранян направил, как мне, по крайней мере, кажется, на то, чтобы достать из небытия и издать некоторые свои записи прошлых лет, а записи Георгия Гараняна стали появляться практически с конца 50-х годов. То есть, можно себе представить, какой музыкальный архив был у этого человека, даже если кое-что было потеряно и не найдено до сих пор, тем не менее. И это он не успел завершить. Сейчас можно купить пять, шесть, семь альбомов Георгия Гараняна, и то, по-моему, намного меньше, если вы зайдете в обычный магазин, а очень многие интереснейшие записи, интереснейшая музыка, которая во многом определяла направление и развитие советского джаза 60-х, 70-х, даже 80-х годов, боюсь, что это так и останется неизданным. Нашу следующую с вами встречу, Иван, если вы не против, мы посвятим Георгию Гараняну, хотя мы о нем как-то уже говорили, но, тем не менее, мы дадим какой-то портрет этого выдающегося музыканта.
А теперь, чтобы завершить нашу рождественскую и новогоднюю встречу, я предлагаю послушать замечательного трубача Валерия Пономарева, который все чаще и чаще выступает в Москве, хотя продолжает жить в США. На одном из его дисков, по-моему, на самом первом его американском диске, была пьеса под названием “Русская Рождественская песня”. Я не буду говорить, что легло в основу этой композиции, я убежден, что сто процентов наших слушателей эту мелодию знают. Хочу добавить, что, по-моему, это единственный случай, когда замечательный трубач Валерий Пономарев попробовал свои силы и как вокалист.
Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван! С Новым Годом, с прошедшими Новыми Годами, с предстоящими Старыми Новыми Годами, и так далее!
Иван Толстой: Сегодня в программе:
Вечная Лолита – радиоэссе Бориса Парамонова
Памяти ветерана итальянской славистики Нины Каухчишвили
Переслушивая Свободу: Георгий Адамович об Андре Жиде.
Культурная панорама и музыкальные записи. Андрей, объявите, пожалуйста, исполнителя.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, я очень хотел в преддверии Старого Нового Года найти какую-нибудь рождественскую или новогоднюю музыку наших джазовых музыкантов, и вдруг выяснилось, что никто из них не записал целиком новогодней джазовой программы, поэтому мы будем слушать сегодня разных музыкантов, фрагменты разных альбомов, и начнем мы, пожалуй, с фрагмента пьесы “Рождественский вальс” из альбома “Рождественский концерт” замечательного питерского трио – Вячеслав Гайворонский, Владимир Волков, Андрей Кондаков.
Иван Толстой: Андрей, это наша первая с вами программа в Новом Году. Поделитесь, пожалуйста, праздничными впечатлениями. Вы, небось, сидели сиднем где-нибудь под Нарофоминском?
Андрей Гаврилов: Ах, если бы! Но получилось совершенно по-другому, Иван. Получилось так, что после долгого перерыва я попал в одно из самых своих любимых мест на земном шаре, а именно на остров Шри-Ланка.
Вы знаете, как странно бывает, я помню с детства одну цитату. Я очень много читал советской прессы, будучи пионером, и то ли в “Пионерской правде”, то ли в какой-то детской книжке, то ли в журнале “Пионер”, я сейчас не помню и надеюсь, что не вспомню никогда, был рассказ, который начинался с того, что мальчик приходит из школы и говорит папе с завистью, что Вовка или Петька приносил сегодня кокос, который обезьяна на Цейлоне бросила в его дядю-моряка. “Ты представляешь, папа, с Цейлона!”. На что советский папа отвечает: “Да ладно, у нас тоже в доме есть цейлонские вещи”. “Какие?”, - говорит мальчик с горящими глазами. И папа открывает какой-то там ящик на кухне и достает пачку цейлонского чая. Я помню ужас, который меня охватил, потому что, во-первых, неужели взрослые не понимают, что это разные вещи - цейлонский кокос и пачка цейлонского чая, во-вторых, у меня было сомнение, я не знал этого точно, я это позже узнал, но у меня было сомнение, что цейлонский чай - не совсем цейлонский, я еще тогда не знал, что это всего лишь сорт, и чай делается в Краснодаре. Но что-то в этом было ненастоящее. Но вот эта фраза почему-то засела у меня в памяти.
И когда несколько лет назад вдруг представилась возможность попасть на славный остров Цейлон, который теперь называется Шри-Ланка, я, конечно, этой возможностью воспользовался. Я был, в итоге, на Шри-Ланке несколько раз, последний раз это было незадолго до того страшного цунами 2004 года, и вот сейчас я снова попал в эту абсолютно, с моей точки зрения, благословенную страну. Вы знаете, Иван, замечательно встречать Новый Год под заснеженной елкой где-нибудь в лесу, когда в 12 часов выходит красавица луна, но я вас хочу заверить, что не менее прекрасно сидеть в 12 часов, зарыв ноги в горячий песок, на берегу Индийского океана.
