Когда Михаила Ходорковского и Платона Лебедева начут судить в третий раз, участники процесса будут, наверное, те же. Может быть, только местами поменяются.
Больше всего участники процесса, который уже почти год длится в Хамовническом суде Москвы, напоминают коллектив советского НИИ, занятого какой-нибудь идеологически важной, но туманной проблематикой, вроде разработки Продовольственной программы. Цель занятий неопределенна и, похоже, недостижима; вероятность быть выгнанным с этой службы равна нулю; длится все это уже давно; так давно, что, естественно, в коллективе сложились противоборствующие группировки, которые изжить друг друга не могут, но и мирно сосуществовать им не по силам.
Начальником над коллективом поставлен Данилкин Виктор Николаевич. Не похоже, что он был такому назначению очень рад: к этому моменту он уже сделал отличную для своих лет (под пятьдесят) карьеру, стал председателем столичного районного суда, и скользкое во многих отношениях дело Ходорковского-Лебедева оказалось для него сплошной обузой. Зато похоже, что начальство, до которого смог достучаться Виктор Николаевич с вопросом "Как судить?", ничего внятного сказать не смогло, и судья Данилкин в ожидании дальнейших указаний искренне старается поддерживать некоторое равновесие сторон во вверенном ему процессе: удовлетворил ходатайство защиты – не забудем теперь про обвинителей, цыкнул на адвоката – рявкнул на прокурора. При этом складывается ощущение, что непредсказуемость исхода даже доставляет Виктору Николаевичу некоторое профессиональное и человеческое удовольствие.
Одну группировку возглавляет прокурор Валерий Алексеевич Лахтин, сутулый и закомплексованный мужчина средних лет. Сутулость его бросается в глаза, а закомплексованность становится заметна, когда Валерий Алексеевич одним пальцем набирает текст на клавиатуре ноутбука: он близорук, поэтому наклоняется вплотную к экрану и щурится, как школьница, которая убеждена, что ношение очков погубит ее личную жизнь.
Еще одно слабое место Валерия Алексеевича – родная речь: когда он торопится или раздражен, падежи, склонения и спряжения в его выступлениях ведут себя, как кони и люди в поэме Лермонтова "Бородино". Тут он мог бы взять пример с Виктора Николаевича Данилкина, который знает пределы своих возможностей и даже не пытается обратиться по имени к другому прокурору – Гульчехре Бахадыровне Ибрагимовой (видимо, пару раз обжегшись на этом рубеже), а находит элегантные способы привлечь ее внимание безличностно.
Еще двое прокурорских выступают пока вторым планом, даже не на подпевках, просто присутствуют при отправлении правосудия.
Шохин Дмитрий Николаевич отличается двумя вещами. Во-первых, у него есть ноутбук, как у Лахтина, и когда Шохин приходит на процесс, отставание от адвокатов по электронному обеспечению (у тех по компьютеру на нос) немного сокращается. Во-вторых, он триумфатор первого процесса в Басманном суде, и в Хамовническом, похоже, выполняет роль талисмана. Иначе непонятно, зачем ходит, потому что молчит все время и улыбается. Улыбается и молчит, как будто что-то знает. Секрет успеха, может быть?
Ковалихина Валентина Михайловна тоже из прокурорских, но чем занимается в Хамовническом суде – еще одна загадка, потому что молчит с утра до вечера, чисто Шохин. А внешность имеет доброй, но строгой бабушки собственных внуков. С опытом работы в ОБХСС, похоже, бабушка, судя с одной стороны, по возрасту, а с другой – методом исключения приходим мы к этому выводу, потому что и Лахтин, и Шохин, и Гульчехра Бахадыровна прибыль от выручки отличают с трудом. Этот пробел в знаниях им в данном конкретном процессе, конечно, мешает, и нужда в помощниках становится очевидна.
Бронированное стекло клетки в зале №7 Хамовнического суда отделяет прокурорских от соперничающей группировки обвиняемых.
