Марина Тимашева: К юбилею Антона Павловича Чехова Конфедерация театральных Союзов провела в Москве международную конференцию, и представила на суд зрителей “Тарарабумбию” Дмитрия Крымова и “Донку” Даниеля Финци Паски (в афише, вообще-то, 16 постановок, но остальные будут готовы только летом). Оба спектакля поставлены по мотивам произведений Чехова и проходят по ведомству, так называемого, "визуального" театра (можно подумать, что театр бывает невидимым). Подразумевается, что текста – минимум, а зрелища - максимум.
(Звучит фрагмент спектакля)
Это был фрагмент из “Тарарабумбии”: оркестр, как вы слышите, играет невесело и нерадостно. Сравните с музыкальным вступлением спектакля “Донка”, кстати, швейцарские артисты распевают то самое слово, которое вынесено в название спектакля Крымова.
(Звучит фрагмент спектакля)
Из сравнения двух музыкальных фрагментов, легко сделать вывод, что общего в работах российского и швейцарского режиссеров немного. “Тарарабумбия” вышла публицистической, а “Донка” - поэтической.
Если привести живые картинки Дмитрия Крымова к сюжетному знаменателю, получится так: жили-были красивые люди, детишки играли в камушки, взрослые удили рыбу, сочиняли, искали смысл жизни, потом пришли грубые красноармейцы, одних постреляли, других вытолкали в эмиграцию, присвоили себе певца дворянских гнезд Антона Павловича Чехова и повадились самым мещанским образом праздновать его юбилеи.
(Звучит фрагмент спектакля)
Все происходит на подиуме, проложенном через весь зал, как это делается во время модных дефиле. Правда, в основании подиума – движущаяся лента-транспортер. Движущиеся картины, "нарисованные" Крымовым с помощью огромного числа актеров, порой весьма выразительны: стройные, хрупкие, можно сказать шаткие (поскольку перемещаются на ходулях) женщины; сестры, обучающие большую тряпичную куклу Андрея Прозорова игре на скрипке (а он и есть большая тряпичная кукла); комната-вагончик с большими стеклами, за которыми танцуют нарядные дамы и кавалеры, и другая, поменьше, в которой что-то пишет Треплев… (когда раздастся выстрел, люди в бальной зале прильнут к окнам, в руках их затрепещут длинные гибкие трости с бутафорскими бабочками – бабочки бьются о стекла). Красива и мизансцена с зябко жмущимися друг к другу дамами с чемоданами и в каракулевых шубах: двери в их усадьбы заколочены и обратной дороги нет. Эффектна марширующая им на смену толпа кухарок в халатах и на высоченных каблуках. И все же, общий смысл режиссерского высказывания отдает какой-то вывернутой наизнанку вульгарной социологией, которая Чехову чужеродна, и спектакль кажется похожим на недавний "Вишневый сад" Марка Захарова. Тузенбах погиб не от рук большевиков, его застрелил на дуэли штабс-капитан Соленый, и сад вырубил купец Лопахин, а единственный революционно-настроенный герой в чеховских пьесах – Петя Трофимов - совершенно беззащитен и беспомощен. И за каждым человеком в пьесах Чехова есть своя правда, они не делятся на плохих и хороших, на белых и красных, на положительных и отрицательных. А потому, Чехов не должен быть линейным, его место – не на вытянутом языке подиума, а на большой просторной сцене. Не говоря уже о том, что в финале режиссер устроил настоящее дефиле – пародию на торжества по случаю юбилея драматурга с участием официальных делегаций. Одна из них - от Большого театра. На актеров надеты белые трико, балетные тапочки, лебединые пушистые трусики, но – кители с орденами, а на головах – меховые шапки. Подобных смешных придумок – уйма, но они уже были отработаны разными режиссерами и художниками в 70-х- 80-х, и тогда казались более уместными. Кто-то из зрителей заметил: "дорогостоящий капустник".
А спектакль Даниеля Финци Паска называется “Донка”. Глава Конфедерации театральных Союзов Валерий Шадрин объясняет:
Валерий Шадрин: Донка - это название удочки. Даниэлю очень в Таганроге понравилось, как все на набережной сидят, ловят рыбу. И это все есть в спектакле. “Донка” - это глубинная память о Чехове. Замечательный такой, поэтический образ Чехова, о Чехове, о его произведениях, очень трогательный, очень необычный.
Марина Тимашева: Теперь попробуем словами пересказать сюжет, который сплел Даниеле Финци Паска. Получится так. Когда-то в Италии люди платили большие деньги за то, чтобы посмотреть, как расчленяют трупы в анатомическом театре. И делали это не из кровожадности, а потому, что рассчитывали узнать, где же все-таки таится душа. Потом времена изменились и поисками души стали заниматься обычные театры. А Чехов был врач и писатель – он искал ее повсюду. И еще он родился в провинции, был уездным доктором, а провинциальная жизнь – хоть в России, хоть в Италии, хоть в Швейцарии - похожа.
Три сестры в спектакле – прелестные молоденькие девочки - раскачиваются на огромных качелях, выталкивают с них друг друга, страшно озорничают и выделывают всякие замысловатые цирковые чудеса. Тут Нина Заречная пляшет степ на скользком пластике, ноги разъезжаются, а зрители – Аркадина, Тригорин, остальные персонажи “Чайки” - показывают ей, каким должен быть ритм. Но она снова сбивается, и дробь получается такой же авангардной, как театр Треплева.
(Звучит фрагмент спектакля)
А вот на операционном столе везут на прием к врачу женщину-змею, и доктор принимается бережно ее распутывать – чего только не бывает в медицинской практике. “Театр должен показывать жизнь не такой, какая она есть, а такой, какой она представляется в мечтах” - за этой репликой следует, фантастическая по изобретательности и остроумию, сцена. Два актера, лежа на полу, исполняют совсем простые движения. А еще мы видим вертикальную проекцию их тел на ширму-экран, но в видеоверсии они стоят, а не лежат. И самые простые движения кажутся чрезвычайно сложными трюками. Фокус разоблачен, а чудо не исчезает.
(Звучит фрагмент спектакля)
В спектакль “Донка”, поставленный, как всегда у Даниеле Финци Паски, в тональности феллиниевского “Амаркорда”, вплетена история болезни и смерти самого Чехова. Известно, что в старину существовало правило: когда лечащий врач понимал, что его пациент-коллега умирает, то должен был предложить больному бокал шампанского. Известно также, что Чехов, видя замешательство своего доктора, сам попросил шампанского. Над сценой покачивается люстра с хрусталиками-льдышками (лед давали глотать при кровохарканьи). Пол засыпан красными лепестками – сгустками крови. Возле постели больного стоит ведерко, сделанное изо льда, в нем – ледяная бутылка шампанского. А вокруг люстры, над сценой, вьется-кружится гимнастка на ленте, прекрасная женщина в ослепительно белом платье: то ли отлетающая душа, то ли тихий ангел.
История смерти Чехова входит и в спектакль Дмитрия Крымова. По ленте транспортера движется арестантский вагон с надписью “Устрицы”. Как вы, должно быть, знаете, тело Чехова доставили из Германии в Москву в вагоне-рефрижераторе для перевозки устриц.