Иван Толстой: Под кокосом, естественно.
Андрей Гаврилов: Нет, под кокосом нельзя, потому что под кокосом не сидят, кокос может упасть, по кумполу врезать и - все, этот Новый Год будет для вас последним. Поэтому довольно часто натягиваются специальные сети, чтобы кокосы никому по голове не попали.
Шри-Ланка вообще удивительная страна. В этом году, сидючи на пляже, я читал книгу одного из самых знаменитых шриланкийцев, а именно Артура Кларка.
Иван Толстой: Да, он же там закончил свои дни.
Андрей Гаврилов: Его последний роман во многом посвящен именно Шри-Ланке. И очень приятно было узнавать какие-то реалии, видеть какие-то отсылки на те места, где ты бывал сам и тому подобное. Шри-Ланка - удивительная страна, потому что в ней удивительным образом, несмотря на все конфликты, несмотря на чудовищную гражданскую войну, которая там шла столько лет, тем не менее, это страна, в которой удивительным образом уживаются разные религии и разные культуры. Вы можете стоять на перекрестке и справа от вас будет вишнуистский храм, слева будет буддистская ступа, прямо будет католическая церковь, сзади будет что-то еще, и совершенно спокойно, это никого не удивляет. Более того, и дорогие сердцу изображения совершенно одинаковым образом затянуты пленкой от дождя, который бывает в это время года на этом острове.
Кроме того, меня совершенно в свое время поразила мысль, которая никогда до этого в голову не приходила. Когда Адам и Ева были изгнаны из Рая за то, что они вкусили от Древа Познания добра и зла, они, в частности, лишились бессмертия, которое вроде бы им полагалось. Они жили долго и счастливо, конечно, все это очень хорошо, ну, а что было после, где их похоронили? Так вот, их похоронили на одном из островов, который относится к Шри-Ланке - маленький остров, на котором есть могила Адама и Евы. Я это узнал поздно, я там не был, но обязательно в один из следующих разов, если попаду когда-нибудь в те края, я хочу посмотреть на это место. “Могила Адама и Евы” - это звучит примерно так же, как в Греции, когда идешь где-нибудь в Дельфах, экскурсовод говорит: “Посмотрите, справа - храм, который построили сыновья Посейдона”. Ты переспрашиваешь: “Сыновья кого?”. “Ну, Посейдона, бога моря. Вы знаете Посейдона?”. “Да, - говоришь ты тупо, - я знаю Посейдона”. “Так вот эти сыновья его построили”. И ты вдруг понимаешь, что реальность и миф, реальность и легенда смешиваются в какой-то совершенно непонятный коктейль - где реальность, где не реальность? С одной стороны, вот он, храм, с другой стороны - сыновья бога его построили. Так же и на Шри-Ланке есть могила Адама и Евы, и есть то место, куда ступил Адам, когда был изгнан из Райского сада. И на этой горе, которая теперь называется естественно, Пик Адама, сохранился огромный отпечаток человеческой ступни. Приверженцы одной религии говорят, что это след Адама, приверженцы другой говорят, что это нога Будды, и так далее. Тем не менее, вот такое место на Шри-Ланке есть и, согласно исследованием соответствующих ученых, именно Шри-Ланка является как бы проекцией Райского сада на землю. Вот как хотите, так к этому, Иван, и относитесь.
Иван Толстой: Ну, хорошо, но скажите, что вы по крайней мере в 12 часов ночи пили, какое шипучее вино?
Андрей Гаврилов: Вы знаете, в 12 часов ночи весь берег превратился в арену фейерверков и петард. Слава богу, это не закрытое помещение, все к этому относятся достаточно внимательно и никаких нежелательных последствий не было. Но минут 5-10 света, стрельбы и чего только еще вы можете себе представить - все это там происходило.
Что пьет народ на Шри-Ланке? На Шри-Ланке в этом году я увидел впервые очень хорошие винные магазины, раньше я их не видел, их просто не было, где вы можете купить практически любое вино. Но в этом году Новый Год совпал с Праздником Полнолуния, а в Праздник Полнолуния продажа спиртного запрещена. То есть, его не запрещено потреблять, вы можете накануне купить хоть цистерну вашего любимого напитка и нагло попивать - хотите из бокала, хотите через соломинку, но в продаже ничего нет. Но это просто сноска. А я, разумеется, попробовал местный напиток, и коктейль “Арак” с кока-колой. По-моему, вполне заслуживает внимания.