Запевалой у них - Лебедев Платон Леонидович. В отличие от Ходорковского Михаила Борисовича, он редко переписывается с современниками, неявно озабочен судьбой России и лучше ориентируется в бумагах, сопровождавших, по мнению следствия, его преступное прошлое. Все это, плюс добротное знание русского и английского языков позволяет ему периодически и с нескрываемым удовольствием ловить следствие и обвинение на явной халтуре и глупостях и этим доводить Валерия Алексеевича Лахтина до белого каления и откровенной безвкусицы. На днях, например, Валерий Алексеевич сообщил, что защищает здесь интересы государства, а Лебедев (никогда – ни "подсудимый", ни "Платон Леонидович", а только по фамилии), если это государство ему не нравится, может поискать себе другое. И это в 2010 году, когда уже даже вышучивать призыв "чемодан – вокзал - Израиль" считается трюизмом и дурным тоном, не то что его всерьез повторять.
Впрочем, он не единственный в Хамовническом суде, кто грешит безвкусием. Ближайшие конкуренты Валерия Алексеевича – адвокаты, которые по сами себе никакой группировки не составляют, но примыкают, понятное дело, к подсудимым. Никто в наемный труд, конечно, камня не бросит, но раз уж они примыкают именно сюда, а не, скажем, к делу генерала Бульбова или замминистра Сторчака, то имеет смысл следить не только за ходатайствами и оглашениями, но и за собой в быту. Свежие адвокатские БМВ Х6 и "мерседес-500", припаркованные у здания суда; часы, как у Владимира Иосифовича Ресина; пестрые, но дорогие костюмы, как в Колонном зале на День таможенника - все это, безусловно, может и не напомнить кому-нибудь мысль писателя Чехова о том, что адвокат – наемная совесть. Может, но лучше перестраховаться.
То ли дело, прости господи, прокуроры. Какие ни есть, но обедают они в столовой Хамовнического суда (мечта гастроэнтеролога), и одеваются не по-адвокатски: по костюмам ничего не скажешь – форма, а обувь, не регламентированная уставом, говорит о многом, не выше "Треволины". К родным очагам после службы прокуроров уносит казенная "Газель", что социально сближает их с подсудимыми.
Как в любом коллективе, пораженным внутривидовой борьбой, самую большую группу составляют не активные участники противостояния, а сочувствующие разным группировкам. Здесь безусловный численный перевес на стороне болельщиков Ходорковского и Лебедева: постоянно присутствующие родственники, забредающие время от времени знакомые и незнакомые общественные лица, пожилые активисты из группы "Совесть" в майках с надписью "Солидарность", журналисты, закрепленные за процессом...
Противная сторона на прошлой неделе могла похвастать только появлением журналиста Михаила Леонтьева, и то не наверняка: посидел час, выразил лицом глубокую брезгливость, непонятно, правда, кому адресованную, и отбыл. Конвой и судебных приставов к сочувствующим отнести нельзя, они – как адвокаты: примыкают к прокурорским, но за деньги, к тому же с подсудимыми обращаются уважительно, почти дружески.
Время от времени в спаянном коллективе Хамовнического суда появляются пришлые-приглашенные – это свидетели. На днях, скажем, закончил свои гастроли Алексей Дмитриевич Голубович, в прошлом директор ЮКОСа по стратегическому планированию и корпоративным финансам, ныне - звезда обвинения. То ли восходящая, то ли уже угасающая, потому что большого впечатления своим выступлением не произвел. Вокал слабый, тексты под нос бормочет, да и текстов тех - три мантры: "не помню", "не знаю", "не присутствовал". Если это самый сильный свидетель обвинения, не бывать Валерию Лахтину Дмитрием Шохиным. С другой стороны, и Ходорковскому с Лебедевым гордиться нечем: бездарная кадровая работа в компании ЮКОС стала очевидна всем, по крайней мере при подборе директоров по стратегическому планированию и корпоративным финансам.