Иван Толстой: Чем ответить вам? Прямо даже не знаю. Ну вот, пожалуй, новостью о том, что расширен, наконец, канон Леонардо да Винчи, и вокруг Нового Года были то ли найдены, то ли обнаружены, то ли аттрибутированы, по крайней мере, две картины, которые, может быть, с какой-то, хотя бы маленькой долей вероятности, все-таки несут на себе какие-то следы рук Леонардо да Винчи.
Одна из этих картин - портрет молодой девушки, выполненный пером, чернилами и мелом по пергаменту.
До сих пор считалось, что рисунок насчитывает всего 150 лет и что это стилизация под итальянские профильные портреты XV века; в 1998 году его продали с аукциона всего за 19 тысяч долларов. Но после того как гипотеза об авторстве Леонардо получила весомое искусствоведческое подтверждение, эксперты спрогнозировали что рост стоимости работы будет приблизительно до 150 миллионов долларов.
И вторая новость, связанная с картиной Леонардо это обнаружение неизвестного мужского портрета его работы, на котором, не исключено, что художник изобразил сам себя (впрочем, надежных доказательств представлено пока не было, и вообще вся эта история - дело темное). В разгар этой шумихи всплыла и якобы единственная скульптура Леонардо да Винчи: терракотовая голова скорбного старика. Искусствоведы из Перуджи предположили, что она была создана Леонардо в период ученичества в мастерской Верроккьо. И мотивирована была гипотеза сходством скульптурной работы с двумя изображениями святого Иеронима, которого рисовал тот же самый Леонардо да Винчи.
И, наконец, под самый конец года журналисты “The Washington Post” узнали, что обнаружена неизвестная работа Леонардо в Бостоне, в знаменитой Бостонской галерее. Однако эта история оказалась настолько сенсационной, что больше про нее решительно пока что сказать нечего.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, когда вы начали говорить фразу, что то ли обнаружены, то ли атрибутированы, то ли найдены произведения Леонардо, я, честно говоря, испугался, что вы сейчас продолжите, “то ли нарисованы картины” Леонардо да Винчи.
Иван Толстой: Это - запросто, мастеров хоть отбавляй.
Еще из новостей начавшегося года. Грустных новостей. 4 января, в Милане скончалась одна из самых известных в Европе слависток, Нина Михайловна Каухчишвили, автор многих книг и переводов, неутомимый пропагандист русской культуры в Италии.
О ней рассказывает ее коллега, живущий в Италии историк Михаил Талалай.
Михаил Талалай: Если посмотреть частотность эпитетов, прилагаемых к Нине Михайловне, то, думаю, на первое место выйдет слово “неутомимый” - “instancabile”. Она поражала всех - и стар, и млад - своей необыкновенной, выдающейся даже на общевозбужденном итальянском фоне неутомимостью, некоей пассионарностью, страстной увлеченностью, даже чудаковатой на фоне академической среды.
Когда Нина Михайловна заступала к микрофону по залу обычно проходила волна приятного возбуждения: он нее уже заранее ждали какой-то энергетической подпитки, раскованности, выходки, обличения или восторженной оценки. Академические рамки ей были тесны: она любила форумы, открытые столы, экуменические встречи и прочие массовые формы общения людей культуры.
Меня в ее деятельности, помимо неутомимости, поражала вездесущность Нины Михайловны. Она была в курсе всех главных событий русско-итальянской жизни и даже их участницей – и это при том, что Каухчишвили не пользовалась электронной почтой и Интернетом, и даже общение по телефону в последние годы с ней было затруднено по причине резкого ухудшения ее слуха. Ей как-то хватало традиционных способов, и я даже недавно получал от нее по почте – не электронной – нужные мне сведения и ксероксы редких статей.
Каухчишвили принадлежала к тем людям, которые являются целыми учреждениями, институтами, со своими структурами, аппаратами, филиалами. За исключением интернетовского обеспечения, она была хорошо оснащена и пользовалась какими-то магнитофонами и микрофонами – отчасти, вероятно, чтобы лучше слышать. А слышать и знать она хотела все. Обычная филология и русская литература ей тоже были тесны. Ее интересовала философия, богословие, история – чаще с религиозным уклоном, то есть там, где в разных ипостасях проявляются вера и дух.
Любимым и весьма здоровым ее детищем стали ежегодные конференции в монастыре Бозе на тему русской духовности. Именно там я и познакомился с ней, лет пятнадцать назад, на одной из самых первых конференций, - она была посвящена наследию старца Паисия Величковского. Собственно Нина Михайловна и внедрила меня, совсем ей незнакомого человека, в этот исключительный мир: когда я изъявил желание приехать на конференцию, меня отослали к Каухчишвили, как к некоему фильтру и сначала она для меня явилась в форме факса, на который я должен был отослать для одобрения свой текст. Позднее я, как и многие другие, практически ежегодно встречался с ней именно в монастыре Бозе. Его монахи и прислали мне письмо о кончине Нине Михайловны, озаглавленное “Пасха Каухчишвили”. В начале января, в рождественские дни, даже не читая текста, мне стало ясно, что речь идет о ее упокоении.