Заметно было, что Ходорковский и Лебедев не питают симпатий к бывшему коллеге Голубовичу, но чувство это не страстное. Это не ненависть, скорее, вялое презрение – просто много времени прошло с момента перехода Алексея Дмитриевича из одного лагеря в другой, все слова ему давно уже сказаны. Любопытно, что сам главный свидетель обвинения настроен гораздо злее: негромко, но энергично огрызается на реплики подсудимых и защитников, упрекает Ходорковского в том, что из-за него страдают рядовые сотрудники ЮКОСа, нарочито громко в перерыве перешучивается с собственными охранниками. Самооправдание, сказали бы психоаналитики. Или просто человек раздражен тем, что его выдернули из Лондона, где он никого не интересует, в январскую Москву, где он - участник программы защиты свидетелей, тоже можно его понять.
Вообще, та нестрастность по отношению к оппонентам, которую проявили Ходорковский и Лебедев применительно к Голубовичу, отличает всех участников процесса. Даже пафосные филиппики прокуроров производят впечатление дежурных и обязательных, да и возмущаются они строго по очереди. При этом за рамки некоторых приличий никто не выходит: подсудимые просят перерыв из-за насморка – прокуроры не гадюшничают; надо отпустить свидетеля в Лондон к несовершеннолетней дочери – подсудимые со вздохом соглашаются, хотя, наверное, и вспоминают в этот момент собственных детей.
И дело, похоже, не в общей усталости. Просто все знают: то, чем они здесь занимаются, вероятно, дело нужное, но по-настоящему важные вещи – у кого карьера, у кого гонорар, у кого судьба – решатся не здесь и не сейчас. Ходорковский, Лебедев, защитники собирают, похоже, материал для Страсбурга. Лахтин с коллегами готовятся отчитываться перед начальством. Судья Данилкин в отсутствии указаний просто судит. Публика от всего происходящего тоскует, но другого процесса Ходорковского и Лебедева ни у кого для нее нету. Конвою только хорошо, он просто работает.
* * *
Вряд ли дело Ходорковского и Лебедева ограничится двумя судами. Если нынешний процесс в Хамовническом суде пройдет с тем же успехом, что и предыдущий, в нарицательном Басманном, его фигуранты получат, наверное, лет по пятнадцать. Но все же не пожизненный срок.
Оба они производят впечатление людей крепких и жизнелюбивых. Самый важный их недоброжелатель тоже мужчина спортивный, и главное, не собирающийся отходить от дел, трудоголик. Это значит, что по истечении второго срока судебную шарманку придется крутить вновь, чтобы Ходорковский и Лебедев продолжали сидеть.
Или карты лягут иначе, совсем иначе, и выяснится, что люди сидели ни за что, так ведь уже много раз бывало в нашей истории.
Как же тогда будут называться те, кто их упек в тюрьму? А как быть с конфискованной собственностью? А может быть, упеченные в тюрьму Ходорковский и Лебедев – это не единственное преступление не будем сейчас уточнять чье?
Но если пойдет откровенный разговор об истории конфискации ЮКОСа, не возникнут ли по ходу дела вопросы об истоках его приобретения? Или, скажем, о подробностях взаимоотношений бизнеса и государства в девяностые - то ли лихие, то ли многообещающие - годы? Например, о финансировании чеченской войны, о чем в проброс уже говорил однажды Михаил Борисович Ходорковский? И так ли комфортно ему и Платону Леонидовичу Лебедеву будет рассказывать об этом и еще, может быть, о чем-то, как сейчас им издевательски легко ловить Валерия Алексеевича Лахтина на халтуре и глупостях?
Вольно или невольно, нравится это кому-то или нет, но Ходорковский и Лебедев своим упрямством в двух судебных процессах сделали третий неизбежным. Ведь для того, чтобы ответить на эти вопросы, все равно понадобится суд. И чтобы их избежать – тоже.
Ходорковский и Лебедев в ожидании третьего процесса
Михаил Ходорковский и Платон Лебедев в зале Хамовнического суда