Нина Михайловна скончалась в своем Милане, 4 января на 91-м году жизни: она успела отметить 90-летие. Родилась же она в Берлине, 20 августа 1919 года, в семье грузина-эмигранта и русской женщины. Интересно, что она изначально, по рождению принадлежала к католической Церкви. То, что Нина – католичка, меня удивило при нашей первой встрече: в Грузии, однако, как она мне объяснила, существуют исторические районы с католическим, как бы униатским, населением, но совершенно спокойно относящимся к Православию – более того, Нина Михайловна очень любила русскую православную культуру, писала про всех самых важных русских святых, а одно из ее последних исследований, вышедших и на русском – посвящено матери Марии (Скобцевой), которая поразила Каухчишвили (и не только ее) своей жизнью, точнее - житием.
В 40-м году семья Нины покинула Берлин и переехала в Милан. В качестве собирателя мемуаров я не раз обращался к Нине Михайловне с просьбой написать что-нибудь для того или иного сборника. Она как-то отнекивалась, но за мемуары все-таки села – понятно, не по моей просьбе, а по внутреннему побуждению. В итоге, впрочем, она подробно описала русскую жизнь в Германии, а не в Италии – и это понятно. Первые 20 лет прошли там, да и время, 20-30-е годы, было яркое.
В Италии жилось спокойнее. Католики Каухчишвили вписались в местный фон. Они слегка итальянизировали фамилию, которая в ее немецком варианте писалась невозможным для итальянцев образом: в одном месте стояло подряд пять согласных букв. Нина поступила в Католический университет Милана по специальности русская литература. Ее первый предмет изучения – Долли Финкельмон, внучка Кутузова, одна из пушкинских муз и, кстати, тоже католичка из России. Нина опубликовала ее французский дневник, первые, самые важные его части. Затем она увлеклась семиотикой (отсюда и ее известная дружба с Тарту), затем – отцом Павлом Флоренским, затем – русской святостью и многим иным.
Ее способности как человека-учреждения понадобились в 60-е годы, когда Нину пригласили обустроить славяноведческую кафедру во вновь учрежденный университет города Бергамо – в отечественной культуре его упорно произносят как Бергамо.
Нину отличал юмор и ирония, и поэтому она извинила мои некоторые избыточные эпитеты в ее адрес. В своей обзорной статье для еженедельника Русская мысль про конференции в Бозе я назвал ее матриархом итальянской славистики, а также серой кардинальшей монастыря, легкомысленно упустив из виду, что статья попадет и к Нине Михайловне. При нашей следующей встрече она припомнила мне и матриарха, и кардинальшу.
Мы много с ней смеялись и в одну из наших последних встреч, все в том же монастыре Бозе в Пьемонте. По окончании конференции нас посадили в один и тот же поезд, шедший на Милан, и мы общались наедине с часок. В заключение беседы, во время которой, как водится, мы обсуждали докладчиков – их выступления и биографии - она заявила мне: “Да, много было участников. Жаль, однако, что Талалай не приехал”. Пришлось не без смущения и последующего оглушительного смеха Нины Михайловны открыться… Напомню, что ей уже было под 90, и у нее было плохо со слухом и, возможно, со зрением. Прекрасная память, ей, однако, не изменяла, о чем я убедился в самый последний раз, когда ее слушал, в 2008 году, на конференции Русские в Милане.
Мы рассказывали о предметах наших исследований, а Нина Михайловна Каухчишвили рассказывала о себе самой - с полным правом.
Иван Толстой: Продолжаем культурный обзор. Какие впечатления за последние дни у интеллигентного человека? Это я вас, Андрей, так называю, ничего?
Андрей Гаврилов: Я вам прощу это, Иван, а что касается впечатлений, у меня одно очень сильное впечатление, которое перекликается с тем, что я вообще думал об ушедшем годе. Я попал в кинотеатр на днях, посмотрев фильм “Аватар” режиссера Джеймса Камерона. Я думаю, что очень многие наши слушатели его уже посмотрели, я могу так уверенно об этом говорить, потому что количество зрителей этого фильма, что в России, что по миру, бьет все рекорды. Судя по всему, это будет, по крайней мере, можно рассчитывать, что это будет самый кассовый фильм в истории кинематографа. Если он таким и не станет, то он сейчас второй по кассовости, то есть по популярности. Чем меня поразил этот фильм? Я буду считать, что кто-то не видел. Это - фантастика, действие происходит на планете Пандора, привет братьям Стругацким. И что там происходит, в общем, большого значения не имеет. Для людей моего поколения, которые выросли на творчестве Стругацких, Азимова, Брэдбери, Станислава Лема, это, в общем, фильм не серьезный, там толком нет сюжета, это сказка для взрослых, и бог с ней. Не это интересно. А то, что, несмотря на предыдущие опыты и эксперименты в области трехмерного кинематографа, я возьму на себя смелость сказать, что этот фильм открывает абсолютно новую страницу, точно так же, как если сейчас пересмотреть первые фильмы, с которых пошел вообще весь кинематограф, будь то “Прибытие поезда” или даже более поздний “Облитый поливальщик”. В общем, в них нет большой философской глубины и нет психологического раскрытия образов. Но они навсегда заняли место в истории кино, как первые фильмы.
Я не удивлюсь, если фильм “Аватар” займет свое место в истории кино не потому, что в нем раскрыты какие-то образы или есть глубокие философские истины, а именно потому, что, вполне возможно, с него начнется отсчет новой технологической игрушки или, если говорить серьезнее, нового технологического искусства, искусства трехмерного кинематографа. На сегодняшний день это самое совершенное произведение этого жанра, нет, не жанра, направления кинематографа, которое мне приходилось видеть. Вот с этой точки зрения посмотреть его надо обязательно. Но, хочу предупредить тех, кто не видел: не ждите откровений, все-таки это немножечко аттракцион, немножечко луна-парк, правда, сделанный на фантастически высоком уровне.
И вот какая у меня была перекличка с итогами прошлого года, Иван, если позволите. Дело в том, что это очень дорогой фильм, это видно, даже можно читать в интернете, сколько это стоило, потому что видно, какие это бешеные деньги, и, вместе с тем, в мировом кинематографе происходит совершенно противоположная тенденция. Например, кинокомпания “Парамаунт” начинает снимать микробюджетные фильмы. После того, как фильм ужасов “Паранормальная активность”, снятый всего лишь за 5 тысяч долларов, стал самым рентабельным проектом за всю историю кино, то есть, на каждый вложенный доллар принес наибольший процент прибыли, компания “Парамаунт” решила ежегодно выделять определенный бюджет, и для начала это будет миллион долларов на создание и развитие микробюджетных фильмов.
Чем, по-моему, это интересно? Дело в том, что кино примерно, как гранд-опера где-нибудь на Байройтском фестивале, - это тот вид искусства, который мы всегда считали недоступным для домашнего производства. Можно написать роман, даже если у тебя нет компьютера, ручкой на бумаге, можно нарисовать картину, можно написать стихотворение, можно (это чуть подороже) сделать скульптуру, но никто не мог подумать о том, что в домашних условиях, с помощью домашнего практически бюджета можно сделать настоящее кино, которое пойдет в настоящих кинотеатрах. То, что это произошло, это, по-моему, очень интересно. Кино с того искусственного пьедестала, супердорогого и супернедоступного для простых смертных вида искусства, я имею в виду не поглощение, потребление, а именно производство и участие простого смертного в создании этого произведения, так вот кино становится доступным. Я думаю, что любой человек, который захочет снять фильм, согласится, что 15 тысяч долларов (это для обычного человека и для домашнего бюджета немалая сумма), но, тем не менее, их можно найти, и это несопоставимо с теми сотнями миллионов долларов, которые тратятся на блокбастеры. Вот это, Иван, очень интересно.
Мы с вами уже говорили про народное и наивное искусство, мы с вами говорили про то, что называется примитивной живописью, как-то мы с вами обсуждали народную поэзию, вот, может быть, скоро будет и народное кино.
Иван Толстой: Вас все в будущее, Андрей, тянет, а меня привлекает прошлое. Вот археологи, оказывается, только что обнаружили
в окрестности пирамид новые захоронения. Эти находки помогают прояснить, чем питались создатели этих огромных сооружений. В могилах исследователи нашли скелеты и остатки домашней утвари.
По словам ученых, анализ захоронений, возраст которых лежит в пределах 4,5-4,6 тысяч лет, позволил установить, что работники питались достаточно хорошо. В частности, из близлежащих ферм им присылали овец и быков.
Одновременно на стройке было занято до 10 тысяч человек. При этом каждый строитель работал сменами по три месяца.
Новая находка подтверждает теорию, высказанную археологами еще в 90-х годах прошлого века. Тогда обнаружение могил строителей в непосредственной близости от самих пирамид - гробниц фараонов - заставило пересмотреть традиционные представления о том, что сооружения возводились рабами. Ученые пришли к выводу, что это были вольнонаемные рабочие, иначе их не позволили бы хоронить вблизи фараонов.
Наш нью-йоркский автор Борис Парамонов прислал очередное радиоэссе. Снова о Набокове. Признаюсь: слушать его я стал вяло. Набоковские суждения Бориса Михайловича я знаю давно и неплохо. Но он в очередной раз меня удивил: на пропаханном десятками профессионалов поле он нашел то, чего никто не заметил. С удовольствием предлагаю нашим слушателям это выступление, названное “Вечная Лолита”.
Борис Парамонов: Нынешние разговоры про набоковского недоноска Лору – Лауру, при всем моем отвращении к этому чисто коммерческому проекту, всё-таки зафиксировали мысль на знаменитом авторе, а тут еще по телевизору в очередной раз крутанули “Лолиту” Стэнли Кубрика – фильм 1962 года, сделанный при активном сотрудничестве Набокова (он был соавтором сценария), и я в очередной раз этот фильм посмотрел. Мне нравится эта картина, в отличие от второй экранизации “Лолиты”, сделанной сравнительно недавно, лет десять назад. Вторая экранизация была сделана очень плоско, рабски следовала книге, а в кино так делать не следует, у кино свои приемы, своя выразительность. В “Лолите” Кубрика как раз эта автономность зрительного развертывания была достигнута, хотя кое-что супротивное роману не совсем воспринималось: староват был Гумберт (вообще-то роскошный англичанин Джеймс Мэйсон), и совсем уж вульгарной представлена Шарлотта (прелестная толстуха Шелли Уинтер). Сама Лолита была сделана семнадцатилетней, а это, как мы помним из романа, для Гумберта уже старость. Фильм нес, выносил и всячески украшал гениальный Питер Селлерс, помимо Куилти выступавший еще и в другой роли: сценаристы сделали его директором Лолитиной школы, который беседует с Гумбертом, номинальным отцом, о необходимости начать ознакомление Лолиты с сексом.
Я пытаюсь не любить Набокова, но стоит о нем заговорить, и остановиться уже не могу. Так и в этот раз – решился, наконец, ознакомить публику еще с одной набоковской темой.
Была в Америке (и есть) писательница Дороти Паркер. Она писала и прозу, и стихи в ныне уже исчезнувшем жанре эпиграммы (в старинном, античном смысле слова). В прозе ее жанром был, понятно, рассказ, и несколько шедевров у нее, безусловно, есть. Я бы сказал, что она была чем-то средним между Довлатовым и Чеховым, и ближе всё-таки к Чехову. Сомерсет Моэм до небес хвалил ее сочинения, высшим достижением назвав “Крупную блондинку” - рассказ о спивающейся женщине (момент у Дороти Паркер автобиографический). Сомерсет Моэм написал, что самым трудным в рассказе, действие которого растянуто на много лет, произвести и оставить единство впечатления, и этот как раз сделано в “Крупной блондинке”. Я бы сказал, что это почти так же хорошо, как чеховский “Ионыч”, и если все-таки “Ионыч” лучше, то потому, что еще короче, еще меньше места потребовал для описания всей жизни человека.
И есть у Дороти Паркер интересная связь с Набоковым. В 1955 году она напечатала в журнале “Нью-Йоркер” рассказ под названием “Лолита”. Набоков, что называется, встал на уши. Дело в том, что он приносил в редакцию “Нью-Йоркера” рукопись “Лолиты” и взял честное слово с редактора Кэтрин Уайт, что она никому ее не покажет за исключением ее мужа, тоже работника “Нью-Йоркера”. Увидев в печати рассказ Дороти Паркер, он, естественно, посчитал, что Кэтрин Уайт слово нарушила. Супруги с трудом, но сумели убедить Набокова, что это случайное совпадение. Я сейчас вас ознакомлю с содержанием рассказа, и судите сами, так это или не так. Предварительное замечание: по-русски я Дороти Паркер никогда не видел и даю отрывки из рассказа в моем маловысокохудожественном переводе.
Героиня рассказа – некая миссис Юинг, живущая в небольшом, но тонном американском городке, кипящем вполне светской жизнью. Она вдова, но перед внезапной смертью мужа собиралась якобы с ним развестись, и теперь этот ее двусмысленный статус придает ей некоторую дополнительную пикантность, ибо миссис Юинг и вообще женщина незаурядная в светском смысле, ведущая активную жизнь, разговорчивая, по собственному разумению остроумная, мастер игры в бридж и всякое такое. Единодушно считается, что она, вне всякого сомнения, выйдет замуж вторично и даже удачней, чем в первый раз. И есть у нее дочь.
Диктор: “У миссис Юинг была дочь по имени Лолита. Конечно, никто не оспаривает родительского права называть отпрысков, как им, родителям, нравится, однако иногда было бы предусмотрительным попробовать заглянуть в будущее и постараться увидеть, как со временем будет выглядеть их чадо. Лолита была совершенно бесцветной, худой, с остро торчащими локтями и коленями, а ее волосы, такие тонкие, что казались редкими, никак не хотели виться и висели прямыми прядями, как ни закручивала их миссис Юинг в папильотки”.
Борис Парамонов: Когда Лолита достигла возраста, в котором, если вспомнить Набокова, начинают предаваться любовным прелиминариям, естественно, никто из молодых людей не обращал на нее внимания. Выведя Лолиту в свет, миссис Юинг немного добилась.
Диктор: “Даже приведенная в гости, Лолита сразу же находила угол, в котором спокойно устраивалась на весь вечер. Мать, покрывая шум общего разговора, могла кричать ей через всю большую, полную народа комнату: “Эй, затворница, иди сюда, потолкайся с людьми!” Лолита только улыбалась и оставалась на месте. Вообще-то в ее молчаливости ничего ужасного не было. Ее лицо, если только вы были способны запомнить его, носило выражение робкого доброжелательства, а ее улыбка могла считаться высшим из скудного списка ее достоинств. Но такие качества обладают ценностью, только когда их часто видят и помнят; а кто в ее случае замечал и помнил?”
Борис Парамонов: И вот в городке появляется приехавший из Нью-Йорка по делам риэл-эстэйт бизнеса блестящий молодой человек Джон Марбл. Местные девы выступают в полной боевой готовности, но, будучи вежливым и корректным, Джон в этих пределах с ними и остается, пока не случается ужасного – он полюбил Лолиту, сделал ей предложение и женился на этой неинтересной молчальнице.
Молодые живут в Нью-Йорке, миссис Юинг их регулярно посещает и с удовольствием рассказывает, что Лолита осталась той же, жизнь в метрополии ей впрок не пошла и что она по-прежнему такая же кулема: даже надев новое дорогое платье - а таких у нее много, - она сразу же превращает его в старую тряпку.
Диктор: “Я одно и то же всегда твержу Лолите, и пишу ей всё время, - говорила миссис Юинг. - Живи пока живется и будь счастлива, пока счастлива. Потому что – вы же понимаете, если такой мужчина, как Джон Марбл, женится на такой девушке, как Лолита… Но она знает, что ей всегда найдется где приклонить голову. Этот дом – ее дом. Она всегда может вернуться к своей матери”.
Ибо миссис Юинг была не из тех женщин, которые легко теряют надежду”.
Борис Парамонов: О чем этот рассказ? О соперничестве матери с дочерью, своей тусклой невыразительностью подчеркивавшей предполагаемый блеск матери. О матери, не способной примириться со сногсшибательным дочериным успехом. И у читателя не может не появиться мысли о набоковской Лолите и ее матери Шарлотте, проигравшей в пух и прах борьбу за интересного мужчину Гумберта Гумберта.
Так что похоже, что Кэтрин Росс из журнала Ньюйоркер, потихоньку от ее мужа, поделилась с Дороти Паркер содержанием тайной крамольной рукописи, а та и загорелась собственным творческим огнем. Женщины, если речь не идет о сексуальном соперничестве, всегда сговорятся.
И есть в этой истории еще одна драгоценная подробность. Дороти Паркер напечатала в том же “Нью-Йоркере” первую рецензию на “Лолиту”. Что это доказывает – ее невиновность в отношении собственной “Лолиты” или очаровательную женскую способность, согрешив, мило улыбнуться?
Иван Толстой: Переходим к рубрике “Переслушивая Свободу”. Сорок лет тому назад, 3 января 1970 года у нашего микрофона выступал парижский поэт и критик Георгий Адамович с размышлениями о творчестве Андрэ Жида.
Георгий Адамович: Исполнилось сто лет со дня рождения Андре Жида. Начну, однако, свою беседу о нем с далекого воспоминания, которое прямого отношения к этой юбилейной дате не имеет. В 1918 или, может быть, 19-м году, Николай Гумилев, вернувшийся из Парижа и Лондона, куда еще до революции он был послан в составе какой-то военной миссии, сказал на собрании в Доме искусств: “У нас все еще считают, что первый французский писатель - Анатоль Франс. А крупнейший современный французский писатель – Андре Жид”. Слова его многих удивили. Жид был сравнительно мало известен в России. Слава и престиж Анатоль Франса, наоборот, находились в зените, свидетельством чего может послужить статья Замятина, написанная немногим позже, где есть такие строки: “Если составить атлас культуры за последнюю четверть века, то, конечно, на карте России обозначена вершина – Лев Толстой, а на карте Франции - Анатоль Франс. В этих двух именах - духовные полюсы двух наций”. Но, по-видимому, Гумилев на месте, в Париже, уловил веяния, которые до России еще не дошли. Да которым, по тем грозным, бурным временам, и нелегко было бы до нас дойти. В те годы Андре Жид действительно становится во французских передовых литературных кругах кем-то вроде властителя дум. Не то, чтобы талант его явно превосходил дарование Анатоля Франса. Нет, не в этом было дело. Влияние, неуклонный рост влияния Жида основан был на твердо продуманном сопротивлении изящно-поверхностному, скептическому, легковесному отношению к творчеству. Отношению, символом которого был, в течение долгих лет, Анатоль Франс. Считалось почти бесспорным, что такой взгляд на литературу - черта прирожденно французская, соответствующая духовному складу нации и ее культуре. Андре Жид поставил себе задачей убедить соотечественников, что это не так, и что лучшее, самое высокое, Францией созданное, имеет мало общего с беспечными и меланхолическим усмешками над человеческим существованием, которое, в конце концов, будто бы неизбежно сводится к суете сует. А Франция, французская интеллектуальная молодежь, по-видимому, ждала писателя, который опять вгляделся бы в загадки бытия, в трудности и в темные стороны жизни, бесконечно противоречивый внутренний мир человека. Разумеется, прежние традиции еще находили приверженцев и в их ряду следует, пожалуй, на первом месте назвать имя Жана Кокто, любимца литературно-светского Парижа. Но при сопоставлении с этим талантливым острословом и неутомимым законодателем мод, с этой типично “столичной штучкой”, если воспользоваться выражением городничихи о Хлестакове, Жид выигрывал и казался подлинным мудрецом. Кокто был, в сущности, приемником Анатоля Франса, хотя при своем демонстративном пристрастии к новизне во что бы то ни стало, он от такой преемственности отрекся бы. Андре Жид, наоборот, стремился вывести французскую литературу из парижских салонов, напомнить о ее связи с Монтенем и Паскалем, Шатобрианом и Бодлером. Можно было бы, конечно, назвать и другие имена. А, пожалуй, он еще настойчивее хотел сблизить ее с чужеземными духовными сокровищами. В первую очередь, с Достоевским, которого он боготворил, а, отчасти, с Ибсеном. Авторитет его оказался окончательно упрочен лишь после Первой мировой войны.
Иван Толстой: Андрей, а теперь пришло время для вашей персональной рубрики. Сегодняшние музыкальные исполнители под вашим увеличительным стеклом. Прошу!
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, прежде чем прейдем к заключительной музыкальной теме, я бы хотел сказать, что вчера пришло очень грустное сообщение о том, что в Краснодаре на 76-м году жизни скончался Георгий Гаранян. Мы представляли с вами в наших программах нашим слушателям его творчество. Это действительно ошеломляющая новость, буквально накануне Нового Года я видел Георгия Гараняна, он был веселым, как всегда живым, он шутил, был источником какой-то веселой праздничной энергии. И в Краснодаре он оказался именно потому что у него там были концерты вместе с Мишелем Леграном, которые теперь уже не состоятся. И я даже не знаю, что здесь говорить. Это всегда трагично, когда уходит человек, а для меня это еще дополнительно трагично потому, что часть своей энергии в последние годы Георгий Гаранян направил, как мне, по крайней мере, кажется, на то, чтобы достать из небытия и издать некоторые свои записи прошлых лет, а записи Георгия Гараняна стали появляться практически с конца 50-х годов. То есть, можно себе представить, какой музыкальный архив был у этого человека, даже если кое-что было потеряно и не найдено до сих пор, тем не менее. И это он не успел завершить. Сейчас можно купить пять, шесть, семь альбомов Георгия Гараняна, и то, по-моему, намного меньше, если вы зайдете в обычный магазин, а очень многие интереснейшие записи, интереснейшая музыка, которая во многом определяла направление и развитие советского джаза 60-х, 70-х, даже 80-х годов, боюсь, что это так и останется неизданным. Нашу следующую с вами встречу, Иван, если вы не против, мы посвятим Георгию Гараняну, хотя мы о нем как-то уже говорили, но, тем не менее, мы дадим какой-то портрет этого выдающегося музыканта.
А теперь, чтобы завершить нашу рождественскую и новогоднюю встречу, я предлагаю послушать замечательного трубача Валерия Пономарева, который все чаще и чаще выступает в Москве, хотя продолжает жить в США. На одном из его дисков, по-моему, на самом первом его американском диске, была пьеса под названием “Русская Рождественская песня”. Я не буду говорить, что легло в основу этой композиции, я убежден, что сто процентов наших слушателей эту мелодию знают. Хочу добавить, что, по-моему, это единственный случай, когда замечательный трубач Валерий Пономарев попробовал свои силы и как вокалист.